Стартовая цена — счастье

             — Лясь, а ты уверена, что ваши сессии с Антоном проходят именно так, как надо? — Попов неловко поёжился, лёжа на кушетке. — Не пойми меня неправильно, я не сомневаюсь в твоём профессионализме...              Пока несколько непрофессионально с её стороны лишь превращение друзей в клиентов и клиентов в друзей. Ляйсан прекрасно это понимала, но отказать обратившемуся за её помощью Попову ни в чём не могла. В конце концов, приходится признать честно — в их мире за тяжёлый случай омеги, кроме неё никто бы не взялся.              — Антон делает большие успехи... — Осторожно начала женщина, выглядывая из-за каких-то документов. — Тебя что-то беспокоит?       Беспокоит. Одна только мысль о том, чем ему сейчас предстоит поделиться, беспокоит его настолько, что развешеные по стенам цветные абстракции в рамочках и совсем простенькие, почти детские рисунки, уже совсем не справляются со своей успокаивающей функцией.              — Последние ночи я провожу в его постели. Этому можно было бы обрадоваться, если бы он в это время, не бился в кошмарах точно в конвульсиях так, что его страшно оставить.. А под утро мне бы не приходилось сбегать, чтобы не напугать ещё больше. — Альфа делает глубокий вдох, вспоминая последнюю ночь. — Ясное дело, что кошмары теперь могут остаться с ним на всю жизнь. И с учётом того, что сейчас вам приходится «усиленно копать» в его воспоминаниях и подсознании это было вполне ожидаемо. Но.. оно точно должно выглядеть именно вот так вот...?              Под конец мужчине оставалось лишь неоднозначно двигать руками в воздухе, полагаясь лишь на чужую проницательность. Он честно мог признаться, что в некоторой мере уже устал бояться Антона и за Антона, но и сделать с этим ничего не мог. Как бы Арсений не страдал, наблюдая за чужим состоянием, мальчик всё равно мучился больше всех. Альфа мог только оставаться рядом и надеяться на лучшее.              — Увы, первое время это неизбежно. — Ляйсан наконец-то откладывает бумаги в сторону, полностью сосредотачиваясь на посетителе с совсем не дежурным сопереживанием. — Как Антон... чувствует себя днём?              — О, днём всё замечательно! — Арсений наконец-то выдыхает и заговаривает о чём-то с блеском в глазах. — Он действительно живее всех живых! Порой мне кажется, что он уже чувствует себя как дома и почти полностью мне доверяет! — Тут взгляд альфы резко потухает и продолжает он почти глухо. — А порой, что он начнёт заикаться если я просто на него посмотрю. Его будто переключает... и чем лучше я к нему отношусь, тем сильнее «откат». Я понимаю, что он, скорее всего, сам этого не хочет, но и не понимаю, что делаю не так.              — Ты всё делаешь правильно. — Настаивает психотерапевт совсем не ради сотрясения воздуха. В последнее время её действительно восхищала выдержка старого друга и то, с каким рвением он взялся за спасение мальчишки. — Проблема в самом Антоне. Он приучен выживать и пресмыкаться. Его искалеченное нутро живёт в постоянном страхе и почти разучилось принимать заботу. Он всегда и во всём ищет подвох, а получая добро думает лишь о том, как ему придётся за него расплатиться. В особенности от тех, кто стоит выше.              — Ну, то есть от меня. — Вздыхает альфа снова садясь, свесив ноги с кушетки. Нервы всё-таки ни к чёрту. — С бетами в моём доме он общается более чем свободно.              — Кроме того, он всё ещё не знает о своей свободе и считает себя скованным какими-то обязательствами. — Врач деликатно замолкает, в тишине эти самые «обязательства» были ясны без слов. — Ты ведь ему ещё не сказал? Хотя ты прав, сейчас это мало что изменит...              — Что тогда изменит? — Попов чувствует, что его стараются к чему-то подвести. Чему-то очень тяжёлому, что заставляет мяться даже такого опытного специалиста.              — Я уже некоторое время думаю, как тебя лучше об этом попросить... Мы с Антоном добились больших успехов, но есть вещи и эмоции, на которые я не могу его вывести в полной мере так, чтобы после он испытал облегчение. Здесь нужен альфа. Не такой, как Паша, тот, кого бы он действительно боялся, но и которому, в известной мере, доверял..              Арсению совсем не нравится то, как растерянно бегает чужой взгляд, спотыкаясь о каждую деталь на рабочем месте, но ни на чём не задерживаясь. Наконец, Ляйсан коротко переводит дух и снова смотрит на него прямо, начиная издалека.              — Помнишь, ты рассказывал как слегка припугнул его в день нашего прихода? А после он чувствовал себя более чем сносно, на какое-то время осознав иллюзорность своих страхов...              Это был риск. Громадный, но в моменте будто бы оправдавшийся риск. Арсений до сих пор удивляется как решился на такое и не окочурился там же от ужаса. Хотя, казалось бы, ничего страшного не сделал, не приложил и капли силы. Для грозного, самоуверенного альфы он стал слишком предельно эмпатичен в последнее время. Ещё одно доказательство того, что он встретил не просто какого-нибудь мимо ходящего омегу.              — Так... — Слегка подталкивает уже понимая, что ему совсем не понравится услышанное. — Что я должен буду сделать?              — Ты должен напугать его до истерики.       

***

       Дни стекаются в недели так быстро, что Антон даже не успевает испугаться. Он всеми силами старается влиться в это течение, но пока чувствует себя лишь хрупким бумажным корабликом и просто повинуется всё тому же тёплому ветру. Это не страшно. Жизнь в доме Попова течёт тонко и звонко. Мирно. Как вода в маленьком декоративном фонтанчике, что стоит в уже безоговорочно покорившем омежье сердечко саду.              Жизнь. Антон оживает. Не может не оживать в доме, пронизанном светом и совсем несвойственным для такого богатства уютом. Дом Попова живой.              Живая Варенька, которую Антон с самого начала ошибочно принял за местную Аллочку. Какое это было страшное оскорбление! Девушка никогда об этом не узнает, но уже в первый день активного общения Антону очень хотелось перед ней извиниться. Варя совсем другая. Настоящая. Она убирается под музыку и вечно спорит с телевизором, который не стесняется включать даже при хозяине дома. Она не глупая, хоть и притворяется несерьёзной и вещи её интересуют будто бы совсем несерьёзные. Именно она научила Антона пользоваться домашним кинотеатром и рассказала обо всех новинках поп-культуры последних лет.              Антон не понимал, зачем ему эта информация и почему девушка так явно пытается его «расшевелить», но ему просто нравилось её слушать.              Живой Валера. С которым Антон поначалу боялся не поладить, но от которого почти не отходил все последующие дни. Валера, опять-таки со слов Вари «Маслёнок, который притворяется Бледной поганкой». Очень серьёзный и начитанный молодой человек, способный рассмешить одним поднятием брови. Валера вечно переругивался с коллегой из-за её музыкального вкуса, хотя сам, втихаря, подпевал и пританцовывал. Но ещё лучше, он играл на пианино, становясь похожим на джазиста начала двадцатого века. Валера помог Антону выбрать книги в библиотеке и учил ухаживать за садом, в котором выделил личную клумбу. Потом ещё одну. И ещё.              Антон ухаживает за цветами и расцветает сам. Расцветает, как ещё один цветочек из того же сада. Питаясь солнечным светом и бесподобной Вариной стряпнёй. Окружённый заботой несравненной Ляйсан Альбертовны, которая, опять-таки, в разрез с положенной врачебной практикой стала ему, если не матерью, то терпеливой няней.              О том, чем на самом деле занимается с ним женщина, Антон догадался достаточно быстро. Испугался, даже ужаснулся, и абсолютно точно не понял её мотивов. Но, на удивление, противиться лечению не стал. Даже когда было особенно страшно. Ляйсан хорошая. Ляйсан пытается ему помочь, а как — уже не важно, если он больше не боится дышать и привлекать к себе внимание.              Если у него получится стать хоть немножко похожим на часть Живого дома.              Ляйсан лечит его душевные раны, а Арсений — заживляет физические, приходя к нему каждое утро и вечер в компании уже совсем не страшного подноса.              — Ну, мой хороший, потерпи ещё немножко! — Понимающе упрашивает его альфа, слыша как тот, не утерпев, начинает тихо похныкивать в подушку.              Первый раз подставить спину было непросто. Как и во второй, и даже в третий. Страшно, раньше, когда Антона просили лечь на живот, с ним ещё ни разу не происходило ничего хорошего. Больно, намного больнее, чем где-либо ещё. Там раны глубже, серьёзнее. Одни только лопатки истерзаны так, будто у Антона правда пытались выдрать крылья.              Арсению было больно от одного только взгляда на предстоящий «фронт работ». Казалось, будто он ходит по минному полю. А Антона, меж тем, было даже негде погладить, чтобы как-то успокоить или вкрапить в неприятную процедуру элементы массажа. Когда дело доходило до спины, Арсений работал одной рукой — вторую Антон достаточно быстро приучился держать.              Хоть что-то хорошее.              — Спасибо. — Шептал омега, прижимаясь губами к всё ещё пахнущей какими-то лекарствами ладони.              Антон привык к чужим рукам быстрее, чем можно было бы ожидать. Арсений никогда его не обижал, а Антон каждый вечер, затихая, неосознанно тянулся к нему ближе. Он не помнил, что происходит с ним по ночам, но всегда будто бы боялся, что альфа вот-вот уйдёт.              Антон старался послушно плыть по течению и не спрашивать, куда и зачем оно его несёт. Потому что когда спрашивал, с ним начинало происходить что-то странное.              Вот и теперь, когда он вдруг вернулся в свою комнату и нашёл у двери целую горку разноцветных бумажных пакетов, на него разом навалилось очень много вопросов.              «Что это? Зачем? Почему? Можно ли это трогать? А вдруг там бомба?»              Антон не любит вопросы. После них приходит паника и хочется плакать. Только Ляйсан умеет задавать вопросы так, чтобы потом успокоить.              Омега долго сидит на полу возле кровати, недоверчиво косясь на пакеты из-за её угла. Что-то по-детски любопытное просит, чтобы он притронулся хотя бы к краешку бумажной ручки. Но внутри уже скребётся страх, шипящий что-то о том, что он, вообще-то, в чужом доме и ничего здесь трогать не может.              Антон не выдерживает и снова убегает в сад. Цветам ещё нужно пересказать книгу, которую они читали прошлым вечером. Непременно подражая спокойной манере альфы, потому что цветам так ещё больше понравится. Антону же нравится.              — Антош, ты чего пакеты не разобрал? — Спрашивает Арсений, заходя к нему после работы. — Совсем неинтересно?       Оленёнок непонимающе хлопает на него глазками.              — Это для тебя, вообще-то. — Улыбается загадочно и пододвигает пакеты ближе, к мнущемуся на месте омеге.              — Там… одежда? — Шепчет удивлённо, разглядев в прорези разноцветные стопочки.              — Устроишь мне небольшой показ мод? — Спрашивает кивая. Довольный.              Арсений всё это время собирал мальчику гардероб, подключая лучшие из работающих с ним производств, связываясь напрямую с модными домами и некоторыми, особо обязанными перед ним, модельерами. Вещи должны были привезти ещё раньше, так как с ним настолько медленно не работают, но увы, на работе был полный завал и Арсений даже не мог никого поторопить.              Одежда самая обыкновенная, базовый гардероб без вычурных изысков и брендирования. Не столько модная, сколько статусная. Интуитивно понятная и стильная в своей простоте. Когда-нибудь Антон, конечно, сможет баловаться и гнаться за брендами, но сейчас главное — диапазон формы и цвета. У мальчика должна быть вся возможная свобода выбора. Больше никаких лохмотьев с блёстками и грязных простыней, на которых чёрт знает что происходило до того, как они стали одеждой. Если Антон и игрушка — то очень дорогая, внушающая уважение одним своим видом. В первую очередь — самому себе.              — Жду у себя. — Бросает ненавязчиво и уходит, чтобы не смущать уже склонившегося над пакетами омегу.              Антон себя, долго ждать не заставляет, хотя в первый раз в чужую спальню едва ли не заползает. Глаза прячет, под ноги смотрит так, будто его на каблуки поставили. Но во второй раз уже идёт уверенно. Одежда удобная, сшитая точно по снятым меркам, может быть, самую малость «на вырост», потому что форму ему ещё надо возвращать.              — Посмотри на меня, Антош. Смелее. — В нежном голосе улыбка, такая яркая, что подняв взгляд, Антон не может не улыбаться в ответ. — Тебе нравится?              У Арсения в спальне светло, хотя мебель в ней, на удивление, тёмная. Дерево глянцевое, почти чёрное. Это всё магия большого окна, свободного пространства и самого человека. Антон по центру комнаты по мягкому, как у него, кофейному ковру, как по подиуму ходит. И сверкает точно в свете софитов.              Антону нравится. Всё нравится: и одежда, и то, что она специально для него и... странная мысль о том, что он сейчас выходит весь такой красивый только для Арсения. Смотрит на него только Арсений.              «Так, как и хотелось тогда, ещё в Доме».              От этих мыслей хочется смеяться, пританцовывать и красоваться с разных сторон.              «Так, как это было положено делать Там»              Почти порхать.              «Так, как Там никогда не получалось»              Арсений смотрит на него, не отрываясь, с таким восхищением, с каким никто и никогда не смотрел на Чудеса света. Ни на одно из. А Антон — все вместе. Антон счастлив. Антон почти светится. Антон прекрасен во всём — от домашних футболок и простых худи, до рубашек и строгих костюмов. А шорты и брюки — зло и преступление.              Про себя Арсений решает, что эти ноги прекрасно бы смотрелись на подиуме... ну и на его плечах, естественно. Только бы раны зажили.              Так же Арсений не мог не заметить, что с определённого момента его маленький, только набравшийся сил светлячок, начал затухать. Думать и затухать быстрее, чем свеча на морозе.              Дом слишком часто промелькнул в его мыслях за последние несколько минут. Он напоминает о себе, вползает червём и пачкает чем-то мутно-серым такую светлую картинку реальности.              У Арсения взгляд такой тёплый, а Антона с каждой секундой морозит только сильнее              Потому что вопросы. Потому что ломает. Потому что с ним так не бывает и быть не должно.              Потому что он просто игрушка, у которой снова подкосились ножки              — Ну что на этот раз, Антон? — Вздыхает устало, даже не пытаясь скрыть раздражение, когда Антон снова забарахтался где-то у его ног. Кресло в котором сидит Арсений совсем невысокое, что выглядит вдвойне странно. Мальчишка на полу почти стелется, лишь бы упасть ниже.       Червь кричит истерично-высоким голосом, что он должен знать своё место и даже не пытаться найти спасение.       Вдох. Выдох.              Арсений устал. Как же сильно он устал.              Ему казалось, что они с Антоном, обсудили подобные выпады ещё в прошлый раз, когда он принёс ему целый сундук карандашей и прочих радостей художника, ведь выяснилось, что мальчик когда-то очень любил рисовать. Тогда, вместо тихой, скромной благодарности Арсений получил какой-то нескончаемый поток слёз и еле удержал Антона на ногах. Потом слёзы, конечно, превратились в счастливые, но если такое будет повторяться каждый раз…              Арсений не железный — у него мозг капает.              Теперь он даже не пытался.              — Я не знаю как мне... — Антон в слезах почти икает. — За что вы так со мной? Я ведь просто… — В глаза заглянуть пытается, но только сильнее захлёбывается и ёжится весь.              Антона без ударов от боли корчит. Ломает. От дрожи аж подбрасывает.              — За что я с тобой, как? — Произносит неожиданно холодно так, как еще никогда не говорил, а сам боится огнём дыхнуть. Закипает. — По-человечески?!              Сталь насквозь пронизывает, вспарывает что-то внутри. Что-то тёмное, грязное, как мешок. И этот же мешок, на голову надевает. Душит.              Его Арсений никогда не разговаривал с ним так. С ним или при нём — никогда. Его Арсений никогда не вскакивал, отталкивая от себя в сторону. Не поднимал, как котёнка за шкирку.              Но альфа поступает именно так и омега повисает в его руках безвольной марионеткой. Антон пола под собой не чувствует. Не почувствовал бы, даже если бы стоял.              — Я ведь не заслужил.. — Шепчет слезливо, кое-как равновесие удерживая.              У Арсения перед глазами почти темнеет и шквалистый ветер в ушах шумит. Эта буря отражается во взгляде, степень тяжести которого он уже не в силах контролировать.              «Лишь бы не рявкнуть»              — А что ты заслужил, мальчик? — Спрашивает пугающе обесцвечено, продолжая методично наступать на омегу, нависать над ним чёрной тенью, словно выползшей из того самого мешка. — Как с тобой можно? Как обычно? Давай как обычно!              «Мальчик», даже не «Мой мальчик». Холодное. Обезличенное. Чужое. Опасное. То, от которого всегда так хочется убежать. Но уже некуда. Потому что он не должен.       — Господин, я не хотел…— У Антона от чужого взгляда всё внутри обрывается. Если там еще что-то осталось. Ноги не гнутся, но отступают. Бьются обо что-то.              Кровать.              — Ложись! — Цедит чужой голос на грани слышимости и это хуже любого громового раската. Как удар затылком о стену. С размаху. С рукой на горле. Кажется, его хватают за грудки и коротко встряхивают.              Антон куда-то падает уже даже не физически. Проваливается в мутное марево, в котором есть лишь грозная фигура и знакомый металлический звон, прокатившийся колючей болью по всему телу.       Боль — есть. Воздуха — нет.       Матрас проседает под чужим весом.              — Вот так с тобой надо? — Руки рывком стягивает мягкие штаны.              У Арсения глаза от злости почти серые. Или это чужие?              У Антона зелень резко выцвела. Остались только слёзы. Он балансирует где-то на грани сознания.              «Почти»              — Мне… Я... Не... Больно... — Омегу бьёт крупная дрожь, такая, что кажется, её этажом ниже слышно. А он сам себя уже не слышит. Невнятные мольбы никто не слышит.              Чужая тяжесть — как захлопнувшийся капкан.              — Такое ты заслужил? — Не своим голосом шипит альфа, вдавливая тонкие запястья в матрас над головой. Нависает сильнее. Взгляд, застывший от животного ужаса, до конца не отпускает.              Где-то вдали, за шумом крови и хохотом страшных теней, бьётся робкая мысль, что такого с ним быть не может. Но Антон всегда так думает, убеждает себя, что это всё не с ним. А кто-то сверху всегда зажимает руки, вдавливает его в матрас и доказывает обратное. Кто-то, кто не...       — Арсений! — Пронзительный всхлип.              Толчок.              Крик.       

***

      — Ты должен напугать его, до истерики. — С холодной решимостью, начинает Ляйсан. — До самого настоящего припадка. Пройти по тонкой грани насилия.              — Он меня возненавидит! — Не выдерживает, бледнеющий с каждым словом, Попов. — Я себя возненавижу!              — Настоящую силу прикладывать совсем не обязательно. Ты же хороший актёр. А его запрограммированный ожидающий определённых реакций мозг сам всё дорисует. Важно дать ему прожить все свои страхи и при этом осознать их иллюзорность. Вытащить наружу всю боль, здесь и сейчас, наяву. С тобой, оставаясь при этом в безопасности.              Ляйсан снова, как и положено, полностью уверена в своих словах. Однако у альфы постепенно начинает дёргаться глаз. Заставить его мальчика ещё раз пройти через подобное, хоть и не по-настоящему... Да проще первым удавиться! Как она может быть уверена, что ему потом не станет хуже?              — Ты же сама говорила, что у него это... хроническое... посттравматическое... — Арсений вертит кистью, будто стараясь нащупать в воздухе нужное слово. — А если его после ещё сильнее замкнёт? Он же тем более, от меня, по потолку бегать начнёт, не зная чего ожидать!              — Замкнёт его, если в этот момент рядом действительно будет кто-то чужой. — Объясняет терпеливо. — А к тебе он уже привязан, хотя, в его случае, и это тоже может перерасти, во что-то нездоровое. — Делает себе пометку на будущее. — Скорее всего, после многочасовой истерики он попросту отключится. А очнётся уже в твоих объятиях с абсолютно чистым разумом.              — Многочасовой?! — Арсений с содраганием вспоминает страшные бессонные ночи и то, как ему невыносимо смотреть на чужие слёзы дольше одной секунды.              «Паша даже не представляет, на какой жестокой женщине женат»              — Ты же сам говорил, что не сможешь сказать Антону, что забрал его из Дома, пока не заберёшь Дом из Антона. — Как это жестоко, поворачивать его же слова против него! Сейчас Попов почти готов раскаяться в их глупости и пойти рассказать всё, что угодно. — Просто дай ему прокричаться.              Арсений думает, что если хоть что-нибудь пойдёт не так, бояться его начнут абсолютно все, и уже по-настоящему. Даже эта хрупкая женщина, несмотря на многолетнюю дружбу.