Morphium

      Беспросветная тьма окутывала Данковского, который лежал в тесном гробу, беспомощный перед пронзающим холодом и нестерпимой болью. Тело ломило, в горле чувствовалась сухость, подступала тошнота. Выбравшись из замкнутого пространства, Бакалавр не почувствовал облегчения: та же давящая тьма, та же гнетущая тишина, разрываемая лишь отдаленными голосами, которые он не мог распознать. Из мрака вырисовывались призрачные фигуры близких людей, лицах которых были искажены болью и разочарованием. Мужчина отчаянно пытался коснуться Бураха, но тот мгновенно исчез, увлекая за собой и остальные расплывчатые образы. Истошный крик и мольбы о помощи затерялись в ледяной пустоте, оставляя после себя эхо одиночества. В темноте неожиданно прорезался луч света, внушив ложную надежду на спасение, однако за ним последовала смерть, любезно протянувшая свою руку. Я помогу обрести покой.       Пробуждение было резким и отвратительным; сердце намеревалось выскочить из груди, кожа была покрыта липким потом, перед глазами все расплывалось. Даниил сидел на кровати в попытках отдышаться и унять дрожь. Мягкий утренний свет проникал через окно, наполняя комнату и возвращая к реальности. Отсутствие кошмаров было недолгим; ничто не помогало избавиться от них окончательно, а теперь сознание порождало новые, но не менее пугающие сценарии. Безысходность и отчаяние все стремительнее становились верными спутниками Бакалавра — это было невыносимо. Данковский судорожно потянулся к ящику прикроватной тумбы и открыл его, но не увидел там столь необходимых ампул. Выругавшись, он грубо задвинул ящик обратно и обреченно промычал. Звенящий гул в голове смешался с нарастающей паникой; тело сводило резкой судорогой. Вынести это самостоятельно было невозможно.       Бакалавр с раздражением заполнял карточки пациентов; подрагивающие руки выдавали его состояние. Дискомфорт и послевкусие от приснившегося никуда не делись, но и сделать с этим в данный момент ничего не получалось. Небольшим спасением стало то, что ему поручили провести анализ крови. Когда быстрыми и точными движениями биологическая жидкость была отобрана, Данковский с облегчением направился в сторону заводского корпуса. Несмотря на сильное желание избавиться от боли без промедления, он подавил соблазн и тщательно подготовил образцы к анализу, чтобы не вызвать лишних подозрений. Однако после этого Бакалавр направился к шкафчику, в котором хранились обезболивающие, и взял оттуда парочку драгоценных ампул. «Может, сослаться на плохое самочувствие и отпроситься?» — заманчивая мысль пронеслась в сознании, пока взгляд был устремлен на запаянные стеклянные сосуды. Даниил тряхнул головой, спрятав морфий в карман, и вернулся к рабочему месту — как раз вовремя, поскольку через несколько минут в помещение прошел Бурах.       — Ситуация с обезболивающими оставляет желать лучшего.       — Поставки ведь возобновились, следовательно, в ближайшие дни все будет в порядке, — флегматично ответил Данковский, не отвлекаясь от изучения образца крови. — К тому же, прошел месяц с начала эпидемии. Немудрено, что они почти закончились.       — Тем не менее, я обнаружил некоторые несостыковки: морфий не выписывали большинству пациентов, да и операций было мало.       — К чему ты клонишь? — устало вздохнул Бакалавр и повернулся к мужчине, что медленно приближался к нему. Паника холодной волной медленно накрывала его; к горлу подступил ком, перехватывая дыхание. Нездоровый внешний вид и неестественное поведение были красноречивее всех объяснений. Гаруспик и ранее замечал эти тревожные изменения, однако верил словам Даниила, отбрасывая свои опасения. Доверие в одно мгновение разбилось о суровую реальность, оставляя после себя лишь ядовитую горечь.       — Посмотри на себя… Зачем? Зачем тебе это? — с болью в голосе прошептал Артемий, бережно касаясь бледного лица Данковского и заглядывая в его наполненные печалью глаза. Все вставало на свои места: все те недомолвки, холод, порой исходивший от возлюбленного, его состояние, которое практически не улучшалось.       — Я болен. И пытаюсь вылечиться, — горько утверждал Бакалавр, видя в голубых глазах ту же боль и разочарование, что и в своем ночном кошмаре.       — Морфием не лечатся, — тяжело произнес Бурах и покачал головой, — ты становишься морфинистом.       — Глупости! Я оказал себе помощь. Эпидемия, Город, кошмары вынудили меня, и ты прекрасно знаешь об этом! Пойми меня, Артемий…       — Прости, но мне тяжело тебя понять, — честно признался Гаруспик, мягко поглаживая щеку Даниила, словно пытаясь утешить. К сожалению, никому из них от этого не становилось легче. — Я хочу помочь, но ты раз за разом отталкиваешь меня. Ты погибнешь, если продолжишь. Прошу, доверься мне и прекрати это…       — Я… доверяю тебе, — убеждал (преимущественно себя) Бакалавр, — просто… способен справиться с этим самостоятельно. Тебе не о чем волноваться, правда, — он взял руку Бураха в свою и поцеловал, мягко смотря на него с несколько тоскливой улыбкой. Артемий замер на минуту, пытаясь подобрать подходящие слова и найти выход из этой ситуации. Слова не шли, а надежда медленно умирала — казалось, он был бессилен в этой ситуации. Молчание ощутимо угнетало и ранило; Данковский намеревался обнять возлюбленного, чтобы хоть как-то разрядить напряженную обстановку, но тот сделал шаг назад и нахмурился. Пропасть между ними увеличивалась.       — Это плохо кончится. Надеюсь, ты подумаешь над моими словами. Мне тоже надо подумать, — мрачно выдал Бурах и тотчас направился к выходу. Пробормотав что-то невнятное, Бакалавр злобно отшвырнул стеклянную пипетку, что покоилась на столе, в стену, когда дверь подвального помещения захлопнулась.       День 33, 17 октября.       «Ночью был дурной сон. Он значительно отличался от предыдущих, но финал остался неизменным. Смерть снова и снова приходит за мной, будто с нетерпением ждет меня не только во снах, но и наяву. Днем кошмар продолжился: поссорился с Артемием из-за того, что он узнал о моей болезни. Он утверждает, что я не должен лечить себя. Как же! И как, спрашивается, я должен жить в таком состоянии? А это ведь он дал мне вкусить запретный плод! И теперь мне нельзя излечиться? Абсурд… Я не такой. Не морфинист! Нужно срочно успокоиться…»       День 34, 18 октября.       «После случившегося не выдержал и увеличил дозировку. Две ампулы быстро избавили от кошмаров и мучений. Ничего не снилось. Утром показалось, что стало легче, но потом вырвало. Это плохо. Есть ли смысл идти на смену? Снова слушать нотации Артемия… Какой вообще смысл существования в этих бесконечных муках?»       В течение следующего дня мужчины практически не разговаривали. Данковский чувствовал себя неважно из-за неожиданно появившихся побочных эффектов (себе он пытался внушить, что это всего лишь новые симптомы), но вполне стойко держался и принимал больных. Тремор рук и головная боль пропали, но в сознании поселился определенный страх. Что, если Бурах был прав, и это было настоящей зависимостью, а не способом облегчить страдания? Как давно Бакалавр находился в таком состоянии? Как давно начали замечать окружающие? Что делать дальше? Даниил нервно перелистывал чью-то медицинскую карту, пытаясь отвлечься от ужасающих мыслей и сосредоточиться на работе. Нет, болезнь уничтожала его, и с ней нужно было бороться.       Вечером, когда пациентов уже не предвиделось и Бакалавр собирался уходить, подошел взволнованный Гаруспик:       — Ойнон, можем поговорить?       — Если ты снова хочешь меня отчитывать, то не стоит. Не сегодня.       — Я хочу спокойно обсудить все, — пояснил Артемий, и Данковский неохотно прошел за ним в спальную комнату. — Я действительно переживаю и не хочу терять тебя, — произнес Гаруспик, заключая его в объятия. Даниил робко обнял его в ответ — доля обиды еще оставалась, но ему нужно было это — и уткнулся в чужое плечо, прикрывая глаза. Он знал, что Артемий беспокоился и хотел как лучше, но не мог принять горькую правду, причиняя боль не только себе, но и ему; тяжелый груз вины и ненависти к себе вновь ощущался в районе грудной клетки. Ты разрушаешь не только свою жизнь, Данковский. Ласковые прикосновения тщетно пытались приглушить страх, который таился внутри в преддверии продолжения серьезного разговора. — Возможно, тебе следовало вернуться в Столицу, — с долей сожаления выдохнул Бурах, чем заставил Бакалавра застыть в недоумении. Сначала убеждал остаться и привязал к себе, а теперь это — интересно, однако.       — Возможно, — Даниил напряженно сглотнул, — но я не уверен, что это помогло бы. Эта проблема… разъедает меня. И, боюсь, началось это даже раньше, чем я предполагал…       — Тебе могут помочь там. Назначат настоящее лечение.       — Думаешь, это лечат иначе? Вздор! — бурно ответил Данковский и отстранился от Бураха. — Я прекрасно знаю, какие методы используются. Similia similibus curantur. Замена лекарства не сделает лучше.       — Тогда… — тяжело выдохнул Артемий и взял названного за руку, внимательно заглядывая в померкшие глаза, — прошу, обещай, что не сделаешь ничего опрометчивого. А я обещаю помочь тебе, — тихо добавил он и аккуратно приобнял Даниила. Последний слабо кивнул и прижался к мужчине, надеясь унять свое беспокойство. Все хорошо, ты не один.       День 36, 20 октября.       «Сплю мало и тревожно. Поначалу казалось, что я смогу вынести это и сдержать свое обещание. Тошно от всего: накалившейся обстановки, решения Артемия, самого себя. Меня снова трясет, но я не могу ничего с этим сделать: доступ к медикаментам мне закрыт. Почему? Почему так быстро? Я был уверен, что смогу себя контролировать. Неужели я действительно стал морфинистом?..»       Неделя без заветного лекарства оказалась мучением для Данковского: бессонница, снижение аппетита, озноб и нервозность не заставили себя ждать. Хоть Гаруспик находился рядом, заботился и всячески пытался облегчить его состояние, Бакалавр все чаще ловил себя на мысли, что лечиться ему и не нужно. Сначала он, стиснув зубы, повторял про себя, что выдержит, а после — захлебывался слезами и загибался от боли, оставаясь наедине с собой. Даниил знал, что должен быть благодарен Артемию за все то, что он давал ему, но ненависть к этому месту, к этой помощи и к самому себе прогрессировала с немыслимой скоростью. Данковский не мог помочь ни себе, ни другим — работать в таком состоянии было пыткой, он лишь доставлял проблем Рубину и Бураху. Одиночество пугало, поэтому он предпочел остаться на какое-то время в доме Гаруспика, цепляясь за остатки надежды на исцеление. Это могло бы помочь выбраться из пучины кромешного ада, однако в одну из ночей Бакалавр украл ключи от шкафчика с медикаментами, пока Артемий спал. «Прости меня, но я так больше не могу», — подумал мужчина, дрожащими руками наполняя шприц морфием.       День 41, 25 октября.       «Украл ключи и сорвался. Но терпеть было невыносимо. Выходит, я в очередной раз обманул и предал его. Он, кажется, тоже угасает, и все из-за меня. Я убиваю его так же, как и себя… Самое неприятное в этой ситуации — облегчения нет. Чувствовал себя хорошо только перед сном, а сейчас паршиво. Утром была рвота. Почему не становится лучше? Я уже ничего не понимаю…»       День 46, 30 октября.       «На днях вернулся к работе в надежде, что это поможет отвлечься от навязчивых мыслей. Раньше это помогало, сейчас… не совсем, но это немного успокоило Артемия. Я уже понял, что бесполезно противиться: эти мысли все равно затуманят разум, а я потянусь к игле. Casus incurabilis. Зависим ли я от печали? Упиваюсь ли своими слезами? Вероятно, я обрету покой, когда исчезну…»       День 59, 12 ноября.       «С каждым разом мне нужно все больше. Прежние дозировки не действуют, а боль не уходит. Я знаю, что играю с огнем, что провоцирую смерть, но не могу остановиться. Пытался — стало хуже. Этой глупой борьбой с морфием я только мучаю и ослабляю себя…»       Под конец рабочего дня Бакалавр навестил Лару, обратившуюся с жалобой на недомогание и повышенную температуру. Лихорадка не спадала, и ему пришлось выписать соответствующие лекарства и сделать инъекцию жаропонижающего. Несмотря на болезненное состояние, Равель расспрашивала Данковского о его делах и даже настойчиво предлагала угощение, от которого он вежливо отказался. Пожелав девушке скорейшего выздоровления, Даниил устремился в Жильники. Мир вокруг искажался с каждым шагом: солнце скрылось за свинцовыми тучами, небо приобрело неестественный оттенок, густой туман окутал улицы. В воздухе витало тревожное напряжение, вынуждавшее сердце биться чаще. Здоровых людей становилось все меньше, а их место занимали зараженные, чьи хриплые стоны и удушающий кашель вселяли страх. Данковский обреченно бежал по пропитанным болезнью улицам Города; паника сдавливала грудь — дышать становилось труднее. В вязком тумане каждый шорох и силуэт казался предвестником неминуемого конца. Когда на горизонте появился нужный дом, Бакалавр молниеносно забежал внутрь и захлопнул дверь, прислоняясь к ней. Бурах, услышав грохот, спустился на первый этаж и удивленно уставился на мужчину, который едва держался на ногах и пытался отдышаться.       — П-почему Песчанка не исчезла? И двух месяцев не прошло… Неужели все было напрасно?.. Как такое возможно?..       — Даниил, что происходит? — встревоженно спросил Артемий и осторожно приблизился к побледневшему мужчине.       — Зараженные… Эпидемия… Она не закончилась… — произнес Данковский и отшатнулся, поморщившись; в памяти всплывали жуткие образы, эхом раздавались хрипы. Бурах недоверчиво и хмуро посмотрел на него и приоткрыл дверь. Закатное солнце заливало золотом улицу; за забором виднелись соседские дети, что радостно бежали в сторону детской площадки. Никаких криков, зараженных и признаков болезни не наблюдалось. — Нет, этого не может быть… — прошептал Бакалавр, с трудом веря своим глазам. Галлюцинации оказались страшнее любых кошмаров.       — Успокойся, пожалуйста… — выдохнул Артемий и закрыл дверь, с беспокойством глядя на Даниила, чей взгляд был пустым и отстраненным. Он положил руку на его плечо, мягко сжимая, и, собравшись с мыслями, продолжил: — Послушай… Твое состояние ухудшается. Тебе надо вылечиться…       — Нет… я не…       — Это единственный выход! — перебил Бурах надрывным голосом. — Тебе нужна помощь. Ты погибаешь! Прошу, уезжай…       — А ты?.. — едва слышно прошептал Бакалавр, цепляясь взглядом, полным тоски, за него.       — Я буду ждать. И проведаю тебя, — пообещал мужчина и крепко прижал к себе Данковского, стараясь скрыть собственное отчаяние. Нужно было забыть о себе и сконцентрироваться на том, чтобы спасти возлюбленного. — Ты вылечишься. Поезд послезавтра, и ты должен уехать вместе с ним, — Даниил кивнул, не в силах произнести ни слова. Теплые объятия не приносили былого умиротворения, однако Гаруспик продолжал успокаивающе поглаживать его спину и шептать слова поддержки. Внутри бушевала буря эмоций, но на поверхность вырывались лишь тихие всхлипы. Несмотря на всю любовь и заботу, которыми его одаривали, Бакалавр чувствовал, что окончательно сломался.       День 61, 14 ноября.       «Поезд прибывает утром. Я обещал уехать и вылечиться, но… я не могу. Я устал бороться, устал надеяться. Эта пустота, пожирающая меня изнутри, этот нескончаемый кошмар наяву… Я должен освободиться от этого. Освободить всех от бессмысленных попыток спасти меня. Артемий слишком много сил потратил на это. И до сих пор тратит, тщательно пытаясь уберечь меня. Я не смог бы отплатить ему тем же. Мне жаль, что я не справился. Но он сильнее меня и способен справиться с гораздо более ужасными вещами… Лекарство под рукой. Больше никаких кошмаров. Как я раньше не догадался?..»       Утро встретило Артемия одиночеством. На столе лежала аккуратно сложенная записка, заставив сердце сжаться от скверного предчувствия. Глубокая печаль, чувство вины и невыносимая боль пронзили мужчину, когда тот раскрыл ее в руках. Мир вокруг померк; слезы скатывались по щекам, оставляя за собой жгучие следы. Надежда издала предсмертный стон и растворилась, порождая бездонную пустоту.       «Дорогой Артемий,       Наверное, я не имею права просить прощения, но… Прости меня. Я знаю, что ты делал все возможное, чтобы спасти меня, однако я оказался слишком слаб. Это опустошение, эта вечная боль… они оказались сильнее меня. Я пытался бороться, честно пытался, но… проиграл. В «Танатике» я тоже боролся за жизнь и проиграл в результате. Вероятно, это не мое призвание. Я потерял себя. Когда-то у меня была цель, к которой я успешно стремился, а сейчас не знаю, кто я теперь и что мне делать.       Я медленно убивал себя, пытаясь убежать от жестокой реальности. Мой разум превратился в ловушку, из которой я не мог выбраться, как бы ни старался. Приезд в Город-на-Горхоне в конечном итоге сломал меня. После эпидемии отчаяние полностью взяло верх надо мной. Я верил, что в этой ситуации морфий станет ключом к спасению, позволит мне остаться здесь, с тобой… Но я ошибался. Он превратился в моего убийцу, а я потерял контроль над собой и не смог справиться с этим. И, к сожалению, я не вижу иного логичного исхода, кроме как покончить с этим самостоятельно.       Я устал страдать. И не хочу, чтобы из-за этого страдал и ты. Прости меня за ту боль, которую я тебе причинил. Я восхищался тобой и твоей решимостью все это время. Я любил тебя, Артемий. Жаль, что я практически не говорил об этом. Будь счастлив. Береги себя, детей и жителей Города. Они нуждаются в тебе.       Навеки твой,       Даниил Данковский».