1/13

Йоркшин — рассадник греха и порока, но никто не сможет отказать ему в красоте и яркости, особенно в канун Рождества. Витрины, заполненные подарками, запах хвои, снега и глинтвейна, сладость цитрусов на губах, вкус чужого счастья… а еще, отчаяние тех, у кого нет денег даже на самую малость, чужое одиночество, тяжесть долгов, страхи и крики. Осторожно отделяю первое от второго, крадусь незаметной тенью — потому что это въелось в мою кровь. Нет, не осторожность, а воровство. Первое же — то чему меня научила жизнь, раз, за разом, заставляя падать и подниматься. Таким как я, Усилителям, приходится быть более аккуратными, учиться дозировать свою силу и свою грубость, чтобы не уничтожить случайно то, что нам дорого, либо ценно. Прохожу город насквозь, не сворачивая, лишь тихо но, тем не менее, бесшабашно, утаскивая с собой кусочки чужого счастья, сладкое, украшения, подарки, хорошее вино и несколько еловых веток. Руки действуют сами, контролируемые подсознанием, мне даже напрягаться не надо. А заодно и невозможно отвлечься от предвкушения скорой встречи — это чувство сжимает под ребрами радостью и легкой струной боли, словно Мачи прошила меня ею насквозь. Не смертельно, однако и не деться никуда. Ноги сами несут вперед, сознание цепляется за знакомые ориентиры — дома, руины, деревья, скалы, поворот старой дороги, ведущий в никуда. В пустыне за городом сейчас холоднее, чем где бы то ни было еще. Укрытая белизной, она более напоминает снежную равнину, и не скажешь, что летом здесь даже песок сплавляется в стекло от палящего зноя. Я останавливаюсь лишь на пороге давно знакомого дома, куда прихожу, как минимум, раз в сезон. Стараюсь приходить, по крайней мере. Окна горят теплым, мерцающим светом, крыша и двор завалены пушистыми белыми облаками — словно маленький кусочек сказки, рядом с истекающим ядом и варящемся в собственном соку, городом. Здесь тихо и мирно — слышен лишь скрип снега под ногами, когда я проходил по утрамбованной дорожке от калитки к чужому порогу. Дверь отворяется без стука — стоит лишь поднести к ней кулак. Он смотрит сверху вниз — уже не такой высокий, каким казался мне в детстве, но я все равно так и не вытянулся до чужого роста, оставаясь худым, сухим. Маленький такой Усилитель — даже ниже отца, видимо унаследовал гены и обманчивую хрупкость матери, о которой знал лишь понаслышке. А та пошла в бабушку, по словам Мито-сан. «Гон» — Курапика улыбается, на лице расцветает нежная улыбка. Льющийся из-за спины моего друга свет, заставляет того казаться чем-то поистине красивым, сказочно-неземным. За моей же спиной — темнота и сумрак ночи — самое уютное для Паука, позволяющее скрываться и нападать неожиданно. Мы стоим на пороге напротив друг друга, словно на границе. Я — уже не маленький мальчик, взрослый вор и убийца. И он — так и не постаревший ни на миг, нежный и ранимый, нашедший свое тихое пристанище, наконец, человек. «Привет. Давно не виделись» — улыбаюсь ему осторожно. Так, как в детстве, вряд ли выйдет, но все равно, он один из не многих, кто позволяет моей второй половине выбираться наружу из плотного защитного покрова паутины хладнокровия и циничности. Вместо приветствия блондин открывает дверь сильнее. Меня окутывает теплым воздухом, с ароматами уюта и простого незамысловатого счастья. Чужие тонкие руки обхватывают за предплечья — он не выходит в мою тьму, не может просто, но затягивает внутрь, прижимает к себе вместе с пакетами, зимним холодом и снегом. Теплый, хрупкий…в детстве, не доводилось задумываться о том, сколь друг уязвим и беззащитен, не смотря на стальной стержень и скрытую внутри силу духа. Мы были друзьями, мы старались помочь друг другу, однако это не отменяет доли моей вины в том, что Курапика… сломался. Я был таким эгоистичным дураком — Куроро тыкал меня в это носом, раз за разом, неуловимо изящно и ласково, но от того не менее болезненно. Мне следовало заставить Курута успокоиться, убедить его в том, что он должен жить спокойно дальше ради самого себя, а не ради мертвых за его спиной. Они давили на тонкие плечи моего друга, пригибали его к земле, сминали психику своим беспрестанным шепотом, сводили с ума… … я же только потакал чужим саморазрушительным порывам, вместо того, чтобы выпустить этот перегной вместе с кровью, сделать ему по-настоящему больно хотя бы один раз, как научила меня жизнь среди Пауков, зато потом заставить испытать облегчение. Сейчас во мне хватает силы — не физической, но моральной, признать свою вину. Однако, как ни склеивай осколки, они больше не станут тем, чем являлись раньше, до того как распались из целого на острые грани и тонкую взвесь сияющего прощально крошева. Что-то потерялось окончательно, что-то встало неправильно, образуя новый рисунок, где-то так и осталась болезненная выщерблина — уродливое напоминание о произошедшем. Которое полируй — не полируй, однако все равно останется заметным при нажатии, даже если уже не болезненным. Я сбрасываю пакеты с подарками и обнимаю его в ответ. Ты поистине стал вором, Гон — кровь от крови, плоть от плоти Паука. Я знаю о своей вине… а еще знаю, что ничего не исправить больше. В таких случаях, Финкс всегда говорит не заморачиваться, просто двигаться дальше вперед. Поэтому сейчас, я, как и положено вору, краду чужое тепло, чужой свет и нежность. Незаметно, словно яблоко с уличного лотка — ярко-алое и румяное, душисто пахнущее — присваиваю себе, прижимаясь губами к чужой щеке, впитывая запах кожи Курута, аромат его волос, его болезненную любовь ко мне. Краду, надеясь, что этого хватит до следующей подобной встречи, однако внутри себя, очень глубоко во тьме, знаю — стоит покинуть этот дом, как снова окунусь в ощущение ломки, будто наркоман, лишенный дозы героина. Хочется забрать его отсюда насовсем… однако кто я такой, чтобы лишать своего друга остатков счастья, нарушать течение его безмятежности? Могу лишь сильнее стиснуть руки, заставляя Курапику охнуть, чуть приподнимаю его от пола, будто девчонку, стискивая руки на чужой талии, подхватывая под коленки, прижимаясь как можно плотнее, наслаждаясь эгоистично каждым миллиметром нежной кожи, шелком отросших за годы волос, кашемиром домашнего свитера и жаром, идущим от тела. Будь я немного другим в прошлом, будь я уже Пауком, или хотя бы имей тот опыт, что несу на плечах сейчас, и все могло сложиться по-другому. Ты такой идиот Гон. «Глупенький» — тянет насмешливо воображаемый Хисока у меня в голове. Будь я старше тогда, когда мы встретились на экзамене, когда я впервые попал под его свет, не осознавая этого сам… я бы украл его уже тогда, забрал себе, присваивая, не спрашивая разрешения. «Поставь меня, Гон!» — он смеется, однако в противовес своим словам обхватывает за шею, утыкается лицом в жесткие волосы, гладит осторожно, но без какой-либо брезгливости, не смотря на то, что он — свет, а я уже много лет, как принадлежу тьме. Узкие по-девичьи ладони, с длинными пальцами скользят по линии шеи, притрагиваются к чуть подрагивающей, в такт сердцу, татуировке паука с цифрой одиннадцать на загривке. Тот беспокойно шевелит лапами под кожей, щелкает жвалами, однако не кусает и не ранит. Мне не удержаться, поэтому в последний момент целую его шею — просто и безыскусно прижимаюсь губами к бьющейся счастливо голубой жилке под сливочным бархатом, вырывая из горла судорожный выдох, спускаюсь вниз, к ключице… и с тихим вздохом отстраняюсь, ведь под теплым кашемиром свитера, виднеется чужой след от зубов — метка того, что Курута уже принадлежит… совсем не мне. «Гон» — повторяет парень, ни капли не менее ласково, растягивает шнуровку ворота плаща, скрывающего и шею и лицо, заставляя тот упасть на пол, гладит теплыми ладонями, которые мне хочется тоскливо покрывать поцелуями, как и его самого. — «Отпусти меня, Гон» — в этой просьбе столько скрытых смыслов — прямых и буквальных. Я выбираю самый нейтральный, медленно опускаю парня на пол. Чужие ступни касаются гладких золотистых досок паркета, однако он еще какое-то время не отпускает меня, глядя чуть сверху вниз — разница у нас буквально в пару дюймов. «Извини» — только и могу улыбнуться виновато. — «Я так редко тебя вижу» — мне остается лишь подхватить чужое запястье и прижаться к нему губами, ощущая тепло ладони на щеке. По сравнению с жаром моего собственного, разогнанного аурой, тела Усилителя, Курапика ощущается почти прохладным. «Тебе не стоит появляться тут чаще» — вздыхает, делает шаг вперед, и мы соприкасаемся лбами. — «Я — прошлое, а у тебя есть, ради кого двигаться в будущее» — он улыбается слабо, перед тем как отстраниться и подхватить принесенные пакеты. — «Боже, ты что — все лавки по дороге сюда ограбил?» — Курапика смеется тихо, будто не было этой минутной неловкости и болезненно открывшегося на миг нутра. Он все еще прощает мне мои слабости, так, как я не смог сделать этого ему однажды. «Только половину» — признаю честно, улыбаясь в ответ, подхватывая оставшиеся свертки. Чужой дом совсем не украшен к празднику, хотя тут все равно невероятно уютно. Большие окна, высокие потолки, широкие дверные проемы. Все в светлых, радостных цветовых гаммах, пастельных оттенков. Курапика проходит в гостиную, отделенную от кухни только широкой стойкой, оставляет там пакеты, а потом, словно опомнившись, убирает быстрыми… привычными движениями, брошенную небрежно на один из стульев мужскую рубашку — не его размера однозначно. Складывает ее осторожно, со сноровкой, и прячет на диван, под подушку. Я отвожу взгляд, рассматривая старательно обстановку, не особо-то изменившуюся с прошлого визита. Какие-то мелочи, конечно, постоянно в движении, на полках чуть-чуть другие книги — в жизни не видел такого же любителя чтения, если не считать данчо. Но так, все по-старому. Хотя… «Они уже приходили, да?» — я подхожу к вазе на кухонном столе, в которой стоит неимоверно дорогой букет глициний. Тяжелые гибкие ветки сгибаются под весом соцветий вниз, и источают тонкий аромат. Насыщенный фиолетово-голубой цвет говорит о баснословных деньгах, потраченных на то, чтобы вырастить и обиходить такой редкий сорт… а потом безжалостно его срезать. «Да» — Курапика улыбается, глядя туда же, куда и я. — «Киллуа был на той неделе. Так вырос, что не узнать почти» «Скажи проще — он стал настоящей дылдой» — беззлобно усмехаюсь, вспоминая рост своего лучшего друга. Все еще друга. Все еще лучшего. Чудом, наверное, мы сохранили это чувство, сберегли его, пронесли через годы, не смотря на выпавшие нам неприятности и испытания. Жаль, сейчас у юного главы семьи Золдик совсем нет времени из-за дел клана, чтобы путешествовать вместе, как прежде. Теперь мы выросли — оставаться беззаботными детьми просто нет никакого права. Я свое точно потерял еще восемь лет назад, ощущая, как слова Куроро безжалостно впиваются в мозг лезвиями, когда он раскладывал каждый мой шаг на простые составляющие, понятные даже такому недалекому Усилителю. Когда он сдирал безжалостно кожу с фактов и поступков, обнажая во всей неприглядности, и заставляя меня смотреть на то, как оно выглядит на самом деле, а не на то, как я прикрываю глупостью собственный эгоизм. «Его отец очень высокий мужчина. Так что, это не удивительно» — Курапика врывается в мою задумчивость, как порыв теплого ветра, пахнущий свежей выпечкой и уютом, чуть толкает бедром, подходя к стойке, начиная потрошить пакеты. Он не читает мне нотаций, как могло бы быть в нашем общем прошлом, о том, что я снова крал, снова убивал… мы оба переросли эти глупости, хотя знаю — Курута все еще бывает болезненно принимать некоторые мои поступки. — «Леорио забегал несколько дней назад» — блондин не позволяет утонуть в темных мыслях, дрейфующих по сознанию медленными ленивыми пираньями, ждущими, пока я заплыву достаточно глубоко. — «У него аврал и море пациентов — в основном вывихи, растяжения и переломы. Как и всегда под Новый Год, в общем-то. Сенрицу тоже была — хорошо, что есть, кому о нем позаботиться» — блондин улыбается, чуть сдвигается и кивает на окно. Да, не увидел. Огромный букет подсолнухов — яркий и солнечный, кажется даже, что с его лепестков стекает прямо на подоконник золотистое тепло, сочится в комнату маслянисто-янтарным светом. «Могу посидеть с тобой до утра» — подхожу со спины, помогая раскрыть свертки, доставая не только еду, но и украшения, утащенные из самых дорогих ювелирных салонов. Прикладываю тонкую золотую цепочку с каплей сапфира к чужой шее, заставляя Курута вспыхнуть. «Я же не новогодняя едка, чтобы меня украшать» — он смеется, позволяя надеть на себя браслеты и кулон, давая снова прикоснуться к коже, к бьющимся на запястьях жилкам. «Учитывая, что ты ее никогда не ставишь, то приходится как-то изворачиваться» — усмехаюсь в ответ, снова стоя совсем близко. Так, что почти вжимаю старого друга в кухонную стойку. — «Это я еще омелу не брал» — на чужих губах возникает грустная усмешка. «Так было бы слишком нечестно Гон» «Для Пауков нормально вожделеть того, кто дорог. Быть с ним. А я…люблю тебя. Как тебя вообще можно не любить?» — провожу руками по тонкой талии, чудом заставляя себя не запускать ладони под свитер к мягкому живому бархату. «Но все же, не только меня. Есть то, что теперь много важнее, правда?» — произносит почти беззвучно. «Да. Паук» — слово прозвучало, и реальность словно сдвинулась. Но… голубые радужки не окрашиваются яростным багрянцем, как могло бы быть раньше. Теперь там только бескрайняя синева, напоминающая о прошлом — о том прошлом, в коем я, еще совсем мальчишка, стоял на берегу Китового острова, всматриваясь вдаль, и не мог различить, где море перетекает в небеса, мечтая отправиться туда однажды. Что же, мечтам свойственно исполняться. Я здесь — на самом краю света. Однако мне нужно перешагнуть его…и идти дальше. Потому что если остановлюсь — умру. А впереди ждут те, кто стал не семьей, но частями меня. Склочными и злобными, временами, постоянно ругающимися, препирающимися, спорящими, даже дерущимися, как бы данчо не запрещал… но все же моими. Интересно — если бы Киллуа был не просто другом, если бы мы стали такими же частями, срослись рука к руке, дыхание к дыханию — сложилось ли бы все по-другому? Улыбаюсь Курапике, а затем убираю руки и легко раскрываю последний сверток. Помещение тут же наполняется ароматом свежей хвои — не елка, однако несколько ее пряно пахнущих веток, подтекающих капельками смолы. Курута никогда не наряжает дом ни к одному празднику, да он вообще их кажется, не отмечает… но я приношу праздник с собой каждый раз — по крайней мере, стараюсь. Чужой взгляд наполняется восторгом, блондин протягивает руку, трогает кончиками пальцев ветки, словно здороваясь с неожиданной гостьей. «Спасибо» — произносит просто. Я так отвык от сего слова — Пауки не говорят его друг другу, ведь оно, само собой разумеется, когда получаешь помощь, когда стоишь плечом к плечу. Поэтому просто качаю головой, наливая ему вино в высокий, искрящийся хрустальными бликам, бокал, а сам прикладываюсь к горлышку бутылки. «Гон, ну как можно быть таким невоспитанным?» — он смеется, отпивая свое вино, и слизывая с губ крохотные темные капли. Неожиданно это напоминает совсем иное место, и совсем другое действие. В моих руках также была бутылка, и поверьте — я смотрел на нее крайне недоуменно. «Давай, пей. До дна» — голос Фэйтана вкручивается в уши злобным шипением, палач раскладывает в металлическом лотке хищно выглядящие инструменты. «Зачем?» — мрачно отвечаю ему, поджимая губы, полусидя на металлическом столе. «Затем, что ты ни хрена не мазохист, а больно будет более чем» — мужчина сдергивает с себя плащ и бандану, злыми резкими движениями. Натягивает на руки латексные перчатки. Пытая меня год назад, он близко не был таким аккуратным. Хотя… тут вопрос еще в том, чтобы, самому ничего не подцепить. — «С другой стороны — могу просто попросить Финкса тебя подержать — хорошо зафиксированный пациент в наркозе не нуждается. А ты мне нужен в сознании» «Мне не больно!» — угрюмо отвечаю. Раны на теле и правда саднят, однако регенерация Нен-пользователей творит настоящие чудеса, что уж говорить об Усилителях, способных перенести очень и очень многое. «Да заебал, бля!» — Финкс, стоящий в дверях, похоже, не выдерживает наших препирательств. — «Или ты щаз нахуй делаешь, что Фэй велит, или я правда тебя сам буду держать!» — он хрустит кулаками предупреждающе, на что я только упрямо смотрю в ответ. «А после, мы будем и тебя вскрывать, чтобы извлечь ту дрянь, что в процессе перекинется с одного на другого» — замечает спокойно Куроро, входя внутрь. «Мне не больно» — мотаю головой, но все же тушуюсь под взглядом серых внимательных глаз, зная — данчо мне не переспорить. Это удается разве что Фэйтану, да Нобунаге — первому в силу того, что он Куроро еще ребенком знал и в курсе, куда нужно давить, а второй просто упертый, как стадо верблюдов. Ах, простите, верблюды в Японии не водятся. Просто упертый самурай короче — ибо не могу вспомнить на одного столь же упрямого представителя фауны этих островов. «Тебе ПОКА не больно» — палач сжимает и разжимает руку в перчатке, проверяя, как та сидит. Даже фартук одел, хотя обычно он удивительно не брезглив копаясь в других людях. Хотя, Нен-пользователю нечего бояться в плане вирусов и инфекций, наши организмы даже СПИД перебарывают. — «Уж поверь моему опыту» «Да, поверь опыту Фэйтана, шкет — если он говорит, что будет пиздец — значит, он родимый и настанет!» — вмешивается Финкс, перебивая азиата. — «Я тебе это гарантирую со стопроцентной вероятностью, как и то, что если придется — сам тебя буду держать, а потом Фэйту и меня препарировать придется!» — мне неожиданно становится стыдно, жар заливает до самых ушей. Усилитель конечно, как всегда грубый, вспыльчивый и злой, но в чужих словах проскальзывает беспокойство — отдается в моем загривке внутри татуировки с номером одиннадцать, как прикосновение птичьих когтей к оголенным нервам. Куроро совершенно прав — если снова начну упрямиться, хуже от этого будет не только мне самому, но и тем, кто не смотря ни на что, за меня волнуется. У Пауков оно выражается именно так — злостью на чужую дурость и тупость. «Я могу гарантировать со стопроцентной вероятностью, что сам тебе эту дрянь подсажу, если не захлопнешь варежку, не развернешься на сто восемьдесят градусов, и не исчезнешь отсюда со скоростью света» — злой, из-за того что его перебили, Фэйтан шипит почище ядовитой гадюки, заодно, видимо, забыв, как пару минут назад сам угрожал позвать Финкса на помощь. — «И вы сжираете препирательствами время! Когда эта хрень начнет вылупляться, а потом лезть к внутренним органам, спасать будет уже некого!» — после сих слов, Куроро выходит, а Финкс изменяется в лице и, кинув мне сочувствующий почти взгляд, тоже покидает помещение, закрывая за собой дверь. Надо, наверное, прояснить, что сейчас мы находимся в подобии больницы… на Свалке. Несколько дней назад пришло сообщение от Старейшин, о нападении на них жутких тварей. Их называют Муравьями — существа, прибывшие к центру озера Мёбиуса извне — с Черного Континента. Они начали планомерно истреблять все и вся на своем пути, захватывая территории одну за другой, уничтожая людей, как вид. Власти и Ассоциация Хантеров боролись с ним, даже успешно. Однако официально, Свалки не существует. Тут нет ничего даже близко похожего на армию, помощи от соседних стран не дождешься. Мне, если честно, было плевать, что Пауки вели отсюда свое происхождение — я решил отправиться с остальными просто потому что эти твари уничтожали беззащитных людей, даже не как скот, а скорее с безжалостностью фермера, травящего насекомых. Да, я был невероятно наивен в то время, и стремился «наносить добро и причинять справедливость». Год, проведенный бок о бок с Геней Рёдан, научил меня многому, однако не вытравил все еще желания помогать окружающим. Последние крохи светлого и доброго Гона, упрямо толкали спасать тех людей, кто с удовольствием сдал бы меня Зодиаку за баснословную сумму награды. Процесс становления, как Паука, увы, на самом деле все еще не был окончен — и произошло сие несколько…позже. Совсем из-за иных обстоятельств. «Пей» — Фэйтан проворачивает в пальцах скальпель, и кладет рядом медицинский пинцет. — «Мне не сколько обезболить надо, сколько не дать тебе дергаться. А если будешь в отключке, мы можем пропустить кого-то из этих маленьких ублюдков — они намертво сливаются с твоей аурой, чтобы почувствовать их через Эн» — взгляд палача злой донельзя, он бы избил меня за глупость, будь на это время. Остается только прожевать, молча, все свои попытки спорить, а затем проглотить обжигающее гортань пойло. Вкус сладкий, апельсиновый, но высокий градус жжется, будто куча сороконожек набившихся в рот, сползающих по пищеводу в желудок. Ради меня, палач извлек на свет божий собственную заначку, что прятал от Финкса, чующего алкоголь, будто сторожевая собака. Коантро — вроде как апельсиновый ликер, но по сути — скорее водка, учитывая количество оборотов. Нен-пользователя возьмет только нечто подобное, все остальное как вода — не зря же Пауки используют пиво вместо газировки. Можно было бы, наверное, обойтись тем, что пьют местные, но, по словам Мачи, жители Свалки глотают все что горит — а это порой такие вещества, что и бывалого Хантера убьют. Голова закружилась очень быстро — чтобы не злить палача еще больше, я пил эту штуку, словно воду. Да и сколько мне было? Тринадцать — еще не тот возраст, в коем даже Нен поможет. Правда, уже на третьем глотке жжение улеглось, оставляя лишь вяжущую сладость, да бьющий в нос стойкий аромат цитруса. «До дна» — чужая руки сжимает затылок крепко, принуждая запрокинуть голову. Мужчина перехватывает бутылку и заставляет действительно проглотить все, что осталось. А потом приходит боль. Такое ощущение, будто заживо снимают кожу и мышцы в тех местах, где один из Муравьев умудрился меня изжалить. Осматривавший Пауков, после уничтожения гнезда, Фэйтан, только выругался беззвучно, позвав для более точной консультации Шалнарка, а аналитик уже стопроцентно подтвердил — у меня под кожей отложены яйца кого-то, напоминающего овода. Скорость развития просто чудовищная, нужно извлекать до того, как они перейдут во вторую стадию, иначе затем личинки начнут расползаться по всему телу, скорее всего, добираясь до мозга и подъедая внутренности. Я давно не испытывал ничего подобного — с того самого дня, как азиат сам пытал меня, срывая свою злость и ярость за смерть бывшего одиннадцатого номера Геней Рёдан. Тогда я был порезан, словно кусок мяса перед зажаркой, а потом он занес в раны негашеную известь. Наверное, чудом, не иначе, мне удалось не сойти с ума от боли… нет, не так. Я должен был любым образом перетерпеть, чтобы достучаться до этого… существа. Назвать любого из Геней Рёдан человеком, просто язык не повернется. Если честно — даже к себе этот термин уже не применяю толком. Словно какая-то часть меня отделилась, частично уничтожилась, а то, что осталось — спряталось глубоко внутри, просыпаясь только рядом с Киллуа. Теперь же, меня словно окунуло в тот день. Боль была везде и всюду, вот только она ворочалась под кожей, двигалась, так, что ее оказалось видно даже. Там где находились уже подсохшие глубокие дырки внутрь тела, они снова начали сочиться сукровицей и кровью, а еще чем-то напоминающим гной, места поражения вспухали, там ворочалось нечто недовольно. Фэйт был прав… как всегда, в общем-то. Я могу сколько угодно пытаться переупрямить своих новых спутников, но они всегда оказываются умнее, предусмотрительней и опытней. Какой же ты идиот, Гон. Просто не можешь ведь смириться со своим новым положением, с тем, что оказался там, где есть, без собственного желания. «Идиот — однозначно» — голос Фэйтана все такой же злой, однако теперь и сосредоточенный. Я что, проговорил свои мысли вслух? — «А, по-твоему, я телепат что ли?» — едко отвечает на это палач, подтверждая мои мысли. Он легко теперь держит меня одной рукой из-за уровня алкоголя в крови. Даже не смотря на поистине адскую боль, конечности отказываются слушаться, после литра той дряни, кою он заставил меня выцедить. — «Еще один комментарий, и в следующий раз будешь действительно пить то пойло, что найдет в окрестностях Финкс» Азиат явно злится, орудуя пинцетом и скальпелем чудовищно быстро. Он точно раскрывает раны, крестообразным разрезом, а потом, извлекает шевелящиеся, явно раздувшиеся втрое больше, чем были час назад, яйца, и сбрасывает их в банку с формалином. Странно в чем-то. Фэйтан обычно хватается за любую возможность причинить человеку боль. Даже если этот человек — член Геней Рёдан. «Как можно быть таким кретином?» — чужая рука, придавливающая мое, судорожно подергивающееся, тело к столу, на миг ложится на горло, сжимая до удушья почти. Длинные, чудовищно сильные пальцы, выжимают весь воздух, заставляя захрипеть, хватая мужчину за запястье, пытаясь разжать стальной мертвый захват, однако даже после тренировок в этом году, я все еще не достаточно силен. Восьмой только в иерархии Пауков по грубой физической силе. Воздух затекает в рот и нос когда уже кажется, что я вот-вот соскользну в темноту забвения, откуда очень легко выйти не обратно к свету, но в царство мертвых, о коем мне читал однажды вслух Куроро. Однако нет — чужая рука, топящая меня в этом непроглядном мраке, еще более глубоком, нежели темнота, окружающая обычно Геней Рёдан, вытащила обратно играючи, подчиняясь воле своего хозяина. Я не раз видел, как Фэйтан легко подводит своих жертв к краю бездны, сталкивает их туда, а в последний миг ловит и втягивает обратно, пугая тем самым до ужаса. Нет ничего страшнее смерти, ведь ты не знаешь, что ждет тебя дальше. Пугает ли меня самого смерть? Странное чувство, но почти не страшно. Я боюсь оставить здесь своих друзей, боюсь не увидеть их больше, но умереть? Нет. «Почему кретин?» — остается лишь выдохнуть с трудом, чувствуя, как боль уменьшается, там, где почти вылупившихся личинок извлекают на свет божий, и как она нарастает там, где они все сильнее ворочаются, закапываясь внутрь мышц, подальше от опасности, будто чуя её, нависшую сверху, в лице палача. Вопрос просто ради того, чтобы отвлечься, чтобы не думать… и все же от того, что даже одурманенному алкоголем и углекислым газом мозгу, все равно чертовски интересно, слишком пытливо, чтобы оставить чужие слова без внимания. «Ты порой бываешь такой занозой в заднице» — неожиданно слышу чужой голос сверху, чуть со стороны будто. Могу лишь чуть приподнять голову, чувствуя затянутые в уже согревшийся латекс, пальцы Фэйтана, давящие все еще на горло, пусть не сильно — он снова только удерживает, а не пытается убить. Напротив окна, затянутого мутной пленкой, вместо стекла, стоит высокий, не знакомый мне мужчины, в шкуре. Его руки скрещены на груди, а такого впечатляющего роста я в жизни не видел — не менее двух с половиной метров. — «Расслабься и дай профессионалу работать» Он подходит ближе, наклоняется над столом, упираясь огромными руками по обе стороны от моей головы, нависает сверху. Фэйтан словно не замечает вторженца, который явно должен был ему мешать. Это может обозначать лишь одно — то, что я вижу, является не более чем бредом воспаленного мозга. «По тому кретин, что не видишь разницы между четко дозированной болью и огромной вероятностью сдохнуть» — палач, словно специально нажимает сильнее пинцетом внутри одной из ран, заставляя тихо взвыть от боли и через дурман. Такого уровня ощущений не было, даже когда он развлекался со мной год назад. «Найдете еще одного нового члена труппы, и вся недолга» — остается выдохнуть в ответ. Эта мысль подспудно мучает все то время, пока нахожусь рядом с ними. Они другие совершенно — не понятные, местами пугающие, а местами вызывающие огромное отвращение, монстры в какого я сам уже начал превращаться. До смешного — даже без их помощи, просто по собственной глупости. Иногда, кажется, что за это они меня и взяли в том числе. Фэй замирает на миг, его глаза сощуриваются зло-опасно — вот теперь он точно готов довести свое дело до конца, выжимая из своего «пациента» все остатки живого. В следующий момент, мужчина резко переворачивает меня на живот, и инструменты впиваются в спину, где под кожей, кажется, что-то ползает уже, пытаясь проесть себе дорогу внутрь, а затем вверх — через внутренности, к мозгу, как и обещал палач. «Разве я не прав?» — вопрос все равно рвется с языка. «Нет» — гулко отвечает вместо Фэйтана моя галлюцинация, тяжелая рука ложится на голову — невольно ощущаю, что реши он сжать пальцы — от моего черепа останется чудовищно мало. Но мужчина только нажимает едва ощутимо на шею, проводит кончиками грубых подушечек по татуировке, заставляя вздрогнуть и покрыться мурашками, даже через испытываемую боль. — «Развезло тебя пацан. Что нам, Усилителям, какие-то жучки?» — мужчина хохотнул гулко, так что все вокруг должно было задрожать. — «Херово они тебя воспитывают — я бы лучше справился» — от собственных галлюцинаций ощутимо несет бредом уже. Откуда в моей голове этот человек? Я не знаю его совершенно. — «Знаешь, очень хорошо» Он смеется снова. Чужие призрачные пальцы, чуть сильнее надавливают на татуировку, заставляя ту вспыхнуть жаром и вспомнить, как я ее получил. И одновременно вспоминается Киллуа. Улыбающийся, счастливый. В последний год, мы не виделись почти, а короткие встречи были полны молчания и неловкости. Но все равно, он столько дал мне в этой жизни, сколькому научил. Я втягиваю воздух через стиснутые от боли зубы. Словно стая злых шершней копошиться под кожей, но потерять сознание — означает пропустить кого-то из них. Киллуа… ты научил меня действительно многому. Закрываю на миг глаза, вспоминаю однажды уже получившееся…а затем пропускаю боль насквозь. Мозг вопит от испытываемых телом мучений. Но я отказываюсь воспринимать его сигналы. Отодвигаю их вдаль и вглубь, отталкиваю от себя… а затем растягиваюсь на металле уже нагревшегося стола, больше не сопротивляясь давлению рук палача, которому приходится не только работать, но и удерживать непокорного пациента. Мог бы, наверное, связать, но это потеря драгоценного времени, да и что удержит Усилителя? Только специальные артефакты. Если же отключить Нен, эти твари сожрут меня в считанные минуты. «Если бы нам было так легко найти подходящего для Паука человека, с тобой бы никто не возился, мальчишка» — ответ Фэя звучит неожиданно, хотя бы, от того, как уже его не жду. — «Ты, похоже, забыл все, что я тебе говорил» — чужой голос почти шипит от злости в нем сквозящей. «Члены Геней Рёдан — части одного целого» — его же собственные слова всплывают мгновенно в мозгу. Нет, я не забыл. «Значит, включил снова свой детский эгоизм, отрицая правду» — он снова отвечает на мои мысли, видимо опять произнесенные вслух. Эгоизм… внутри противно сжимается от воспоминаний о том, как я думал лишь о себе и своих «хочу», не просчитывая последствий поступков. Но, кажется, даже пытаясь исправить это, все равно опять попал в ту же яму. И размышлять об этом — более чем неприятно. «Части целого должны быть вместе добровольно. Я не хотел к вам» — это гложет меня вот уже год как, но вырывается на волю только лишь теперь. «Глупости» — ответил Фэйтан. — «Если бы ты не хотел — татуировка не прижилась бы» «Что?» — мои глаза распахиваются невольно от столь неожиданного откровения. Понимаю — боль…исчезла фактически. «Еще что-то чувствуешь?» — он убирает руку, что удерживала мое тело меж лопатками, позволяя двигаться. «Н…нет» — отзываюсь заторможено, почти падая обратно на стол, так как в голове слишком мутно. Только понимаю, насколько холодно вдруг становится, особенного без знакомых, обжигающих ненормальной температурой тела, прикосновений палача. — «Неправда» — проговариваю обречено. — «Я не хотел к вам присоединяться» — пальцы сами сжимаются в кулаки, но движения слишком слабые из-за яда в крови. А иначе алкоголь и не назовешь. Если бы тетя Мито узнала о том, что я его пил — она бы разъярилась. Мито-сан. Не видел ее так давно. Даже позвонить и написать не могу — Ассоциация взялась за розыск единственного известного в лицо Паука, установив плотное наблюдение за всеми местами, где я могу появиться. Моя лицензия теперь — всего лишь ловушка. Она активна, отозвать ее не имеют права, точно также как и аннулировать, но воспользоваться сим кусочком пластика означает тут же выдать свое местонахождение. «Ты хотел нас понять. И ты это сделал. А понять — означает принять» — впервые слышу от Фэйтана нечто…столь спокойное, даже не едкое. Как затишье перед бурей. — «Быть рядом с теми, кто есть продолжение твоей руки. Кого ты чувствуешь, как самого себя — подспудное желание сказало само за тебя, особенно учитывая, что в тот момент рядом не нашлось никого из твоих «друзей» — признавать чужую правоту как всегда болезненно. Еще более мучительно даже, чем пытки. Палач говорит слово «друзья» со знакомым сарказмом, будто изощренное ругательство, но поправлять его бесполезно. Я уже язык однажды до мозолей почти сбил, пытаясь объяснить свою правоту, и все равно его не переспорил. «Они по-прежнему принимают меня таким, какой я есть» — все же вырывается вслух — не для него, я для меня самого больше. Мужчина же продолжает невозмутимо звенеть инструментами, собирая свой пыточный и медицинский инвентарь. — «Даже Курапика, когда пришел в себя, меня не оттолкнул» — пусть в тот день, он отшатнулся в ужасе, но затем, узнав, что за мной охотится теперь Ассоциация, что Пауки забрали меня из больницы — забыл о собственной ненависти, пытаясь разобраться в ситуации. Однако видимо, Зодиак знал о татуировке Геней Рёдан действительно куда больше чем окружающие — по тому, что увещевания последнего из Курута не привели ни к каким результатам, разве что кроме слежки за ним самим. Это становится понятным теперь, после слов палача. А мой друг, пусть по-прежнему пылал ненавистью к Труппе Фантомов, однако теперь старался держаться от нас как можно дальше, боясь, навести власти на след. В чем-то, Куроро оказалось даже выгодно, что я теперь с ними, ведь это избавило его от сумасшедшего мстителя, убившего одного из членов Геней Рёдан. «Снова детские глупости» — Фэйтан резким движением перевернул меня на спину, так что я приложился больно затылком о металл. Мужчина навис сверху, его глаза черные, с едва заметным оттенком глубокого фиолетового цвета, оказались ровно напротив моих. — «Этот ублюдок-с-цепями смог подловить Уво, но вряд ли бы он ушел от всего Паука» — слова азиата вытекают темной желчью изо рта, капая ядом на меня, так, что губы мгновенно сводит, а на языке проступает горечь. — «Твой драгоценный Курапика все еще жив лишь от того, что ты часть Геней Рёдан. Никак не обратно, понял?» — он сжимает пальцы на моих волосах, оттягивая болезненно, заставляя смотреть только на себя. Могу лишь глядеть в чужой лицо растерянно, даже не зло, продолжая пропускать боль через себя, ощущая только ее отстраненный жар, жгущий где-то на периферии сознания. Мне так холодно — понимаю вдруг. Тело колотит после произошедшего, а единственное тепло исходит от палача, находящегося вплотную сейчас. «Как не хотел думать головой, так и продолжаешь этого не делать. Упертый, будто баран» — почти выплевывает Трансформатор. Щеки загораются жаром, ведь чужие слова, как капли жара попали на кожу, заставляя ту гореть. Я в Геней Рёдан год. Целый год, в который мы живем бок о бок, но я сам закрываюсь от них. Меня страшит эта связь, возможность чувствовать чужие эмоции или их отношение ко мне. Слишком пугающе, слишком не по-человечески. Я желал понять их. Я понял их… а теперь боюсь, что если раскроюсь до конца, то уже бесповоротно стану на тропу, ведущую во тьму, где они живут столько времени. «Я струсил, да?» — горько вырывается изо рта, но теперь, хотя бы осознаю, как проговариваю свои мысли вслух. Фэйтан не отвечает, только убирает руку, чуть отодвигается. «Куроро велел не применять к тебе мерки Метеора» — он заговаривает, когда уже казалось бы, нѐчего ждать. Стягивает перчатки с остервенением, бросает их на столик рядом, где паковал инструменты до этого. — «По сути, ты глупый домашний ребенок, коему еще расти и набираться мозгов. Как же бесит!» «А ты не можешь не применять» — я сжимаю и разжимаю кулаки, лежа безвольно, не в силах толком больше никак пошевелиться. Между нами действительно огромный пласт недосказанности и невозможности охватить картину в целом. — «Ты тоже очень упертый временами» — возвращаю мужчине его же слова. — «А я действительно ребенок — этого сложно не признать, когда вы все по очереди, в особенности Куроро, заставляете с разбегу врезаться, в сей факт носом. Эгоист, эгоцентрик, вечно только свои собственные «хочу-хочу-хочу». Не слежу за последствиями, говорю и делаю не думая. Ничего не забыл?» «Ты забыл, что каждый член Геней Рёдан такой же эгоист как ты. Я, в том числе» — длинные пальцы с остро наточенными ногтями ложатся на плечо вдруг, а затем проникают в рану, заставляя дернуться. Но концентрация возвращается быстро, и боль отодвигается, превращаясь в жжение. — «Мне нравится делать больно даже тем, кто близок» — он произносит это с нескрываемым удовольствием. Я вспоминаю, как видел похожие сцены, когда кого-то из Труппы ранят и им приходится идти к палачу. Но случалось и другое. Если другие были не правы — даже Куроро, который признает свои недостатки, безжалостно их истребляя — потом эти другие идут к Фэйтану. Мы не извиняемся и не говорим спасибо. Однако есть плата, которую принимает каждый — индивидуальная и специфическая. Только сейчас эта истина дошла до головы. Они идут к нему с чем-то пустяковым и в качестве платы за беспокойство палача позволяют причинять боль себе. Копаться в ране, шипеть от злости, делать болезненные или унизительные вещи вроде осмотра. Это казалось ненормальным… пока не предстало вот с такого угла сейчас. Интересно, какой реакции ждал палач? Он хотел меня встряхнуть, заставить дергаться как обычно? «Скорее вывести из этого состояния. Фэя жесть как раздражает, когда кто-то из его людей начинает грузиться» — моя галлюцинация снова подала голос, стоя у окна опять, сложив руки на груди. Ничего не пойму. Я же, уже прихожу в себя… почему он все еще тут? Мне что-то все-таки забралось в голову и теперь жрет мозги? Только после всех этих вялых мыслей дошел смысл чужих слов. «Из его людей?» — все же произнес это вслух, заставляя азиата замереть, а затем остро посмотреть в сторону, где стоял незнакомец. Но он его не увидел — просто проследил за направлением моего взгляда. «С кем ты разговариваешь?» — палач вытащил пальцы из раны, как всегда, нисколько не брезгуя, и даже не пытаясь стереть кровь. «Из его людей» — кинул здоровяк, ухмыляясь от уха до уха, показывая белоснежные и крепкие, словно у хищника зубы с острыми клыками. — «Ты часть Паука, пацан. Они дождутся либо того момента, когда ты созреешь до осознания, что не чужой им, либо будут терпеть пока сам не свернешь себе шею. Но они захотели тебя, они приняли тебя, признали равным — в будущем конечно равным, однако все же. Ты вырос не на Свалке. Ты такой же тупой, как и все мы — Усилители. Но ты похож на нас до чертиков. Они дорожат тобой, однако никто не будет говорить этого вслух. Геней Рёдан — не твои сопливые друзья. Пойми это, наконец» — чужие слова больно били внутрь, в самые уязвимые точки, заставляя со скрипом, наконец, начать анализировать свое собственное восприятие. Если это галлюцинация… то подсознание явно уже также задолбалось, как и Фэйтан, заставляя осознать вот таким образом. К слову о Фэйтане… «С кем, мать твою, ты разговариваешь?» — палач заставил смотреть на него, обхватив пальцами за подбородок. Учитывая, как много самых разных, в том числе дистанционных Нен-техник существует в мире, я не удивлен его паранойе. «С галлюцинацией» — отвечаю честно и хрипло. «Передавай им всем привет, мелкий. Пускай не скучают» — незнакомец отодвинулся от подоконника и, потрепав меня по волосам на прощание… просто исчез. «Ушел» — констатирую растерянно, глядя в чужое лицо. «Галлюцинация?» — протянул Фэй, нехорошо щурясь. «Да. Высокий мужчина в звериной шкуре. Он… сказал, чтобы вы не скучали» — это звучит так глупо, что я замолкаю, а потом смотрю за тем, как из глаз палача исчезает любой намек на цветной отблеск, они теперь непроглядно-черные просто. «С пепельными волосами, под два с половиной метра ростом?» — глухо спрашивает, упираясь руками по обе стороны от моей головы, почти также, как делал незнакомец недавно. «Да» — киваю медленно, заторможено даже. «Ясно» — Фэйтан опускает голову, так что волосы свисают по обе стороны от лица неровно обрезанными прядями. А потом усмехается неожиданно жестко и позабавлено. Уголки губ раскрываются, словно ножом провели по белой коже, рассекая мясо, обнажая до кости ровных мелких, как у хорька зубов. От него т а к о г о бросает в дрожь, невольно что-то сжимается внутри, заставляя не бояться, нет… но опасаться. Фэйтан не страшен мне, но я не самоубийца попадать ему под горячую руку — те пытки, что он показал однажды на моей шкуре, просто детский лепет, учитывая, что мужчина умеет. Просто Нобунага в тот вечер запретил меня калечить до прихода данчо. Данчо… черт, как же я изменился уже, раз теперь даже мысленно называю Куроро так. Считаю его своим лидером, главой своей семьи, пусть большая часть Пауков, не приемлет сего слова. Даже Куроро признает, что оно не подходит, но в человеческом языке нет подходящего термина и временами он все же пользуется сиим определением. Фэйтан вдруг протягивает руку — медленно, чертовски медленно для него, показывая, что не несет вреда. Я был не в курсе того, как убийцы относятся к резким жестам, дразнящим их инстинкты и паранойю, пока не начал жить с Пауками. Сейчас неимоверно стыдно перед Киллуа, которому приходилось перебарывать самого себя, и терпеть все те разы, когда я кидался ему на шею, хватал его резко, быстро. Палач Геней Рёдан подсовывает свои огненно-горячие пальцы под мою шею, попадая ровно в естественный выгиб позвонков, непривычно осторожными касаниями прижимает подушечки к коже… к татуировке позади, а затем надавливает сильнее, будто желая, чтобы те прошли через плоть и погрузились внутрь нарисованного символа принадлежности. «Недоумеваешь?» — он спрашивает это, не стягивая с лица жуткой усмешки. Могу лишь моргнуть согласно, ведь из него в меня перетекает живой жар, заставляя хоть немного отогреться, и воздух вокруг звенит, будто став другим веществом, гуще и плотнее. Такого азиата я не видел еще. Не видел его ТАКИМ. От чужого взгляда, темного, будто провалы бездны, становится гулко и пусто внутри, что-то стягивается узлом под ребрами до боли, до крика… а затем резко отпускает. — «Помнишь, что говорил Куроро? Душа продолжает свой путь даже после смерти» Гладкие прикосновения не похожи не на одни другие — из всего Геней Рёдан, такие руки только у Фэйтана — без единой мозоли. Он пусть и мечник, но еще и палач, и медик. Поэтому, ему порой важны даже самые мимолетные прикосновения, способные, как искалечить, так и вылечить. Помню, видел как-то азиата, покрывающего кожу тонким слоем кислоты, убравшего ауру, и глядящего внимательно на дымящуюся плоть — контролирующего этот процесс до последнего мгновения. Да, он не только любил причинять боль, но умел жить с ней и сам. Наверное, в определенных вариантах даже любил применимо к себе, но тут я, ни в чем уже не уверен. «Татуировка Паука уникальна» — большой палец мужчины проводит, по моему горлу, чуть надавливая. — «Она не может прижиться, если ты не хочешь быть с Геней Рёдан. И не просто так их ограниченное число. Ровно тринадцать. Новый номер может появиться лишь после смерти предыдущего. Знаешь, от чего действует правило, что тот, кто убил члена Труппы, может занять его место? Кажется, подобное глупо звучит, если позиционировать себя словно нечто целое. Как можно принять того, кто отрезал от тебя кусок? Но суть в другом — никто из нас… не умирает до конца» — от этих слов, сказанных просто, почти буднично, мне показалось, что волосы встают дыбом. Чужая хватка тут же усилилась, Фэйтан держал меня, не давая отодвинуться, властно не позволяя не думать о том, что он говорил. — «Догадался?» — тянет, приблизившись вплотную, опираясь локтями о стол по бокам, почти ложась сверху. Кажется, я даже могу почувствовать на вкус его дыхание — горячечное, с нотой крови и пепла от сжигаемого вокруг мира. «Это был Уво… Увогин? Тот, кого убил Курапика?» — на мой вопрос, он кивает в ответ. Кончики неровных черных прядей щекочут мое лицо и шею. «Внутри татуировки с номером одиннадцать навсегда останется его душа. Поэтому… важна не часть Паука, а весь Паук в целом. Пока жив Паук — живы и мы» — мужчина разгибается резко, на его лице привычное, ничего не значащее выражение. Он перекрывает пластырями и тампонами самые глубокие дырки в моем теле — особенно ту, в которую совал свои пальцы. Немного антисептика под бинты и даже никаких швов — я Нен-пользователь — значит, инфекция мне не грозит, а мясо стянется так быстро, что проще не заморачиваться с нитками. «Вали отсюда. Я с тобой закончил» — он отворачивается снова к своим инструментам, вытирает каждый, складывая в специальные чехлы — продезинфицирует потом, судя по всему, да и глупо предполагать, что палач Геней Рёдан таскает с собой один набор. Медленно сажусь на столе, чувствуя тело уставшим и разбитым. Алкоголь почти выветрился, и ощущаю себя отвратительно в своем уме, а еще очень глупым маленьким ребенком. Фэйтан, сам того не подозревая, делает чудовищное одолжение, пытаясь считать взрослым, в то время, как я прекрасно понимаю насколько мне до этого самого «взрослого» расти морально. Но некоторую истину из сегодняшних событий я вынес, а именно то, что не безразличен Паукам и мне не собираются искать замену. Весь год, Гон, ты только и делал, что перечил, дерзил, препирался и пытался показать, насколько они ошиблись. А теперь… это напоминает первые дни с Леорио, Курапикой и Киллуа — осознаю, как не хочу их потерять. Не только тот светлый Гон, что еще остался внутри, но и то темное, появившееся из него, как зеленый росток из зернышка. Если честно — ничерта не понятно, как выразить эти чувства. Прошлый образ поведения не подойдет — если я обниму этого мужчину со спины, он живо покажет мне, почему Хисока так часто называет его «нелюдимым букой». Попросту не оценит жеста — Фэйтан чудовище, которое уже забыло почти какого это — быть человеком. Зато, я еще помню. И хочу это сохранить — хоть немного. Нет, прямо с сегодняшнего момента, я не начну убивать всех и каждого, но кажется, пора начинать взрослеть и попытаться перестать закрываться от остальных. Медленно — миллиметр за миллиметром, раздвигаю щиты, воображаемые, он от этого не менее крепкие и плотные, кои воздвиг вокруг себя, как только научился управлять связью. Фэйтан зол — это ощущение втекает внутрь, оседает раздражением на ребрах, смолой скользит вдоль позвоночника. Пара искр — и вспыхнет. Или же возьмет себя в руки, если сочтет сие целесообразным. Он не плохой и не хороший действительно — просто такой, какой есть, со своими желаниями и устремлениями, со своими ценностями, историей, прошлым. Я не могу этого прочитать, но могу уловить по самым тонким нитям, плывущим вокруг сознания и втекающим в его татуировку, чтобы вытечь из моей. Он замирает не оборачиваясь. Плечи напряжены, воздух подрагивает вокруг. Кажется, уже не думал даже, что я позволю себя открыться. Весь год прятался от самого себя, от того желания понять, которое привело меня в Геней Рёдан в итоге. Я все тот же мальчишка, каким был — лишь чуточку опытней. Но теперь и нечто новое. На миг оглядевшись, осознаю, как отталкивал всех — не только Пауков, но и своих друзей, словно не считая себя достойным их. Фэйтан прав — дурак и кретин, пусть он говорил совсем о другом. Глубоко вдыхаю… … а потом прихожу в себя, понимая, что так и сидел с вином, в чужой гостиной, напротив замеревшего Курапики. Тот подобрал под себя ноги, устроившись на диване, оперевшись локтем о подушки, словно неосознанно поглаживая чужую рубашку, так и оставшуюся лежать тут. «Тебя посетил внезапно дух Рождества?» — мягко спросил друг, вспоминая старую сказку. «Что-то вроде того» — усмехаюсь и отставляю алкоголь в сторону. Это вино — все равно, что виноградный сок для меня, я и куантро Фэя сейчас могу пить без каких-либо последствий. — «Трудно отделаться от воспоминаний о собственной дурости» «Мне казалось, ты перерос эту дурость» — Курута склонил голову на бок, позволяя отросшим за годы волосам, скользнуть по плечу. «Перерос. Но изрядной ценой» — соглашаюсь. — «Пауки со мной намучились. Вспыльчивый, постоянно лезущий, куда не просят, перечащий… » «… настоящий Усилитель» — соглашается блондин. — «Не говори только, что жалеешь о том, кем стал» «Нет, что ты» — усмехаюсь, чувствуя, как губы раздвигаются в знакомо-чужой усмешке, подхваченной у палача, будто вирус тропической лихорадки. Так как мы с Геней Рёдан одно целое, трудно не прорасти насквозь чужими привычками, нахвататься то от одного, то от другого. — «Я… стал самим собой. Вопрос лишь во все той же цене» — да, вопрос действительно в цене. В те дни, проведенные на Свалке, пока Пауки заканчивали все дела тут, вычищая остатки Муравьев, пока заживали раны, чтобы перейти границу спокойно, я многое увидел и очень многое осознал. Город упавшей звезды поражал и ужасал. Тем, что тут вообще живут люди. Тем, КАК они тут живут. Тем, КАКИМИ они здесь становятся. В этом месте хватает больных ублюдков, здесь сильные подавляют слабых и по их костям поднимаются наверх. Чужие жизни — товар и валюта, порой настолько грошовая, что обывателя долго тошнило бы от ужаса. Здесь продают свои тела и души. Однако даже здесь есть и нечто иное. Я мог наблюдать, мог осознать наконец-то то, чего не понял бы никогда, не посетив этого места. Пауки не были чудовищами. Они были такими же, как все живущие здесь, просто лишь более сильными, более целеустремленными — квинтэссенцией и сутью Метеора, где придерживались философии, что чужая жизнь — такой же мусор, как и все вокруг. Вопрос лишь в том — нужен ли тебе этот мусор? Если да, то он превращается в ценность, что ты, либо используешь, либо же бережешь. При таких исходных данных становится ясна легкость, с коей Рёдан сметает с доски других людей — тех, кто осмелился встать у них на пути. Тогда, год назад… они увидели во мне нечто ценное для них. Именно от того, я остался в живых. Именно от того, стал их часть. Звериным, совсем не человеческим чутьем, меня нашли среди всех остальных, вытащили из отвала шлака. Это было ошеломляюще — понять их хоть чуть-чуть. А так же наблюдать за тем, как к ним относились местные. Здесь Труппа Фантомов не считалась монстрами. Да, конечно их опасались, боялись даже. Но их тут понимали, а также они являлись символом того, что если упорно двигаться вперед — можно раздвинуть границы и выйти за пределы горизонта, покинуть сие место, став по настоящему свободным. Казалось странным узнать, что часть доходов Пауков уходила сюда — не деньгами, нет, это являлось бы идиотизмом. Но медикаментами и средствами первой помощи, через проверенных людей. Тех же, кто начинал злоупотреблять своим положением связного Геней Рёдан, уничтожали безжалостно в подобные краткосрочные визиты. Пауки не забывали, откуда они вышли на свет, даже скорее напоминали себе раз от раза, чтобы помнить. Я же узнавал это впервые, прикасаясь осторожно кончиками пальцев — не от брезгливости, а от собственного шока. Эта планета из песка, что не родѝла из себя ничего, лишь пожирала жадно, сделала мою новую семью теми, какие они есть. Не чудовища — инопланетяне скорее. Просто они жили в условиях, что другие даже представить себе не могут. А я, увидев и осознав — уже не смогу забыть. Я был ошарашен в те дни, растерян, открыт, впитывая новое, переживая и понимая старое. Кто знает, чем бы все закончилось, не прими я в те дни свою сущность Паука, наконец? Все еще не полностью, однако, однозначно большей частью. Оно оказалось заложено внутри, чтобы раскрыться ровно в необходимый момент, наставший лишь чуточку позже. Телефонный звонок застает меня неожиданно — мобильная связь на Свалке почти не ловила из-за отсутствия вышек, однако Шалнарк заранее зная об этом, и не желая быть отрезанным от внешнего мира, снабдил всех военными моделями сотовых, дотягивающихся до сети на границе. «Гон?» — голос Киллуа звучал издалека. Я так давно его не слышал, если честно — несколько месяцев уже, с тех пор как он отправился тренироваться на Остров Жадности, украденный Фэйтаном. Когда-то, бесконечно давно словно, помню свое желание благодаря этой игрушке найти отца… но сейчас это стало бесполезной шелухой. Детское эгоистично-глупое «хочу» отсохло, как зеленый побег на солнце, с осознанием — нет смысла гнаться за тенью того, кому ты не нужен. Рядом оказались другие люди, куда как больше заслуживающие того, чтобы быть с ними, нежели этот эгоист. Такой же, как и я, впрочем — тут могу его понять. Просто он сделал свой выбор, а я сделал свой. «Килл? Что случилось?» — улавливаю чужое напряжение, словно туго натянутая нить паутины. На периферии сознания ощущается сместившееся внимание всего остального Паука. Ко мне не лезут, но мои чувства замечены, приняты к сведению. «Муравьи» — доносится коротко в ответ. — «И Курапика» — знакомое имя заставляет вспыхнуть буквально. Мы расстались на тяжелой ноте, а потом разговаривали лишь по телефону. «Что случилось?» — повторяю вопрос. Прозвучало так жестко, что друг замолк даже на мгновение. «Пока все в порядке» — Золдик проговаривает это глухо и тихо. — «Но только пока. Ты… помнишь о его способности?» — вопрос чисто риторический, сложно не помнить о том, как Курута вложил всю свою ненависть, в эти цепи, затачивая их под поимку и уничтожение Пауков. — «Оказалось, он не сообщил нам важной детали. Его цепи…его Время Императора…оно ограничено еще одним условием» — у меня в горле вдруг пересохло от жуткого предчувствия. «Еще одно условие? Куда уж больше?» «Оказалось, есть куда» — Киллуа выдыхает устало, в его голосе только призрачная тень привычного едкого мальчишке, моего ровесника и лучшего друга. Кажется, он сам стал старше, серьезнее. И насколько же все плохо, что я ощутил это даже через телефонную трубку? — «Все очень плохо» — подтверждает не произнесенные вслух мысли Золдик. — «Одна секунда использования этой способности оказалась равна часу его жизни» «Что?» — судорожно пытаюсь представить, сколько он ее использовал. Но с математикой у меня всегда было плохо. «Много. Чертовски много, зная его вспыльчивую натуру» — звучит голос Куроро в голове. Я делаю шаг назад, пытаясь найти куда присесть, но вместо этого, натыкаюсь на чужое тело. Люцифер стоит позади — я настолько безмозгло и беспечно открылся, что он легко подошел вплотную. Но мужчина молчит. Его пальцы ложатся мне на плечо, он садится на какой-то ящик — мусора тут точно хватает, а затем притягивает к себе на колени, глядя внимательно, все так же, как обычно доброжелательно. Не зная его — не поймешь, где там притворство, а где искренность. Однако он не улыбается, просто смотрит за моим лицом и слушает. «Об этом никто не знал — ни Леорио, ни Сенрицу. Мы сражались с Муравьями, участвуя в операции Ассоциации, когда он просто упал без чувств. В больнице сказал, что его организм изношен изнутри — как у старика. Ему… недолго осталось. Даже целители разводят руками — ведь такого самоограничение этой способности» — Киллуа чуть запинается, он волнуется и говорит быстро, стремясь, словно поскорее вывалить все новости. — «Гон, есть способ его спасти — мой младший брат. Аллука может выполнять желания. Но семья… она будет против. Слишком жуткие последствия в случае неправильного использования его сил. Мне… нужна твоя помощь, чтобы доставить его до больницы. Пожалуйста. Я понимаю, как ты рискуешь, появляясь рядом с нами! Ты рискуешь уже из-за этого чертового звонка, если его отследят!» «Хорошо. Ты не должен был просить» — проговариваю это, даже не глядя на Люцифера. Когда-то, еще только начав сживаться с Пауками, притираться и соприкасаться, я считал себя пленником. Но это оказалось глупостью. Меня не собирались ограничивать — лишь показали то, о чем я сам бы не догадался. Например, как бояться нас окружающие и как легко недавние знакомые будут пытаться продать меня. «Тогда увидимся на горе Кукуру через сутки» — он кладет трубку, не прощаясь, однако в его голосе слышно облегчение. Это тот прежний Киллуа, которого я знал, тот, кто сказал мне однажды, что ему не нужны мои благодарности. «Увидимся» — произношу звенящей короткими гудками трубке. Точнее это произнес солнечный мальчишка, что жил все еще где-то на дне меня. Параллельно, в руке, металл чуть трещит и сминается под пальцами, хочется кричать и шипеть от злости, из-за очередной дурости Курапики. Чем он вообще думал? «Он думал о мести» — Куроро кладет руку на мою шею, и внутрь словно втекает его прохладное рациональное спокойствие. Он заставляет смотреть на себя, прямо в серые радужки, гипнотизируя буквально тем, как подрагивают черные точки зрачков. — «А месть застит глаза. Ты ведь сам помнишь нас после смерти Уво» — киваю осторожно в ответ, соглашаясь. В последние дни меня не покидает ощущение, что я начал все заново. И конечно остальные не могли этого не почувствовать. Мы сблизилась, срослись. Если до этого я ощущался неловким протезом, то теперь между нами пролегли первые нервные связи, живые мышцы и сосуды, кость начала обрастать мясом. «Мне нужно отправиться туда. И… я не хочу вас вмешивать» — в данной ситуации, они скорее кровно заинтересованы в смерти моего друга и заставлять их помогать ему, было бы слишком по-детски с моей стороны. Куроро кивнул понимающе, почти читая мои мысли. «Мы бы убили его без сожалений — ты знаешь это. Курапика Курута — ублюдок-с-цепями, все еще жив, лишь от того, что важен тебе. Точно так же, как и наш общий знакомый» — мужчина тонко усмехается, однако в его зрачках блестит жесткость стали сейчас — остро заточенное бритвенно лезвие, смоченное в яде. Хисока… бывший четвертый номер, предатель, сдавший Пауков Курапике. Найдя нужные ниточки, Люцифер легко размотал их до Иуды Геней Рёдан. Моро стал первым, кому удалось обмануть живую татуировку — ведь она оказалась нанесена не на живую плоть, а на ткань. По факту, четвертого номера и не существовало никогда, однако когда эта ткань прилегала к чужой коже вплотную, от фокусника шел слабый сигнал что он свой, пусть и закрывается до последнего. «Я понимаю. Поэтому отправлюсь один. И…вернусь» — Куроро — не Фэйтан. Я позволяю себе, тому свету, что остался внутри и еще сияет в ночи, вырваться наружу, смягчая мужчину рядом. Мы — Паук. Мы — части целого. Мы меняем друг друга незримо, так или иначе. Мне кажется, тот Гон, что все еще остался внутри, скрадывает холодность Куроро, и остальных, когда показывается так близко — словно отблеск сокровища под темной поверхностью воды, отбрасывает осколки света на чужие лица. Хотя, конечно, мягкость Геней Рёдан — это совсем не то, что обыватели смогут понять. Обвиваю руками чужую шею, утыкаюсь носом в щеку мужчины, стремясь сделать то, чего не сделал за весь год, и о чем жалею теперь — впитать его запах, ощущение его присутствия, воспоминания о его ауре и этих масках, что он носит на своем лице. Кажется, будто тонкий фарфор, ледяной, ломкий, тает под моими губами, позволяя прикоснуться на мгновение к живой плоти. «Знаю, Гон» — мужчина отпускает меня. Обманчиво мягкий сейчас, однако внутри все равно была, есть и останется стальная сердцевина. А еще маленький кусочек живого сердца, питающий все наши татуировки, стягивающий Геней Рёдан воедино. Если он умрет — этот кусочек перейдет следующему. А Люцифер продолжит жить в чужом теле, как Увогин — во мне, пусть я этого и не осознаю толком. Наверное, от этого, никто из Пауков не боится своего конца. По тому, что мы — бессмертны. «Держи» — он вдруг протягивает собственный телефон. — «С той стороны есть кое-кто, кого ты хотел бы услышать» — тонко усмехается, будто наносит порез невидимому противнику, быстро, молниеносно, и тот даже понять не может, что происходит. Однако этот противник — не я. «Алло?» — глухо звучит трубке. Этот голос я узнал бы из сотни тысяч, даже посреди толпы. «Курапика!» — не знаю, как он смог обойти все следилки, но если данчо позволяет связаться с другом, лежащим прямо в самом сердце Ассоциации, значит это безопасно. «Гон!» — он глухо выдыхает, почти шепчет. — «Тебе нельзя мне звонить. Тебя отследят и найдут!» «Речь сейчас не обо мне» — отвечаю ему. Свет внутри вспыхивает. Не гаснет, но становится неожиданно жестким и колким, каким не был никогда раньше — не умел быть. Куроро рядом удовлетворенно прикрывает глаза, на его губах блуждает легкая улыбка. Он ведь прекрасно знал, что сюсюкаться с Курапикой я больше не буду, как и жалобно блеять. — «А о том, что ты натворил с самим собой» «Откуда…» — он замолкает, видимо вспомнив с кем, я общаюсь теперь. — «Это мой выбор, Гон» «Какой выбор?! Эгоистичная попытка умереть? Ты боишься жить дальше?» — я невольно все еще соприкасаюсь с Люцифером кожа к коже, и его способность анализировать, течет через меня, позволяя видеть ранее скрытую подоплеку чужих поступков. Курапика молчит пораженно в ответ, даже дышит едва слышно, кажется. На заднем фоне пикают и шуршат какие-то приборы — они и то лучше слышны сейчас, нежели мой друг. «Как ты вырос Гон» — вдруг выдыхает Курута. Я слышу в его голосе… улыбку. Тоскливую и жалкую, как мне кажется. — «Это Киллуа тебе рассказал, да? В любом случае — не важно. Я был таким дураком. Не знал, с кем связался, пока не увидел через тебя» — чужие слова, кажется, буквально приковывают внимание Люцифера. Он ждал маленькой мести, коя ему не чужда, как и всем нам, но услышал нечто более важное. — «Я по-прежнему ненавижу Геней Рёдан, Гон. Они уничтожали мою семью, мой клан, весь мир, что у меня был. Они забрали у меня тебя. Но они теперь твоя семья и поэтому, у меня нет никаких сил двигаться дальше. Я…» «Ты сломался, Курапика Курута» — Куроро легко, играючи буквально, как опытный вор, забрал у меня трубку телефона. «Кто это?» — могу представить, как с той стороны блондин сглатывает судорожно, услышав голос Люцифера. Он всегда производит неизгладимое впечатление на людей, особенно если не скрывает своей силы за множеством масок, полутонов и бархатных обертонов. «Могу лишь сказать, что слышать тебя сейчас доставляет мне несказанное удовольствие. Фэйтан определил бы, что ты кровоточишь буквально и истекаешь болью, Хисока возжелал бы тебя облизать и изнасиловать до смерти, а я хочу, чтобы с этим чувством, ты жил дальше. Именно поэтому Гон отправится за тем, кто поможет тебе выжить» «Кто ты такой?!» — кажется, в чужом голосе просыпается давно знакомая мне ярость. «Куроро Люцифер, лидер Геней Рёдан — к твоим услугам» — Куроро прижимает меня сильнее одной рукой, не давая дернуться. Я могу лишь губы сжать, видя, как он тешит свою гордыню. Этот тот грех, коему данчо подвержен, как никакому другому. Курута замолкает, понимая, кто именно вклинился в наш разговор. Моему другу и так больно, но Люцифер давит на саднящие места, заставляя… что? Курапика ведь…оживает, выпадает из меланхолии и апатии. «Не вздумай умирать, Курапика Курута — ведь впереди ждет жизнь, напоминающая Ад. Не знаю, что уготовано тебе дальше, но хочу убедиться, что ты достаточно помучаешься. И физическая боль ведь, как говорит наш палач, ни в какое сравнение не идет с болью эмоциональной, правда?» «Считаешь, что сделал мне недостаточно больно?» — блондин с той стороны напоминает гадюку перед броском фактически, вот уж воистину, данчо кого угодно из себя выведет, если ему будет нужно. Сам же он, сидит, улыбаясь тонко, чуть прикрыв глаза веками, и выглядит так, словно с той стороны ему признаются в любви — не меньше. Невольно…усмехаюсь. Да, он именно так поступает со мной самим, заставляя видеть все промахи, нанося максимальную боль, и одновременно принуждая двигаться дальше. «Считаю, что за смерть Уво, одних страданий будет мало, но наказать тебя сильнее, чем ты сам это делаешь, не сможет никто другой, как оказалось» «Я не жалею о том, что он мертв!» «Ложь» — на вспышку Курапики, Куроро отвечает своим неизменным тоном «я воспитатель детского сада». Курута замолкает тяжело дыша. — «Слышу, как ты сочишься виной за убийство. Милый мальчик — в отличие от Гона, тебе бы дома сидеть, найти мужа и воспитывать детей» — от такой откровенной насмешки, сказанной совершенно серьезно, и с очаровательной улыбкой, Курапика кажется, закашлялся даже. «Тебе есть, что еще сказать, или я могу класть трубку?» — цедит блондин ядовито, однако почти по-прежнему живо и ярко, заставляя меня улыбаться, ведь это разительный контраст с тем обреченным, смертельно усталым тоном, в начале разговора. «Мне всегда есть, что сказать. А в данном случае, думаю, тебе стоит узнать, что ВЕСЬ твой клан мы не убивали» «Что?» — Курута озвучивает одну нашу мысль на двоих видимо. За этот год, я ведь так и не удосужился узнать, почему родичей моего друга вырезали. Погрузился в свои проблемы, пытался сжиться с самим собой — причин и отговорок можно придумать массу. Однако предпочту просто признать вину. «Нам предложили солидный куш за десяток пар глаз. Мне самому было интересно получить такую игрушку» — Люцифер говорит без прикрас, не пытаясь добавить себе очков в глазах собеседника сейчас. До̀лжно признать — его откровенность бьет точнее лжи и недоговорок. — «Мне незачем тебе врать, Курапика Курута — ведь, правда, всегда больнее. Мы убили десяток, или полтора ваших воинов, стерегущих границы. А потом… ушли. Остальных вырезало правительство Лаксо. Они были в долгах, как в шелках. Надо сказать — безупречная комбинация. Ведь селение было нѐкому оповестить о приближающихся наемниках. А экономика региона резко стала процветающей. Ты не задумывался над этим?» «Но…» — Курапика замолчал на миг. — «Увогин… он сказал, что помнит воинов моего племени… что они хорошо сражались» «Они хорошо сражались» — подтвердил данчо, встрепав мои волосы. — «Но мы не трогали никого в селении. А теперь, Курапика Курута, ублюдок-с-цепями, тебе придется жить мыслью — ты не просто убил человека, от чего твоя сущность вопит и кричит так, что мне слышно это даже здесь. Но ты убил человека, который не виновен фактически в преступлении, кое ты ему приписываешь. Да, мы воры и убийцы. Но ты убил одного из нас просто потому что поторопился со своей местью». «Я… я… » — Кажется, будто могу ощущать, как мой друг с той стороны подрагивает, как его трясет и выкручивает наизнанку. «Ты виновен. И я назначаю тебе виру. Ты будешь жить с этим, ради Гона и ради того, чтобы Паук мог смотреть на эту боль. Будешь мучиться и страдать. Но будешь жить» Я просыпаюсь резко, а в ушах все еще звучат жесткие и ласковые одновременно интонации данчо. Тепло. Хорошо. Тонкие руки глядят меня по волосам, по лицу, убаюкиваю нежно и мягко. Любяще. Курапика чуть склонился вперед, положил мою голову себе на колени, сидя на подлокотнике кресла, на его лица мягкая и теплая улыбка, такая, какую я в детстве мечтать не смел увидеть. Тогда, в тот день, на Свалке, слыша его надломленный, тихий голос, меня посетило одно осознание. Я люблю его. Я люблю его, Киллуа, Леорио, Пауков — их всех. Но именно из-за того, что смерть подошла вплотную именно к Курапике, это чувство врезалось внутрь, как бритвенное лезвие, прошло до сердцевины, осталось там навсегда. Я готов был на все, чтобы спасти его. Можно сказать, что в тот день я чуточку сошел с ума… и я сделал все что мог. «Уже светает» — тихо шепчут чужие губы, едва касаясь моего уха. Хочется повернуться и поцеловать их, но Курапика не Паук — пусть он преобразился, однако вряд ли до такой степени, чтобы изменить тому, с кем решил разделить свою новую жизнь. В чем-то, это сокровище все так же принципиально. «Если ты сейчас не перестанешь быть таким чертовски чудесным, я не гарантирую, что удержу себя в руках» — могу лишь усмехнуться, понимая — действительно пора собираться. Вино выпито, сладости съедены. «Переобщался с Хисокой» — назидательно-притворно и уморительно-серьезно отвечает на это Курута, наклоняясь ниже, невесомо целуя меня в уголок губ сам, а потом, отстраняясь, пока я не решил привести свою шутливую угрозу в жизнь. «С ним забавно общаться» — соглашаюсь, не мудрствуя лукаво — «Когда он не провоцирует меня на драку, с ним действительно весело. Хотя и когда провоцирует — тоже не соскучишься» «Смертельно весело, да?» — Курапика понимающе улыбается, когда я встаю. «И это тоже. Проводишь меня до порога?» «Конечно» — он легко встает рядом, тонкий, воздушный, светящийся будто, в первых лучах встающего за окном солнца. Новогодняя ночь прошла, унося за собой волшебство, мне действительно пора уходить… пока не поздно. Пока не возжелал остаться в чужой жизни навсегда. Но на втором этаже слышатся тяжелые шаги, шуршание одеял, говорящее, что другой хозяин дома уже проснулся. Уже у самых дверей, смыкаю пальцы на чужом запястье поверх золотого браслета, глажу подушечками бьющуюся голубую жилку и пястную косточку. За эти годы Курапика перестал быть во̀ином, он больше не выжимал из своего тела все соки, и то стало по-девичьи хрупким, притягивающим взгляды. А я до сих пор помню его изможденный вид на больничной постели, когда мы с Киллуа доставили к нему Аллуку. Для этого нам пришлось прорываться через Зодиак. Наверное, именно тогда, во мне умерло желание помогать всем и каждому. Паук родился на свет из чужой жестокости, когда те, кто желал поймать меня, те, кто должен был олицетворять справедливость, не позволили привести к Курапике помощь, до тех пор, покуда я не пообещаю сдаться. Если Паук даст слово — он обязан его сдержать. Однако… мне не позволили даже рта открыть. В здании больницы потух свет, а Геней Рёдан выступил из тьмы — не отдельными личностями, но частями меня самого. «Двигай» — прошипел Паук голосом Фэйтана, толкая в спину. — «Может, еще успеешь» Мы смогли проскользнуть, пока внизу вскипел бой не на жизнь, а на смерть. Помню, как сердце заходилось — не от усталости, но от острой любви к тем, кто пришел сюда ради меня. Глупая эмоция, пускай потом палач долго и упорно будет выбивать из меня пыль за нее, почувствовав по нашей связи. Но поделать я с ней ничего не мог. Курапика лежал в палате — белый, неподвижный…и рядом с ним обнаружился Куроро. «Данчо?» — я произнес это недоуменно. Он улыбнулся в ответ — без маски, просто улыбнулся устало. От этой улыбки у меня вдруг больно кольнуло сердце. «О, мелкий» — мужской голос раздается от лестницы, заставляя меня отвлечься от друга, и от татуировки Паука с номером четыре на тонком запястье. Аккуратный и крохотный, он напоминает маленькое украшение, лишь подчеркнутое золотом и укороченным рукавом кашемирового свитера. — «Чего меня не разбудили?» — мужчина тянется, зевает во весь рот, демонстрируя пугающие клыки. Щелкает зубами впечатляюще. Он в принципе весь впечатляющий — все его два с половиной метра роста, пепельные волосы и внушительная мускулатура Усилителя. «Доброе утро, Уво. Мы просто тихо посидели до утра» — улыбаюсь ему, не убирая рук от Курута. Как Паук… даже как мертвый Паук — он поймет. Ведь мы находим утешение в руках друг друга, поддержку, и тепло. А еще боль и жесткие оплеухи, тычки в спину, заставляющие двигаться вперед. Мужчина ухмыляется в ответ, действительно понимающе, подходит ближе, обнимает блондина собственнически за плечо, притягивая к себе. И меня точно так же. Треплет по волосам, обдавая жаром своего тела. Я не знал его при жизни — о чем сильно жалею. Но даже в смерти он остается надежным, как скала, членом моей семьи. Он позаботится о Курапике, во что бы то ни стало. «В следующий раз, «тихо» сидите вместе со мной» — мужчина смеется рокочуще. «Извини, что разбудили» — Курапика льнет к чужой руке, словно кошка. Сонный — я вымотал его, заставляя бодрствовать столько времени. Но все равно выглядящий лучше, чем та пустая оболочка на постели, высушенная, вымотанная. Он не дождался меня, однако… Куроро все же заставил его жить дальше. В понимании Паука конечно. В конце концов, тот, кто убьет члена Геней Рёдан — сам может занять его место. «Ну, допустим не вы» — мужчина по-звериному ухмыляется и открывает легко дверь. С той стороны, солнце уже слепит прямо в глаза. — «Тебя ждут, мелкий. Приходи к нам еще и остальных с собой бери» — тяжелая рука легко выталкивает за порог…я делаю шаг назад… а потом падаю в снег. «Проснись!» — голос Фэйтана — не самый лучший в мире будильник. Я открываю глаза, с трудом разлепляю заиндевевшие ресницы. Палач нависает сверху, явно злой до чертиков. Только нечеловеческая реакция спасает меня от удара — зонтиком, да по ребрам. Краем глаза замечаю пустые пакеты из-под подарков, цветы, лежащие у основания двух перевернутых крестов. Эти надгробия стоят посреди пустыни — ровно там, где Курапика похоронил Уво и где был похоронен сам. Яркие глицинии, солнечные подсолнухи и мои еловые ветки — словно застывшее в хрустале сказочное мгновение. «Уже проснулся» — вскидываю руки, признавая поражение и вставая из снега. Тело, почти окоченевшее за ночь, слушается плохо, так что следующий удар все равно пропускаю. Ну и черт с ним — пусть это будет извинение Фэйтану за то, что заставил его поволноваться. — «Ну не злись. Чтобы я помер нужно что-то более существенное, нежели провести ночь на улице» — я улыбаюсь, до сих пор ощущая, словно наркоман последние крохи теплого удовольствия внутри — чужие прикосновения, слова, взгляды. «Я злюсь не зато что ты пошел сюда на ночь замерзать а от того что не позвал никого» — огрызается Фэйтан. «Эээ… но все же вроде были заняты» — смотрю ошарашено на палача. «Все уже собрались праздновать, подвинув дела, и только один кретин не брал трубку» — из-за ближайшей скалы показывается не менее злой, до чертиков буквально, Финкс, с упаковкой пива наперевес. — «Подвинься. Эгоист мелкий» — он ставит свое подношение мертвым, рядом с цветами, неловко смахивает рукой остатки снега. — «Хорошо мы хоть знаем, где тебя искать, когда выпадаешь из реальности. Не думай, что данчо не всыплет тебе по первое число — и не посмотрит, какой здоровый лоб вымахал. Выше Фэйтана, пусть не на много» «Что сказал?» — шипит гадюкой палач, явно не польщенный тем, что является мерилом детского роста. Усилитель с ухмылкой отскакивает от очередного прицельного удара. — «Иди сюда, я тебя здорово укорочу — сверху, либо снизу — на выбор. На целую голову — цени мою щедрость!» — мне остается лишь смеяться, да стараться не попасть под раздачу. Краем глаза, в лучах встающего светила, я снова вижу аккуратную ограду, уютный домик, и стоящую на пороге пару. Курапика улыбается сонно, машет рукой и ежится от мороза, а Увогин весело скалится, наблюдая за царящим беспределом. Но вот, солнце отрывается от линии горизонта, и видение исчезает. «Увидимся весной» — произношу беззвучно и отворачиваюсь, наконец, двигаясь лишь вперед — туда, где меня ждет семья. В конце концов, горевать не стоит. Ведь Паук бессмертен, пока жива хотя бы одна его часть.