Падшие

       Звук хлопнувшей двери застыл в воздухе. Сумерки сменились темной ночью, которая не освещалась звездами. Луны и поныне не было на небе — будто не хотела видеть предстоящий разговор между не очень дружелюбно настроенными разумными существами. Кратос, на секунду засмотревшийся на дверь, обернулся за уходящей Фэй. Он направился следом за ней, предчувствуя не лучшее развитие событий. Вскоре она остановилась и развернулась к спартанцу, который настороженно встал неподалеку от неё. Руки сами тянулись к клинкам, однако призрак Спарты выжидал: пока (по крайней мере, сейчас) он не видит смысла атаковать женщину, которая смотрела прямо на него, подозрительно держа одну руку за спиной. Она недобро сощурилась и пробирающим, ледяным тоном обратилась к нему:        — Для чего ты привел его сюда?        — Тебе какое дело до этого? — Защищаясь, низким голосом прорычал он.        — Это ты сделал с ним. — Мрачно проговорила Фэй. — Ты сотворил с ним ужасные вещи, и взял его с собой. Для чего же?        — Ему там не место. — Он отвернул от не голову, проговаривая. — И так лучше.        — Лучше для кого?        Кратос не смотрел на девушку, но и без этого понимал, что её взгляд направлен на него. Сжав ладони в кулак, он метнул свой взор, поймавший блеклый свет и от этого блеснувшегося, и ответил ей:        — Для всех. — Спартанец достал из-за спины клинки. — Ты задаешь слишком много вопросов.        — Ты постоянно уходишь от ответа. — Протянула Фэй, также доставая боевой топор. — Есть ли причина, по которой ты не желаешь отвечать? — Не дождавшись ответа на свой очередной вопрос, она медленно опустила топор. — Послушай. Что бы ты не желал от него, парню здесь не место. И, поверь, никому не лучше, а ему даже опасно. Если о нём узнают асы, то они начнут искать его.        — Назад я не могу его вернуть.        — Ему там что-то угрожает?        — Да.        — Эта угроза опаснее тебя?        Кратос яростно рыкнул, а клинки в его руках постепенно вспыхивали мелкими яркими огоньками. Он сквозь зубы четко сказал:        — Да. Она убьёт его. Его смерть окончательно уничтожит выживших.        Лик Фэй стал намного мрачнее, отчего она сливалась с враждебным лесным пейзажем, которое было на её стороне. Вдруг Фэй убрала топор, глубоко вздохнула и непривычным тоном заговорила:        — Что ж. Я до сих пор не понимаю твоих целей и мотивов. Мне не ясна ситуация, из-за которой ты вцепился именно в этого бога. Так или иначе, если мы убьём друг друга, то он останется совсем беззащитным. Как и обещала, я вам помогу — но после вы должны покинуть Мидград. И не возвращаться.        Холодность остудила вскипающий гнев, вновь возвращая Кратоса к здравому смыслу. Он пропустил её вперед, направляясь за ней, прожигая взглядом её спину. Всё же, она задела его.        Эта угроза опаснее тебя?        Вопрос цеплялся когтями в его душу, по-кошачьи игриво расцарапывая её, будто за ней была та самая истина, которой призрак Спарты избегал и не желал признавать её существование.

***

       На протяжении длинных ночей и коротких дней Гермес находился в доме гостеприимной Фэй, но от него уже не было того уюта, а стены безжалостно давили на его сознание. Наружный холод, звук гогочущего огня, даже незнакомые запахи — всё это странно, злобно бороздила незажившие раны на душе, как тогда…        Юноша вновь закрывает уши, будто это заглушит скрежет и треск, будто умалит несуществующую боль где-то на спине, на которой остались лишь шрамы. Из-за последних, собственно, он и остался с Фэй: они в упор не желали заживать. Тело словно отделилось от него, через боль обвиняя разум в произошедшем с ними. Но разве он виноват в этом?        И вновь, помимо телесных страданий, вестник — бывший вестник, — погружался в воспоминания. Каждый раз они проносились перед глазами, он слышал каждый звук, каждое слово, произнесенное его голосом, видел любую деталь в этот момент, однако…это всё не его. Не его слова, не его мысли, не его действия. Это был не он.        Тогда чьи это воспоминания?        Этот вопрос, каждый раз задаваемый им самому себе, вводил его в ступор. Он вновь и вновь сталкивался с этой непроходимой, но мутно-стеклянной стеной, через которую нельзя было пройти и хоть что-нибудь разглядеть за ней. Истина выскальзывала от него, пропадала в бездне разрушенного мира, оставшегося далеко позади. Также далеко позади остались события, произошедшие с ним, и боль…        Нет. Она стала призраком и ныне преследует его.        И воспоминания…        Которые вымещают все остальные и окутывают его в такой убедительный туман, что будто до этих самых воспоминаний его не существовало.        Гермес уже стискивает виски, принося больше боли, от которой он бежал. А по итогу снова загнал себя в ловушку. Он с шоком распахивает глаза: снова, опять, вновь…возвращается обратно в Элладу, в тот трагичный день, когда всё, созданное за тысячелетие ими, рухнула всего за несколько часов. Для создания нерушимого Олимпа понадобилось несколько поколений богов, а чтобы не оставить от него камня на камне — один падший бог, в прошлом смертный.        И он же сломал тебя быстрее, чем рухнуло царство Олимпийцев.        Кратос вызывал в нём особый ужас. В этой несчастной дурацкой фреске он был главным, ярким и убийственным для сознания элементом. Представить его в виде изображения на вазе, которое издевается над израненным юношей, неспособным дать отпор, было проще и гораздо реальнее. Ведь его там не было. Кратос чисто физически не мог над ним подобное свершить. Но это, по какой-то причине, было неправильным. Почему же он тогда вздрагивает, когда слышит тяжелые, четкие шаги? Почему же мертвая боль проникает в заживающие раны, когда спартанец оказывается в одной с ним комнате? И почему же на него накатывают жгучий стыд и извечный страх, когда призрак Спарты смотрит на него?        «Хватит. Хватит!» — юный бог кричит на разум, не выдержав абсурдных вопросов. Он сжимается в постели, прижав лоб к коленям, как бы закрывая свою сущность от навязчивых страшных картин, которые склонились над ним с издевательскими яркими усмешками, говорящих: «Мы созданы тобою». В искусственно созданной тьме, как оказалось, было легче дышать; сосредоточившись лишь над ней и успокаивающимся ритмом сердца, Гермес постепенно расслаблялся. За этим последовало прислушивание к своему телу — и тут же он встревожился. Поперек спины медленно, нехотя, протекали густые капли — уж точно не пота, — отчего рубашка прилипала сначала к коже, а потом к болезненно пульсирующему шраму, из которой, собственно, и сочился ихор.        — Да что ж такое!        Голос напряг юношу ещё сильнее, из-за чего ихорные ручейки становились быстрее. Гермес вздрогнул от прикосновения заботливых рук, которым он должен быть благодарен, затем услышал Фэй:        — Прости, Эр, но тебе придётся встать и снять рубашку.        Сделал он всё это беспрекословно — не в первый раз. Однако он чуть не натянул назад одежду, увидев неподалеку Кратоса, смотрящего прямо на него (как он оказался здесь? Когда успел?). К счастью, женщина села так, чтобы перекрывать обзор и ему, и спартанцу, прежде чем отнять из рук бога мнимую защиту от взгляда бледного воина. И дальше простая процедура: обработка, зашив, перевязка. Она успокаивала, на миг отрывала от реальности; пока Фэй не прошептала:        — Так на тебя никаких трав не хватит.        Это был не раздраженный, а скорее уставший тон. Оно и понятно — она уже несколько дней борется с ранами, обычно заживающие на божестве всего за каких-то час-два, и безуспешно. Вина мгновенно по больному врезается в сердце, хотя он не должен этого испытывать — пусть винит себя тот, кто сделал это с ним.        Но ведь это произошло не с тобой, не так ли, Гермес? Кто ж тогда оставил на тебе шрамы?        — …думаю, будет лучше, если я дам тебе успокаивающую настойку.        Гермес встревоженно поднял на нее взгляд, понимая, что прослушал всё то, что она проговорила. Вопреки его ожиданиям, Фэй тепло улыбнулась ему, невесомо поглаживая его по перевязанному плечу:        — Тебе нужно отдыхать. Попытайся меньше двигаться и…просто расслабься. Помни: тебя здесь никто не тронет.        Сиюминутная усмешка тронула его губы, отчасти из-за нежной заботы женщины, отчасти — из-за абсурда. Как можно быть в безопасности, когда в двух шагах от него сидит призрак Спарты? Хотя справедливости ради стоит отметить: Кратос с момента его пробуждения ни разу не приблизился к юному богу. В присутствии Фэй.        Стоило подумать об этом, как вдруг дверь негромко захлопнулась, и до юноши дошло, что он остался со спартанцем наедине. Дрожь галопом пробежала по нему, непонятный страх насаждался в нём. Глубоко вдохнув, он решил взглянуть на него: тот сидел напротив него на небольшом расстоянии, нечитаемым взглядом пронзая его. Других действий он пока не предпринимал. Гермес прижал колени к себе и отвернулся, глядя на дверь и надеясь на скорейшее возвращение единственной защитницы в новом мире.        Кратос долго смотрел на юношу, перестав отсчитывать время. Несмотря на то, что основное внимание было направлено на бога, он, скорее, пребывал в глубокой задумчивости. Прошли недели, а Гермес после пробуждения будто медленнее восстанавливался. Он всё ещё неустойчиво стоит на ногах, да и раны — которые на его глазах накладывались идеальными швами, — то и дело открывались, что наталкивало на нехорошие мысли о способностях женщины. Та оправдывалась, что это происходит из-за сильных переживаний, в которых — кто бы мог подумать? — в первую очередь виноват сам спартанец.        По-хорошему, ничего не держало его в доме Фэй. Но и не покидало ощущение обмана: будто женщина специально задерживала всё. Ждёт, когда он потеряет терпение, когда тщательно обдумает — а зачем ему нужен вестник? — или… Однако цепочка мыслей прервалась простым, но назойливым вопросом: зачем ему Гермес? Тот был лишь ещё одним — через раз работающим, — средством для достижения своей цели. Таким же, как и другие: случайные воины, жрецы храма Мойр, Пандора…но это были, по большей части, невинные жертвы. Гермес сам встал у него на пути. Сам предложил ему «помощь» — то есть добровольно сдался в плен, в слепой надежде обхитрить его. Юноша точно не заслуживал от него раскаяния за всё, что он сделал с ним.        Почему ты вцепился именно в этого бога?        Почему?.. Он пытался ответить на него излишне много. Какой смысл повторять это «почему» вновь и вновь?        На карте его тела расписаны все твои грехи, из-за которых ты чувствуешь вину. Не так ли? Он виновен в том, что он, ослепленный местью, изувечил свою землю, что одурманенный славой и кровью уничтожил своих родных. Он за это винит себя.        Может, ты привязался к нему? Бред.        Может, ты боишься ещё одного одиночества? С тех пор, как он потерял семью, он постоянно находиться в нем. А теперь в его «мир» — если не «война», — был затащен и юноша. Может, он и вправду боится одиночества? Нет. Боялся — не стал был тащить ещё одну одиночку.        Может, ты боишься, что он однажды отомстит тебе? Ещё один бред. Какой смысл был тогда брать его с собой?        Почему ты вцепился именно в этого бога?        Почему?.. Если бы только он знал!        Кратос косится на пищу его размышлений, который замер в одной позе и из всех сил старался не глядеть в его сторону. Всё-таки в Гермесе что-то поменялось. Особенно изменился взгляд: вместо высокомерия — непонимание, растерянность; вместо ненависти — стыд. Из-за последнего, собственно, юноша часто отводил взор, при этом нервно поджимая губы. И сейчас юный бог задрапировал себя руками, пытаясь спрятаться от него. О, да, спартанец знал, что он прячется от его взгляда и вообще его сущности. Остатки удовольствия от власти приятно подыгрывали нервами, но не из-за них (нет, честное слово, не из-за них, так ведь?) призрак Спарты двинулся в сторону вестника и, добравшись, сел на краю постели. С его приближением Гермес сильнее вжимался в стену, и, как только Кратос оказался рядом с ним, практически слился с ней. Дабы юноша не стал частью стены, он некрепко схватил его за плечо, чуть резко отрывая от стены. Бог вздрогнул, мелкие мурашки в один миг покрыли открытые части тела, и с опаской направил свой перепуганный взгляд.        И Гермес сразу же отвёл его. Бледный воин, видимо, этой фальшивой заботой пытался привлечь его внимание. И поэтому, смутно понимая последствия неповиновения, он посмотрел на него, столкнулся с взглядом спартанца. Сначала виднелось раздражение, и лишь на секунду юноша различил усталость и…грусть?.. Хотелось вновь всмотреться повнимательнее в эти глаза, постоянно горящие яростью, однако страх сковывал, бросая в состояние кататонии.        Зачем? Зачем искать человечность в этом монстре?        Этот монстр когда-то был ребёнком. Увы, ребёнку не повезло родиться в Спарте. Не повезло потерять брата (ты же был в тот день?). Не повезло услышать из его — Гермеса, — уст, что его родной человек мёртв (ты помнишь этот день?).        Тогда бог-посланник был в тот день, а точнее в ночь: Зевс приказал взять меченого воина. Тот был ещё ребёнком, который в будущем мог стать причиной многих бед — поэтому об этом пришлось позаботиться заранее. Просто убить его было бы жестоко — душа уже проклята, и ребёнок вечно бы пребывал в Тартаре. Поэтому мальчишка был отправлен во владения Танатоса с целью подчинить его воле Богов. Им нужно было защитить мир, так что они поступили с меченым воином более чем справедливо. Единственное, что не нравилось вестнику в этом плане: Афина и Арес сымитировали нападение, после которого погибло достаточно много смертных. Именно тогда, когда он собирал души, Гермес впервые встретился с Кратосом — с ребёнком, который чудом выжил после удара бога войны.        Вытащив мальчика из-под завалов, Гермес сразу же прикоснулся пальцами к израненному лбу. Душа не желала покидать тело, крепко держась за него и не поддаваясь призыву Психопомпа.        — Его время ещё не настало. — Могильный голос раздался над ними, и бог-посланник украдкой глянул на Танатоса.        — Как скажешь. — Хмыкнул он, вставая на ноги. — Спарта уже может гордиться своим учеником — он достойный воин.        — Смотри, как бы ты не пожалел о своих словах. — Мрачно посмеиваясь, пробормотал бог смерти, тут же испаряясь в воздухе.        Пока Гермес оглядывался на исчезнувшего сына Нюкты, мальчик проснулся. Нахмурившись, малыш смотрел на вестника — пожалуй, единственный смертный на его памяти, кто не испугался его прихода (ведь если вы видите его вне торговли и путешествий, если он не принес вам послание богов — это значит, что он пришел проводить вас в последний путь), — и спросил:        — Гермес…я умер?        Обычный вопрос для ребенка, когда видит его. Юноша опустился на одно колено, положив ладонь на худое плечо, и тепло, дружелюбно улыбнулся, успокаивая:        — Нет, Кратос, ты жив. Твоя нить пока не должна быть оборванной.        Мальчик, казалось, расслабился, но тут же подскочил, ища кого-то взглядом и сбивчиво повторяя:        — Деймос…мой брат…где он?!        — Постой, — Спокойным, слегка холодным тоном сказал бог-посланник. — Мне жаль об этом сообщать, но… — Необходимая фальшивая пауза. — Твой брат мертв.        Ладони, лежащие на плечиках, почувствовали дрожь малыша, который пытался оттолкнуть его, крича:        — Нет! Он не мог умереть! Я видел, он был живым, когда его забрали! Вы врёте!        — Кратос, — Голос Гермеса стал строже. — Ты спартанец. Тебе придётся сталкиваться со смертью. Твой брат мёртв — и ты должен с этим смириться.        Мальчик на мгновенье застыл, затем понурил голову, глотая выступившие слёзы. На маленькое мгновение вестнику стало…жалко, но в себе он пресёк это. За спиной раздались всхлипы, и юноша оглянулся на женщину, стоящую поодаль от них. Каллисто — мать мальчиков, — смотрела на него запуганным взглядом. В момент бог-посланник оказался перед ней, крепко хватая за хрупкое плечо и едва различимым для постороннего слуха шепотом сказал: «Если ты не хочешь быть той, кто породило чудовище, тверди и себе, и сыну, что Деймос мертв» — от руки, державшей ужаснувшуюся женщину, протекло невидимое для смертного проклятье к ней: «Зевс обеспокоен тем, что ты можешь развязать язык. Только произнесёшь «твой отец…» — в безумии растерзаешь своё дитя. Поэтому будь рассудительной». Бедная мать, в душе терзающееся от скорби, опустила голову, с тяготой кивая.        Каллисто, освобожденная от хватки, на негнущихся ногах подошла к сыну, который все еще стоял там, сжимая кулачки. Она протянула к нему руки, дабы обнять его и успокоить, но стоило ей чуть коснуться до малыша, тот резко оттолкнул руки матери и поднял свой взгляд.        Тот самый взгляд, который ему нужно было запомнить.        Пока Гермес пребывал в воспоминаниях, Кратос продолжал на него смотреть. Спартанец заинтересовано поднял одну бровь, наблюдая за трансом юного бога. Он хмыкнул, встряхнув юношу, отчего тот заморгал и сильнее сжался от ужаса. Призрак Спарты спросил его:        — Что с тобой?        Озабоченно-саркастический вопрос немного всколыхнул Гермеса, который посмотрел на него со смесью удивления и чуть раздражения. Последнее он зря раскрыл перед бледным воином — тот крепче сжал плечо, и юноша вздрогнул. Его взгляд переменился на страх, и нутро сжалось от ожидания чего-то. Однако призрак Спарты сделал неожиданное — убрал руку с его плеча. Но бывший вестник остался неподвижен: казалось, что невидимая сила сковывает его, и единственное, что он может — это отвести свой взгляд.        В этот же момент скрипнула дверь, в проеме которой оказалась Фэй. Морозная свежесть пробралась через открытый проход, чуть-чуть разрежая напряженную духоту. Легкая улыбка, присутствующая на её губах, исчезла, а выражение лица стало хмурым. Кратос, последний раз бросив взгляд на юношу, встал и прошел мимо женщины, выйдя из дома.