Проклятые синие косы

Взрыв. Ещё один. И ещё. Десятки. Нет, сотни взрывов вокруг. Куда не глянь, они везде. Насмешливо яркие, разноцветные клубы дыма и пыли вперемешку с порошковой краской вздымались вверх вырвиглазным куполом в каждом уголке Пилтовера. Это могло бы быть красивым зрелищем, если бы не наносило ужасный урон городу и его жителям. Он смотрел на всё это многообразие красок на празднике хаоса и не мог оторваться от худощавой женской фигурки на одной из богатых лепниной и противным сиянием золотых вставок пилтоверских крыш. Длинные синие косы развевались от красочных взрывов, безумный смех разгонял разноцветный ветер, неестественного химического пурпурного цвета глаза сверкали чистым азартом, подожженным искрой сумасшествия. Он глядел на неё, казалось, вечность, не замечая ни криков мирных жителей, ни пальбы из пушек Миротворцев, ни звуков двигателей ховербордов, носящих вокруг своих хозяев. Только её смех, чуть хрипловатый, но оттого не менее мелодичный. Только её фигура на крыше. Не заметил он и ещё одного взрыва, наградившего его звоном в ушах и тонной яркой голубой краски, раздавшегося совсем рядом с ним. Мгновение. Темнота.

***

Судорожный вдох, глаза открылись, тело прошибло холодным пóтом, и вот он проснулся. Экко резко сел на кровати, и, если бы в комнате было светло, этот самый свет он бы не увидел, ибо в глазах потемнело. В ушах всё ещё стоял фантомный звон от взрывов, в глазах рябило переливами ярких красок, единственной мыслью в голове была тощая фигура с синими косами. С битвы с ноксианцами прошло уже почти два года, а сны о тех кошмарах наяву всё беспокоили его и без того уже уставший от постоянных сражений и вечной готовности к бою и защите родного дома мозг. Память, будто бы назло, с наглой ухмылкой на несуществующем лице подкидывала ему воспоминания о тех днях, когда он спал с оружием под подушкой, боясь, что их убежище найдут и нападут. Когда каждый день был как в тумане, вернее, в дыму от пожаров в Линиях и взрывов небезызвестных и Верхнему и Нижнему городу раскрашенных бомб. Когда он и его люди боролись с распространением противных пурпурных наркотиков, разрушающих не только людские тела и разум, но и всё, к чему эта мерзкая дрянь прикоснётся. Когда одна очень уж очаровательная девушка с длинными синими косами, маниакальной улыбкой и безумным блеском в сначала голубых, а потом пурпурных, прямо как те самые наркотики, глазах разносила в пух и прах здания своими гранатами и стреляла без цели в кого ни попадя, даже, если это "свои", хотя тех бедолаг таковыми не считала. Когда в какой-то случайный момент он мог уловить в этих самых глазах не безумство, а маленькую, как его надежда на тихую спокойную жизнь, искру, что разжигала когда-то давно, в другой жизни, в нём самом безумный пожар. Искру, что звалась старым, забытым самой его хозяйкой, но таким желанным для Мальчика-спасителя именем. И когда он замечал эту искру, когда в глазах цвета Шиммера появлялась фантомная голубизна, уже ему самому сносило крышу. Экко уже и не помнит, когда это началось. Когда он начал задерживать взгляд на её двигающейся с нечеловеческой скоростью и извивающейся в невероятных, нелогичных с точки зрения физики, движениях? Когда он стал искать взглядом длинные синие косы в толпе головорезов Силко? Когда его глаза начали каждый чёртов раз изучать все поверхности в поисках её безумных ярких рисунков? Когда он стал хотеть, нет, желать встречи с ней, даже в бою, чтобы просто увидеть, полюбоваться, хоть одним глазком. Когда это началось? И когда это закончится? Почти два года прошло с той жестокой битвы. Почти два года с её смерти. А он всё никак её не забудет. Не выкинет её приносящий невыносимую душевную боль, но такой прекрасный, образ из головы. Она преследует его. В каждой тени, в каждом резком звуке, в каждом чужом голосе, в его голове. Она везде. И не хочет уходить. Экко бы и рад видеть её хоть каждую секунду своей не красочной без её любимых кислотных рисунков жизни, да вот только она не в самом деле приходит к нему. Вернее, вовсе не она сама. А только её навязчивый образ, напоминание о том, что благородный Мальчик-спаситель спас всех, кроме неё. О чём теперь невыносимо жалеет. Ненавидит себя за то, что не был рядом, когда она так альтруистически пожертвовала собой, спасая сестру. Винит себя в её смерти. Не может не винить. Нужно было быть быстрее, нужно было быть рядом, нужно было спасать её, а не пытаться спасти мир. Но ведь без мира не было бы и её. Плевать. Она — его мир. Она — его центр. Чёртово солнце, вокруг которого вертятся остальные планеты. Центр вселенной. Его собственный, личный Шиммер. И она ушла. Оставила его плавиться в пламени собственной беспомощности перед Госпожой Судьбой. Выжгла в его сердце огромную дыру, которую теперь ни одна радость жизни не сможет заживить. Уничтожила его душу, разорвала на части. Оставила его в мире живых, а сама отправилась под ручку с вечно сопровождающей их всех по жизни Смертью, что преследовала каждого жителя Нижнего города и дышала в спину, раздражая своим незримым присутствием. Порой она раздражала его своим непредсказуемым, противно-сумасшедшим поведением. Доставляла кучу проблем его людям и безжалостно убивала. Не жалела никого. Хладнокровно отправляла в мир иной и выводила из себя своей маниакальной улыбкой, сверкающими безумием и чёртовым Шиммером глазами. Притягивала взгляд своими резкими, но, при этом, изящными движениями, плавно покачивая бёдрами в такт одной только ей слышимой музыке прямо во время сражений. Так мило улыбалась прежде, чем безумно оскалиться и кинуть в противников несколько самодельных гранат разом. И пусть эта улыбка и щенячий взгляд были лишь притворными, Экко помнил каждую из них, храня в своей памяти, как самые дорогие сердцу воспоминания. Он и не замечал, что стал потухать, как почти догоревшая свеча, что работает единственным доступным освещением для жителей захламлённого и почти мёртвого Зауна, пока однажды Скар не прижал того к стене с намерением серьёзно поговорить и донести до друга, что его нынешнего состояния опасаются даже дети, живущие в убежище Поджигателей, когда видят своего главаря и спасителя таким, и чуть ли не слёзно просил друга заняться-таки своим ментальным здоровьем и, может быть, отдохнуть денёк-другой, пока окончательно не превратился в ходячего мертвеца и не распугал своим полумёртвым видом весь народ. Возможно, стоило бы задуматься о своём состоянии, да только, если он и займётся этим, то ему придётся выкинуть из головы её эфемерный образ, а это единственное, что у него от неё осталось. Он отмахивается от советов своего друга-по-совместительству-вообще-то-заместителя, как от надоедливого насекомого, что своим противным скрежетом прямо под ухом ночью мешает спать, и продолжает игнорировать как этот противный разумный, кстати, скрежет, так и своё состояние. Донимать его и уже прямым текстом говорить о его разбитом, как будто пять лет даже без секунды отдыха проработал в шахтах, честное слово, виде начинают и другие Поджигатели, простые обитатели их маленького мирного с чистым воздухом убежища и даже детишки, которые "вообще-то тоже волнуются", — перед глазами появляется недовольная физиономия Скара с поднятой вверх левой бровью и сложенными в я-сейчас-тебя-к-кровати-привяжу-прочитаю-сказку-и-тысячу-нотаций-на-тему-почему-нужно-отдыхать-и-не-отпущу-пока-обратно-в-человека-не-превратишься жесте, — и он всё-таки потихоньку начинает задумываться о том, чтобы хотя бы на людях вести себя, как вполне здоровый, не болезненно невыносимо, сука, зависимый от синих косичек, наркоман, и, ну, может быть, хотя бы стараться более естественно улыбаться людям, а не скалиться, как голодный волк на добычу. Апогеем этому безумному параду диванных психиатров становится Вай, которая тоже, кстати, убивалась по синим косичкам, кои принадлежали её младшей сестре, но которая как-то очень быстро забыла о её преждевременной альтруистичной кончине, полностью отдавшись своей, удивительно, это же Вай, работе и непосредственной начальнице, приходящейся бывшей узнице "Тихого омута" возлюбленной и уже официально, — когда они только успели то, — жене, полностью забыв о сестре и вспоминая о ней только тогда, когда видит "кислую мину" Коротышки, который, вообще-то, уже давно не коротышка! И, видя снисходительно-жалостливый взгляд Кейтлин, Экко всё-таки на долю секунды задумывается о том, чтобы отдохнуть, устроить себе небольшой или большой отпуск, да хотя бы просто выйти на улицу и проветриться, "...а то скоро протухнешь в этом склепе из чертежей, расчётов, кучи мусора, из которой ты... Стоп, что? Собираешься сделать машину времени? Дурной? Это что, портреты той сумасшедшей? Красиво, не спорю, но, во-первых, она мертва, а, во-вторых, она была конкретно поехавшей, нашёл бы себе кого-нибудь получше". Пролежав однажды всю ночь без сна на кровати, не в силах закрыть глаза и не увидеть снова эти прокля́тые синие косы, Экко перед самым рассветом решил всё-таки прогуляться и проветрить мысли. Ветер дул в лицо, города-близнецы ещё спали, на улицах было тихо, и эту идиллию нарушали только какие-то, очевидно, сумасшедшие, — прямо, как синие косички, да чтоб тебя, — решившие какого-то чёрта встать рано или не ложившиеся спать вообще, идиоты. Хотя кто бы говорил, один такой идиот летел на ховерборде в одному только дьяволу известном направлении, пытаясь сдуть из своей головы все мысли вместе с мозгом, чтобы наверняка. Предрассветное небо окрасилось в пыльно-голубой, и Экко, да вашу ж матушку, никакая прогулка не помогла, ибо он снова вспомнил, от мыслей о ком так яростно летел над городом. Ховерборд и кто-то свыше, не иначе, привёл его в порт, и, спустившись вниз на свои две, Экко просто сел на пирс и около часа невидящим взглядом сверлил воображаемую дыру в одном из пиратских кораблей, размышляя о чём-то, что, ну точно, мамой клянусь, ни разу не синие косички, и, вдруг, как громом поражённый или, скорее, воображаемым, но таким, сука, реальным для бедной белобрысой головы подзатыльником Скара, осененный внезапной, кажется, такой же безумной, как очаровательная обладательница тех самых косичек, идеей, помчался обратно домой. Чуть больше, чем через час, оставив записку Скару на своём столе и собрав самые необходимые ему вещи и приросший к нему за эти годы ховерборд, он, забравшись на палубу корабля, глядел на отдаляющийся клочок суши, именуемой Пилтовером и Зауном, городами-близнецами, и вдыхал свежий морской запах. — Куда плывём, капитан? — он обернулся и прищурился, глядя на пышную рыжую женщину, чьи кудри светились на солнце ярким заревом, будто бы создавая второе солнце. — В Демасию, — улыбнулась она.