С мертвыми на мертвом языке.

1997 год.   ​Открыть глаза в первый раз — тяжело. Веки словно налиты свинцом, глазные яблоки нестерпимо ноют, а слабый, почти не проникающий в душную ритуальную комнату свет — полоска, ползущая из-под входной двери, несколько догорающих свечей в стороне — болезненно режет зрачки. Регулусу требуется несколько минут, чтобы прийти в себя и почувствовать, что он в осязаемом теле — рана на груди нестерпимо ноет, голова в раздрае, но он может прикоснуться к каменному полу, он чувствует привкус застывшей крови на губах.   ​Он вновь ощущает этот мир, и это — почти божественно. У него уходит больше получаса на то, чтобы суметь сесть. Слабым голосом — хриплым, сорванном в крике, — он зовет Кикимера, и тот подает ему миску с водой. Целебная живительная влага скатывается по глотке, новая вспышка боли пронзает тело, и Регулус теряет сознание.   ​Точнее, не только Регулус — он сумел поглотить лишь одну душу из тех двух, что населяли тело. Быть может, это была половина от каждой, но что-то сильное, отчаянно цепляющееся за жизнь, все еще теплилось в теле Гарри Поттера.   ​В следующий раз, когда Регулус открывает глаза, он обнаруживает себя в своей старой спальне. Рядом с постелью сидит растерянная, ничего не понимающая Гермиона — он на славу поработал с ее головой, — и держит его за руку. Физический контакт, любой, даже столь малый после произошедшего между ними, обеспечивает непрерывное поступление чужой энергии в тело. Какая-то его пра-прабабка была помешана на том, чтобы достичь бессмертия путем сжирания энергий чужих душ. Она прожила сто сорок четыре года, и в последние пару десятков была больше похожа на немощный ходячий скелет, чем человека. Но ее исследования стали одними из основных в ритуале воскрешения, который собрал Орион.    ​Постоянный и поддерживающий источник жизненной энергии должен быть один. Чтобы все получилось, подопытного с жертвой должны связывать близкие душевные отношения, будь то кровные узы, дружеская привязанность или… любовь. Регулус создал искусственную любовь, впитался в Гермиону, привязал ее к себе и обрек на одержимость, но этот вариант — ненастоящие, внушенные чувства, — тоже оказался рабочим.   ​Он слабо сжимает ее руку и проваливается в сон.   ​Будь у него время, он вторгся бы в разум мальчишки Уизли — дружбу выстроить сложнее, для нее не нужно влечение на физическом уровне. Рон — чистокровный, магия в его семье передавалась из поколения в поколение. Регулус был бы сильнее, заполучи он его, но это бы заняло намного больше времени. Он боялся снова не успеть (как два года назад: брат слишком активно сопротивлялся его внушению, пил и не верил в иллюзии — для него Регулус был б-е-з-в-о-з-в-р-а-т-н-о утерян. Тормозила еще и дурацкая, человеческая привязанность к нему — для Сириуса, проведшего столько лет в Азкабане, роль проводника энергии могла стать смертельной. Регулус слишком долго думал, слишком увлекся играми подсознания — обиды, долгие разговоры, призрачные образы прошлого. Все это слишком затянулось. Сириус вырвался из дома и погиб. А Регулус остался запертым между миром мертвых и живых. Цеплялся за портрет и остатки семейной магии, рассеявшиеся по родовому гнезду, как запоследний шанс. Если бы юная троица не нагрянула на площадь Гриммо в начале лета, к зиме он, скорей всего, растворился бы в небытие).    ​Теперь для Регулуса бьется сердце грязнокровой волшебницы. На удивление, сильной — она все еще (почти) в здравом уме и может стоять на ногах, но этого все равно недостаточно. На восстановление уйдет больше времени.   ​Нужно только поглотить остатки чужих душ. Впитать в себя силы Гарри Поттера и крупицы Волдеморта. Нужно только не позволить их слившемуся воедино союзу уничтожить его.  

***

  ​Кикимер литрами заливает в Регулуса поддерживающие жизненую энергию и восстанавливающие зелья. В полудреме Регулус шепчет заклинания, помогающие его душе сжирать чужие.   ​Он сам себе напоминает черную дыру.   ​(А Гермиона, словно маленькая звезда, попавшая во власть его поля — все ближе и ближе к бездне.   ​Она ночует у его постели, худеет и сереет на глазах: чем ближе к нему, тем короче нить ее судьбы.   ​Он для нее — проклятая партия).  

***

  ​Холодная влажная ткань опускается на разгоряченный лоб. Шкварит жуткая температура — как будто бы тело, не принимая новой души, пытается уничтожить само себя.   ​Регулус приоткрывает глаза и среди расплывающихся образов находит обеспокоенное, исхудавшее лицо Гермионы — кожа, облепляющая кости. Мерлин, как глупо будет умереть, только заполучив второй шанс.   ​Он хрипло выдыхает и вновь забывается в беспокойном сне. Его мучают кошмары — детство в холодных серых стенах и драки с безликими детьми не на жизнь, а на смерть, старый чулан и грубый женский голос, мрачное небо, разрывающая уши сирена, темнота бомбоубежища, Адское пламя. Преимущественно, Адское пламя — Регулус плавится изнутри, и в огненных языках то и дело всплывают лица Гарри Поттера и Волдеморта.  

***

  ​— Все готово? — Регулус устало опирается на один из стульев в столовой, разглядывая раскиданные по столу бумаги. Рон и Гермиона, чуть ли не сталкиваясь лбами, что-то обсуждают полушепотом. Прошло уже несколько дней с тех пор, как Регулус впервые встал и начал передвигаться — в начале каждый шаг давался с невероятным трудом. Но он не обращал на это никакого внимания — он смог выжить, смог присвоить это тело — п-о-г-л-о-т-и-т-ь то, что оставалось от других душ!   ​Он уничтожил крестраж Волдеморта. Еще один. Тот, о котором бы никто и никогда в жизни не сумел догадаться.   ​Поразительно, спрятать кусочек своей души в другом живом существе. Наверняка эта практика исходит из древних преданий — примерно оттуда же, откуда Блэки взяли идею воскрешения. Тело, способное вместить две души — не о ходячем ли крестраже была речь?   ​— Ты не пойдешь, — Рон поднимает голову и хмурится. — Глянь на себя, еле передвигаешься.   ​— Это пройдет. Да и разлучаться на время такой вылазки нельзя. Кто знает, что может случиться.   ​Рон фыркнул и поднялся.   ​— Гарри, ты чуть не умер! Мы с Гермионой сами стащим медальон с шеи Амбридж. Тебя слишком легко поймать сейчас. Нельзя подвергать тебя опасности.   ​Регулус прикрыл глаза. Рону никак не объяснить, что тело Гарри Поттера уже потеряло ценность для Волдеморта (пусть он сам пока и не догадывался об этом). А силы к моменту, когда они соберутся на дело, восстановятся.   ​— Кикимер поит меня столькими зельями, что уже к концу недели я буду как новенький.   ​Регулус нащупывает тонкую невидимую нить и легко тянет за нее. Гермиона вздрагивает, удивленно вскидывает брови — жаль, теперь он не может заглянуть ей в голову и понять, о чем она думает — в физическом образе достаточно проблематично влиться в человека.   ​— Я думаю, Гарри должен пойти. Он прав, нам не стоит разделяться. Да и план составлен на троих, уже поздно что-то менять.   ​Рон заливается красным и делает глубокий вздох. Выдох.   ​— Вы ведете себя как полные идиоты! — выплевывает он и вылетает прочь из кухни, воинственно сжав кулаки.   ​Регулус поворачивается к Гермионе. Он не говорит вслух, боясь спугнуть ту интимную, многоговорящую тишину, повисшую между ними. Одними лишь губами шепчет «спасибо».   ​Гермиона в ответ слабо улыбается.   ​(У нее красивая улыбка).  

***

  ​Лес Дин. Легкие разрывает от кашля после нескольких трансгрессий подряд. Рон хрипит, его плечо залито кровью. Регулус, слово посторонний наблюдатель, который никак не может повлиять на происходящее, смотрит за тем, как Гермиона пытается помочь Рону. Проходит несколько минут прежде, чем он приходит в себя и начинает расставлять вокруг них защитные заклинания — газеты в Министерстве, словно зомбированные люди — все это было в разы хуже, чем он мог бы себе представить из разговоров троицы или рванных, неполных воспоминаний Гарри Поттера.   ​В те мгновения, создавая защитный купол, Регулус понял две не самые приятные вещи: первое, без восстанавливающих зелий Кикимера и безопасности дома на Гриммо ему потребуется больше сил (и энергии), чтобы обрести мощь, и второе, тело Гарри Поттера пусть и было единственным путем ко спасению, но вариантом в более широкой перспективе оказалось так себе.   ​Воскреснуть, чтобы умереть. Одна вероятность развития будущего сюрреалистичнее другой.  

***

  ​— Я не понимаю, как его уничтожить, — Гермиона вертит в руках медальон. Они с Регулусом сидят плечом к плечу у входа в палатку, из которой доносится приглушенное бормотание радио — новый и неизменный спутник тяжело восстанавливающегося Рона.   ​Регулус время от времени поглядывает на лицо Гермионы— в отблесках костра прячутся усталость и изнемождение. За неимением другого варианта восстановления он начал тянуть из нее в несколько раз больше энергии. Страшно было переступить грань и убить Гермиону, но еще страшнее — вновь умереть самому.   ​(Холодные скользкие руки, влекущие на дно. Вода во рту, в носу, в глотке, в легких. Б-е-з-ы-с-х-о-д-н-о-с-т-ь).   ​Регулус аккуратно выуживает медальон из пальцев Гермионы, ощущая слабые удары чужой энергии в подушечки пальцев. Интересно, раз он смог поглотить частицу души Волдеморта в теле Гарри, получится ли у него что-то такое и с медальоном?   ​— Мы уже несколько дней чего только не делаем, а на нем хоть бы царапина осталась! — фыркнула Гермиона и уронила голову в ладони, запустив пальцы в собранные в пучок волосы. ​ ​— Несколько дней это не месяц, — задумчиво пробормотал Регулус. — Представь, что мы в походе, а не в бегах.   ​— Какой позитивный взгляд на происходящее.   ​— Он самый. И не язви, — легко толкнув ее локтем, добавил он. Гермиона тихо, ломко рассмеялась.   ​Словно им на зло в палатке громче заворчало радио.  

***

  ​Змеиный шепот пробирается под кожу, запускает ядовитые щупальца в сознание — словно мозг прокалывают со всех сторон, заполняют черепную коробку вязкой, кислотной жижей. Регулус чувствует, что все его тело онемело, что он не может ни то, что вздрогнуть — даже вздохнуть. Шепот превращается в оглушающий крик — зачем-зачем-зачем, — в смеющиеся переливы хохота самого дьявола, в истошные, протяжные убеждения — ты-вновь-умрешь-ты-умрешь-умрешь.   ​Крестраж пытается околдовать сознательное и подсознательное, чувствует в Регулусе себя и старается отыскать — он проявляется намного более активно, чем с Роном и Гермионой.   ​Гермионой.   ​Под веками вспыхивает ее искаженное ужасом лицо.   ​— Ты не мой Гарри, — шепотом.   ​— Ты не мой Гарри, — плача.   ​— Ты не мой Гарри! — с диким, первобытным воплем.   ​Всего четыре слова, так полюбившиеся крестражу. Четыре слова, почему-то раз за разом заставляющие все внутри Регулуса упасть.   ​В очередной попытке взять верх над крестражем — все же слиться с ним воедино, хотя бы частично, — Регулус собирает волю в кулак и позволяет разуму окунуться в болото. Кажется, что нечеловеческий визг рвет барабанные перепонки, перед глазами вспыхивают картины чужого прошлого — тусклые и сменяющиеся слишком быстро, чтобы он успел их разглядеть.   ​Регулус шепчет въевшиеся под кожу слова ритуала. Он чувствует, как крестраж заполняет его всего целиком, от кончиков пальцев до корней волос, и это такая мощь, которую он боится не удержать. Его остро пронзает мысль, что сейчас крестраж уничтожит его и завладеет телом.   ​Под веками вновь возникает лицо Гермионы. Секунда — и ее кожа разрывается, кости ломаются пополам, уродливо лопается мозг — отвратительнейшее зрелище гниющего и уродуемого тела.   ​Регулус чувствует, что вот-вот взорвется и…   ​...просыпается.   ​Он резко выпрямляется, тяжело дыша. Неверяще дотрагивается до собственного холодного и влажного от пота лица, тянется к медальону — больше не излучающему никакой энергии.   ​Словно во сне, он с трудом поднимается. Ноги кажутся ватными, мир вокруг — вибрирующим мыльным пузырем, очень похожим на один из сотен тех, в которые он погружал Гермиону. Не до конца веря в происходящее, Регулусосматривает темную палатку и не находит Гермионы на ее спальном месте. Сквозняк щекочет голые ноги, пробираясь сквозь чуть приоткрытую штору на входе.   ​Регулус выходит наружу и оглядывается. Лес затих — затаился хищным зверем. Слабый лунный свет с трудом пробивался сквозь тяжелые черные кроны. Вдалеке, у границы защитного поля, он падал на стоящую к Регулусу спиной Гермиону — абсолютно обнаженную. Хрупкое тело казалось мраморным, холодный ветер игрался с коротко остриженными волосами — она избавилась от них в один из первых дней в лесу Дин, — лопатки напоминали два обрезанных ангельских крыла.   ​Гермиона тихо напевала колыбельную. Медленно, стараясь не шуметь, Регулус направился к ней — он знал, что его вторжение в ее разум, его существование на площади Гриммо и чувства, которые он заставил ее испытывать, не могли пройти даром, что она наверняка сошла с ума, но после ритуала он почти не думал об этом. Не было времени присмотреться к ее состоянию.   ​Он поработал с ее головой, чтобы она не задумывалась о произошедшем, чтобы эти воспоминания затерялись в глубине ее подсознания и превратились в пыль. Но, видимо, этого было недостаточно — его влияние пустило корни намного глубже.   ​Еще два шага, и он коснется ее. Словно почувствовав это, Гермиона резко обернулась. Регулус отшатнулся — ее темные глаза напоминали два бездонных омута. Широко распахнутые, жадно пожирающие его глаза. Глаза абсолютно чокнутой.   ​— Что ты сделал с Гарри? — шепчет Гермиона и начинает трястись от рвущихся из груди рыданий. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С ГАРРИ? — кричит она, и Регулус замечает, что все это время она прижимала нож к груди.   ​Видимо, Регулус ослабел, пока пытался поглотить крестраж, и Гермиона не только все вспомнила, но и осознала.   ​Он протягивает к ней руки, но не успевает ничего сделать, как Гермиона вдруг замахвается и вонзает лезвие прямо в свое сердце.   ​Алая кровь на белоснежной коже — лепестки розы на снегу.   ​— Я тебя никогда не прощу.   ​Регулусу кажется, что что-то внутри него разорвалось. Он механически подхватил тело Гермионы, ужаснувшись холоду ее кожи. Широко распахнутые глаза продолжали глядеть на него с немым упреком.   ​Мерлин, он уничтожил человека. Он заживо убил ее и похоронил и никогда не думал об этом, как о чем-то серьезном.   ​(Он ничем не отличался от Волдеморта).   ​Дыхание спирает, и Регулус вновь проваливается в вязкое, забивающее легкие болото. В этот раз он не пытается сопротивляться или влиять на крестраж, позволяя ему пробраться в каждую клеточку тела, хозяйничать в его разуме. Он закрывает глаза, но не может избавиться от образа Гермионы.   ​Это становится началом конца для него.   ​(Он по-настоящему просыпается следующим утром. Медальон развалился на части. Регулус весь одновременно он и не он. Что-то изменилось, сместилось этой ночью — крестраж б-у-к-в-а-л-ь-н-о стал им, а он — крестражем.   ​Поднявшись, Регулус — Регулус ли? — первым делом отыскал глазами Гермиону. Она сидела за столом, прижав к себе ноги, пустой, стеклянный взор сверлил дыру в ножке его кровати.   ​Рона нигде не было видно.   ​Регулус поднялся и, пошатнувшись, вновь упал на тонкий матрас. Гермиона не вздрогнула и не посмотрела на него, лишь одинокая слеза скатилась по ее щеке.   ​Крестраж дотянулся и до нити, связывающей их. Он позволил Гермионе мыслить — позволил медленно уничтожать себя.    ​В видении была она настоящая. Она хотела покончить с собой.   ​— Гарри умер по моей вине? — шепотом, больше похожим на шорох опавших листьев под ногами, спросила она.   ​Регулус хотел бы ей соврать, честно, но что-то надломившееся, чужое — н-а-с-т-о-я-щ-е-е, — не позволило ему этого:   ​— Да.   ​Гермиона уткнулась лицом в колени, задрожав всем телом. Она плакала бесшумно, обреченно, но эти рыдания казались Регулусу оглушительными. С кружащейся головой, плохо контролируя тело и новые чувства — его заполняло что-то черное и злобное, что-то, что росло из подавляемых им и обычно находящихся под чутким контролем эмоций, —выскочил наружу.   ​Его обжег ледяной воздух. Вдалеке Рон, играючись,крутил в пальцах волшебную палочку. Обернувшись, он бросил мрачный, тяжелый взгляд на Регулуса.   ​Он тоже не верил в то, что перед ним был настоящий Гарри, просто не говорил этого и не мог до конца понять.    ​Все катилось прямиком в Ад).  

***

  ​Регулус подсаживается к Гермионе, склонившейся над сказками Барда Бидля. Она вздрагивает, но не поднимает головы и не уходит. Разломанный Регулусом медальон вызвал еще больше подозрений и злости в Роне — тот кипятился, не верил ни в единое — одно глупее другого — оправдание. Регулус чувствовал, что еще немного — и он взорвется.   ​(А еще он опасался — конечно же, не боялся, что за глупости, — что этот взрыв коснется Гермионы. Они подозрительно часто перешептывались и обменивались затравленными взглядами, думая, что он не замечает.   ​Запертые с хищником).   ​— Значит, крестраж в медальоне уничтожен? — тихим, омертвевшим голосом спросила Гермиона.   ​— Да.   ​— Как ты это сделал? — она впервые оторвала глаза от книги. В них стояли слезы.   ​— Я его поглотил. Так же, как и твоего друга.   ​Гермиону затрясло, она хотела было вскочить и уйти, убраться прочь — позволь ей это Регулус, она наверняка бы выбежала за защитное поле, позабыв и о волшебной палочке, и о теплой одежде, позабыв обо всем — каждое новое его признание, каждое новое ее осознание толкали ее все глубже и глубже в бездонную пропасть сумасшествия.   ​Регулус обхватил ее руки и усадил обратно. А потом поцеловал. Первое время Гермиона пыталась сопротивляться, но вскоре, выбившись из сил, замерла. Регулусу казалось, что он целовал мраморную статую. Холодные губы, выскабленная кожа, закупоренная на века красота.   ​(Гермиона была его частью. Она принадлежала ему. Наверное, поэтому он не смог скрыть победной усмешки, услышав, как за спиной что-то упало.   ​Это был Рон. Неудачная попытка атаковать Регулуса — чужие инстинкты, смешавшиеся с собственными, делали из него заочного победителя в их возможной дуэли.    ​Выбор для Гермионы: остаться с этим монстром, который притворяется их другом — «ты посмотри, он даже внешне больше не похож на Гарри!» — или сбежать.   ​Гермиона все так же не шевелится. Регулус обходит ее и кладет руки ей на плечи. Глупо было бы даже предполагать, что он позволит ей выбирать самой.   ​Рон исчезает во тьме.   ​Одной проблемой меньше).  

***

  ​Волдеморт шепчет в ночи, все глубже и глубже вторгается в сознание — Регулус замечает, что его мысли приобретают кровавый оттенок жестокости и ненависти, что злость становится его постоянным другом, что сила, наполнившая его, когда-то казавшаяся слишком огромной, чтобы справиться с ней, теперь требует новой подпитки.   ​Он боится, что сожрет Гермиону — затихшая кукла в его руках.   ​Кукла, что берет нож, когда он спит, но не может вонзить ему в сердце.   ​Кукла, что собирает в лесу ядовитые ягоды и постоянно готовит отравляющие зелья, но выливает их прежде, чем они трангсрессируют на новое место.   ​— Зачем ты вернулся, Регулус?   ​Кукла, в голове которой он живет.   ​— Чтобы жить. И уничтожить Того-Кого-Нельзя-Называть.   ​— А зачем тебе уничтожать его?   ​Этот вопрос — маленькая пытка. Словно Регулус привязан к скале и ему на голову долгие месяцы в одно и тоже место льется вода. По капле в секунду.    ​Ответ на этот вопрос, привычный, давний, из-за которого он когда-то пошел в пещеру, теперь не вызывает никаких эмоций.    ​— Из мести, — однажды говорит Регулус Гермионе. — Волдеморт превратил меня в слугу. Для того, чтобы сменилась политика чистокровных волшебников — он взял за цель любимые нами идеалы, но ужасно извратил их. Настоящая магия не может существовать без жестокости, но и у этой жестокости должна быть мера. Убийства ради убийств — это психопатия, а не великое дело.   ​Гермиона подняла глаза. Два бездонных омута.    ​(Утонуть бы в них, стать их частью).   ​— Чем ты лучше?   ​Регулус не успевает ответить ей — снаружи слышатся хлопки. Это егеря. Гермиона не удивляется (она давно разучилась это делать), но все же спрашивает:   ​— Зачем ты хочешь увидеть его?   ​В палатку врываются другие люди.   ​Регулус не сопротивляется, когда их с Гермионой хватают и тащат прочь.   ​Тварь внутри него жаждет большей силы, жаждет еще одной жизни. Тварь, извратившая и изломавшая его прошлого, ставшая единым целым с ним настоящим, жадна и не успокаивается. Только позволь ей Регулус, она бы убила Гермиону, но…   ​...но Гермиона принадлежит ему. Живая. Дышащая.  

***

  ​Регулус не опускает головы пред Волдемортом. Его заставляют встать на колени, даже ударяют несколько раз — горячая кровь медным привкусом окрашивает губы, — но он продолжает смотреть прямо на него. Гермиона стоит в другом конце залы. Ее взгляд не выражает абсолютно ничего. Она словно не замечает волшебной палочки у горла, не понимает, где находится.   ​(Ей давно плевать. Она живет больше в своей голове, в создаваемых ею мыльных пузырях — где Гарри и Рон все еще рядом, где Регулус не злодей. Где их зависимость, их извращенная связь похожа на любовь, а не одержимость и безысходность).   ​— Ты — не Гарри Поттер, — Волдеморт приближается к Регулусу, поднимает его голову и с показательным интересом рассматривает его лицо. Он чувствует свою часть внутри него. Мгновение — и узнает в этой части самого Регулуса. — Ты — мой давний друг, — улыбается он.   ​Уродец. Годы на него плохо повлияли.   ​Регулус улыбается. Тварь внутри него в предвкушении бьется о ребра.  

***

  ​Его Гермионе выделили шикарную спальню, к ней приставили домовика — все-самое-лучшее-для-дорогой-гости. Золотая клетка.    ​Регулус и Волдеморт остались наедине в огромной зале. Тот внимательно изучил ритуал поглощения, но не заметил подвоха — либо же был так уверен в себе, что не счел возможным вариант того, что это не он сожрет Регулуса с осколками души Гарри Поттера и своей, а Регулус — его (на словах Волдеморт, конечно же, говорил лишь о том, что поглотит свою часть, а тело оставит Регулусу, после чего в благодарность за помощь отпустит их с Гермионой на все четыре стороны — ванильная, сладкая ложь).   ​Регулус зажигал свечи, чертил кровью символы — убитую светловолосую девушку, давнюю пленницу в доме Малфоев, унесли. Ее иссушенное тело отдали на растерзание оборотням.    ​Мандраж и предвкушение от предстоящей авантюры заставляли дрожать руки. Волдеморт поднялся со своего трона и, позвав домовика, появившегося с подном, на котором дымилось только приготовленное связующее зелье, принялся разливать его по бокалам.   ​Видимо, смерть накладывает отвратительный и слишком явный отпечаток — их с Регулусом игра ни в какой степени не могла походить на что-то нормальное или понятное. Утеряны последние правила и нормы морали, осталась лишь вечная жажда: у Волдеморта — чужих страданий, у Регулуса — жизненной энергии.   ​Закончив, Регулус распрямился и оглядел преобразившуюся залу. Тварь внутри него голодно облизнулась.    ​— Приступим?   ​Волдеморт вместо ответа протянул ему бокал. Глядя друг другу в глаза, они выпили горькое зелье до дна, после чего пожали друг другу руки — физическое взаимодействие — важнейшая часть. Запутанная песнь из слов на древнем языке — будто бесы парадируют ангельское пение.   ​Огонь, пляшущий на фитильках свеч, становится алым. Вспыхивают написанные кровью символы.   ​Поглотить живого человека — сложнее, чем часть его души, не имеющую тела. Но это — та самая настоящая магия, о которой Регулус говорил и к которой стремился — вся жизнь ради этого мгновения величия.    ​Глаза Волдеморта удивленно распахиваются, когда он чувствует, что его магия не подчиняется ему — нащупав свою часть в теле Регулуса, она беснующимся потоком устремляется туда. Волдеморт пытается выдернуть руку, но ладони словно слипаются — ритуал уже начат и его не прервать.   ​Его губы синеют и замирают. Он не может пошевелиться.   ​Регулус продолжает шептать заклинания. Его буквально разрывает от наполняющей мощи.   ​Мгновение — и кажется, что мир вокруг сотрясся. Лишенное сил, скукожившееся уродливое тело Волдеморта грохнулось на пол. Разом потухли свечи, и зала погрузилась во тьму.   ​(Еще три крестража. Один из них в одной из соседних комнат — огромная склизкая змея. Регулус больше не сможет поглотить ни единой части Волдеморта — тогда его станет слишком много. Оставшиеся крестражи должны быть уничтожены).   ​Регулус закрывает глаза. Открывает. Кажется, что его вот-вот вывернет наизнанку от переполняющей мощи.    ​На дрожащих ногах, медленно, с трудом он подходит к сплетенному из костей трону Темного Лорда и садится в него. Удовлетворенно выдыхает и коряво улыбается — он есть сила, он есть тот, кто изменит ход истории.   ​Он — настоящий колдун в истинном понимании этого выражения.    ​(Один страшный монстр сменяется другим — ужасающим).