AN OLD MANSION / СТАРИННЫЙ ОСОБНЯК

      Узнать тайны дома — увидеть семью изнутри: вывернуть всю душу наизнанку и показать скрытые от мира слёзы.               На одном из холмов (а их здесь несметное множество), протянувшегося в восточной части пригорода Дерби, что в графстве Де́рбишир, гордо возвышается старинное поместье Герхард, окружённое парковыми зонами, фонтанами и английскими садами с вечнозелеными живыми изгородями, которые делят их на пространства со стрижеными бордюрами и фигурами из самшита, тисса и падуба. И, несмотря на роскошь, красоту и величавость строения, оно одновременно отталкивает и в то же время манит, завораживает, но и пугает. Его история окутана множеством тайн и легенд, а стены хранят свидетельства бесчисленных предательств, заговоров, а может быть, и убийств. Сильнее мистическую атмосферу, окутавшую поместье, можно прочувствовать на рассвете или закате, стоя на одном из соседних холмов, спрятанных в туманной дымке. Сколько раз солнце вставало и садилось и сколько раз оно было свидетелем тех тайн? О том неведомо никому.       Но одну историю я вам расскажу.                     

* * *

                    Лето в тот год, как обычно, выдалось очень жарким и дождливым. Оно только вступило в свои права, — начало июня — но сразу же о себе заявило влажной духотой. В такой один из душных вечеров сердце честного и доброго альфы Пак Бён Хона не выдержало и остановилось. Мужчина, которому жить и жить, оставил вдовцом прекрасного супруга Сокджина и сиротой нежного сына-омегу Чимина, только вступившего в совершеннолетие.       В день, когда тело любимого отца и мужа было предано земле, шёл сильный дождь. Нависшее свинцовое небо плакало крупными каплями. Облачённый в траур, бледный сын робко жался к всхлипывающему папе. Присутствовавшие на похоронах молчали. Мокрый гроб блестел, когда могильщики поместили его в место вечного упокоения. Прощание окончилось.       Похоронив отца, сын укрылся в стенах родного дома. Но столь печальное событие в жизни юноши было омрачено новыми вестями — папа решил покинуть родные места.       Спустя две недели после похорон, дверь особняка, полноправным хозяином которого стал вдовец Ким Сокджин, распахнулась и порог переступил незнакомец. Юный омега, застыв в удивлении на парадной лестнице, ведущей на второй этаж, где располагалась его комната, рассматривал альфу, что был явно старше Чимина лет на десять, а то и на все двадцать. Мужчина одет необычно, хотя и являлся корейцем.       А чему удивляться? Чимин сам жил в необычном для Южной Кореи доме, обустроенном на европейский лад: мягкая мебель, комнаты украшены картинами и портретами, высокие столы из древесины редких пород, стулья с изогнутыми ножками и спинками с дорогой обивкой, персидские ковры, хрустальные люстры. Но больше всего он любил свою кровать, небывалых размеров, с периной на гусином пуху и с балдахином.       Омега же одет в шёлковые нежно-розовые паджи, подпоясанные широким поясом и стянутые у стоп золотистыми тесёмками, и чоки в тон паджи, из-под которой выглядывала белая чогори с открытым воротом, украшенная накладным воротничком такого же золотистого цвета, что и тесёмки. Он нахмурил бровки и, поджав пухлые губки, спрятал руки в карманах ярко-розового турумаги. Чимин сам выглядел диковинкой в этом богато обставленном особняке.       Сразу же вспомнилась утренняя необычная просьба папы:       — Милый, надень свой шёлковый розовый наряд. Ты так невинно и хрупко в нём выглядишь.       Сын не смел перечить папе и выполнил его просьбу.       И сейчас, всё ещё стоя на лестнице и цепляясь за перила короткими пальчиками, продолжал рассматривать незнакомого альфу.       Он высок, широкоплеч, крепок и очень красив. Всё, что успел почувствовать Чимин, глядя на него, — это исходившая аура превосходства и власти. А после… А после появился ещё более юный слуга и, причитая, утянул своего господина наверх. И пока Чимин, подгоняемый слугой-омегой, спотыкаясь, ступал босыми ножками по лестнице, то и дело оглядывался назад и рассматривал гостя, который в свою очередь так же откровенно и оценивающе изучал его с лёгкой улыбкой на губах, но с холодным взглядом. Проводив глазами омегу, альфа передал слуге пальто и цилидр и направился в гостиную, где его ожидал хозяин особняка.                     Прошли месяцы — и Пак Чимин вместе с папой и уже не таким незнакомым альфой Ким Намджуном оказался в Англии.       Путешествие было долгим, выматывающим, но и захватывающим. Юный омега от своего дома-то далеко не уезжал, а тут, миновав несколько государств, оказался в чужой и холодной стране. Он на всю жизнь запомнил миг, когда стоял, облачённый в такую же тёмную и необычную одежду, что новый знакомый альфа, на палубе корабля и вглядывался вдаль: где-то там скрылись очертания родной земли.       Интересно, вернётся ли Чимин обратно когда-нибудь? О том он тогда и не думал.       Корабли сменились многочисленными экипажами, которые мчались дальше и дальше прочь от отчего дома юного омеги. Новые чужие земли, пугающие люди, необычные здания, непонятная речь, постоянно меняющееся место проживания. Непонимание цели сего путешествия поселило ужас в душе хрупкого омеги. И на борт очередного корабля обессиленный Чимин был внесён на руках альфы. Всегда где-то рядом находился один-единственный родной человек — папа.                     Первый раз Чимин приходит в себя ночью. Он чувствует мерное покачивание, рядом на прикроватной тумбе стоит свеча: её огонёк то плавно вьётся вверх, то коротко подрагивает от любого движения каюты. Открыв глаза, омега лежит неподвижно какое-то время, вспоминая, где он. Все события пронеслись каруселью, голова сразу же закружилась, и юноша чувствует, как подступает тошнота. Негромко застонав, Чимин приподнимается, опершись одной рукой на постель, а другой — прикрывая рот. На его голос кто-то подбегает, звенит посудой, а на затылок мягко опускается рука. Под тяжестью постель прогибается, и, открыв глаза, он видит господина Ким Намджуна, а рядом стоит незнакомый омега в униформе — видно, слуга.       Чимин, округлив глаза, испуганно смотрит на них.       — У тебя, скорее всего, морская болезнь, — тихо говорит альфа. — Он всю ночь будет рядом с тобой, — машет головой на слугу, который выглядит младше Чимина. — О твоём папе я позабочусь, не переживай, — он наклоняется к омеге, ласково целует в макушку и покидает каюту.       Оставшись наедине со слугой, он наконец-то отнимает руку ото рта и сгибается пополам над поднесённой фарфоровой чашей. Чимину настолько плохо, что он уже и не верит, что доживёт до того дня, когда его ноги снова почувствуют твёрдую землю. Любую землю — чужую или родную.       Пока его выворачивает наизнанку, омега с чашей в руке терпеливо ждёт и приговаривает что-то успокаивающее и нежно гладит лопатки.                     В следующий раз Чимин просыпается утром. Солнце устало заглядывает в каюту через крошечный иллюминатор, словно переживает за прекрасного омегу, вырванного из привычной жизни и брошенного посреди неприветных морских вод.       Рядом с его кроватью уже стоит кресло, на котором, укрывшись пледом, спит папа. Голова откинута назад к спинке и слегка наклонена вбок. Под глазами тени. Руки сцеплены в замочек на животе, а локти покоятся на широких подлокотниках. Ноги вытянуты и устроены на пуфике, что пододвинут ближе к креслу; правая нога лежит на левой.       Чимин с теплотой рассматривает родителя и нежно улыбается. Он тянется к нему и касается ноги. Ким Сокджин сонно возвращает голову в вертикальное положение, ёжится под покрывалом, спускаясь по спинке, и нехотя открывает глаза, но, увидев улыбающегося сына, резко выпрямляется:       — О мой мальчик! — тянется к ручке сына и смотрит на бледного, но улыбающегося Чимина. — Как ты себя чувствуешь?       — Не знаю, — он не отнимает ладоней: тепло родной руки греет душу.       Папа откидывает покрывало, быстро стягивает лакированные туфли и забирается к сыну под одеяло. Они лежат, прижавшись друг к другу: голова Чимина на плече папы, а папа щекой прижимается к макушке чада.       — Папа, — наконец глубоко вдыхает и судорожно выдыхает юноша, — можно спросить?       — Конечно, мой милый, спрашивай, — тихо шепчет он, отодвинувшись от сына-омеги, чтобы лучше видеть его лицо. — Что ты хочешь знать?       — Зачем мы едем в Англию?       Ким Сокджин долгое время смотрит в обеспокоенные глаза, а потом обхватывает ладонями лицо сына.       — Свадьба? Да, папа? — Чимин не выдерживает затянувшегося молчания.       — Да, сынок.       Чимин сильнее сжимает ладошками край одеяла и задаёт самый волнующий его вопрос:       — Чья? Твоя? — голос переходит на шёпот. — Или моя? — и опускает взгляд на одеяло.       — Посмотри на меня, — ласково просит Сокджин.       Сын устремляет на него испуганный взгляд, и ему нежно улыбаются в ответ. Перехватив ладони сына, Сокджин сильнее сжимает:       — Граф Ким Намджун будет очень счастливым в мире мужчиной, ведь ему в мужья достанется самый нежный, самый чуткий и самый прекрасный юный омега.       Он догадывался. Он давно догадывался о цели путешествия, организованного столь поспешно сразу же после окончания траура по отцу. Слуги в доме перед их отъездом суетились, собирая молодого господина в первое в его жизни путешествие, а он не замечал, как все отводят, прячут глаза.              «Они знали! Все в доме знали обо мне! Все! Кроме меня самого! А я глупец не хотел ничего замечать!»              Слёзы задрожали в янтарных глазах, и Чимин всхлипнул. Папа виновато улыбнулся:       — Прости, но так решил твой покойный отец. Я должен исполнить последнюю волю своего супруга.       С этими словами утончённый омега Ким Сокджин поднялся с постели, поправив одеяло на сыне и поцеловав его в затылок, тихо произнёс:       — Мы скоро прибываем. Через час я и твой будущий муж ждём тебя на палубе. Приведи себя в порядок. И ты уже не дитя: тебе восемнадцать.       Он обулся и покинул каюту.       Чимин свернулся клубочком и позволил себе слабость. Будет ли у него на это право после того, как он выйдет навстречу новой жизни в новой стране и в новом доме?                     Ровно через час Чимин стоял перед зеркалом, облачённый в необычную одежду: чёрные свободные брюки с заутюженными складками спереди и сзади, белая батистовая сорочка, поверх которой застёгнут в тон брюкам бархатный жилет с серебристыми пуговицами в два ряда. Завершал наряд фрак, доходивший до середины бедра омеги. Юноша вертелся перед зеркалом, придирчиво осматривая себя: нет привычной свободы — одежда обтягивает и сковывает движения.       — Теперь понятно, почему он всегда такой неулыбчивый, — недовольно пробубнил себе под нос Чимин. — И не мудрено.       Он ещё раз одернул фрак, отчего тот не стал длиннее, и повернулся к застывшему слуге. Мальчик (а на большее и не тянул), что всё это время ухаживал за ним, восхищённо выдохнул:       — Вы такой красивый, молодой господин!       Чимин сначала растерялся, потом засмущался, но взял себя в руки и с серьёзным лицом ответил:       — Спасибо! Но это уже не важно. Мужа мне выбрали, и не спросив моего мнения.       Потом, словно над чем-то размышляя, он расстегнул верхние пуговицы белой сорочки. Показались острые ключицы, а на молочной коже чернел кулон. Омега развязал кожаный шнурок и вместе с кулоном вложил его в раскрытую ладонь слуги и сжал её в кулак.       — Береги, — сухо просит Чимин. — Когда-то мне его подарил очень важный и… — он запинается, — любимый человек. Его уже нет в живых. Но не важно, — он отрывает взгляд от кулака и смотрит в доверчивые глаза совсем-совсем юного омеги-слуги. — Он обещал всегда заботиться обо мне, но всё же предал.       — Это Ваш…       — Это мой покойный отец, — Чимин не даёт договорить слуге. — Он, оказывается, ещё при жизни хотел выдать меня замуж за чужестранца, — вздыхает и сильнее сжимает чужой кулак с кулоном. — Понимаешь, я бы принял любое его решение! Абсолютно любое! Но… — его брови страдальчески заламываются, и по щеке бежит одинокая слеза, — почему так далеко от дома? Почему? — Чимин опускает голову.       — Я буду беречь его! — слуга накрывает своей рукой чужую, а Чимин снова смотрит в добрые глаза напротив. — А ещё я буду молиться за Вас! Всегда! — с жаром заканчивает речь.       — Молиться? — ухмыляется Чимин. — Думаешь, мне это ещё поможет?       — Господь никого не оставит в беде! — слуга быстро кивает, его глаза блестят. — Никого! Вы только верьте!       Помолчав, Чимин добавляет:       — Тогда я тоже научусь молиться, — он спокойно убирает руки, застёгивает ворот сорочки, подхватывает пальто, что ждало на незаправленной постели, перекидывает его через руку и идёт к выходу, но в самый последний момент у двери оборачивается:       — Хорошо. Я буду верить, — он кивает и покидает каюту.                     Будущий муж и папа уже дожидались его. Увидев порозовевший от слёз носик сына, Сокджин поджимает губы и качает головой, выражая своё недовольство неподобающим видом омеги. Граф Ким Намджун не придаёт особого значения маленькой детали, да и Чимин рядом с ним кажется маленьким и тоже незначительным. Следовательно, и его проблемы тоже маленькие и не требующие особого внимания. Вернее, вообще не требующие внимания.                     Их встретили. Увидев поразительно красивый и богатый экипаж, Чимин остолбенел: он впервые в жизни встречает такую карету.       Полностью чёрная снаружи, с золочёными ручками, спицами на колёсах и рессорами. На дверцах изображен фамильный герб графа. С крыши по углам свисают фонарики: сейчас они безжизненны, но в ночи, освещая путь, дарят защиту и надежду. На облучке с бархатной подушечкой, словно неживое изваяние, сидел кучер. Две металлические ступеньки под дверцей вычищены до блеска. Омега непроизвольно привстаёт на носочки, тянет любопытный носик, заглядывая внутрь экипажа. Ему очень интересно: каково там, внутри, за занавесками? Альфа и папа быстро переглядываются, удивлённо улыбаясь друг другу. Чимин, как заворожённый, делает шаг вперёд, отпуская руку папы, но в этот момент лошадь громко фыркает, дёргает головой, и мимолётное очарование красотой сходит. Юноша сильно вздрагивает, испугавшись резкого звука, и быстро оглядывается по сторонам. Он замечает, что все стоят позади, рассматривая его с любопытством, и краснеет и быстро возвращается к папе со стыдливо опущенной головой.       Наконец пассажиры устраиваются на мягких красных сиденьях. Граф обкладывает подушечками спину будущего супруга, отчего лицо Чимина становится почти такого же цвета, что и каретная обивка. Багаж погружен в соседний экипаж, и кареты берут путь на Герхард — родовое поместье графа Ким Намджуна. Чимин испуганно хватается одной рукой за дверцу, как только они трогаются, и счастливо улыбается попутчикам. Он, словно ребёнок, радуется простым вещам: крепким объятиям, ласковому взгляду и даже поездке в карете.       В книгах Чимин читал, что эту страну ещё называют Туманным Альбионом. Он думал, что это образное выражение, для придания загадочности, но, оказавшись здесь, понимает, что остров туманный в прямом смысле — туман скрыл от его любопытного взора всё: удивительные здания, дорогу, деревья, растущие вдоль этой дороги. Вскоре однообразие утомляет, и юный омега даже не замечает, как засыпает, устроив голову на коленях папы. Не видит, как папа и альфа смотрят друг на друга. Не слышит, как говорят о нём меж собой.       — Вы помните условия брачного контракта? — ровным голосом напоминает граф.       — Не переживайте, мой сын справится.       Мужчина молчит и смотрит на спящего омегу, похожего на ангела. Ким Намджун ухмыляется:       — Он выглядит слабым и немощным. Как бы это ему не стоило жизни, как и предыдущим моим супругам.       — Вы не знаете моего сына, — Ким Сокджин осторожно гладит его по голове. — Он справится, — холодный взгляд серых глаз выдерживает натиск кареглазого альфы. Он внимательно изучает красивое лицо напротив и, опершись лопатками на стенку, обитую мягкой тканью, кареты, произносит:       — Вы нисколько не сочувствуете своему сыну. Не отпирайтесь! Я вижу это по вашим глазам. Но меня мучает другой вопрос.       — Какой же, граф? — Сокджин продолжает поглаживать волосы сына.       — Почему?       Но этот вопрос остаётся без ответа. Папа с любовью смотрит на спящего сына и молча улыбается.