Отслойка

Родительский дом встречает Кобени дверью с новым замком. Ключ мягко въезжает в резьбу, но не проворачивается. Кобени замечает розовый разбухший чемодан у вазона с розами: в этот чемодан она когда-то складывала кукол, тетради, цветные мелки и купальник в семейные поездки на Окинаву. Когда-то чемодан был новым, эксклюзивная модель. Все одноклассницы завидовали. А сейчас… Молния переломилась в некоторых местах и туго натянулась поверх содержимого. Уголки облезли, обнажив красную полиэстеровую плоть, розовая кожа кудрявилась в местах разрыва. Замочки, как кариес зубы, проела ржавчина. Чемодан, Кобени — огромная злокачественная опухоль в теле родительского дома. Как вовремя родители вырезали ее! До того как опухоль лопнула и поразила здоровые, нетронутые клетки. Кобени как раз пришла с новостью-опухолью. Кобени не поступила. Возможно, отец узнал результаты заранее через знакомых. Кобени надеется, что ее страх не сдать экзамены породит нового демона, и он откусит голову сначала членам приемной комиссии, а потом — ее родителям. В семье Кобени не принято помогать друг другу. Если сам облажался — будь добр, и проблемы решай самостоятельно. Кобени пинает вазон в выпуклый бок: он заваливается и раскалывается с сухим треском. Жирная почва брызгает на ступеньки, цветам обнажает корни. Кобени топчет розы носком кеда и чувствует, как хрустят их головки. Кобени просится к однокласснице и останавливается у нее на пару дней. Врет, что съехала по собственной инициативе, врет, что поступила и ждет заселения в общежитие. На сберегательном счету денег не хватает даже на неделю аренды. Дубликаты карточек родителей заблокированы. Кобени выскребает все, что находит в копилке младшего брата одноклассницы, но денег все равно мало. По ночам она откликается на каждую вакансию в длинном списке «горячих вакансий» на рекрутерском сайте. В резюме у Кобени только фото с выпускного, дата рождения и название школы, из которой она выпустилась на улицу. Кобени не работала и не думала работать, пока не поступит в мед, силы нужны были ей, чтобы прорешивать тестники по химии, заучивать термины, бегать по репетиторам и продленкам. Сейчас ее голова как коробка с бракованными, непригодными инструментами, все показания к расхламлению. Но это потом. На второй день самостоятельной жизни Кобени приходит приглашение на собеседование. Согласно инструкции, нужно надеть облегающую одежду, не краситься и не делать укладки. Точная должность, однако, не указана, только обязанности: ходить на светские встречи и выступать в роли спутницы. Кобени, в принципе, уже не принципиально, что делать.

***

«Офис» находится в жилом доме приличного, недешевого района. Сразу на входе — барная стойка, из-за которой выглядывает верхушка монитора, пара стульев, обитых плюшем, кофемашинка и чаша со сладостями. Освещение приторно розовое, и у Кобени создается ощущение, что она, как муха, бредущая по краю бокала, упала в клубничный коктейль. Пахнет сигаретами, тяжелыми сладкими духами и моющим средством. Отталкивающий запах. — Ты на собеседование, так? Из-за монитора выплывает голова. Черное боб-каре и густая челка, густые брови и ресницы, не стрелки — черные лезвия до висков. Карие глаза посажены далеко друг от друга, как у рыбы. Девушка улыбается, и Кобени замечает блеск полуколечка, похожего на крючок, в уздечке под верхней губой. Кобени кивает. Девушку зовут Сатоми, и Сатоми объясняет, что их «компания» предоставляет сервис наподобие «девушки на час». Сейчас им нужна кандидатка для работы с особыми, высокопоставленными гостями. Сатоми также добавляет, что это — ни эскорт, ни проституция, и что Кобени, конечно, может спать со своим клиентом, но только если сама захочет. Правда, оплата в таком случае будет в два раза меньше. Сатоми выдвигает из углубления в стене ящики, забитые бумагами, ныряет под барную стойку за папкой, раскладывает перед собой ручки, маркеры и стикеры; у Сатоми резкие, режущие движения, отточенные многократным повторением, более того, Сатоми и офис — единый, слаженно функционирующий организм. Кобени удивляет такая упорядоченность в чужой жизни при полном хаосе в ее собственной. Кобени заполняет анкету быстро: ей и рассказать о себе нечего. Ее судьбу решали родители и пара баллов, которых не хватило для поступления. Кобени в привычку передавать себя из рук в руки. Кобени виснет в потоке информации и на вопросы о готовности выйти уже завтра только тупо кивает. Если она не выйдет завтра на работу, то будет негде жить, нечего есть, кирпичики один за другим выпадут из пирамиды Маслоу и все, конец. Сатоми напоследок сканирует Кобени своими рыбьими глазами и просит захватить что-нибудь понаряднее. По возвращению домой Кобени гуглит название «агентства» и читает многочисленные положительные отзывы. «Премиальные девочки, качественное обслуживание, индивидуальный подход» и бла-бла-бла. Где-то со дна страницы с отзывами выплывает «четкие шлюхи», и к Кобени закрадывается подозрение, что Сатоми, возможно, не договорила всех деталей должности «девочки в аренду». Хотя почему не договорила? Договорила ведь… Если Кобени захочет, то может спать с клиентами. А может и не спать. С первым клиентом уж точно. Закрадывается еще одно подозрение — а будут ли ее спрашивать? Она, в принципе, привыкла, что ее мнение спрашивают. Кобени, выросшая в семье потомственных медиков, по всем канонам Хигасияма обязанная к окончанию школы стать заготовкой под медика, стала заготовкой под шлюху. Ее покорность и смирение имели другую природу. Кобени покорная и смиренная не от того, что сильная, а от того, что очень, очень слабая.

***

Сатоми подхватывает вещи за край указательным и большим пальцем. Ее лицо складывается в гармошку. «Не то», — бросает она вслед очередной футболке, которая возвращается в чемодан. Не удивительно, что «не то». У Кобени нет одежды шлюхи. Она донашивает юбки сестры в пол, наглухо закрытые платья ниже колен, пушистые кардиганы и объемные свитера, за которыми не разглядеть тела? просто потому, что не до конца понимает, какая одежда ей нравится. Ну и дешевое полиэстеровое барахло с алиэкспресса на один раз. Кобени, наверное, тоже с алиэкспресса. Подделка под члена семьи Хошиягама, брак, слегка помятая, пришедшая не по адресу. — Твоя одежда не подойдет, не будет тратить время. Возьмешь из общака. Сатоми ныряет в шкаф и вытаскивает охапку пакетов на вешалках. От одежды пахнет табаком, потом и духами. Кобени залазит в полупрозрачное платье выше колен: платье ничего не прикрывает, только обводит тело переливчатым контуром, как пластиковая упаковка. Кобени надевает под платье нижнее белье не по размеру и дышит маленькими, короткими вдохами, чтобы не выскочить из лифчика. Сатоми подводит глаза Кобени жирным черным карандашом, а по векам размазывает тени с блестками. На губах — блядская красная помада, но зато над глазами — звездное небо, и сама Кобени, жрица ночи… Если не опускаться ниже глаз, если смотреть только в глаза, то не похожа на шлюху. У Кобени пока что не глаза шлюхи. Последний штрих — черные лаковые туфли с острым носом на двенадцатисантиметровой шпильке. У Кобени кружится голова. Она еще не была так высоко физически, будучи так низко опущенной социально и морально. — Ты не похожа на шлюху, не переживай — подтверждает Сатоми. Ее мясо разносится, личность сотрется, мечты и вера в лучшее выветрятся, образовав новые полости для членов и денег. Больше членов — больше денег. Хуевая, по мнению Кобени, валюта, хуевый курс обмена, но какой есть. — Улыбайся, благодари, отвечай на вопросы и много моргай. Заправляй волосы за ухо. Таких, как ты, обычно берут мужики, которые стесняются признаться себе, что хотят ебать девочек-подростков. Пользуйся этим, Кобени. Веди себя, как тупая наивная малолетка. Но не теряй бдительность.

***

Из-за золотых зубов сочится дым и приторные комплименты. Кобени подмигивают темные глаза в узких разрезах век, подмигивают запонки и золотая цепочка на морщинистой шее. В полах рубашки, расстегнутой на три пуговицы, торчит клок курчавых седых волос. На ее первом клиенте костюм бренда, который обожает отец — Ring Jacket. Ручная работа. Легкие конструкции, мягкие плечи. Кобени уверена — отец тоже захаживает к шлюхам. Было бы забавно, если бы он заказал шлюху, и пришла Кобени. Кобени улыбается в ответ, аж щеки гудят, но внутри немеет, отмирает и отслаивается от самой себя: наверное, Кобени из параллельной реальности сейчас пружинит от радости, когда ходит, чуть ли не летает, спит в медицинском халате и готовится к первым семинарам по анатомии… Возможно, в параллельной реальности этот жирный урод оказывается у Кобени-хирурга под скальпелем, а не под платьем. И его тело будет в ее распоряжении, не наоборот. Из маленького пухлого рта сыплются экономические термины, сопровождаемые фантомным звоном монет и шелестом купюр: облигации, депонент, фондовая биржа, эмитент ценных бумах. Кобени тупо смотрит то в лицо уроду, то в тарелку с салатом, где каждый ломтик, каждый лепесток и капля соуса имеют свое место. Ей здесь не место. Чем дольше она находится в вычурной роскоши ресторана с открытой кухней, тем сильнее отслаивается от своего тела и в какой-то момент выскакивает, смотрит на столик со стороны, дрейфуя среди люстр из тысяч стеклянных слезинок. Кобени тоже хочется заплакать. — Хочу тебя покормить. Толстые пальцы, увитые перстнями, тонут в креме: крем забивается под ногти и оставляет белую кайму. Урод разламывает торт и хватает кусок, а другой рукой гладит Кобени под подбородком, как собачку, и она, как собачка, открывает рот и высовывает язык. Урод растирает торт по зубам Кобени, по внутренней стороне щек и языку, он будто пальпирует ее ротовую полость на наличие чего-то — чего? Потайного кармашка с лезвиями? Наученный жизнью мужик. Шлюхам доверять нельзя. Даже начинающим. Кобени хотела бы иметь полный рот лезвий, прятать их за деснами, вместо зубной щетки пользоваться точильным камнем и выпускать лезвия в нужный момент. Как сейчас. Кобени чудом удерживает в желудке салат и шампанское просто потому, что представляет, как откусывает уроду пальцы по самые перстни и выплевывает их на тарелку с золотой каймой. Представляет вкус крови, хотя сквозь сливочную сладость торта чувствует привкус табака и старой кожи. — Вкусно? Он вытирает пальцы об салфетки и передает Кобени бокал с шампанским. Кобени задерживает дыхание и пьет. Пузырьки выжигают мерзкий привкус и лопаются по пути в желудок. — Вкусно. Кобени кивает, улыбается и заправляет волосы за ухо. Спину держит ровно, грудь выставлена вперед. Кобени надеется, что сейчас он отлучится в уборную и она сможет вытащить из его кошелька — наверное, такого же толстого, как он — незаметную, но неплохую сумму, однако… — Хочу, чтобы мне тоже было вкусно. Урод улыбается так широко, будто приоткрывает душу и позволяет Кобени заглянуть, но ей так вселенски поебать. Кобени видит свое отражение в золотых зубах. Она не против заглянуть в его кошелек, а душа… У мужчин, заказывающих проституток, нет души. Кобени вдруг чувствует, как металлический язык ножа облизывает ее колено и ныряет между ног. Она по-прежнему держится прямо, вместо позвоночника у нее — стальной штырь, на который насажены внутренности, а поверх натянута кожа. Она должна сохранять кукольный лоск. Кобени, как кукла, шевелит только глазами под навесом накладных ресниц, и видит сквозь прозрачную ткань платья, как в аквариуме, движение руки с ножом. Последний и самый важный пункт инструктажа — не терять бдительности, — Кобени забыла. Опаснее шлюхи только ее клиентура. Может, Кобени даже в шлюхи не годится, какой медицинский… Нож поднимается по внутренней стороне бедра и цепляется за трусики. Кобени в абсолютно вульгарном платье и нижнем белье, но трахаться с этим козлом она не планирует. Кобени, конечно, догадывается, что протестовать не стоит, не хватает еще, чтобы ее оттрахали этим ножом. — Хочу тебя попробовать, Кобени. Он улыбается. Лицо и шея утопают в складках кожи, блестящих от пота. Нож напитывается теплом Кобени и перестает жечь. — М-м-м-ожет, не будем так с-с-разу… Кобени стискивает его руку коленями и наматывает прядь на палец. Жирный урод перестает улыбаться. Нож и крупные купюры падают на белоснежную скатерть. Лезвие подмигивает Кобени, блеск стали режет глаза. Срезанные трусики не спадают только потому, что вплавляются Кобени в пизду, хотя там сухо, как в пустыне. Кобени умудряется стянуть купюру и спрятать ее в крохотный клатч в пайетках. Урод тащит ее к выходу, запутывающуюся в удлиненных шпильками ногах. Кобени чувствует тошноту, но в каждом участке своего тела. Тошнит всю ее кожу, все органы. Запястье тонет в потной мягкой руке, похожей на перчатку, набитую теплым мясом. Они доходят до парковки и останавливаются в полукружье фонарного света. Урод запускает руку Кобени под платье, с трудом дотягивается до трусиков — полупластиковая ткань остывает в ночной прохладе и пристает к телу намертво. Он трогает ее между ног спешно и грубо, будто стремится вытрясти из ее пизды что-то. Что? Оставшиеся двадцать минут? Кобени переступает с ноги на ногу. Урод пыхтит. Кобени поднимает голову и смотрит в безразличное лицо луны в космическом акне. Платье, наконец, выталкивает его руку, как инородный предмет, который телу Кобени не предназначен. Кобени нравится, что платье с ней в сговоре. Хорошее платье. Или Кобени просто сходит с ума? — Либо ты мне сосешь, либо прощаемся, — раздраженно бросает он и открывает дверь машины. Кобени заглядывает в черную пропасть салона и чувствует странную тянущую боль внизу живота, будто внутри нее разбилось яйцо, а прохладное, уже мертвое содержимое растеклось по внутренностям. — Т-т-т-огда… прощаемся? Кобени почти гордится собой. Это, наверное, первый раз за всю жизнь, когда она отказывает, а не терпит. И первый раз, когда ее с размаха ударяют по лицу. Кобени держится за щеку, за голову, чтобы мозги не вывалились из глаз и ушей — их затапливает темнотой до краев. Они вообще перестают существовать, оставив за собой пустоту. Расфокусированные зрачки распознают свет фар, обливающий Кобени с ног до головы. У Кобени ощущение, что она тоже разливается на обхарканный дымящийся асфальт парковки: с подбородка капают слезы, Кобени расстегивает платье до груди, чтобы завязать трусы, трогает себя между ног и видит кровь. Из пустоты ее выпотрошенного тела поднимается смех — и платье, и тело в сговоре с ней. Лишь бы очиститься, лишь бы избавиться от уродов, их рук, прикосновений, мыслей… Кобени вызывает такси и на аванс доезжает до притона.

***

— Останешься-ка тут, а, Кобени, — Сатоми забирает у Кобени сумочку и телефон. Кобени, как намагниченная, тянется за своим скромным имуществом, но Сатоми уворачивается и ныряет под барную стойку. Юркая рыбка. Ее серебристый топ похож на чешую, переливающуюся в розовом свете притона-аквариума. Весь мир аквариум, и все они — рыбки. Сатоми — пиранья. Ее стрелки сегодня особенно остры и колют каждый раз, когда она смотрит. Кобени стискивает бедра и чувствует шероховатость подсохшей крови. Лишь бы Сатоми не увидела, не учуяла. Сатоми с ледяным врачебным спокойствием объясняет, что урод ударил ее в качестве компенсации. Ударить — самый быстрый и легкий способ показать превосходство над женщиной. Кобени прижимает к лицу пакет со льдом в форме хуев и слушает. Кивать не может, только тупо открывать и закрывать рот. Если шевельнуть головой, мозг, как монетка в консервной банке, громко ударится о череп и пустит новые волны боли. Кобени и так слишком больно. Почти на пределе выносимого. Кобени хочется уснуть в обнимку с платьем и в целых трусах, обклеенных прокладками до самого копчика. Лишь бы, наконец, оказаться в безопасности. — А как работать? — Принимать «на дому». Ебальня как раз свободна. Поживи там. — Х-хорошо… а мой… — Кобени тыкает дрожащим пальцем за спину Сатоми. Если она скажет «телефон», то разрыдается, и ее уволят. — Телефон и сумочку верну, как отработаешь. «Отработаешь» что? — Х-хорошо… — Спокойной ночи, Кобени. Кобени долго ворочается на надувном матрасе, держит себя за голову — голова ощущается переполненной, вот-вот, и лопнет, забрызгав белые простыни кусочками воспаленного черепа. Придется платить штраф, а нечем. Поэтому Кобени оборачивает голову руками, стискивает покрепче, чтобы задавить мысли. Блеск топа Сатоми еще долго раздражает сетчатку серебристым фантомом. Почему она не пожелала спокойной ночи в ответ? Нужно же выстраивать отношения с коллегами. Почему не воткнула нож старому козлу в шею? Зря она осторожничала, он же ее выгуливал и не стал бы на виду у всего ресторана разделывать, как тушу на скотобойне. Побаловался бы и все. И Кобени бы заплатили. Сатоми пояснила, что Кобени «станет выходной», только когда выкупит себя: заплатит за сорвавшегося клиента, за одежду, которая, как оказалось, сдается девушкам в аренду, а также за любую порчу одежды, за еду, за помещение, за поиск клиентов… Кобени еще не успела ничего заработать, а уже по уши в долгах. Кобени успокаивает себя тем, что ей есть хотя бы, где уснуть. И засыпает.

***

Если бы Кобени знала, что такое «принимать на дому», то постаралась бы остаться бездомной. Кобени не думала — это ее главная проблема, — что ебальня называется ебальней по какой-то веской причине. С Кобени не ведут светских бесед. Не спрашивают о ее высшем образовании, любимом композиторе или отношении к прозе Эдогавы Рампо. Кобени окончательно становится «невыходной» и в перерывах с болью вспоминает об уроде из ресторана. Оказывается, бывают уроды похуже. Она падает с максимальной высоты карьерной лестницы проститутки на самое дно: в руки и на хуи офисных планктонов, барменов, диджеев, барыг, дальнобойщиков. На Кобени смотрят как на мебель, пользуются, как мебелью, из Кобени выдавливают все, что можно, как из пустеющего тюбика. Ее пока что жалко выкинуть — со стенок есть что соскрести. Кобени бывает девушкой мечты. Кобени может быть бывшей женой, которую страшно ненавидят. Любовницей, по которой скучают. Кобени играет роль жены, матери, дочери — мужская фантазия имеет бесчисленные преломления. Кобени не открывает рот и ее бьют по губам, дают в глаз, рассекают бровь, лицо у Кобени — сплошная гематома. Ее щипают за соски и на них образуются корочки. Корочки не успевают отпасть, потому что их раздирают зубами и ногтями, опять и опять. С Кобени не здороваются, не прощаются, изредка спрашивают, хорошо ли ей, и она отвечает неизменным «да, хорошо». С нее срывают одежду, наваливаются всем весом, набрасываются с жадностью. В уголке рта образуется бордовый налет. С внутренней стороны бедер отпечатываются синяки в форме зубов. В Кобени оказываются чужие пальцы, члены, иногда резиновые, между ног болит постоянно и нестерпимо, каждый поход в туалет приходится закусывать руку и биться пятками по кафельному полу, лишь бы одна боль заглушила другую. Месячные, головная боль, простуда — не важно, Кобени работает. Кобени порывается прекратить все, что с ней происходит, после очередного мужика, но что-то ее останавливает. Ощущение безвозвратности. Кобени будто обречена сдавать свое тело в почасовую аренду до конца жизни, Кобени все меньше ощущает себя «Кобени». Хотя ей, конечно, повезло больше, чем другим девочкам. Кобени видела тех, кто работает на улице, как они, пожеванные и измученные, подплывают к барной стойке и отчитываются Сатоми… Она перестает различать лица. Мужчины становятся членами на ногах, которые жаждет гостеприимства теплых, влажных отверстий в ее теле. Период отслоения от себя удлиняется, Кобени, бывает, часами парит под потолком в неоновых артериях подсветки и наблюдает, как колышутся голые ягодицы и рыхлые волосатые бедра, как съеживаются члены в презервативах, как в чашу с чаевыми падают монеты и пожеванные купюры. Кобени видит со стороны, как мужчины пользуются предметом, похожим на тело Кобени. Но ее тело — не она. Когда от Кобени начинают отказываться даже самые стремные типы, согласные на любую дырку, ей дают выходные и обещают проредить клиентский поток. — Тебе надо поддерживать себя в порядке, — говорит Сатоми, смазывая лицо Кобени обезболивающей мазью. Как будто Кобени сама подала на кулаки и зубы. Как будто хотела, чтобы ее били. Кобени становится жалко себя — кто еще ее пожалеет? Глаза застилает кипятком. — Ну-ну, успокойся. Посмотри на себя. Какое у тебя красивое детское личико, — Сатоми держит ее лицо в своих руках, как в чаше, — Ты молодая. И мясо у тебя… тугое, будешь еще пользоваться спросом. Как премиум отруб, знаешь, да? Кобени кивает. Мятный запах мази режет нос, глаза под опущенными веками безостановочно слезятся. Кобени не считает себя премиум отрубом и не считает, что в этом есть какая-то привилегия. За мясо можно заплатить и не жалеть, все они, шлюхи, обезличенные туши за витриной притона. Кобени хочется остаться Кобени.

***

Так Кобени проходит испытательный срок и приращивается к организму блядушника без явных признаков отторжения. Она не сразу замечает, что вокруг кипит жизнь: девочки дружат, завидуют, конкурируют, работают парами, учатся в университете, ведут инстаграм-страницы с роскошной жизнью, и такой ритм для них — норма. Кобени и здесь чувствует себя отстающей. Как успеть все? Ей элементарно не хватает сил выползти из ебальни, выпить, покурить, поговорить, в общем, хоть как-то социализироваться. Кобени не знает, чего хочет теперь. Чем ей заниматься по жизни? Кем быть? В единственный выходной в неделю ей позволяют воспользоваться компьютером с ограниченным доступом к сайтам. Пока что Кобени не оттрахала себе возможность выходить за пределы притона. Чувство свободы оглушает — она заходит в почту и проверяет сообщения. Скидки в любимой пиццерии, подборка вещей с алика, задолженность по кредитке, перечень документов для поступления на следующий год… Рука замирает над клавиатурой с радужной подсветкой. Кобени даже написать некому. — Хочешь познакомлю тя кое с кем? — раздается из-за спины. Кобени поворачивается — к столу бесшумно подплывает розовое облако. Розовые волосы, розовые веки, розовые губы, розовый топик и мини-юбка. Запястья и щиколотки одной толщины. В Томиэ слишком много акцентов, Томиэ — один сплошной акцент, и глаза Кобени, уставшие от мужских хуев и волосатых яиц, мечутся от татуировки слезы под глазом к кольцу в губе, от ключиц вразлет до голого белого живота. Томиэ — премиум-премиум отруб, у нее есть своя комната, в которую нельзя заходить без стука даже Сатоми. Томиэ тусуется с мажориками, мажориками-торчками, токийской богемой и сомнительными старыми типами из общебеза. Элитная альт-девочка. — М–м-не не нужен никто… — Нраица трахать всяких мерзких уродов с улицы, да? — Ч-ч-то? — Как тя там? Кобени, да? Кобени кивает. — Кобени. Когда ты идешь выпить или поесть в кафе или ресторан, ты же проверяешь отзывы? Кобени не проверяла, но кивает. — С нами точ так же. Чтоб не принимать кого попало, нужно обзавестись клиентской базой, чтоб о те говорили, чтоб у тя были «отзывы», сечешь? Сразу станет приятнее работать. Томиэ тянет на себя клавиатуру, пальцы с длинными гелевыми ногтями щелкают по потертым клавишам. На экран выплывает сайт Бюро Общественной Безопасности. — Вояки — основная денежная артерия, запомни. Кобени кивает. Томиэ переходит по вкладке «поддержать охотников» и вбивает в форму свою почту и пароль. По ее лицу проносятся отсветы сменяющихся на экране страниц. — Ваще, общебез придумал эту хрень, чтоб мы, гражданские, писали охотникам милые письма поддержки, были друзьями по переписке, тип, многие охотники всю жизнь тратят на защиту Японии, не строят семьи и бла-бла-бла. Кобени кивает, как игрушка с панели автомобиля. Кобени-собачка. Кобени-игрушка. — Но я отправляю им не прост письма поддержки… Томиэ заходит на свою почту, скачивает из «письма себе» фотографии и копирует заготовленный текст с перечнем услуг, номером телефона и адресом. Ползет синяя змейка загрузки. На фото Томиэ без лифчика, в ямке между ключиц, в розовых сосках и над аккуратным завитком пупка переливается пирсинг — сережки с камнями, как застывшие слезы. Под ключицами татуировка «Meat» курсивом, заключенная в бирку. По ребрам тянется ветвь цветущей Сакуры, по белому впалому животу разбросаны лепестки. Не кожа — гладкий дорогой фарфор, как из коллекции посуды матери Кобени. Томиэ также прикрепляет к письму короткий видеоролик в пять секунд: там она пиксельная облизывает головку пластмассового члена языком со сплитом. Обе половинки двигаются быстро и оставляют влажные блестящие следы поверх искусственных вен. Кобени, почему-то, бросает в жар — она ведет кончиком своего языка по зубам и ощущает странную пустоту, будто одного языка в ее рту мало. Всплывает окно рассылки. Томиэ переходит во «входящие» и щелкает по новому письму. Кобени не прячет глаза, а читает. «На твоем теле так много отверстий». «У меня их еще много» «А где, если поточнее?» Томиэ усмехается, закусывает раздутую гиалуроном губу и набирает: «Прихадите, гасподин инспектор, праинспектируете каждое мое атверстие». Пока автоматическое исправление ошибок причесывает предложение, губа Томиэ пружинит между зубов как мармеладка. Без морщинок, покрытая розовым блеском и очень аппетитная на вид. У Томиэ губы и соски одного цвета. — Не то, чтоб я первооткрыватель такого способа поиска клиентов, думаешь, мы единственные умные шлюхи? Не… Дел не в этом. Главное пра-а-льно преподнести себя. Пра-а-ильно оформить свою упаковку. Кобени понимает не сразу: слова быстро ссыпаются с раздвоенного языка Томиэ, бесформенные и бессмысленные. Томиэ медленно повторяет и в конце добавляет: — Понимаешь? — Понимаю. — Хочешь попробовать? — Я н-н-н-не… я не знаю… — Уговарить не буду. Но если хочешь отсюда побыстрее свалить, то попробуй. — А ты почему… не сваливаешь? — Потому что меня все устраивает. А по тебе… видно, что нет. — Ну х-х-хорошо… Давай попробуем, наверное, я не знаю… А ч-ч-то делать? — Для начала нужно сделать те фотки.

***

— Ты красивая, Кобени. Те нужно подчеркивать все свои достоинства. Вот этот, — Томиэ в воздухе обводит лицо Кобени указательным пальцем, — макияж нужно смыть. Давай. Кобени возвращается в ебальню и в ванной перед зеркалом стягивает ленты ресниц, похожие на рыбьи скелеты. Оттирает блестки с век, смывает тушь и тоналку. Даже не узнает себя без плотного чехла тонального крема, под которым прячется каждое утро. Оказывается, у нее появились мешки под глазами, обломались ресницы и повыскакивали прыщи на висках. Даже на выходных девочки должны одеваться красиво и краситься, чтобы никого не пугать, иначе — штраф. Кобени перебегает из комнаты в комнату на цыпочках, лишь бы не попасться Сатоми. Сатоми громко говорит по телефону, зажатому между плечом и щекой, и что-то записывает в блокнот. Лезвия-стрелки затупились. Кобени вспоминает, что нужно дышать, только когда Томиэ протягивает ей вещи. Белый топик, отороченный кружевами, розовая юбка в клетку и белые чулки в упаковке. — Должно подойти. Можешь оставить себе потом. Кобени выжидает, когда Томиэ отвернется, но она не отворачивается. Не то, чтобы Кобени было стыдно раздеваться перед кем-то, стыд давно выветрился из ее нервной системы, просто… Женский взгляд ощущается по-другому. Он медленный, въедливый и внимательный, и Кобени чувствует ее взгляд отчетливее любого прикосновения. Томиэ мучительно долго, с выражением крайнего недовольства, обводит взглядом ее синяки, ссадины и царапины, но ничего не говорит и отворачивается.

***

Кобени неотрывно подглядывает за Томиэ в узкие щели между век, однако видит мало: кончик кисточки и мельтешение длинных ногтей, похожих на лопасти. В зеркале Кобени видит незнакомую ей девушку, хентай-модель с обложки журнала, это — дорогая эротика, оставляющая пространство для фантазии. Глянцевая шлюха Кобени. Лучше, чем просто шлюха Кобени. — Самое то, — Томиэ отходит и сканирует Кобени темными глазами в нарощенных розовых ресницах, — последний штрих… У Томиэ быстрые руки: они гладят Кобени по щекам, а через секунду — по соскам. Мысли отскакивают друг друга с большой скоростью, в черепе поднимается грохот. Соски будто тянутся вслед пальцам Томиэ. Замученное мясо Кобени хочет ласки. Они встречаются взглядами. Кобени готова заскулить; она задерживает дыхание, чтобы задержаться в моменте, продлить удовольствие. Это первое прикосновение в блядушнике, от которого ей приятно. — А теперь садись на пуфик, подогни под себя ноги и приподними юбку, чтобы задницу было видно. Кобени замирает и смотрит прямо в камеру. Томиэ меняет ракурсы, поправляет то руку, то ногу Кобени, расправляет ей пальцы, подтягивает чулки и топик, как товару на витрине. От вспышки перед глазами плывут бензиновые пятна. — Готово! — наконец, объявляет Томиэ. Она оплетает талию Кобени костлявой рукой, похожей на крепкий стебель, и помогает подняться. Глаза привыкают, и Кобени осторожно разглядывает кусочек ключицы, длинную шею, аккуратное ухо, унизанное серьгами. Кобени хочет поцеловать Томиэ. Она такая добрая к Кобени. Почему Томиэ такая добрая? Кобени не хочется портить момент глупыми вопросами. — Какие услуги впишем? Минет? Классика? Стриптиз? Игры с сосками? — Последнее не нужно. — А зря. Мне кажется, те понравится. Кобени пожимает плечами и откидывается назад. Соски вновь напрягаются от мысли о пальцах Томиэ и ее языке, разделенном на две быстрые, гибкие половинки. — Ну вот, выбирай, кто те по вкусу. Кобени листает страничку с информацией об охотниках. Ничего особенного: фото, имя и должность. В охотниках тоже ничего особенного. Форма одна и та же. Короткая стрижка. Темные волосы. Абсолютное отсутствие идентичности. А они похожи. Шлюхи и охотники. Совершенно обезличенное, однообразное мясо. Кобени и не знает, какие мужчины ей нравятся. Она даже не думала об этом. Вскоре Кобени перестает отличать охотников друг от друга: в ее голове они слепляются в одно многоголовое существо, гидру в костюме с галстуком с кучей рук, ног и членов. Хотя, члены у них, наверное разные, но Кобени в единственный выходной не хочет думать про члены. Можно подумать про что-нибудь поприятнее типа рук Томиэ. — Вон, смотри какой хорошенький. Кобени щелкает по фотографии: экран занимает слегка помятый мужик в возрасте отца Кобени, но лучше сохранившийся. Скучающий взгляд, выбритые виски, осветленные волосы, уродливый, но и комплиментарный стежок шрама вдоль щеки, посеребренной щетиной. — Думаешь, стоит ему отправить? — Думаю, будет классно его трахнуть. Кобени пожимает плечами и отправляет письмо с фотками, кликнув по «Поддержать охотника». — Обычно я веду с ними переписку какое-то время, — Томиэ надувает розовый пузырь жвачки: он лопается и собирает с ее губ весь блеск, — и выбираю мужиков повзрослее, у них кэш водится, сечешь, Кобени? Кобени кивает. — Я к тому, что тя быстро выкупят. Так что не бойся. Будь наглее, Кобени. В этой жизни к успеху приведут две вещи: наглость и узкая пизда. Те наглости не хватает. — П-п-п-опытаюсь. — И еще, Кобени. Не бойся… — Томиэ кривится и щелкает пальцами, будто в попытке выщелкать слова, — эту Сатоми. Она ничего не решает. Девка-ждуля. Это место вообще ее мужику принадлежит, а она так, вопросики решает, дела делает, документы, поняла? — П-п-оняла. — Вот и умница. Ты ес че заходи, Кобени, не стесняйся. Томиэ уходит, но Кобени хочется по-детски броситься ей вслед и обнять. Кобени удивляет, что можно чувствовать что-то, кроме боли — физической и какой-то неопознанной, подкожной. Она ставит мысленное напоминание отблагодарить Томиэ. Кобени надеется, что не отслоится от себя окончательно и останется Кобени благодаря таким людям, как Томиэ.