Я стоял на своей могиле

— Нам бы передатчики, — говорит Пугод. — Линкованые. — Ага, найду, — Джаст машет рукой. Пара его бывших коллег не против брать заказы. Во всяком случае так было раньше, и вот вряд ли поменялось что-то. — Сколько? — На меня, на Диамкея, этот… От Кэт который сбежал, короче, — Пугод загибает пальцы. Пересчитывает людей. Его гндр — видит Пустота, Джаст не знает, как это расшифровывается вообще — становится больше. Влиятельнее. Это хорошо. Больше денег, больше рычагов давления… больше шансов найти каждого из тех уродов. Спрашивать, когда ты вроде как человек Пугода, легче. — Шестнадцать, думаю, и два резервных. — Поспрашиваю, кто заказ возьмёт. — Только по-тихой, — Джаст усмехается в ответ и пьёт... что-то. Ему плевать, что, только бы в груди жгло. Да и, чай, у Пугода-то совсем дряной выпивки не будет. — Нет, заявку через ведомство подам, — Пугод смеётся в ответ. Рядом с ним — какой-то ещё больше обычного притихший Зак. Тоже пересчитывает, шёпотом проговаривает имена. — Ты Джаста забыл посчитать, — говорит он, и Джасту очень хочется его ударить. Прям до одури. Но вместо этого он только огрызается: — Чарами не пользуюсь, — и глаза у Зака удивлённые, у Пугода — спокойные, и там понимание. Знание того, что случилось. — Нахуй вашу магию. Джаст так ненавидит их всех. Он бы сказал, что его жизнь похожа на ад. Ну, классический авраамический ад, бездна, полная огня и запаха серы, и кровь, и вечные муки. Но всё не так. Всё как будто капельку хуже. Знаете, так бывает, когда жизнь в один момент обрывается. Джасту было двадцать шесть, он работал магичкой в полиции, чудом скрывал на медосмотрах дурную кровь, мечтал когда-нибудь надеть Алфу кольцо на палец официально и, так уж вышло, был упрямым, слишком упрямым. Слишком принципиальным — и оно, может быть, и хорошо для полицейского. Только вот такое дело: когда принят сухой закон, а экономика в чёрный четверг сложилась, как карточный домик, когда изо всех щелей полезли бутлегеры и за собой потянули всё подполье, когда без пары-другой статей мало кто школу заканчивал — в эти годы принципиальность стала самой прямой дорогой к смерти при исполнении. И Джаст это знал, конечно же знал, но… Ему часто говорили — знаешь, повезло, что живой, башку-то прострелить тебе дело с полминуты. Только Джаст себя везунчиком не считал. После безуспешной реабилитации была теперь уже без всяких оговорок признанная инвалидность, почётная отставка — а по факту его просто-напросто выбросили, неудобного со своими принципами, и ни осведомлённость о работе поисковой магии, ни в целом весь его опыт сыска никому не упёрлись. Упрямый малолетка, вот кем он был — и плевать, что один из немногих работал, реально работал, чем бы там его купить ни пытались. Неудобный. Джаст вернулся домой никем и ничем, и, так уж вышло — его уже никто не ждал. Алфа признали пропавшим без вести, но по факту — не искали. У Алфа в медкарте давно болталось подозрение на шизофрению, и на это всё списали. Ёбнулся. Куда-то сбежал. Какое тебе дело, Джаст? И тогда Джаст впервые отчётливо подумал — я хочу убить человека. Хочу убить каждого из этих уродов, каждого, кто это со мной сделал. Из-за кого пропал Алф, и тех, кто отказался его искать. И это желание отомстить было таким сильным, таким отчётливым и ярким, что Джаст решил не пускать себе пулю в висок. Пока что. Он знал пару человек, которые знали пару других человек, а те знали ещё кого-то, кто знал Пугода. То есть, глобально — все знали Пугода, потому что он постоянно пиздел что-то на местной волне радио. Но он не был просто ведущим, и вот эта-то часть его жизни — вроде как тайная — Джасту была нужна. Ему было, что предложить — и было, что просить взамен, и с Пугодом и его гндр они очень-очень хорошо сработались. И все свои принципы Джаст выбросил нахуй, и оказалось, что это почти и не больно. Какое это имело значение теперь, когда вся его жизнь рухнула? — Ты хоть знаешь, что это за бар? — Зак в ответ пожимает плечами. — Спикизи под крышей Пугода, — у него вроде-как-виски в стакане, и Зак, если честно, пить не умеет особо. Это видно. Но он упрямо пытается нажраться, и Джаст зачем-то это поощряет. Подливает ему за свой счёт — Пугод за обнаруженные склады с взрывчаткой и оружием очень-очень хорошо заплатил. Радовался, как ребёнок почти, и даже ни секунды не сомневался, когда Джаст сказал, что склада всего два. Не сказал никому проверить. Пугод иной раз… довольно беспечный. — Ну, под крышей-то да, — Джаст жмёт плечами. — Только ещё есть нюанс. Знаешь, что про Пугода говорят? Зак смеётся. — Я, может, этого и ищу. Джаст стал импульсивнее, чем когда-либо был. Так что на то, чтобы принять решение, у него минуты две уходит. На то, чтобы разговорить Зака и утащить за собой — десять. С ненавистью к себе справиться не получается, но это всё неважно, пусть мир летит в пропасть, пусть всё будет, как будет, потому что после своей погони он просто выстрелит, и всё тут. Зак нелепо-высокий, выше, чем перегородка, так что он опускает голову, почти в плечи её втягивает. Кусает губы. Джаст садится перед ним на корточки, возится с ремнём, потому что у него с чего-то дрожат руки. И это в итоге какое-то довольно нелепое мероприятие — кабинка туалета, эта шпала с бьющими по перегородке крыльями, пытающаяся макушкой не торчать сверху, и у Джаста ноги затекли. Глупо, очень пьяно. Такая нелепая хуйня, и Джаст почти себя ненавидит, когда вытаскивает из-под одежды кольцо на цепочке. Ну, какая теперь разница, а? Это какой-то бред. Джаст сходит с ума. Они с Заком, ну, не то чтобы приятели, они по сути-то и не коллеги, потому что по факту Зак не на Пугода работает. Если честно, Джаст даже не знает, чей он человек — хотя точно не свой собственный, ага, этот-то. И если бы раньше он навёл справки, узнал обязательно, то теперь ему плевать-плевать-плевать. Чужой гараж, вино, смазанные поцелуи, чтобы потом быть незнакомцами, которые друг другу ничего не должны. Оружейные детали, Зак, меняющий на бесконечной череде машин шины, двери, стёкла, номера, что-то под капотом, всё подряд. Пугод, как бы невзначай бросающий — может, тебе это пойдёт на пользу, Джаст. Только вот не идёт. Жизнь Джаста похожа на ад, и собственными руками он делает её ещё хуже. У Алекса, Ала — он себя иначе зовёт, понаехавший, но Джаст это не выговаривает — на руках вырисованные чернилами глаза. Джаст наносит ему на левое запястье последнюю руну. Потому что, вообще-то, использованию поисковой магии годами учатся, а чтобы вот так, сходу, что надо активировать — для этого без навыка нужны проводники. Иначе ты скорее оборудование спалишь, ну и всё тут. — Нет, не так, — Джаст переключает частоту. — Вот теперь вкладывай, и… да нет, блять! У тебя с хуя стрелка так улетела, ты что сделал? — Господь, дай мне терпения, — вздыхает Ал. — Ты же сам умеешь этой штукой пользоваться, чего ко мне прицепился? — Колдуй-колдуй, — Джаст усмехается. — У тебя тут мана самая стабильная. Он растягивает губы в пакостной такой улыбке, потому что иначе — слишком больно и страшно. Иначе он вспоминает, что больше никогда колдовать сам не сумеет, хоть весь рунами обрисуйся. — Авраамическая церковь считает использование магии не в медицинских целях греховным занятием, — нравоучительно произносит Алекс. — Святой отец, — Джаст цыкает. — У вас в багажнике Томми, не забыли? — Вы уже решайте, кто тут колдует, — у Пугода вечно недовольный голос и манера тараторить, и вот даже странно, как он с ней на радио успешно удерживается. — Или носом землю рыть будете, так искать. Вы вообще знаете?.. — Да знаю я, сколько эта штука стоит, — Джаст машет рукой. — Ты хочешь, чтобы я её врубал, или чё? Пугод делает такое лицо, как будто что-то очень кислое съел. Диамкей смотрит на него пристально, переводит взгляд на Алекса, у которого ну никак не получается. Потом говорит: — Дай я гляну, — и он немного да понимает в поисковой магии, в том, как она работает, и Джасту проще объяснить. Он вырисовывает руны и символику уже на вторых руках за сегодня, потом проверяет внутренности прибора. Ал, конечно, разобраться не осилил, но хотя бы ничего не спалил. На том спасибо. Джаст снова настраивает частоту. Индикаторка мигает, дёргается стрелка на шкале, механизм приходит в движение. У Диамкея получается — а ещё он крепко хватает Джаста за руку, тянет, заставляет коснуться активированного прибора. И боль режет больнее, чем когда-либо сможет ранить нож. Жжение поднимается по пальцам, лезет под кожу, под бинты, ползёт выше и выше, и Джасту на мгновение кажется, что у него сжались лёгкие. Он прикусывает язык и медленно выдыхает. Цедит: — Я теоретик, блять. Сам колдуй, — Диамкей отпускает его запястье, и Джаст правда надеется, что отдёргивает руку не слишком поспешно. У него ощущение, что он ладонь к раскалённой сковороде приложил. Больно, очень больно, вот лучше бы правда обжёг, а не… это. — Теоретик с магическими ожогами, — хмыкает Диамкей. — Ну, знаешь, дело твоё. — Тебя ебать не должно, что у меня за ожоги, — Джаст скалится и понижает голос. — Или мне про фотографии спросить? Ну, например, у госпожи модели. Занятная коллекция. Диамкей смеётся. Их, кажется, никто не слышит — потому что всё внимание на себя отвлекает болтающий Пугод. — Ты много на себя берёшь для того, кто поместится в цистерну с кислотой. Джаст отвечает таким же злым смехом. Зак хлопает капотом, вытирает руки какой-то тряпкой. Джаст растерянно кивает на его объяснения, что именно там случилось с двигателем. Если честно, ему плевать, что там случилось — может уехать и ладно. А если бы не мог… да и хуй с ним, если честно. Летом тепло. Летом можно поспать и на улице, и можно, на самом деле, вообще не спать, а просидеть в углу какого-нибудь спикизи из подконтрольных Пугоду. И вообще. Джасту ведь всё равно не хватит сил подняться на свой этаж и повернуть ключ в двери. Не сегодня. Обычно бы его ждали дома в это время, но… — Ты полицейский, да? — вдруг спрашивает Зак. И глазами так хлопает, по-детски наивно совсем. — Ты охуел? — Джаст находит на поясе пистолет. Вообще-то, Зак о его прошлом знать не должен. По-хорошему вообще никто ничего знать не должен. Кроме Пугода, но у него мания контроля, и хуй ты от него спрячешься. — Думаешь, я на ублюдков работаю? — Ты работаешь, как легавый, — спокойно-спокойно говорит Зак. — И знаешь очень хорошо про внутренности департамента, и с поисковой магией ты… — Думаешь, я на ублюдков работаю? — повторяет Джаст с нажимом. — Нихуя у тебя обвинения, ага. Зак машет руками. — Джаст, я… — Серьёзно? Меня в копы записал? — нервно. Страшно. Зак, конечно, безобидный — но у него нет фильтра между мозгом и ртом, и это, так-то, опасное дело. Джаст скалится. — Давай-ка повтори. Не страшно? — Да нет же! Я не говорю, что ты сейчас работаешь, я просто… просто спросил? — Язык бы тебе укоротить, — Джаст достаёт пушку. Смотрит, как Зак шарахается от машины и показывает пустые ладони, и замирает, до смешного высокий и белый-белый от страха. Думает — а я бы не хотел ему вредить. Зак неплохой парень, так-то, и вот поди разбери, как его такого занесло… ну, сюда. — Да птичку жалко. — Очень смешно, — фыркает Зак, потом прячет взгляд. Крылья у него дёргаются. Слишком маленькие для полёта, покрытые пухом частично, а не взрослыми перьями. — Но ты в поисковой магии разбираешься как магичка. Джаст цыкает. — Нет, я не. Просто… — прикидывает, что можно рассказать. Пугод, конечно, в курсе — да вот только особо бешеные его ребята убить без суда и следствия могут, и Джасту уже потом будет плевать, что такую самодеятельность не одобрят. Он не то чтобы боится смерти, но, знаете, у него ещё дел хватает. — Мой близкий друг пропал без вести. Я пытался его найти, и колдовать учился, но… Знаешь, это типа бесполезно, когда у тебя способностей ноль. В груди болит. Джаст прячет пистолет обратно, встаёт и берёт у Зака из шкафа сок. Тот, который «ни в коем случае не оставляйте в тёплом и тёмном месте», ага. Вино, короче. — Ноль способностей? У тебя? — удивлённо спрашивает Зак. — Ты же, ну… Джаст дёргает хвостом. Открывает бутылку. Искать кружку ему лень, тащить у Зака вино — не стыдно ни капли. — Ну? Договаривай, давай. — Хвостатый же, — мнётся Зак. — А вы… — Все через одного колдуем, ага. А на мне наследственность отыгралась, вот бывает же, блять, — Джаст салютует ему бутылкой и пьёт из горла. Зак неловко стоит посреди гаража и очевидно не знает, куда себя деть. А потом задерживает дыхание, как перед прыжком в воду, и скороговоркой выдаёт: — Диамкей сказал, что это не твоё имя, и что квартиру пробивали, и она на Алфёдова какого-то записана, — Джаст дёргается. Крепче сжимает горлышко бутылки. — И, ну, я поспрашивал, о нём есть заявление на розыск, и там имя Энди, отставной магички, и… — И хули? — И Диамкей думает, что это ты — Энди, — Джаст качает головой. — Я это просто я. А Диамкея ебать не должно. — Ладно. Ладно. Мне-то плевать, просто, ну, из любопытства, — Зак снова поднимает руки. — Только бутылкой в меня не швыряй. Пожалуйста. И это его жалостливое «пожалуйста» пробивает Джаста на смех. Мир катится в пропасть. Жизнь Джаста немного хуже, чем ад, но в ней есть просветы. И ужаснуться бы, что он теперь «просветом» считает — да вот только не получается. Первый из восьми возвращается в город — счастливчик из тех, кого Она не отметила как Свою собственность. У Джаста есть пистолет и нож, и кусок арматуры под пассажирским сидением, и ещё очень много чего. И так выходит, что всё это ему не нужно, потому что в номере мотеля тот-самый-ублюдок-из-восьми мёртв. Горло у него перерезано, по-страшному — так, что Джаст видит позвонки, а лицо изуродовано до неузнаваемости. Алф курит, сидя у чужих ног. — А ты, значит, тот, кто украл у моего мужа лицо? — Алф?.. И как-то так вышло, что Алф его не узнаёт, и с ним совсем бесполезно говорить. Он шарахается от протянутой руки и обещает сломать пальцы, и рассказывает про похороны, и что его муж умер. И ничего у него в голове не щёлкает, хотя Джаст прямо перед ним стоит и повторяет — я здесь, здесь, меня не убили, Алф. Меня не убили. Это я. — Как вообще можно лицо украсть, ты что несёшь? — Ну, это ты должен знать, — Джаст мотает головой и делает шаг назад, и совсем уже не знает, что сказать. — Тебя надо спрашивать, что ты с телом сделал, уёбок. — Но… но я живой?.. Алф не верит. Затягивается, смотрит на труп. — Я не знаю, сколько причастно, — говорит он. — Но я собираюсь искать каждого, кто… кто убил Энди. — Восемь, — Алф смотрит вопросительно. — Восемь человек. Мне… — Джаст выдыхает. Пытаться что-то доказать психически больному человеку бесполезно. И остаётся только кивать на очередное «ты украл его лицо», остаётся смириться. — Мне те же люди выжгли ману. А я колдовал, и… я тоже их ищу, Алф. В ответ долго смотрят. Молча курят, и взгляд — совсем пустой. У Алфа очень растрёпанный вид, заострившиеся черты лица, и, вообще-то, он не курил раньше, когда они жили вместе, и… и Джаст так много всего страшного видит, и, конечно, страшнее всего то, что Алф сошёл с ума. — Мне жаль, — говорит Алф, когда Джасту уже кажется, что разговаривать он не собирается вовсе. — Мы ищем одних людей. Нам по пути, так? Алф?.. — тот в ответ пожимает плечами. — Я… я работаю на Пугода. Я могу помочь найти. Я их всех в лицо знаю, пожалуйста, Алф, пожалуйста!.. — Ну, поехали, — и он не спрашивает, куда. Просто слушает Алфа и старается не разрыдаться, сука, за рулём. У Джаста жизнь не ад, а чуть хуже. Он жмёт на тормоз в последний момент, его сильно дёргает — машина тормозит прямо у ворот гаража. Сил нормально парковаться нет. Ни на что сил нет. Джаст пьёт из бутылки, его колотит, он ключи найти не может никак в карманах. Не стучится — пинает дверь гаража. В горле ком. Когда Зак — в домашней одежде и накинутой на плечи куртке, и в тапочках — выскакивает на улицу, Джаст цепляется ему за плечи. И рыдает, как девка, вот честное слово, просто рыдает, о, Пустота, и он никак не может успокоиться. Роняет на землю бутылку и не смотрит, разбил ли. — Он меня похоронил!.. — Джаст захлёбывается воздухом. — Он меня хоронил, Зак, понимаешь, я стоял на своей могиле, он меня хоронил! — Джа… — Он сделал надгробие, он сказал, что там пустой гроб, — бормочет Джаст. — Меня не искали. Меня никогда не пытались искать, и ему сказали, что я мёртв, сука, мёртв! И Алф меня хоронил!.. И впервые Джаст рассказывает, что случилось. По-честному, по-настоящему. Не то, что он рассказывал в больнице, не то, что рассказал в своё время Пугоду. Нет, нет. Всё, как было — глупая эта его принципиальность, несколько дней со связанными руками, полупустой склад, то, как сломали ноги, и то, как сросшиеся кости реагируют на давление. То, как менялись ублюдки. То, как Джасту — тому, кто всю сознательную жизнь поисковой магией бредил, тому, кого ничего не пугало, даже категоричное «дурная кровь ты» от врача — как ему выжгли ману. Насовсем. Как она не восстановилась больше, как Джаст теперь не умеет колдовать и чаровать, как его на работе вроде как в отставку отправили, а по факту — выбросили. Как зачарованные предметы жгут руки, как больно, по-настоящему больно пить зелья, что лежать несколько дней со сломанными ногами как будто даже терпимее. То, как Алф пытался его искать. Как у него не приняли заявление. Как сказали — друг твой при исполнении погиб, бывает, знаешь. И то, как Алф потом сошёл с ума. Как они не были друзьями. Про то, что за кольцо Джаст носит на цепочке. — Я думал, он мёртв, — шепчет Джаст в чужие губы, и он бредит, бредит, бредит, и мир катится в бездну снова и снова. Зак, хмурый и самую малость уставший, застёгивает ему рубашку обратно, пихает платок. — Давай-ка спать. Просто спать. Мир Джаста похож на ад чуточку больше чем сам ад. — За то, что ты носишь его лицо, — медленно проговаривает Алф. — Я тебя никогда не прощу. Джасту хочется плакать. Вместо этого он давит на спусковой крючок, снова, снова и снова, пока не кончаются пули. Остаются щелчки механизма. Остаётся пистолет в дрожащих руках — ключ от всех дверей. — Но пока мы заодно, а?.. — слабо бормочет Джаст. Алф кивает. Сегодня — два из восьми. — Пока что да, — жмёт плечами. — Тебе выжгли ману. Моего мужа убили. Думаю, нам обоим есть, за что мстить. И Джаст кивает в ответ, и не находит слов, и почти задыхается, когда Алф брезгливо отдёргивает от него руку. Хмурится. Говорит никогда, ни за что к нему не прикасаться, и обещает пальцы сломать. И забывает про это обещание, когда рыдает у надгробия, спустя Пустота знает сколько месяцев рыдает, и цепляется за плечи Джаста. Повторяет: — Они убили моего мужа, совсем ни за что убили, понимаешь?.. Джаст стоит на собственной могиле. И его жизнь много, много хуже, чем самое страшное описание ада. Он сделал это с собой сам. Три. Четыре. Потом они с Алфом буксуют. — Они выжгли мне ману, потому что я отказался взятку брать, — говорит Джаст. — А мне и не страшно было, потому что, ну, они тебя не нашли, а мне самому… — Перестань делать вид, что мы знакомы были. И разговаривать с больным человеком бесполезно совсем. Алф вот себе придумал — убили, украли лицо, Джаст совсем другой человек. Джаст мёртв. По-настоящему мёртв. Иногда он хочет раскопать ту могилу. Он знает, что там пусто, и знает — так быть не должно. Иногда Джаст сам начинает верить, что тогда умер. Зак качает головой. — Вы в своём уме вообще? Вы оба, — но тыкает пальцем в грудь Джасту, а на Алфа, как и всегда, смотреть избегает. — Вот тебя Пугод же и вздёрнет. Вы оба Ей отмечены, вы куда из города после этой резни денетесь? — Какая разница? — спрашивает Алф. — Ни у меня, ни у… этого вот не осталось ничего. Он Джаста по имени никогда не зовёт. Он его просто-напросто не узнал. И Джасту прямая дорога в ад, и там ему будет лучше, чем при жизни — потому что едва ли можно придумать что-то хуже. Пять из восьми. Осталось совсем чуть-чуть. — Что будешь делать, когда закончишь? — спрашивает Пугод. Джаст пожимает плечами. — Умру, наверное.