no end, no beginning

Октябрь 1999 г.

      Притворство так прочно въелось в кровь, что отравило все нутро. Оно текло по венам, наполняло сердце ядом и выжигало личность той, кем когда-то Дафна хотела стать. Ее некогда уютный мир сузился до стен ненавистного особняка и красивых черных глаз, отражавших невероятно уродливую душу. Все мечты, надежды и стремления рассыпались пеплом к носкам ее элегантных туфель. От Дафны Гринграсс не осталось ничего, кроме блестящей обертки, что умело скрывала холодную пустоту. Эвану Розье это было безразлично: он любил эту обертку, наряжал в красивые платья, инкрустированные настоящими драгоценными камнями, выбирал только лучшие мантии из самых дорогих тканей, не уставал задаривать ее золотом, серебром, жемчугом, бриллиантами и, разумеется, изумрудами. За эти полтора года Дафна возненавидела и изумруды, и зеленый цвет, и всю эту безразборную роскошь, от которой смердело дешевизной и безвкусицей.       Она знала, что Эван, не имеющий никакого понятия о любви к кому-либо, кроме себя самого, считал, что сможет купить если не ее благосклонность, то хотя бы покорность. Но ни тряпки, пошитые и доставленные из разных уголков мира, ни драгоценности, от которых ломились шкатулки, не трогали сердце Дафны. Эван злился, грозился ей всеми существующими проклятиями, но смиренно продолжал заваливать ее подарками, словно надеялся отыскать ту самую вещицу, которая сумеет растопить лед.       «Клянусь, Дафна, если бы ты только захотела, Розье бы тебе заказал даже унитаз из чистого золота, — ехидно подшучивала Эмилия. — Тебе бы стоило научиться вить из него веревки, а не воротить нос».       Однако Дафна не хотела ничему такому учиться. Если бы она только могла, то непременно обменяла бы все эти платья и драгоценные ошейники на свободу выбора.       Полтора года в золотой клетке пролетели, словно в тумане. Поначалу Дафна еще боролась, но отчаяние довольно быстро свело все попытки острых пикировок с супругом на нет. В конце января Эван, обуреваемый злорадством и тошнотворным ехидством, заявил ей, что Перси Уизли мертв.       «Твой ручной щенок теперь кормит червей, а тебе стоит благодарить меня за то, что ты сейчас не вместе с ним».       С той самой секунды Дафна потеряла опору. Она не помнила, как добралась до своей спальни; очнулась лишь когда воздух закончился, а грудь сдавило с такой силой, будто сейчас грудная клетка попросту взорвется. Дафна сидела на полу в самом темном углу, царапала ногтями шею, то ли надеясь впустить хоть немного воздуха, то ли рассчитывая вырвать себе глотку. Она знала, что нет ни одного шанса, чтобы им с Перси быть в этой жизни вместе, но мысль, что он живет где-то там, очень далеко, грела ее сердце. Теперь же он покоился в сырой земле, а Дафна жалела лишь о том, что не сумела найти в себе достаточно решимости вырыть эту могилу для них обоих.       В ту страшную ночь Дафна решила раз и навсегда, что лучше бы умерла вместе с тем, по кому страдает сердце, чем жила с тем, кого оно презирает.       А через два дня за завтраком, скучающе щелкнув языком, Розье между делом сообщил, что пошутил.       «Хотел бы я говорить всерьез, но, увы. Так что выдыхай, принцесса, и прекрати рыдать, не то люди будут болтать, что кто-то отрабатывал на твоем некогда хорошеньком лице серию жалящих проклятий. Однако я сказал тебе лишь полуложь, ведь кое-кто из мерзких осквернителей действительно сдох».       Не успела Дафна опомниться, как Перси Уизли, которого она двое суток хоронила, ожил, а вместо него в глубокую могилу лег его брат Фред. Испытав при этом омерзительное облегчение, Дафна впервые в то утро заменила крепкий кофе на крепкий виски. С того же дня эта традиция вполне успешно прижилась, только виски заменили эльфийское вино или херес. В особенно благоприятные часы, когда в поместье заявлялась дорогая свекровь, из коллекции доставались узкие бокалы, а игристое прямиком из провинции Шампань лилось как из рога изобилия.       Лишь на топливе из хмельного марева и окклюменционных навыков Дафна сумела вытерпеть до октября и сейчас безучастно глядела на строгий белоснежный брючный костюм, стрелки которого были до того ровные, что по ним можно было начертить идеально прямую линию. Облачившись в него, Дафна критически осмотрела свой образ, заправила за ухо блестящий локон и сделала глоток красного вина. Этот бокал был не первым и, она надеялась, не последним. Однако, не рассчитав угол наклона, Дафна резче необходимого накренила его, и алые струи суетливо заструились по подбородку и окропили белую ткань, напоминая капли крови на свежевыпавшем снегу. Чертыхнувшись, она схватила в руки палочку и ловко очистила костюм, пока напиток окончательно не въелся в переплетение французского шелка и испанского хлопка.       Замерев перед зеркалом, Дафна несколько раз моргнула, отгоняя алкогольный дурман, и тыльной стороной ладони порывистым движением размазала по губам и щекам красную помаду. Она наклонила голову вбок и механически улыбнулась, наблюдая, как уголки хаотичных мазков насмешливо поднимаются вверх. Тяжело вздохнув, Дафна смочила салфетку водой и избавилась от следов своего минутного безумия, хотя перспектива предстать перед мужем в таком виде казалась ей весьма заманчивой.       Под матрасом покоилась папироса, накануне забитая тентакулой, и пальцы дрожали от яростного желания сделать хотя бы одну спасительную затяжку, но Дафна понимала, что, если Эван учует от нее еще и этот запах, учинит такой скандал, от которого она точно выблюет ему на ботинки вчерашний ужин.       Впрочем, скандала так или иначе было не избежать. После двух уверенных ударов в дверь Эван вошел в ее спальню. Новый, пошитый на заказ костюм сидел на нем как влитой, а весь этот образ напускной строгости придавал особый шарм, который, несомненно, очаровывал всех вокруг. Дафна же находила супруга таким же очаровательным, как горного тролля.       Эван замер в проходе, придерживая лежащий на локте чехол, в котором, несомненно, таилось очередное подношение. Окинув беглым взглядом жену, Розье перевел тот на пустой бокал с винным подтеками и раздраженно дернул щекой. Дафна почти испытала восторг, ощутив его отчаянную злость.       — Еще нет и полудня, а ты уже залила глаза! — возмутился Эван, небрежно бросив чехол на заправленную постель.       — Что поделать, если только так я способна вынести супружескую жизнь с тобой, — меланхолично отозвалась Дафна.       Эван сжал челюсть так, что желваки зажили своей жизнью, демонстрируя вспыхнувший гнев.       — Ты как моя мать — такая же жалкая, — фыркнул он, с трудом сохраняя в интонации напускное безразличие.       — Тогда, полагаю, ты как твой отец? — Дафна причмокнула губами и растянула их в мстительной улыбке. — Жестокий ублюдок, тиран и сексист, скрывающий за этим внушительным послужным списком собственную ничтожность. Я ничего не упустила?       Возникшую на миг тишину разрезал хлесткий звук пощечины. Дафна ахнула и схватилась за горящую от боли и унижения щеку. В глазах Розье мелькнула тень сожаления, но растворилась так быстро, что Дафна решила, будто эта слабость ей всего-навсего показалась.       — Я не хотел этого делать, — спокойно произнес Эван, расправив широкие плечи. — Но ты только и занимаешься тем, что испытываешь мое терпение!       — Ах это я виновата в том, что ты несдержанный ублюдок? — прошипела Дафна, яростно сузив слезящиеся от обиды глаза.       Эван никогда прежде не бил ее. Все его попытки продемонстрировать силу и власть над ней заканчивались сомкнутыми на горле пальцами и соприкосновением лопаток с холодом стен, когда в противовес шло его пылающее тело. Это всегда против воли будоражило инстинкты, после заставляя ощущать себя порочной и грязной, однако Дафна убедила себя, что лучше всего в ее положении — отключить мозг и позволить бессознательному влечению взять верх. Так она спасала свой рассудок от непоправимого разлома.       Эван шагнул вперед и, угрожающе нависнув над ней, выпалил внезапно охрипшим голосом:       — Ты даже представить не можешь, что я мог бы тебе дать, если бы ты позволила! Однако стерве, вроде тебя, никогда не будет достаточно усилий, так ведь?       — Мне от тебя ничего не нужно. И ты мне не нужен, — решительно заявила Дафна, ответив на его пылающий ненавистью взгляд.       Его верхняя губа дернулась, на мгновение обнажив ровные зубы, но Эван умело совладал с эмоциями и отступил.       — Тем хуже для тебя, Дафна, потому что носить мою фамилию тебе придется до конца твоей жизни.       Дафна иронично вскинула брови и фыркнула.       — Или твоей.       Уголки его губ дрогнули и превратились в улыбку, больше походившую на оскал. Черные глаза засверкали лихорадочным блеском безумия, которого, впрочем, Дафна уже не боялась. Она ответила ему холодной улыбкой и, пока не стало слишком поздно увести разговор в безопасное направление, кивнула на мирно лежащий чехол:       — Это мне?       Вместо ответа Эван, опомнившись, бережно взял его в руки и высвободил теплую белоснежную мантию с роскошной песцовой оторочкой на воротнике. Вне всяких сомнений, вещь была прекрасна, и женщина внутри Дафны, привыкшая к шику и элегантности, заставила ее выдавить едва слышный восхищенный вздох, который, разумеется, не укрылся от пристального взора Розье. Не скрывая тщеславного восторга, Эван ухмыльнулся и, приблизившись к жене вновь, бережно накинул на ее плечи свой дар. Дафна зажмурилась, ощутив ласковое прикосновение мягкого кашемира к обнаженным участкам кожи, и только спустя несколько томительных секунд заметила, что Эван, стоя позади в опасной близости, по-прежнему сжимает ее плечи.       — По какому поводу такая щедрость? — надменно вздернув нос, поинтересовалась Дафна.       Она высвободилась из его рук и обернулась, не желая стоять к противнику спиной.       — Не делай вид, будто я хоть когда-то был скуп на подарки для тебя, — процедил сквозь зубы Эван.       — Все надеешься меня купить?       — Я купил тебя у твоего отца еще два года назад, как породистую кобылу, — осклабился он.       Его резкие в своей правдивости слова попали точно в цель и расползлись по сердцу жалящей обидой. Дафна поджала губы и небрежно сбросила мантию с плеч — аккурат себе под ноги. Она перешагнула через этот белый флаг, поднесенный ей в качестве временного перемирия, и гордо вскинула подбородок. Эван принял вызов со снисхождением: взмахнул палочкой и как ни в чем не бывало сжал в руке треклятую мантию, а после, со всей присущей ему невозмутимостью, вновь укрыл ею плечи Дафны.       — Сегодня важный для меня день, и поэтому я всего лишь хочу, чтобы жена, сопровождая меня, выглядела безукоризненно, — прошептал он и осторожно сомкнул зубы на мочке ее уха.       Дафна вздрогнула и напряженно сжала руки, впиваясь ногтями в ладони.       — Ты знала, что белый — цвет непорочности? — продолжил Эван.       Его пальцы скользнули вверх, нежно очерчивая изгиб шеи, пока не замерли на горле. Надавив на него, Эван прижал женское тело вплотную к себе и обжег сбивчивым горячим дыханием висок.       — Непорочность и я? — усмехнулась Дафна, вывернувшись из слабого захвата, и повернулась к нему лицом. — Ты ничего не перепутал?       Она отчетливо считала кипящее в его глазах восторженное желание и с отвращением к самой себе сжала бедра. Дафна не могла понять, что за чертово безумие плавилось в ее разуме, когда сердце и мозг решительно отвергали этого чудовищного ублюдка, а тело при этом отзывалось на каждую его провокацию.       — Побудь сегодня хорошей девочкой, принцесса, — вкрадчиво произнес он, очертив большим пальцем линию ее губ, и, властно сжав подбородок, добавил: — Если не ради меня, то хотя бы ради себя.       Его губы с привкусом мяты и табака увлекли ее в жадный поцелуй. Дафна предприняла попытку к сопротивлению, но мужские пальцы цепко схватили ее у основания шеи, не дав возможности вырваться. Эван ослабил хватку, только когда пресытился ее покорностью, и напоследок ощутимо прикусил ее губу.       — Я знаю, что твое тело хочет меня, и мне это нравится, — насмешливо сказал он и кончиком языка нежно слизал кровь с небольшой ранки. — Однако также я знаю, что ты презираешь себя за эту неконтролируемую слабость, и это нравится мне еще больше.       Дафна кивнула, признавая его правоту. В конце концов, она была не настолько глупа в своем упрямстве, чтобы настаивать на обратном.       — Ты и впрямь получил мое тело, Розье, но что есть плотские желания в сравнении с духовной привязанностью и сердечной верностью? — Она равнодушно пожала плечами, испепеляя его холодным взглядом. — Все это я раз и навсегда отдала другому, пока тебе до конца жизни придется довольствоваться лишь объедками Перси Уизли. Это так унизительно, не правда ли?       Эван Розье в глубине своей жалкой черной душонки точно признавал ее правоту, но никогда бы не нашел в себе храбрости признаться в этом вслух. Сделать это — значит проиграть никчемному в его глазах осквернителю крови, а такого позора непомерное эго Розье попросту не способно вынести.       Яростно раздув ноздри, он поджал губы и только одному Мерлину известно, каким пыткам в данную минуту мечтал подвергнуть жену за неслыханную дерзость.       — Может, и так, — наконец ответил Эван, сделав над собой колоссальное усилие. — Тем не менее даже не сомневайся — однажды я брошу к твоим ногам его голову и заставлю смотреть до тех пор, пока не увижу, как из твоих очаровательных глаз польются кровавые слезы.       Дафна вздрогнула, на одно мгновение представив, что подобная фантазия вполне могла стать жестокой реальностью.       — И это все равно ничего не изменит для нас, — сквозь зубы процедила она и выдавила ледяную улыбку. — Даже если ты сотрешь все мои воспоминания о Перси, я никогда не сочту тебя хоть на одну десятую процента достойным своей благосклонности.       — Милая Дафна, неужели ты еще не поняла? — елейно протянул Эван, осклабившись. — Если бы ты только знала, на чем я вертел твою благосклонность…       — Обманывай себя, сколько хочешь, — оборвав его речь, отмахнулась она. — Мы оба знаем, что больше моего расположения ты жаждешь только власти и признания. Так было всегда, с самой первой встречи — с той, где маленькая девочка демонстрировала тебе благоухающий сад Гринграссов, а ты не смотрел ни на один цветок так, как на нее. Помнишь?       Дафна шагнула вперед и заглянула в его прояснившиеся глаза. Возможно, она немного приукрасила действительность, ведь тот хмурый пугающий мальчишка, скорее, смотрел себе под ноги и иногда кидал любопытный взор на нее, вероятно, пугаясь веселого в своей напускной элегантности гостеприимства, однако его взрослая версия в действительности вряд ли доподлинно помнила тот день.       Теперь Дафна знала, что эта иррациональная одержимость основывалась лишь на подсознательном желании закрыть гештальт своего отца: не заметь тот мальчик больной привязанности Феликса к ее матери, все могло бы пойти по совсем другому сценарию. Однако восприимчивый и пытливый ум ребенка интерпретировал ситуацию по-своему и сфокусировался на единственной недостижимой для него цели.       — Я помню, какой ты была надоедливой и как много болтала о жалком розарии. Это так сильно меня нервировало, что перед уходом я растоптал этот вычурный куст, с особым восторгом растирая по земле роскошные бутоны.       Дафна вмиг переменилась в лице. Все это время она только догадывалась, что гибель ее любимых цветов была делом его рук, а сейчас она воочию смотрела на того противного мальчишку и вновь испытала детское негодование.       — Ты и сейчас так делаешь, — с горечью в интонации сказала она. — Твой внутренний дефект не позволяет взращивать внутри нечто прекрасное, поэтому ты все разрушаешь. Ты лишь несчастный и очень жалкий маленький человек, неспособный ни на что, кроме уродливой злобы. Мне бы пожалеть тебя, но ты и этого не заслуживаешь.       Ей показалось, что Эван сейчас вновь ее ударит, — такое свирепое выражение приняло его надменное лицо. Однако он лишь усмехнулся и произнес:       — Ты видишь лишь плоды своих стараний, Дафна. Будь ты менее строптивой и более мудрой, твоя жизнь была бы тебе милее. Я лишь отзеркаливаю то, что мне показываешь ты. А сейчас, — он взглянул на часы, — приведи себя в порядок и спускайся в холл. Мое выступление вот-вот начнется.       Дафна хмыкнула и молча проследила, как он уходит, оставив последнее слово за собой. Она допускала, что в его словах таилось зерно истины, однако не желала в знак своего поражения преподносить на золотом блюдце желаемую им покорность. Это сражение уже давно не подразумевало ничью.

***

      Эван возвысился в самом центре подмостка на главной площади, в которую упирался Косой переулок, — на виду любопытной публики, жаждущей зрелищ и высокопарных речей о новом ублюдском законе, согласованном элитарной прослойкой созданного мира. Дафна стояла чуть позади него, прячась от пронизывающего осеннего ветра в белом меху новенькой мантии. У подножия пьедестала, словно коршуны, кружили Пожиратели Смерти, призванные для поддержания порядка, возможного сдерживания негодующей толпы и защиты Розье. Дафна знала лишь некоторых и искренне удивилась, заметив среди них знакомое лицо Рабастана Лестрейнджа. Он расслабленно вертел между пальцев волшебную палочку и лениво косился на гудящую толпу. Каждый раз глядя на него, Дафна испытывала болезненные уколы, находя в той или иной черте красивого лица озорной облик храбро погибшего Лисандра. Если его старший сын — Родольфус — унаследовал от отца лишь цвет глаз, то Рабастан взял от Лисандра статный разворот плеч и очаровательное кошачье обаяние, а вот глубокие синие глаза — от красавицы-матери.       Когда-то Лисандр Лестрейндж не уставал шутить о несбыточном браке Дафны с его «младшеньким оболтусом», не случись тому загреметь в Азкабан, но она никогда не относилась к этому всерьез. Дафна знала, за какие прегрешения братья Лестрейндж угодили в тюрьму на пожизненный срок, и представляла их обоих жестокими и фанатичными ублюдками. Каково же было ее удивление, когда Рабастан Лестрейндж, сверкнув проказливым взглядом, впервые ей улыбнулся и церемониально поклонился, выражая свое глубочайшее почтение. Он все еще казался ей опасным и грозным, но сердце, так пламенно обожающее Лисандра, неустанно игнорировало любые предпосылки к опасности. Дафна знала, что он был непримиримым врагом Ордена и верным последователем идеологии Темного Лорда, однако, стоило ему игриво пошутить о возможной дуэли с Розье за ее руку, она заливисто хохотала и кокетливо хлопала ресницами, в глубине души пугаясь силы своего желания претворить это в жизнь. В конце концов, не у всех есть шанс обратиться к свету — иногда выбор состоит лишь из двух зол. И, по мнению Дафны, Рабастан Лестрейндж был меньшим из них.       Словно услышав ее мысли, он обратил свой взор к ней и, изобразив лукавую полуулыбку, беззастенчиво подмигнул. Если бы Эван был не так увлечен разогревом беснующейся толпы, пришел бы в безотчетную ярость. Дафне это нравилось, ведь пойти войной против Лестрейнджа даже у него не хватило бы решимости и власти.       Тем временем Эван принялся вещать о том, что Министерство Магии воплотило в жизнь давно проектируемый специальный реестр браков: так, чистокровным волшебникам из элитарных родов, коими считались лишь двадцать восемь фамилий из «Справочника чистокровных волшебников», разрешалось вступать в брак исключительно с представителями не менее уважаемых семей. Однако существовала поправка во избежание вырождения чистой крови: представитель высшей чистокровной семьи мог жениться на волшебнике кастой ниже, если его генеалогическое древо не прослеживало маглов или маглорожденных волшебников на протяжении хотя бы пяти поколений. На практике же эта поправка пока не нашла отклика в правительственном аппарате, примером чему служил вероломный отказ в бракосочетании Эмилии Роули, принадлежащей к «священным двадцати восьми», и Элджернона Руквуда, чей род не сумел расширить список своим присутствием.       Со слов Эвана, Министерство обязало каждого чистокровного волшебника или волшебника, чья чистота крови имеет спорный характер, но имеет пригодный статус, поднять уровень демографии путем рождения хотя бы одного наследника мужского пола в течение трех лет с момента вступления закона в силу. И если идея создания реестра была встречена просто прохладно, то подобное принуждение к деторождению вызвало целую бурю негодования — такую, что Эвану пришлось применить «Сонорус», чтобы перекричать разрозненную брань.       Дафна раздраженно выдохнула, чувствуя близость подступающей мигрени. Все это, разумеется, она уже знала и тихо боялась последствий, так как решения о том, что произойдет, если наследник в семье так и не появится, еще не существовало. Дафна неистово негодовала вместе с толпой, в глубине души надеясь на яростное сопротивление, грозящее перерасти в восстание и революцию: никому не нравилось столь агрессивное ограничение прав и свобод, ведь, помимо прочего, новое правительство запрещало неравные браки между чистокровными и маглорожденными волшебниками. Дети кровосмесительных браков изымались из семьи, маглорожденный родитель отправлялся под суд, а чистокровный, в назидание другим, терял множество привилегий.       Столь суровое закручивание гаек в механизме общества ожидаемо угрожало резким оттоком волшебного населения, поэтому, как Дафна уже знала, режим расширил действие антитрансгрессионного барьера, усилил приграничный контроль и ограничил доступ к порталам. К тому же Дафну до дрожи пугало, как быстро некоторые страны поддавались выработанной политике Темного Лорда, а те, кто предпочел сохранить нейтралитет, так или иначе были не самым безопасным местом для убежища.       Так как волшебники, не относящиеся к списку «Священных двадцати восьми родов», считались средним рабочим классом, имеющим право на обучение, достойную работу и здравоохранение, многие из них предпочитали покориться и принять правила тотального контроля ради возможности приличной жизни. У несогласных было два пути — сбежать или примкнуть к Сопротивлению. Дафна, как и они, ненавидела новый мир, построенный под лозунгом «Чистота крови превыше всего», но боялась что-то изменить. Она не была достаточно сильна для революции. Она была одинока.       Подчинив магический мир Англии, Темный Лорд всегда оставался в тени, планируя распространение своих идей во всех уголках земного шара наравне с тотальным порабощением других стран под своим началом. Он назначил Министром Магии Великобритании Корбана Яксли — преданного сподвижника, а прочие высокие должности занимали лояльные его режиму волшебники. Волдеморт упразднил равенство, желая подчинить маглорожденных волшебников, считая, что те — сбой магической генетики. Он жестоко расправлялся и с больными, слабыми и «дефектными» волшебниками, даже если те являлись представителями чистокровной аристократии. Маглорожденные справедливо сравнивали Волдеморта с Гитлером, на что он всегда отвечал одинаково: «Разве Гитлер давал евреям рабочие места? Разве позволял им жить и множить свою расу?». Он старался позиционировать себя как щедрого политика, который, несмотря на убеждения, заботится о низшей касте, покуда они не нацеливают на него оружие.       Лорд Волдеморт был безумцем, потерявшим не только человеческий облик, но и человеческое начало внутри себя. Он ввел обязательную специальную магическую подготовку для лиц, достигших совершеннолетия, с возможностью вступления в ряды Пожирателей Смерти после ее успешного прохождения и сделал все, чтобы обучение новых поколений проходило под эгидой превосходства чистой крови и добровольного служения целям Нового режима.       Несомненно Лорд Волдеморт был безумен, а вместе с ним медленно сходил с ума и весь магический мир.       Очередной колючий порыв ветра заставил Дафну вздрогнуть и вернуться из своих мыслей. Эван все так же красноречиво расписывал надуманные преимущества системы, толпа скандировала нечто нечленораздельное, а она застыла посреди этого хаоса великолепным олицетворением нового закона. Она не проронила ни слова, но большинство этих людей хлестали ее ненавидящими взглядами и наверняка мечтали разорвать на куски и осквернить то, что принадлежало миру, который вызывал у них отвращение.       Что случилось дальше, Дафна осознала не сразу. На короткое мгновение ветер стих, а затем, заглушая голоса зрителей, раздался оглушительный взрыв. Мир перед глазами задрожал, и сквозь пелену пыли, дыма и огня Дафна поняла, что лежит на деревянном настиле и, глупо выпучив глаза, пытается отдышаться. Она осторожно приподнялась на колени и, поморщившись, приложила руки к ушам, с трудом различая через раздражающий звон доносящиеся извне крики ужаса. Эван, все это время находившийся рядом, опомнился первым и, встряхнув головой, ловко выхватил из-за пазухи волшебную палочку.       В попытке найти опору хотя бы в нем — единственном, кто оказался поблизости, — Дафна протянула к нему руку, но пальцы сумели обхватить лишь раскаленный воздух. Вне себя от ярости Розье, напрочь позабыв про супругу, уже ринулся в бой в поисках зачинщиков столь вероломного акта неповиновения.       Липкий страх и дезориентация в пространстве сковали каждую ее мышцу. Только на одних лишь инстинктах Дафна сумела отползти в сторону и, игнорируя дрожь в коленях, подняться на ноги. Пыль от взрыва медленно оседала на влажную брусчатку, перемешиваясь с редкими желтыми листьями, и сквозь рассеянную дымку виднелись возникающие, словно ниоткуда, разноцветные лучи заклинаний.       Революция, о которой она тайно грезила, вспыхнула неожиданно, ярко и неистово. Революция, к которой Дафна оказалась совсем не готова. Терзаясь ледяным ужасом, она, пригнувшись, ринулась вниз в надежде скрыться от всего этого кошмара. Дафна знала, что, попадись она любому революционеру, на пощаду можно не рассчитывать. Оступившись на последней ступени, она чуть было не рухнула на землю, но в последний момент чья-то рука схватила ее за локоть и удержала в вертикальном положении. Обезумев от ужаса, Дафна выставила вперед дрожащую в пальцах палочку и всхлипнула от облегчения, встретившись с синими глазами Рабастана. Его красивое лицо, покрытое небрежной щетиной, ожесточилось, а во взгляде не читалось ни одной знакомой искорки задора — только пронзительный холод и пульсирующая ярость.       — Где твой благоверный? — гаркнул он и, закрыв ее собой, выставил синий щит «Протего». — Впрочем, неважно. Беги до конца проулка и трансгрессируй в безопасное место, поняла меня?       Не отдавая себе отчета, Дафна гипнотизировала взглядом его кожаный плащ, покрытый чьей-то кровью, на которой тут же налип плотный слой грязной пыли. Отчего-то бурое пятно на его рукаве так сильно приковало ее внимание, что она опомнилась, лишь когда мужчина довольно грубо встряхнул ее за плечи и, словно заметив испуг в глазах, весело произнес:       — Вали отсюда, Дафна! А я обещаю при случае не спасать твоего муженька.       Коротко кивнув, она сорвалась с места и, путаясь в полах испачканной мантии, бежала, бежала, бежала…

***

      Ее не должно быть здесь.       Стоя в толпе на площади, Перси низко натянул капюшон, чтобы спрятать свое лицо от ненужного внимания, но не мог отвести напряженный взгляд от женской фигуры в белоснежной мантии. Дафна неподвижной тенью возвышалась за спиной Эвана Розье и буравила отрешенным взглядом точку где-то позади Перси. Он видел ее впервые с того проклятого вечера, когда она растоптала все его наивные мечты и цели, и сейчас бы ему испытывать ненависть или хотя бы злость, однако вместо этого Перси тупо таращился на красивые черты ее лица, искаженные равнодушием и надменностью. Светлые локоны изящно струились по ее плечам, путаясь в белом меху и очерчивая ровную осанку. Порой ему казалось, что это вовсе и не Дафна, — лишь ее копия, искусно сотворенная изо льда. Перси ругал себя за внимание, прикованное к ее фигуре: ему бы думать о деле и грядущей битве, а не полировать измученным взглядом это некогда любимое лицо, которое сейчас причиняло лишь нестерпимую боль.       Ее не должно быть здесь.       Эван Розье никогда не брал жену на подобные мероприятия, ведь если бы было иначе, Перси бы попросту отказался от участия. А теперь он пялился на то, как ветер ласково касается ее волос, и боялся, что застанет момент, когда смерть рукой кого-то из его сторонников навсегда обесцветит зелень ее глаз.       Ее не должно быть здесь. Однако она была, а Перси не мог позволить себе облажаться снова. Только не сейчас. Только не после гибели Фреда.       Он знал, что где-то поблизости расположились Теренс, Меган, Рон, Дин, Джинни и Дилан, а Симус, рискуя быть раскрытым, готовит по-настоящему взрывное шоу. Их было восемь — на одного больше, чем мрачных псов с Розье во главе, — и на их стороне было преимущество в виде эффекта неожиданности.       Перси сжимал в кармане волшебную палочку и нервно кусал губы, уповая на милость судьбы, чтобы сегодня никто из близких ему людей не погиб. Фантазия услужливо подкидывала застывший от брошенной «Авады» взгляд Джинни или Рона, и от этой картины его кишки сворачивались в тугой узел. Перси больше не имел права на ошибку и не был готов потерять еще одного члена семьи, а для этого нужно суметь очистить свой разум от лишней шелухи и сохранить хладнокровие там, где прежде зияла слабость.       Если Дафна сегодня погибнет, это будет не его вина. Тогда, полтора года назад, отвергнув его, она сделала свой выбор. Многие ночи подряд он мучил в голове одни и те же вопросы: добровольно ли она пошла на этот шаг? Выбрала ли Розье по принципу победителя в нарастающем гнете войны? Любила ли она Перси хоть один чертов миг?       Ни на один из них он так и не сумел найти ответ и усилием воли заставил себя забыть, возвести на поток саморефлексии табу, сосредоточиться на том, что действительно важно, — на выживании. Как бы горько ни было это признавать, но Дафна Гринграсс больше не его проблема.       Перси вполуха слушал воодушевленную речь Розье об очередном убогом законе и сжимал зубы, давясь ядовитой злостью, которая грозилась прорваться сквозь плотно сомкнутые губы. Этот выродок, упиваясь своими властью и безнаказанностью, готов был едва ли не кончить от собственной значимости, и это так сильно бесило Перси, что он мечтал обхватить руками его шею и бить затылком оземь, пока чертовы убогие мозги не вытекут наружу. Иногда ему казалось, что он ненавидит Эвана Розье сильнее, чем любого другого скользкого раба системы, даже сильнее, чем воплощение вселенского зла — поганого Лорда Волдеморта. Но все же сучий диктатор заслуживал ненависти куда сильнее хотя бы за повальное угнетение маглорожденных волшебников. Именно он запретил им обучение в Хогвартсе, оставив эту прерогативу лишь, с его точки зрения, достойным. Волдеморт создал отдельное учебное заведение, где позволял обучать маглорожденных лишь азам магии, напрочь лишив их возможности получить знания о защитных и боевых ипостасях волшебства. Он запретил принимать их на престижную работу, позволил заменять ими места домовых эльфов, что привело чистокровных ублюдков в особенный восторг. И теперь едва ли не каждый из них мечтал однажды заполучить в личное услужение Гермиону Грейнджер — как последний надоедливый отголосок прошлой жизни.       Многие маглорожденные волшебники погрязли в долгах, обратились в воровство, поднимали восстания, и тогда режим Темного Лорда с чистой совестью на радость публике давил их. Была реорганизована Комиссия по учету магловских выродков; в ней собрался целый реестр по маглорожденным волшебникам, их род деятельности и местоположение. Эта комиссия следила за соблюдением правил проживания таких волшебников. Если выяснялось, что некто нанимал маглорожденного волшебника на неподходящую их классу должность или слишком много платил, или дополнительно обучал, то с работодателя взимался внушительный штраф и выдавалось распоряжение об увольнение сотрудника. Если подобное повторялось, работодатель был обязан отдать свой бизнес в пользу министерства на безвозмездной основе. Нехватка рабочих мест и, как следствие, безработица толкали волшебников на радикальные шаги, поэтому министерство также имитировало лазейки, через которые маглорожденным можно было заработать: проституция и наркоторговля. Оба направления, разумеется, курировались высшими чинами, которые взимали с этой деятельности процент в свой карман. Сумевшим выжить в бесчеловечных условиях законодательно запрещалось иметь больше одного ребенка. За второго и последующего было необходимо выплачивать энную пожизненную сумму, а незаконное рождение без регистрации в специальном реестре и вовсе каралось смертью.       Новое правительство тайно инициировало многие демонстрации и акции под ультрарадикальным лозунгом «Смерть чистокровным выродкам» для разжигания паники и ненависти между разными прослойками общества, чтобы доказать всему остальному миру, какие маглорожденные волшебники жестокие и неуправляемые животные, посягающие на жизнь и здоровье интеллигенции.       Перси не понимал, почему магическое общество в основной своей массе боялось выступить против, почему все больше и больше молодых волшебников выбирали путь смирения. В самом начале войны он был уверен, что они восстанут, выбрав сторону Ордена, но время шло, их ряды пополнялись все реже, а борьба медленно сводилась к жалкому барахтанью в болоте.       Из размышлений его вывело осторожное прикосновение к плечу. Он резко обернулся и заметил Меган. Она бросила ему ободряющий взгляд и мигом затерялась в возмущенно скандирующей толпе. Перси сделал глубокий вдох и бросил последний взгляд на безучастное лицо Дафны с плотно сомкнутыми губами.       Как было условлено, он шагнул ближе к сцене, ловко пробираясь сквозь ряды негодующих зрителей, и остановился в ожидании.       Когда раздался взрыв, Перси инстинктивно пригнулся и, не теряя времени, бросил первое режущее заклинание в стоявшего поблизости Пожирателя. Не ожидая подобной акции протеста, они, дезориентированные в пространстве, не сразу смогли дать отпор, поэтому двое, в глаза одному из которых угодило заклинание Перси, рухнули навзничь.       Обсуждая этот план, они надеялись, что люди, подогретые речью Розье, пожелают оказать режиму сопротивление, но Перси с досадой отметил, что вместо этого они, переполненные страхом, бросились врассыпную. Вступив в схватку с еще одним Пожирателем, Перси с сожалением отметил, как много невинных людей попадали под рикошеты и просто случайные удары. Даже спустя полтора года активной фазы войны он все еще не научился мириться с сопутствующим ущербом, коря себя за оборванные жизни волшебников, оказавшихся не в то время и не в том месте.       Краем глаза Перси успел заметить, как просвистевшее в дюйме от головы Джинни заклинание стащило капюшон вниз. Блик света отразился в рыжине ее волос, но она, не растерявшись, с яростным гиканьем ринулась в бой с удвоенной силой. Ей было, черт возьми, всего восемнадцать лет, но при этом в Джинни таилось куда больше силы, решимости и расторопности, чем в ее бесполезном старшем брате.       В наступившем хаосе и густой дымке Перси не мог видеть Дафну, не мог знать, жива ли она, и гнал от себя эти пустые, жалкие опасения.       «Возьми себя в руки и перестань быть бесполезным балластом», — твердил он себе, как мантру.       В двух шагах от него Эван Розье молниеносно сразил Дина Томаса. Тот, округлив глаза, пролетел добрые десять футов, сшибая с ног перепуганных волшебников. Перси не колебался ни секунды. Он покрепче сжал рукоять палочки и, дернув щекой, выставил ту перед собой. Розье, словно почувствовав его ярость, обернулся и лишь на один короткий миг в его глазах промелькнул азартный восторг. В то же мгновение ему в плечо угодил синий луч, вырвавшийся из палочки Дилана, а Теренс крепко обхватил Перси руками, прокричав на ухо:       — Отложи свою вендетту на другой раз, дружище, нам надо уходить — Лестрейндж вызвал подкрепление.       Кивнув, Перси с огорчением проследил, как Дилан увлек Розье в дуэль и увел подальше от поредевшей толпы. С точностью помня план отхода, Перси убедился, что Джинни и Рон разбежались по разным сторонам, и только потом сам бросился в сторону ближайшего проулка. Зажатый меж двух кирпичных стен, он наколдовал позади себя стену пламени, на некоторое время отрезая путь возможному преследователю, и торопливо зашагал вперед, готовясь к череде путаных трансгрессий.       Завернув за угол, Перси замер, а вместе с ним, казалось, замерло и его сердце. Неосознанно выставив палочку перед собой, он увидел насмерть перепуганную Дафну. Ярко-зеленые глаза, особенно выделяющиеся на побледневшем лице, округлились в красноречивом удивлении. На правой щеке небрежными мазками пестрели хаотичные брызги подсыхающей крови, напоминая трещины на хрупком фарфоре. Те же самые отпечатки случившегося сражения венчали некогда белую мантию: багровые пятна окропили дорогой мех, отчего пушистые волокна слиплись в колючие комки.       Они стояли на расстоянии вытянутых рук, оба нацелив друг на друга волшебные палочки. Перси держал свою твердо, целясь острием аккурат в нервно вздымавшуюся женскую грудь. Волшебная палочка в руках Дафны неистово дрожала: реши она воспользоваться магией, вероятно, промазала бы даже с такого близкого расстояния.       Перси много раз представлял себе их встречу, но никогда не мог решить, как поступить. Концовка всегда была от него скрыта завесой тумана, и он ни физически, ни морально не был готов к вынужденному визави. Дафна громко дышала, не в силах справиться с накалом эмоций, и звук ее дыхания заглушал любые другие звуки вокруг.       Мир замер вместе с ними, сузившись до узкого темного переулка. В воздухе витал удушливый запах гари, оседая в ноздрях и вызывая отчаянное желание чихнуть. Перси поджал губы, жадно отпечатывая на сетчатке образ Дафны. С каким-то отчаянным и нездоровым чувством он признал, что страх, смешанный с тихой тоской, придавал ее лицу особый шарм, доселе неизвестный ему. Там, за спиной Розье, стоял пустой сосуд — безразличный, отрешенный, обезличенный, — но сейчас нечто извне будто бы вдохнуло в нее жизнь, заставив очнуться ото сна.       Моргнув, Дафна плавно опустила палочку и с вызовом приподняла подбородок, ожидая его следующий ход. Перси напряженно сглотнул, борясь с агрессивным желанием обездвижить ее и забрать с собой. Он убеждал свой ехидно протестующий внутренний голос, что желал этого исключительно ради сведений, которые она могла преподнести Ордену. Будучи женой одного из самых ублюдочных псов режима, Дафна имела ценность — не для него, конечно! — для его товарищей. Перси мог бы прямо сейчас воспользоваться предоставленным ему карт-бланшем, и на мгновение ему показалось, будто Дафна именно этого и ждет. Он не знал, было ли это истинным желанием или отражало лишь его внутреннюю эгоистичную потребность, однако оба варианта поднимали из самых темных глубин подсознания горькую скверну отчаяния. Она поставила все на Эвана Розье и проиграла, а сейчас, очевидно, если ею все же двигала жажда уйти вместе с Перси, та была продиктована очередным порывом с его помощью заполучить другую жизнь, раз уж нынешняя не оправдала ожиданий. Чего именно Дафна хотела, он не имел понятия, зато знал наверняка простую, крайне отвратительную истину — она никогда по-настоящему не хотела его.       Позади послышались запыхавшиеся голоса Дилана и Дина. Перси бросил короткий невидящий взгляд через плечо и, опустив палочку, приглушенно выдавил:       — Уходи.       Периферическим зрением Перси заметил, что она не сдвинулась с места. С трудом найдя в себе силы вновь обратить на Дафну взгляд, он надеялся, что в его глазах было больше решимости, чем немой мольбы.       Уходиуходиуходи, пока я не передумал!       Ему показалось, будто она хотела что-то сказать, но вместо этого сжала губы в ровную линию и едва уловимо кивнула. Лишь несколько секунд Дафна бежала к повороту, но Перси они показались бесконечностью. Он позволил напряженным до рези глазам моргнуть, только когда знакомая хрупкая фигура в белом скрылась за углом и послышался хлопок трансгрессии. Порывисто выдохнув, Перси обреченно уронил подбородок на грудь и с изумлением отметил, как с кончика волшебной палочки сочатся голубоватые искры так и не прозвучавшего «Петрификуса».       — Эй, дружище, все путем? — хлопнул его по плечу Дилан, придерживая едва шагающего Дина. — Я думал, ты уже давно на пути к дому.       — Нет, я… Давайте убираться отсюда, — уклончиво ответил он и, придержав Томаса с другой стороны, двинулся вместе с друзьями к месту, где в последний раз золотом мелькнули спутанные локоны Дафны.

***

      Оказавшись в лагере, Перси мечтал рухнуть лицом в подушку и забыться крепким сном на ближайшую вечность, однако день еще только клонился к закату, а его сосед — и по совместительству старший брат — как назло торчал в комнате, слушал на проигрывателе магловскую музыку и точил нож с рукоятью из драконьего клыка. Увидев Перси, Чарли расплылся в плутовской улыбке и легким движением руки убавил громкость на несколько незначительных делений.       — Как все прошло? Скажи, что ты наконец лишил свою волшебную палочку девственности, шлепнув какого-нибудь мерзкого пса!       Перси было не до смеха. Он все еще не мог стереть из памяти две «Авады», пущенные ему в грудь глазами Дафны.       — Нормально, — сухо ответил Перси, бросив куртку на ближайший стул.       — Тогда почему ты выглядишь так, будто тебя парочку раз приложили головой о стену?       — Я просто устал, — соврал Перси и с отчаянием осмотрелся по сторонам, наспех придумывая, куда себя деть.       Чарли нахмурился и с противным скрежетом остановил иглу тонарма.       — А мне кажется, ты не в порядке, братишка.       — Знаешь, что меня всегда бесило? В этой гребаной семье все суют нос, куда не следует, — едко выпалил Перси и выскочил вон, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.       Он любил свою семью, но их всегда было слишком много. Даже Чарли, которого, казалось бы, интересовали только драконы и красивые девчонки, не сумел удержаться от навязчивого желания влезть Перси в душу, когда он просто хотел остаться в одиночестве и зализать вновь открывшуюся рану.       Перси молнией пронесся по улице и, спотыкаясь о собственные ноги, побрел вниз по склону — к тихому озеру, где его точно никто не потревожит. Под подошвами шуршали желтые листья, которыми порывы ветра все больше застилали землю пестрым ковром. Остановившись у кромки воды, Перси задрал голову вверх и, набрав в грудь побольше воздуха, хотел выдавить переполненный горечью крик, но вместо него вырвалось лишь надломленное и тихое рычание. Одолеваемый болезненной яростью, он давил в себе неистовую бурю, которая рвалась наружу: она застряла в горле и свела то болезненным спазмом.       Одна часть Перси — жалкая и крайне убогая — желала отмотать время назад и насилу забрать Дафну из того переулка, к тому же, видит Мерлин, она бы вряд ли стала сопротивляться, а если бы и стала, что с того? Он сильнее, ловчее, опытнее, тогда как Дафна просто напуганная изнеженная девочка, оказавшаяся не в то время и не в том месте.       Другая часть Перси — озлобленная и хладнокровно-рациональная — уверяла, что в его действиях не было ошибки, ведь лучше подавить внутренний мятеж один раз, чем терзаться муками еще много дней, упиваясь самобичеванием, глядя на ее лицо.       Вне зависимости от двух полярностей Перси признавал, что ему чертовски тошно.       — Привет.       Он резко обернулся, в ужасе уставившись на мнущуюся поблизости Джинни. Она выглядела смущенной, но полной решимости устроить ему заботливый допрос с пристрастием.       Перси не ответил, тупо понурив голову и уставившись на носки ботинок. Грубить Джинни в его планы не входило.       — Чарли сказал, что ты психанул.       — Я не… — Он раздраженно выдохнул и покачал головой. — Ладно, может, немного и психанул.       Джинни, довольная его ответом, ухмыльнулась.       — Это нормально.       — Что ты имеешь в виду? — Перси недоуменно вскинул брови.       — Не притворяйся дураком, тебе не идет, — фыркнула Джинни. — Я о Дафне.       Перси отвел взгляд и ссутулил плечи, принимая поражение.       — Нет ничего постыдного в том, что ты испытываешь боль, — тихо произнесла Джинни и приблизилась к нему, старательно выискивая зрительный контакт. — Ты не виноват в этой боли, Перси, но ты можешь сделать ее своей силой, а не слабостью.       — Силой? — усмехнулся он, уставившись в ее понимающие заботливые глаза. — Я бы предпочел остаться прежним — не несчастным, не разбитым, не жалким, не уничтоженным. Ты переоцениваешь силу и мнимое благо, которое она несет, скрывая при этом чудовищное уродство и моральное разложение.       Джинни прикусила губу и в безотчетном порыве сочувствия сжала его плечо. Перси этого оказалось достаточно, чтобы окончательно расклеиться и растерять всю недавнюю воинственность.       — Я столкнулся с ней лицом к лицу. Видел ее так близко, как вижу сейчас тебя, — сдавленно признался он. — Она опустила палочку первой, а я все смотрел на нее и не знал, как должен поступить, — отпустить ее или нет.       — А как ты хотел поступить, Перси? — вкрадчиво поинтересовалась Джинни.       Уголки его губ дрогнули. Перси выдавил гримасу, лишь отдаленно похожую на грустную улыбку.       — Я не знаю. Мне показалось, будто она… ну… хотела, чтобы я не дал ей возможность уйти, понимаешь? И я до сих пор не уверен, что то ощущение не было продиктовано моим внутренним желанием.       Джинни прерывисто вздохнула и положила голову ему на плечо. От ее присутствия и тепла, что исходило от тела, Перси почувствовал себя лучше. Он был уверен, что жаждет побыть один, перетерпеть свою боль в одиночестве, не ища ничьей поддержки, но сейчас эта мысль показалась ему невероятно глупой. Опустив уставшие веки, Перси прислонился щекой к ее макушке и ощутил, как едва уловимый покой змеевидным ручьем растекается по венам, стремительно подбираясь к ноющему сердцу.       — Она могла быть полезна Ордену, — сказал он и неловко отстранился от сестры. — Не говори никому, что я просрал возможность выудить полезную информацию, поддавшись самобичеванию при встрече с бывшей подружкой.       Джинни хихикнула и лукаво сузила глаза.       — Так и быть, братик, твоя тайна умрет вместе со мной.       С чувством выполненного долга она бодро отступила, напоследок окинув Перси оценивающим взглядом — в точности, как мама, — но у подножия холма замерла в нерешительности.       — Ты не смог бы ее спасти.       Сказав это, Джинни пружинящими шагами ринулась вверх. Перси на мгновение замер, осмысливая услышанное, а затем пораженно усмехнулся. Все его попытки скрыть неприглядную правду даже от самого себя провалились с жутким треском. Однако дело было вовсе не в том, что он не мог спасти Дафну Гринграсс. На самом деле Перси не знал, хотел он спасти ее или самого себя.