Над пропастью

Смерть. Кровь. Боль и отчаяние. Каждый год с приближением Жатвы Тэён может чувствовать их на языке, словно ягодный сок, который так редко удаётся попробовать, а потом подолгу не выходит забыть. Смерть приходит в их Дистрикт каждый год, забирая с собой души двух несчастных детей, которых никто не в силах спасти. Смерть поминутно дышит им в спины, намереваясь вместе с трибутами, заранее обречёнными на гибель, прихватить с собой хоть кого-нибудь ещё, будто ненасытный хищник. От этого ощущения осенний воздух противно липнет к лёгким, а руки непроизвольно прижимают ближе к себе тех, кого любишь, лишь бы смерть не могла загрести и их своими цепкими когтями (как будто это действительно может как-то помочь). Каждый год в воздухе зависают давящее ощущение беспомощности и паника, а на руках остаются чужая кровь и растоптанные судьбы. Потому что дети их Дистрикта после Игр обычно не возвращаются. Это поездка в один конец, а единственное, на что в их случае вообще можно надеяться — сгинуть быстро и безболезненно, чтобы потом твоих родных не разрывало на части от горя и боли, пока они через ящик будут наблюдать, как тебя на арене пронизывают копьём или пускают в голову стрелу. Это не честь, не подвиг и не благодетель, как их называют в Капитолии. Это наказание за чужое преступление, на которое ты идёшь, улыбаясь и маша рукой своим палачам, потому что кто-то однажды решил, что так надо. Тэён каждый год ждёт Жатву, как в последний раз. Карточек с его именем становится всё больше и больше, а шансов на выживание — меньше, чем когда-либо. И не в его это, вообще-то, компетенции — надеяться на какое-либо помилование. Особенно после пятидесяти с лишним бумажек с надписью «Ли Тэён», скинутых в стеклянный шар на помосте в наступившем году. Его родные это тоже прекрасно понимают, оттого лишь крепче сжимают его руку в день Жатвы, будто надеясь, что так его точно никто не заберёт. Тэён твёрдо запрещает двенадцатилетнему Марку вписываться в лотерею больше одного раза, но даже не ведёт бровью, когда вновь получает целую стопку именных карточек на необходимые для семьи тессеры. Отец погиб в шахте, когда Тэёну было едва десять, и ответственность за маму и братишек-малюток, как старшему сыну, неумолимо легла на его хрупкие плечи. И какая кому разница, что ему самому страшно и плохо — их семье всё равно никто не поможет. Даже дурацкая компенсация и медаль от правительства кажутся на фоне проедающего до мозга костей голода злорадной насмешкой. Потому раз за разом Тэён и хватается за тессеры, как утопающий за соломинку, отсчитывая оставшиеся года. Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Только бы пережить эту последнюю Жатву… — И имя нового трибута Дистрикта-12… Ли Тэён! Поздравляю! Слышать своё имя из уст выряженной столичной куклы — какое-то наваждение. Представительница Дистрикта улыбается ему своей самой тошнотворной улыбкой, а затем протягивает руку и просит пройти на помост к другому трибуту — девочке лет четырнадцати, у которой такой вид, будто она сейчас же свалится в обморок. Тэён её не осуждает. Быть выбранным, чтобы уехать сражаться на арену, откуда тебе никогда уже не вернуться, — это главный страх любого юнца в их Дистрикте. Тэён находит в себе силы, чтобы с высоко поднятой головой взобраться на импровизированную сцену, пожать сопернице руку, а затем, после прослушивания гимна, по традиции отправиться в здание Дома правосудия. Находит в себе силы, чтобы дать маме и братьям последние наставления и крепко-крепко их обнять, горячим шёпотом заверив каждого, что с ним всё будет хорошо, когда те приходят попрощаться. Вот только в тот момент, когда за ними наконец захлопывается дверь, весь его напускной стоизм тут же магическим образом испаряется. У Тэёна предательски подкашиваются ноги, и он валится на пол мешком, издавая протяжный вопль ужаса, отчаяния и обречённости. Потому что ни черта хорошо не будет, и он точно знает, что у него нет никаких шансов остаться в живых.