Его степенство

Томно да духотно в майорской берлоге; убогая кровать на своих деревянных ножках под весом двух здоровых туш со скрипом продавится, хлипкая дверь из своих щелей чуть свежего воздуха пропустит, на прохудившемся, обделанном деревянными досками полу покоятся гранёные сочащиеся на эти самые доски водкой бутылки, свидетельствовавшие об удавшейся на славу пьянке — волей божьей повстречавшиеся в едином на всю Лесную трущобу кабаке два майора из разных её уголков — Топтыгин 1-й и Топтыгин 2-й, — за обсуждением горя первого набрались так, что и кричать нельзя, и кое-как доползли до более близко всего распологавшейся берлоги первого майора, к счастию, без потерь, как обычно случалось с любой иной переступившей черту алкогольной меры скотиной из Лесной трущобы. И лежат они так оба на убогой кровати в томной духотной берлоге его степенства Топтыгина 1-го, валяются, брюхо на брюхе, грудь на груди, пах на паху, дышут друг-другу в пасти срамным перегаром. Второй Топтыгин кусает первого ниже щеки и тянется наверх обратно цаловаться, лазая своими лапищами где-то споднизу, расстёгивая пуговицы на немало повидавшем на своём веку тёмном мундире, начиная там, где подгорлышник, алча пробраться под одежды и обнажить широкую мощную грудь его степенства. Первый Топтыгин охотно растворяет своё хайло навстречу, позволяет чужому языку свой влагать, французскими блядскими ласками себя утешать. А у самого уже натягивает — пьян-то пьян, а всё равно чует, — и майор принимается внизу мелко покачивать бёдрами, тереться своей срамной жилой через панталоны о чужую, чувствуя, как его распаляет от самого паха, выбивая из раздевающего его второго Топтыгина стон. Тот разрывает похотный поцелуй и принимается грызть поедом обнажившуюся от мундирского подгорлышника дебелу мощну шею, спускаясь к здоровому плечу, оставляя красные дерябины от зубов на светлой шкуре под вздохи первого Топтыгина, точно шавкины, пока не переходит на размеренно вздымающуюся под ним грудь того, вцепляется в левую, и давай обсасывать да нализывать своим блядским вёртким языком, точно бабью сиську, грубо массируя лапой правую, засим переходя уже и на неё, пока его поганый язык в конечном счёте не обработал их всех. И всё ему, сукиному сыну, мало — он слезает с майорской туши и расстёгивает ему мундир вконец до самого низа, распихивая его в стороны и обнажая тяжёлое мощное брюхо. С глухим стуком и стальным бряцанием шпор попадали на пол снятые кожаные жёсткие майорские сапоги, за ненадобностию отлетели и потемневшие в области паха белоснежные панталоны. И уже он сам, Топтыгин 2-й, падает на колени перед его степенством, растолкав его мощны крепки ноги в стороны, с удовлетворённым мычанием потёршись щекою о колом стоящую срамную жилу того — а жила длинная, тёмная от крови, вена её от основания к самому верху тянется, оплетая ствол, ах! — и без всякого срама цалует, цалует у основания, лезет языком под кожу, что собака, вдыхает пот, тычется своим рылом во взмокшую пропотевшую мошну, трётся головой о зажимающие его ляжки, как кот елейный, перенимая запах его степенства, поднимается к лохматому светлому лобку и полюбовно кусает по очереди мокрые пульсирующие чресла, не жалеючи ни о чём. — Любо мне, ваше степенство, — выдыхает через отуманившую его разум негу Топтыгин 2-й, мельком поцеловав этот же лобок да так и ложится на него подбородком, не прекращая лапать левую ляжку, — Любо мне стоять вот так, на коленях, лобзаться с вами, дрочить вам да блядскими ласками вас утешать. — Словьям-то срамным где только выучился, глянь-ка! — со лживым удивленьем басит в ответ умиляющийся сим зрелищем первый Топтыгин, устраиваясь поудобнее на заложенных за голову лапах, — Блядовство какое. — Так ты ж сам сын бляди, пошто тебе на других гнать? — окончательно распустил свой язык (а вместе с ним и надлежащую всякому воеводе дисциплину) второй Топтыгин, на что первый в мгновение ока взбеленился и вознаградил его мощной отрезвляющей затрещиной, добавив к старым боевым дерябинам на морде майора ещё одну. Хватает его, оглушённо трясущего головой, ниже подгорлышника и подтягивает к себе, вынуждая приподняться, хайло к хайлу, глаза в глаза. — А не донести мне на тебя его высокостепенству господину Льву за то, что поносишь степенство майора и мать его? — зло рычит Михайло Иваныч в морду темношёрстному медведю, и под насупившимися его к переносице бровями в глазах виден слабый проблеск пассивной пьяной ярости, — Ай на рогатину захотел за изречения свои? — Неужто на рогатину? — только и метает стрелу Топтыгин 2-й, словно непонимаючи, чуть морща нос от идущего к нему хмельного угара из хайла первого, — Кто ж тогда тебе твои майорские муде лизать буде? — Муде лизать — дело нехитрое, — бормочет уже не так сердито, вроде даже с насмешкою Топтыгин 1-й; хмель не даёт долго злиться, — Впрочем, ты всё ещё можешь поправить свою оплошность; кончай свои бабьи игры и уважь меня так, как того требует твой майорский чин! — треплет для порядку и на этом отпускает отстранившегося от него Топтыгина. Снова майор стаёт на колени и шире раздвигает ему ноги, а жаждущую обслуживания срамную жилу и смазать-то нечем, как назло — слюны в хайле совершенно нет, одна дерущая глотку сухость, но Топтыгина 2-го так просто не унять; он загребает ствол в потную лапу, приоткрывает пасть и приставляет срамной заострённый конец к коротко обласкавшему его языку своему, наминая когтистыми перстами плоть с проступающей веной и мало-помалу принимаясь дрочить его степенству Михайло Иванычу себе в пасть, покамест не проступили на горячий язык срамные вязкие капли и он сам своим хайлом до основания целиком не насадился. Ой, сладко Топтыгину 1-му, покуда его тезка так умело дрочит, облизывает да цалует его майорский уд, а там этим же языком али кожу у основания подденет, али по его тяжело лежащим муде пройдёт, и чует Михайло Иваныч; ещё и ещё хочется второму Топтыгину дрочиться и лобзаться, и приподнимается со скрипом он на локте, тянется правой лапой к голове усердно ублажающего его майора, зарывается когтями ему в сальный тёмный мех, чешет поощряющи, что псарь ласкает за ухом свою любимую шавку. — Умеешь доставить старому служаке удовольствие, воевода, — с пьяной отцовской нежностию в голосе воркует первый Топтыгин и охает, когда второй принимается массировать перстами его муде, — От ласок твоих жаром всё внутри распаляется и жила срамная встаёт враз, — обхватывает лапой его затылок и принимается с ленивой неспешкою поднимать и опускать голову его по всей длине своего уда, — Да уж больно яростно ты ласкаешься, не по-нашенски, грызёшь меня и шкуру мою дебелую поедом, что внутренний супостат, — и действительно, приходит ему на захмелевший ум думка шальная, аль взаправду ли какой-нибудь супостат настоящего майора зарезал и в хомуты его с погонами облачился, воеводой пред лесной сволочью представившись? — Уж полно лобзал твою срамную жилу, — наконец отстраняясь от уда его степенства и утирая рукавом мундира с пасти смешавшуюся с предсеменем слюну ворчит второй Топтыгин, — Поворотись ко мне спиной, мочи нет, уважить сзаду тебя хочу. — Поуже бесчестим друг-друга, майор, чему теперь пропадать, — только и гогочет мразотно совсем осмелевший Михайло Иваныч и окончательно поднимается на потрёпанном ложе, — Скидай с себя портки для начала, а там поебёмся сколь-нибудь как-нибудь. Второй Топтыгин вскакивает, принимаясь за пуговицы своего мундира, покуда его жаждущий внутреннего мужского тепла уд натягивает взмокшие от предсемени панталоны, а завидевший этот нюанс первый Топтыгин напоследок сучьи зубоскалит да изловчается переворотиться. Встаёт он, сын бляди, по-скотски, полностью обнажённый, а у едва расправившегося с мундиром второго Топтыгина при виде предоставленных ему майорских богатств жарынь похотная по телу расходится; предстали взору его спина широкая точёная, выставленный похотно зад толстый мощный, что ядрёный орех, изнутри волосьями поросший, мошна мохнатая здоровая под ним свисает, а из под неё тёмная длинная срамная жила торчит, предсеменем и слюной его, Топтыгина 2-го, обтекаемая — ах! так все уважить их хозяина и пособляют. Медведь голодно облизывается, что пришедший на забой волк, но самообладания не растерял; спускает панталоны до колен, пристраивается сзаду его степенства, обхватывает его ягодцы, на лапания много времени не тратя, но приставляя нетерпливо сочащийся конец его срамного уда ко входу и протискивается сквозь сжатое срамное кольцо медленно, до боли своей и его, Михайло Иваныча. — Никак пёсьим ладом хотите, ваше степенство? — блаженно запрокинув голову от разгорячающего его жилу снутри майорского узкого тепла с предыханьем спрашивает Топтыгин 2-й. — Лад, лад... Хуя твоего отведать хочу, вот тебе и весь лад, — с какой-то вроде наигранной обиженностию бубнит первый Топтыгин и всё больше прогибается в пояснице, всё больше отставляя зад, как бы заявляя, мол; "Вот тебе, воевода, ты полностью овладел мной, так делай же теперь со мной всё, что хочешь!" И снова охает, и хрипло бранится себе под нос, когда майор засаживает ему до основания одним коротким рвущим толчком. И застонала жалобно кровать под их тушами, и участились срамные шлепки тела о тело; сношает майор Топтыгин 2-й Топтыгина 1-го, уваживает его с потного узкого снутри заду пёсьим ладом, а тот и не против, скотина, только извивается да подмахивает ёбко, ещё и сам поддаётся навстречу вбивающемуся в него майору, на локтях привставши. И разъебается помалу, покуда второй Топтыгин почасту размашисто качает бёдрами, ездя взад-вперёд своей срамной жилой внутри его степенства, и делается ему с каждым движеньем жарко и хорошо, бесконечно хорошо, ибо Михайло Иваныч снутри всё меньше зажимается, позволяя его снова ставшему мокрому уду влагать да раздрачивать его майорский зад, никем прежде не ёбанный. Между тем второй Топтыгин перебирается своими лапами с толстых широких бедёр на точёные лопатки закусившего до боли свою лапу майора под ним, отделывая его снутри своей жилой всё быстрей. Хочет спросить было, сладко ли нынче его степенству, да только ревёт в сладких предоргазменных муках, к сырому тёмному потолку берлоги голову задравши, не в силах больше сдерживать себя. Дрожит дрожмя и с финальным смачным шлепком своими муде об чужую мошну спускает семя в тёплый растраханный снутри зад Топтыгина 1-го, вытаскивая свою обтекаемую срамную жилу и унимается зараз. Но не усёк Топтыгин 2-й, что настал его черёд переворотиться; первый Топтыгин со скрипом встаёт с кровати во все свои шесть футов роста и толкает его на ложе, наваливаясь на широко раздвинувшего ноги (и с треском разорвавшего вконец свои панталоны по швам) под его весом майора сверху и вгоняет свой уд внутрь сразу же, до его вскрику, принимаясь скользить взад-вперёд в жарком узком заду, покуда второй Топтыгин скрещивает свои ноги у него на пояснице да в затылок перстами вцепляется и к плечу его голову своему склоняет, мол, вот, зубьям твоим забава. А тот и рад; грызёт поедом, зубами всё глубже зарываясь под тёмную шкуру и жарынь злая от укуса по телу расходится, ползёт лапой выше по груди и шею когтями до хриплого вздоха и поплывших звёзд перед глазами пережимает, пыхтит в самое ухо, двигаясь грубыми рывками. Лишь в далёкой молодости доводилось ему похожее желание испытать — жёнушку свою ненаглядную, что прекрасных сыновей ему вы́носила, он также нагнул, вставил и также ёбко в ней двигался, пока не задрожал в оргазменных судорогах и не кончил в неё, да так и лёг рядом с ней, до самого рассвета не вынимая. Также и здесь, только вместо бабьей манды мокрой — сладкое, тёплое, мужское, зажимающее срамную жилу нутро меж ягодцами, и конец этой жилы не в склизкое лоно упирается, а в горячую стенку прямой кишки, а там али её, али простату ударит. И дерёт Михайло Иваныч свою тезку, как сношается с бабою, ездит своим оплетённым веной удом внутри всё меньше зажимающегося Топтыгина 2-го, до частых смачных шлепков своих здоровых муде об его ягодцы, покуда срамная жила того трётся да размазывает срамное семя об его тяжёлое брюхо. — Mon dieu!..¹ — только и успевает что простонать Топтыгин 2-й, когда первый с рыком до выступившей из под въевшихся в плечо майора зубов крови спускает в него семя, впрочем, не сразу вынимая, но долбясь ещё немного, покуда не выстрелила в обесчестенный майорский зад более густая порция срамной жидкости, и только на том вынимает свой ещё подтекающий на пол уд, отстраняется от истерзанного плеча второго Топтыгина, нить смешавшейся с кровью слюны потянув — и заваливается рядом на заскрипевшее под ним в который раз ложе, зараз унявшись. Между тем приходивший в чувства какое-то время Топтыгин 2-й наконец неохотно поднимается, бросает пустой взгляд себе между ног на свои разорванные панталоны, затем на Топтыгина 1-го рядом — тот и не глядит на него, лапы за голову заложивши, нога на ногу закинувши, лениво жмурится своим мыслям да слизывает кровь с губ, что нажравшийся в рыбьей лавке кот, уд его обмякший наискось бедра лежит, с заду на одеяло семя подтекает, — на глубокий его же красный укус на своём плече, на сброшенный свой ранее на пол мундир; встаёт и пошатываясь бредёт по берлоге, загребая в лапу и мундир, и подвернувшуюся первую, ещё не опустошённую вконец бутылку водки, без какого-либо срама подтирает свою срамную жилу сползшим на пол одеялом — и садится обратно, в хомуты свои майорские наскоро заправившись да водки наспех глотнувши, смачивая пересохшую глотку. — Дерёшь ты, майор, не хуже всякого супостата, — кряхтит, подмяв одну ногу под себя и свешивая с кровати на пол другую, — Ещё месяц на лошадь после тебя не сяду. — Поуже кто кого дерёт, воевода, — с приязненной флегматичной пьяной ленцой зевает первый Топтыгин, почёсывая лапой брюхо, — Главное, чтоб не видал и не слыхал этого никто, дабы Историю сим срамным злодейством не изгадить... А впрочем, наплевать бы тогда.. — бубнит всё более бессвязно и на этом скоро проваливается в сон. А вот едва не подавившемуся водкой второму Топтыгину от намеленных пьяным вялым языком речей Михайло Иваныча не до сна; весь пьяный утомляющий морок как рукой сняло, взбеленившийся майор испуганно глядит в закрытые спящие очи первого Топтыгина, да не уведает тот его полных сокрушения мыслей — аль взаправду их срамную ёбку кто видал и слыхал? берлога Михайло Иваныча ведь находится в самом сердце трущобы.. Аль подымут его, честного майора, на смех? А что он? А что История?.. История ценит только крупные и серьёзные злодейства, ведь недаром сам Лев её боится... Впрочем, что там Лев, сам второй Топтыгин понимал, насколько фатальными могут быть последствия срамных и мелочных злодейств; отправился он с этим знанием кровопролитие учинить, а заместо этого со старым бывшим служакой в кабаке напился, да и в его же берлоге с ним сношался! Причём, ладно бы, если б то был уже устоявшийся полковник или генерал, того, стало быть, и обесчестить было бы самым настоящим злодейством, а тут — майор-попуск! Мелкую птицу сожрал и этим себя воспрославил! И теперь он, майор Топтыгин 2-й, за ним же по его стопам направился.. И ведь сам не противился, срамную жилу его лобзал и отдался в крепко державшие его когти и зубы с большой охотою! Ой, проклято, бесконечно проклято то время, когда честь и достоинство ценятся выше самой жизни и чина, и когда никакие оплошности вышестоящего лица не укроются от чуждого взгляда и слуха; Лесная трущоба видит и слышит глазёнками и ушами лесной сволочи, следит за каждым твоим шагом и вздохом, звучит агоническими воплями и победными криками, один увидит и начирикает другому, другой — наквакает третьему, третий — десятому, и так покуда до самого его высокостепенства господина Льва не дойдёт, а там, если повезёт и кору не растащат по кусочкам воры-муравьи, и дятлы выдолбят на деревьях новую весть Лесной трущобы — и не скроешься, не утечёшь ты никуда, вся округа будет знать и в один голос верещать; "Майор Топтыгин 2-й отправился кровопролитие учинить, а заместо этого с сожравшим на днях Чижика Топтыгиным 1-ым переспал!" — ах!.. Хочет второй Топтыгин из берлоги первого уйти, а не в чем — не скроют его позора порвавшиеся и висящие лоскутами на его ногах панталоны, не утаит его оплошности и глубокая ноющая дерябина майора-попуска на плече, струйкой крови подтекающая, увы, ещё не скоро сойдящая, но до конца времён будучая напоминать, под кем майор Топтыгин жаждущей похотных лобзаний сукой прогнулся. И никак этого глупого дела уже не поправить, и подымется против него лесная тварь, как одна; "Педераст! С мужиком переспал!", а ему и предъявить нечего — он сам с майором лобзался, сам же его сношал, сам же ему свой зад подставлял!.. — Ах, как же я свою проказу его высокостепенству и честному люду объясню?!.. — обречённо взвывает тот, уронив в лапы морду свою. И заваливается со скрипом рядом с храпящим первым Топтыгиным, задрав глаза к потолку, да так лёжа водку и попивая. Потому что ежели ты своё степенство растлел и от тебя не только народ и царь, но и ты от себя отвернёшься, то натурально о скрижалях Истории и думать нечего. И нечего терять. А пока... а пока что томно и духотно в майорской берлоге Топтыгина 1-го. И глушит Топтыгин 2-й тоскливую горечь в своей душе бутылкой водки — единственным утешеньем своим.