Психопатия

В понедельник ему опять снится тот сон. Он бежит по бесконечным коридорам и переходам, где катакомбы сменяют роскошные залы богатых дворцов, кубарем катится по лестнице и падает в перегнившее болото на дне заросшего оврага, поднимает лицо к ледяному ночному небу и слепнет от обжигающего сетчатку взрыва. – Ксавье, Ксавье, Ксавье! – стучит в мозгу, и он, глядя на свои окровавленные руки, смутно узнаёт этот голос. Он не слышал его много лет. Он открывает рот, чтобы закричать в ответ, позвать — не то на помощь, не то в предупреждении — но кислород раскалённым песком засыпается в лёгкие, и он начинает задыхаться, а вместо крика изо рта вырывается приглушенное шипение. Он вгрызается в ледяной воздух, чувствуя, как крошатся зубы, и пытается сделать вдох, но не может, и бьётся в агонии, до крови расцарапывая пальцы об одеяло… …и резко садится в своей кровати, делая лихорадочный вдох. Давится воздухом и закашливается, и только потом может позволить себе вновь учиться дышать. В комнате темно, хотя прямоугольник окна на половине Роуэна отливает серыми предрассветными сумерками: скоро начнёт светать. Тихо настолько, что даже за своим хриплым дыханием он слышит в ушах, как перегоняет кровь собственное сердце. Ксавье по привычке бросает взгляд на соседнюю кровать и обессиленно прикрывает глаза, принимая поражение: комната пуста, кроме него в ней никого нет, надо привыкнуть, надо смириться… Он падает на мокрую от пота подушку, нащупывает на тумбочке телефон и проверяет время. Пятнадцать минут шестого. Если отец в Вашингтоне, то наверняка уже проснулся. В Чикаго на час меньше, но что такое час разницы для Винсента Торпа? Ксавье практически ждёт, что проклятый чёрный глянцевый прямоугольник зазвонит, или хотя бы тренькнет сигналом входящего сообщения — но аппарат не подаёт признаков жизни, и Ксавье проваливается в усталую дрёму, так и не дождавшись послания от отца. Когда будильник звонит почти через полтора часа, от ночного кошмара остаётся только неприятное воспоминание. Ксавье с удивлением прислушивается к собственным ощущениям, отмечая отсутствие характерной после пророческих кошмаров головной боли; только шея затекла от неудобного положения. Он приводит себя в порядок, натягивает опостылевшую за столько лет школьную форму и, побросав в рюкзак тетради, выходит в шумный поутру коридор. Откуда-то возникает неприятное покалывание в затылке, будто за ним следят. Он уже практически ожидает, что наткнётся на чёрный взгляд вездесущей Аддамс, но, когда оборачивается, не видит никого, кроме обычной толпы учеников «Невермора», спешащих по своим делам. На него почти никто не обращает внимания, разве что некоторые знакомые равнодушно кивают в дежурном приветствии. Ксавье запирает комнату, прячет ключ в карман и направляется в столовую, предвкушая омлет с панкейками и морщась при мысли о школьном кофе. Жаль, времени на то, чтобы сходить до мастерской, уже не остаётся. Пожалуй, мысль поговорить с психотерапевтом, высказанная вчера Максин, не такая уж и плохая. Может, стоит позвонить доктору Пиндершлосс, которая вела его в Чикаго, попросить провести хотя бы несколько удалённых сеансов… но быстро отмахивается от этой абсурдной идеи. Пиндершлосс точно доложит отцу, а привлекать к своим кошмарам ещё больше родительского внимания не хочется. Если Винсент решит, что у него опять едет крыша, то из «Невермора», может быть, и не заберёт, но точно усилит контроль и не поскупится на то, чтобы перевести в Джерико одного из лучших мозгоправов Иллинойса. В конце концов, забот и так хватает: учёба, грядущий матч со школой Берлингтона, вечером они с Макс хотели выбраться в кино, ещё и за завтраком пришла отбивка, что его давнишний интернет-заказ доставлен на почту — пожалуй, стоит смотаться сразу после уроков, до кино, чтобы не таскаться потом с огромными пакетами… Да. Именно так. Стоит сосредоточиться на текущих делах, тогда на кошмары просто не останется ни сил, ни времени. ~~~~ Уэнсдей не спит до глубокой ночи, слушая тихий размеренный храп соседки и водя пальцем по экрану телефона, собирая всю необходимую ей информацию о Джерико. Население около полутора тысяч, крупных предприятий нет, основу экономики составляют окружающие фермы и охотничьи угодья, да «Невермор», обеспечивающий рабочими местами добрую треть трудоспособного населения. Городок сам из себя — вытянутая гусеница вдоль шоссе, да несколько хаотичных улочек, нарисованных и отстроенных безо всякого плана, с ратушей, церковью и кофейней «Флюгер» в качестве обрамления центральной площади. Уэнсдей до рези в глазах изучает карту и, когда она уверена, что ни за что теперь здесь не заблудится, переключается на новостные сайты, с маниакальным упрямством выискивая информацию про смерть Роуэна Ласлоу. Но статей практически нет, только в местной газетёнке упоминается о трагической гибели школьника, ни словом не обмолвившись ни о причинах его гибели, ни о свидетелях. Что ж, видимо, влияние Лариссы Уимс в этой дыре достаточно велико, чтобы заткнуть рты вечно голодным до кричащих заголовков писакам. Правда, в конце заметки автор упоминает, что это уже вторая смерть, приключившаяся в вермонтских лесах за последний месяц, и задаётся резонным вопросом, не связаны ли они между собой, но Уэнсдей не обращает на это внимание. Что тут происходило до её появления, её не трогает, а вот жестокое убийство парня неизведанным монстром прямо на её глазах — это, пожалуй, достаточный повод, чтобы пойти на мелкое правонарушение и попытаться узнать то, о чём не напишут в провинциальной прессе. Если Ксавье Торп к этому как-то и причастен, влияния его семьи точно хватит, чтобы местная полиция старательно отворачивалась в другую сторону, даже несмотря на явную неприязнь Галпинов к иллинойскому снобу. А значит, миссия вывести Ксавье Торпа на чистую воду ложится именно на её, Уэнсдей, плечи! И она приступит к этому сегодня же! Точнее, уже приступила, послав Вещь следить за художником. Но когда она ловит своего родственника после окончания занятий, обрубок вынужден её разочаровать. Ксавье Торп провёл вопиюще заурядный день: сидел на уроках, что-то рисовал в объёмном альбоме, болтал с однокурсниками в перерывах, на обеде обсуждал с подружкой планы поехать в кино вечером, на лекции по истории вместе с приятелем-горгоной переписывался на тему волейбола, а сейчас и вовсе собирался по-быстрому смотаться в Джерико, чтобы что-то забрать. – В Джерико, говоришь? – хмурится Уэнсдей, прячась в гардеробной. Носить чёрно-синюю форму всё ещё омерзительно до боли, поэтому она при первой же возможности старается переодеться в более привычный монохромный гардероб, который привезла с собой и который Энид Синклер обозвала «нафталиновым». Из уст соседки, отличавшейся полным отсутствием вкуса, это даже звучало как комплимент. Зачем Торпу понадобилось ехать в Джерико, если сегодня вечером они с Доран всё-равно едут в Берлингтон? Что он хотел забрать? Что за странная привычка ездить в город, где тебя откровенно терпеть не могут? – Собирайся, – командует Уэнсдей, и вместо огромного удобного худи натягивает тонкий тёплый свитер, а потом снимает вешалки куртку. – Проедемся до Джерико. Дождавшись, когда Вещь спрячется в портфель, Уэсндей бегом спускается на парковку, надеясь, что не опоздала. Но огромный чёрный автомобиль так и стоит среди других машин, и Аддамс отходит в сторону, занимая стратегически удобное место на балюстраде за углом, где она не бросается в глаза, но откуда ей видна вся площадка. В принципе, она и так собиралась в Джерико, так что почему бы не совместить полезное с полезным и не только осуществить задуманное, но и заодно забросить Торпу провокацию, устроив очередной допрос в процессе? А то слишком уж самоуверенно вёл себя парень вчера. Невиновные люди так не наглеют. Торп появляется минут через пятнадцать, быстро спускаясь по крыльцу к парковке. Аддамс окидывает взглядом его долговязую фигуру в чёрных джинсах и тёмно-сером пальто и припускает следом, с неудовлетворением отмечая лёгкость и плавность, с которой движется парень. В случае прямого столкновения справиться с ним будет непросто, – мелькает в голове непрошеная мысль. Торп мало того, что выше и очевидно сильнее её, так ещё и отличается прекрасной координацией и отличной реакцией, судя по капитанству в волейбольной команде. – Ксавье! – зовёт она, закидывая портфель на плечо. – Ксавье, подожди! Тот дёргается и оборачивается, но расслабляется, увидев её. Уэнсдей плохо считывает человеческие эмоции, поэтому не может понять, что же её смутило в быстро промелькнувшем на его лице выражении, но если бы её попросили описать это для, допустим, полицейского фоторобота, она бы назвала это… воодушевлением? – Аддамс, – тянет он, засовывая руки в карманы пальто. – А я уж начал переживать, куда ты пропала… – Ты в Джерико? – она разыгрывает спектакль, будто случайно увидела его на парковке. – Подбросишь меня до города? Брови парня взлетают вверх. – Подбросить тебя? Чтобы в очередной раз выслушивать по дороге твои бредни? – усмехается он. – Тут идти всего полчаса. Двадцать минут, если быстрым шагом. Полчаса с твоими ногами, – едва не роняет она, но вовремя кусает собственный язык. Торп уже не раз продемонстрировал ей, что может ухватиться за любую случайно брошенную фразу и свернуть разговор на тему, Уэнсдей совершенно не понятную и не интересную. Тем более, сначала необходимо усыпить внимательность жертвы, а она точно этого не добьётся, если опять начнёт допрос с колкостей. – Обещаю, я буду молчать, – говорит она, по давней детской привычке скрещивая пальцы за спиной. – Аддамс, я скорее поверю предвыборным обещаниям демократов, чем тебе, - усмехается Торп, и снисходительная усмешка возвращается на его лицо. – Зачем тебе в Джерико? – Расскажу, если ты мне поможешь. Проклятие! Не сдержалась! Почему даже абсурдная возможность того, что он ей откажет, вселяет в неё чувство, похожее на испуг? Глупость, конечно. Страх — самое иррациональное рефлекторное чувство, она подчинила его своему разуму ещё в глубоком детстве, и теперь с гордостью может сказать, что единственный её страх — стать похожей на родителей. Но что-то во взгляде этого долговязого старшекурсника, в его снисходительном наклоне головы и мягкой кривоватой усмешке заставляет внутренности в волнении сжаться, как дрессированного хищника под щелчком хлыста. И это противное чувство заставляет совершать совершенно нелогичные поступки — такие, как, например, попросить помощи, а потом трусливо прикусить язык, переживая за ответ. – Серьезно? – вскидывает брови Торп, засовывая руки в карманы и прислонившись к дверце машины. – Помочь, я тебе? И что мне за это будет? Он откровенно издевается. И не сказать ведь, что он так уж ей прям нужен, но поездка на машине до города займёт не больше десяти минут, тогда как пешком с её ростом точно придётся потратить не меньше получаса. Не говоря уж о том, что ей очень надо в очередной раз с ним поговорить в безнадёжной попытке вывести его на откровенность. На секунду охватывает ярость — да как он смеет ещё и спрашивать о собственной выгоде… Но потом здравая часть рассудка — те крупицы, что не тушуются под его взглядом — даже восхищается его циничной расчётливостью. И правда, она сама никогда ничего не делает без собственной выгоды, так неужели Торп должен быть ещё хуже неё? Уэнсдей окидывает взглядом его с ног до головы, прикидывая, чем может торговаться. Судя по запредельно дорогим часам, пошитой и перешитой на заказ одежде и автомобилю стоимостью в полбюджета этого городишки, в деньгах Торп не нуждается. А вот в эмоциях… – Любопытство, – отчётливо произносит она, выдерживая его насмешливый взгляд с уверенностью, которой на самом деле не испытывает. И радуется про себя, когда именно этой эмоцией и вспыхивают зелёные глаза напротив. – Любопытство? – переспрашивает Ксавье. – Тебе любопытно, зачем я еду в Джерико, – развивает свою мысль она. – И именно поэтому ты мне не откажешь. – Ты слишком высокого о себе мнения, – фыркает Торп, но отталкивается от машины и открывает пассажирскую дверцу. – Ладно, садись. Но, предупреждаю, у меня очень мало времени. Внутренне радуясь своей незначительной победе, Уэнсдей забирается в просторный салон и пристраивает портфель на своих коленях. Ксавье Торп заглотил наживку сразу с крючком и леской, теперь развести его на разговор — задача для бестолкового малолетки вроде Пагсли, она справится с этим за две минуты из десяти, что они будут ехать. Старшекурсник обходит «Кадиллак» спереди, залезает за руль и бросает на неё взгляд. – Ремень, – напоминает он, пристёгиваясь сам. Уэнсдей послушно вставляет язычок в защёлку замка и ёрзает на сидении, наблюдая, как парень ленивым движением длинных пальцев заводит двигатель, а потом принимается возиться с монитором управления системами автомобиля. Спустя мгновения салон наполняют звуки итальянской оперы, и Уэнсдей несколько раз удивлённо моргает, не веря своим ушам. – «Турандот»? – совершенно по-идиотски спрашивает она, узнав начало второго акта оперы Пуччини. От шока все тщательно выстроенные планы на разговор вылетают из головы напрочь. – Серьёзно? – Ты обещала молчать, – напоминает Торп, мягко нажимая на газ. Автомобиль плавно выезжает с парковки и направляется к воротам, пока Уэнсдей по инерции вслушивается в Трио Министров. – Да, извини, – ошеломлённо произносит она, даже не понимая, что говорит. – Просто… очень неожиданно слышать у тебя в машине сначала Рахманинова, потом Пуччини. Торп притормаживает перед воротами, ожидая, пока они распахнутся достаточно, чтобы пропустить габаритный «Эскалейд», но на Аддамс не смотрит. – Неожиданно? – спрашивает он, кривя уголок губ. – Что в этом такого неожиданного? – Ну… Уэнсдей нехарактерно для самой себя смущается. Ведь она много раз за эти пятнадцать минут репетировала тактику очередного допроса, и вот пожалуйста: заносчивый сноб одним своим действием сметает её планы в тартар. – Мне кажется, тебе больше пойдёт другая музыка, – признаётся она. – Что-то современное… – Она окончательно путается, потому что разговоров о музыке не ожидала ну вот вообще никак. Тем более о современной. Она даже и не знает, что там сейчас популярно среди её сверстников. Нет, соседка, конечно, сыпала какими-то именами и, кажется, названиями корейских мальчуковых групп, но Уэнсдей сильно сомневалась, что выросший в высшем свете Чикаго Торп слушает бестолковый азиатский поп, предназначенный для пустоголовых девиц из Калифорнии. – Так какую музыку я должен слушать, Уэнсдей? – бросает на неё насмешливый взгляд Ксавье. Она совсем тушуется. Что там слушали мальчишки в её предыдущей школе? – Не знаю, – признаётся она. – Какой-нибудь… рок? Или что там сейчас популярно? Бейонсе! – вспоминает она любимую исполнительницу бесящей её раньше одноклассницы в школе Нэнси Рейган,которая была самой популярной и модной девчонкой на потоке. – Что-то… вроде такого, – совсем уж неловко заканчивает она. На правой щеке Торпа проступает ямочка, и Уэнсдей понимает, что он прикусил щеку, чтобы сдержать смех. Хочется его ударить, и Уэнсдей останавливает только то, что он всё-таки нужен ей, если не в качестве подозреваемого, то хотя бы как водитель, а бить водителя идея заведомо плохая, так что она набирает в лёгкие побольше воздуха, готовясь спорить. И к чёрту все её планы по допросу! – Не скрою, я, конечно, люблю «Металлику», – опережает её Ксавье, внимательно следя за дорогой. Девочка понимает, что эту дорогу он и так знает наизусть, проедет здесь с закрытыми глазами, и сейчас так сосредоточен, только чтобы не смотреть на неё. – Но ты слишком узко мыслишь, – продолжает Ксавье. – Человеку не должен нравиться какой-то один стиль музыки, какой-то один художник или какой-то один жанр кино. Вот ты, – он бросает в её сторону быстрый взгляд. – Тебе же нравятся итальянские оперы? – Откуда ты знаешь? – начинает закипать Уэнсдей. Неужели Энид растрепала?! – Догадался, – пожимает плечами Ксавье. – Ты по двум строчкам не самой известной арии узнала Пуччини. А ещё что ты слушаешь? – Немецкие оперы, – признаётся она. – Французский шансон. Классический блюз. Композиторов эпохи… – Это всё примерно общее, – качает головой Торп и, кажется, ему действительно интересен их разговор. – Но нельзя же ограничивать себя только в одном стиле? Допустим, можно любить классические оперы, современный тяжёлый рок, музыку южан и скандинавский фолк. – Что за скандинавский фолк? – против своего желания интересуется она. И, что самое стыдное, ей действительно любопытно! Она может сколь угодно оправдываться, что из таких разговоров и создаётся профайл подозреваемого, но противный внутренний голос, подозрительно похожий на голос матери, настойчиво шепчет, что это всё глупости. Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет! Почему рядом с ним она напрочь забывает всё, о чём хотела поговорить? – Как-нибудь дам тебе послушать, – усмехается Ксавье. – Думаю, тебе понравится. Очень… самобытная музыка. – Он замолкает и опять сосредотачивается на дороге, постукивая пальцами по рулю в такт звучащей из колонок опере. – Так зачем тебе в Джерико? Уэнсдей не верит своей удаче. – Хочу пробраться в морг. К его чести, Торп реагирует только тем, что перестаёт барабанить пальцами. – Куда, прости? – переспрашивает он. – В морг, – повторяет Уэнсдей, внимательно следя за его реакцией. – Я изучила график его работы и… – И ты хочешь просто так прийти в морг и напасть на коронера со своими идиотскими вопросами? – прерывает её Ксавье. – Коронер сегодня не работает, – говорит Уэнсдей, пересиливая волну гнева, которая поднимается в ней в ответ на его пренебрежение. – Воскресенье и понедельник — выходные дни, если не происходит ничего сверхординарного. Я просто хочу влезть в морг и провести экспертизу трупа. Торп вздрагивает, как будто она и в самом деле собирается вскрывать тело Роуэна, и отвечает не сразу. Молча ведёт автомобиль по пустынной дороге, старательно соблюдая скоростной режим, хотя здесь можно было бы гнать и быстрее. – Ты в курсе, что это уголовно наказуемо? – только и спрашивает он. – Нет, если меня не поймают, – парирует Аддамс, стараясь скрыть улыбку, рискующую проявиться на её лице в ответ на его очевидно риторически-глупое замечание. Неужели он и правда думает, что она настолько наивная, что не знает, чем грозит несанкционированное проникновение в государственное учреждение? Да она развлекалась игрой «проникновение со взломом» с двенадцати лет, а до этого ещё несколько лет увязывалась за дядей Фестером, постигая хитрую науку, как забраться в охраняемое помещение и не попасться! Но скрыть улыбку получается, видимо, плохо, потому что Ксавье вдруг поворачивается к ней. – Тебе стоит делать так чаще, – замечает он. – Как — так? – хмурится Уэнсдей. – Улыбаться, – роняет Ксавье. – Тебе очень идёт улыбка. – Я не улыбаюсь. – Ты много чего не делаешь, и делаешь много того, чего не стоило бы, – фыркает он и опять поворачивается к дороге перед их автомобилем. – Зачем тебе в морг? – Хочу осмотреть Роуэна Ласлоу, – признаётся Аддамс. Раскрывать карты перед Торпом может быть опасно, но она готова пойти на этот риск, чтобы посмотреть на его реакцию. Пока у неё нет ничего, кроме смутных подозрений и какого-то интуитивного чувства, что Ксавье что-то скрывает. Уэнсдей никогда не полагалась на одну только интуицию, так что приходится блефовать и ставить на чёрное. – Возможно, характер его ран поможет установить, что за монстр на него напал, – развивает свою мысль она. – Я уверена, его тело ещё хранится в местном морге, а его не забрали в… откуда он там был. – Он был из Юты, – напоминает Ксавье. – Шериф не даст разрешения на то, чтобы отец забрал его тело, – со вздохом сообщает он. – Пока Роуэн в Джерико, это даёт местной полиции право лезть в дела школы. Галпин так просто от этого козыря не откажется. Вчера он и так обыскал нашу комнату. А вот это уже интересно. Вчера она настолько сосредоточилась на своих заботах, потом вводила Вещь в курс дела, что совершенно не обращала внимания на то, что происходит в школе. Пожалуй, стоит всё-таки обращать внимание на бессвязный трёп соседки. Синклер наверняка ведь была в курсе визита полиции, но Уэнсдей уже привыкла пропускать мимо ушей почти девяносто процентов ею сказанного. – Нашёл… – она осекается, поняв, что на прямой вопрос парень не ответит. – Что он хотел найти? – Понятия не имею, – качает головой Ксавье. – Пока просили ничего не трогать, вдруг ещё понадобится что-то проверить. Учитывая, что у Торпа не комната, а самый настоящий проходной двор, просьба звучала как минимум абсурдно. Но вместе с тем Аддамс задумывается. Мысли опять вихрем кружатся в голове, стучась по черепной коробке изнутри, и игнорировать их уже не получается. Почему Торп так легко рассказал ей об обыске комнаты, если сам как-то причастен к гибели своего соседа? Судя по его спокойному виду, обыск его не тревожил — если только он не спрятал улики ещё до прихода полиции. Но и полиция, и преступник, как знает Уэнсдей, всегда что-то упускают, какую-нибудь незначительную деталь. А значит, стоит самой ещё раз как следует порыться в комнате мальчишек, тем более что Ксавье сказал, что ему запретили что-то в ней трогать. Запрет, правда, наверняка опоздал. Уэнсдей сожалеет, что не успела как следует обыскать их комнату в первую же ночь после гибели Ласлоу. Карты памяти, на которые она возлагала такие надежды, оказались бессмыслицей. Ксавье возобновляет постукивание пальцами по рулю, внимательно следя за дорогой. Аддамс не сводит взгляда с его точёного профиля и почему-то думает, что такой профиль, с высоким лбом, прямым носом и острым подбородком, больше подходит античным статуям. Он ведь, отвлечённо понимает Уэнсдей и сама удивляется этому открытию, чертовски красивый парень. Смазливая неординарная внешность, непокорный характер, очевидный талант, спортивные успехи, происхождение — ничего удивительного, что в «Неверморе» на него готова вешаться каждая вторая студентка. Как мало надо женским особям, чтобы попасть под чары ровесника! – Я пойду с тобой, – неожиданно говорит Ксавье, когда автомобиль уже сворачивает на дорогу к городу. – Куда? – моргает она. – В морг. – Мне не нужно, чтобы кто-то мешался мне под ногами! – Тебе нужно, чтобы кто-то прикрыл тебе спину, – парирует Ксавье, но на его лице нет и тени привычной ухмылки. – Так что не спорь. К тому же мне тоже интересно, что случилось с Роуэном. – А разве это не уголовно наказуемо? – в попытке уколоть спрашивает она. Ксавье оборачивается на неё и улыбается так широко, что от блеска его зубов начинают болеть глаза. – Нет, если нас не поймают, – бросает он ей её же слова. – Только сначала заедем в пару мест. – Куда это? – морщится Аддамс, в чьи планы не входило тратить время на прогулки по Джерико. – Заберу пару посылок, – пожимает плечами Ксавье. – Это даст нам повод пройтись по городу, если к тебе возникнут вопросы. А моя машина слишком броская, чтобы наше появление здесь осталось незамеченным. Уэнсдей вздыхает и откидывается на спинку своего сидения, тоже принимаясь смотреть на дорогу. Очень неприятно в очередной раз признавать правоту старшекурсника, но он попал в яблочко. Если потом вскроется, что она была в морге примерно в то же время, что Ксавье приехал в город, то даже местной полиции ничего не стоит сложить два и три и понять, что именно произошло. Так что если Торп хочет быть соучастником — она не будет ему мешать. Хотя то, что он тоже хочет осмотреть труп своего соседа, ещё не ставит, конечно, крест на теории о его причастности к жестокой расправе над близоруким студентом из Юты, но как минимум вызывает сомнение в её непогрешимости. Приняв решение, Уэнсдей расщёлкивает замочки рюкзака и заглядывает внутрь, где Вещь вальяжно разлёгся, листая какой-то блог в её телефоне. Светить такой козырь перед Торпом не хочется, но рано или поздно он бы всё равно узнал о слежке, а проникнуть в морг без помощи практически невидимого помощника у них не получится, так что цель оправдывает средства. – Вылезай, недоразумение, – со вздохом приглашает она. – Можешь познакомиться. Вещь поспешно смахивает открытое окно браузера на экране телефона, неуверенно перебирает пальцами и, получив утвердительный кивок, выскакивает наружу, проворно взбираясь на приборную панель. – Твою мать! – моментально реагирует Торп, вцепившись в руль с такой силой, что автомобиль дёргается в сторону. – Это что за хуйня?! – Познакомься, – сухо говорит Уэнсдей, про себя злорадствуя, что наконец-то смогла поколебать его непрошибаемый нигилизм. – Это Вещь. Мой дальний родственник. Вещь переступает пальцами по поверхности, потом разводит большой палец и мизинец в стороны и склоняет культю в издевательском книксене. – Я, блять, даже не буду спрашивать, где всё остальное, – севшим голосом произносит Ксавье, неверяще качая головой. – Я бы всё равно тебе не сказала: это одна из основополагающих тайн семьи Аддамс, – парирует Уэнсдей. Ксавье прокашливается. – Это, конечно, не самая странная вещь, что я видел, – медленно признаётся он, с опаской глядя на неожиданного пассажира в своей машине, – но, пожалуй, в топе. Вещь осторожно проходит по панели и, усевшись прямо над сенсорным экраном, принимается листать список музыки. – Эй, а ну брысь оттуда! – командует Ксавье. – Он не домашняя зверушка! – оскорбляется Аддамс. – Поверю, когда он начнёт разговаривать на понятном мне языке, – произносит парень, умудряясь одновременно следить и за Вещью, и за светофором на въезде в город. Вещь перебирается поближе к своей хозяйке и быстрыми движениями пальцев выражает своё сомнение, что Торп сможет понять что-то из их разговоров. – Да ладно! – не верит Ксавье и, оторвав правую руку от руля, делает несколько характерных жестов. Вещь вспрыгивает, как кот, которому наступили на хвост. Уэнсдей удивлена настолько, что даже не старается скрыть это на своём лице. – Ты знаешь язык жестов? – спрашивает она. – Выучил несколько лет назад, – бросает Торп, притормаживая на перекрёстке. – Так что да, Вещь, я тебя прекрасно понимаю, и спасибо за комплимент. Будем знакомы. Вещь плюхается на бок и довольно показывает парню универсальный жест в виде большого пальца. Уэнсдей едва не стонет. – А как он видит, если у него нет глаз? – явно не может сдержаться Ксавье. «А вот это было грубо», – жестикулирует Вещь и отворачивается, демонстрируя свою обиду. Ксавье опять по-тихому смеётся. – Аддамс, да ты полна сюрпризов, – замечает Торп. Ты даже не представляешь, насколько! – едва не отвечает Уэнсдей, но вовремя замолкает, поняв, что её слова будут выглядеть незамысловатым подростковым флиртом. Они въезжают в город и Торп тормозит у первого же супермаркета. Приказав Аддамс сидеть в машине, он заходит внутрь, и через мутное стекло двери Уэнсдей следит, как он сразу направляется к кассе, не останавливаясь у стеллажей с продуктами и предметами первой необходимости. Её удивляет, что Торп даже не заглушил двигатель. Строго говоря, ничто не помешает ей сейчас угнать автомобиль и отправиться по своим делам, и она в очередной раз поражается его глупости и неосторожности. Хотя куда она поедет… она и водить-то не умеет! Вещь удобно сидит на приборной панели, едва слышно постукивая подушечкой указательного пальца по обтянутому кожей пластику, и весь его вид выражает насмешливое любопытство. – Что? – не выдерживает Уэнсдей. Обрубок отбивает нехитрую фразу. – Да, это наш главный подозреваемый, – подтверждает девушка. – Хочешь сказать, он не темнит? Вещь, забросив морзянку, вскакивает на пальцы и, к облегчению Уэнсдей, переходит на гораздо более лёгкий в понимании язык жестов. Пожалуй, азбукой Морзе стоит пользоваться в присутствии Торпа — вряд ли он знает и её. Откуда он вообще знает жестовой язык?! – Конечно, он меня интригует! – вспыхивает она. – Ты же знаешь, меня всегда интригуют маньяки и убийцы! Вещь, кажется, едва ли не хохочет. Уэнсдей чувствует, как лицо от гнева наливается краской. – Кому-то, я смотрю, надоел его мизинец! – злится она. – То, что мне вот-вот исполнится семнадцать лет, совершенно не означает, что я поддамся на характерный для подростков пубертатного периода гормональный всплеск и попадусь в ловушку сексуального влечения! Родители обеспечили мне отличную прививку от интереса к любым интимным отношениям! Вещь начинает объяснять, что он, вообще-то, совсем не то имел в виду, но тут водительская дверца открывается. – Всё нормально? – Торп садится за руль. – Абсолютно, – чеканит Уэнсдей, бросая сердитый взгляд в сторону руки перед лобовым стеклом. – Только попробуй! – угрожающе предупреждает она. – Я, видимо, пропустил очень любопытный разговор, – усмехается Ксавье, переводя взгляд между ними. – Она тебя не обижала, Вещь? – интересуется он, открывая отделение в подлокотнике. Вытягивает оттуда кабель, запихивает внутрь небольшой бумажный свёрток и подключает телефон к универсальному порту под экраном, проверив уровень зарядки. Вещь пару раз переводит между ними свой незримый взгляд, потом перебирается по приборной панели поближе к парню и показывает, что Уэнсдей, конечно, профессионал в плане пыток и оскорблений, но он-то знает её с пелёнок и ещё не было такой угрозы по отношению к нему, которую она бы осуществила. – Как-нибудь расскажешь, – хохочет Ксавье, трогаясь с места. – Вы оба сейчас напрашиваетесь на то, чтобы остаться в морге навечно! – злится Уэнсдей. Конечно, знакомить Вещь с Ксавье не стоило, но кто же знал, что они в прямом смысле так быстро найдут общий язык! – Не сердись, – примирительно улыбается парень, подъезжая к зданию почты. – Я просто до сих пор не верю, что веду осмысленный диалог с отрубленной рукой, обладающей разумом и самосознанием. – Он уж точно умнее тебя! Вещь никак не комментирует, но по тому, как подрагивает его культя, Уэнсдей понимает, что он тоже едва удерживается от того, чтобы не свалиться в истеричном хохоте. Да с какой чёртовой радости эти два придурка решили, что имеют право над ней смеяться?! – Вернёмся в школу — запру в ящике на неделю! – грозится Уэнсдей. Вещь отстукивает морзянкой, что всё равно не верит её угрозе: слишком уж нужен он ей, чтобы распутать убийство. Аддамс для проверки бросает взгляд на Торпа: судя по его непониманию, он ни слова не понял из того, что настучал обрубок, и это немного успокаивает. У почты Ксавье несколько минут тратит на то, чтобы пристроить свой огромный автомобиль на узком парковочном месте рядом с тротуаром, потом всё-таки глушит двигатель и, бросив ничего не означающее «сейчас вернусь», выходит на улицу. Уэнсдей по привычке следит за ним взглядом, потом ради интереса дёргает за замок, практически уже ожидая, что Торп запер её в машине. К её удивлению, массивная дверца легко поддаётся, и приходится вцепиться в неё со всей силы, чтобы она не распахнулась. Опять закрывшись в машине, Уэнсдей поспешно открывает отделение в подлокотнике и достаёт оттуда бумажный свёрток Торпа. Внутри оказываются два характерных пузырька из прозрачного оранжевого пластика и белыми таблетками внутри. Уэнсдей вчитывается в названия на этикетках и демонстрирует Вещи: – Узнаёшь? – хмуро спрашивает она. – Он точно не так прост, как кажется. Вещь пожимает тем, что у него сойдёт за плечи, и справедливо замечает, что кветиапин и транилципромин назначали и Уэнсдей. – Я — сертифицированный психопат, а вот ему это зачем? – риторически спрашивает она и прячет лекарства обратно, оглядываясь на почту. Вовремя: Торп как раз выходит из здания, сопровождаемый сотрудником с тележкой, на которой сложены несколько объёмных плоских свёртков. Уэнсдей раскрывает рюкзак, прячет там Вещь и вылезает из машины, как раз когда Ксавье распахивает огромный багажник своего «Эскалейда». – Что это? – интересуется она, обходя машину. – Холсты, новый мольберт и подрамники, – говорит Ксавье, наблюдая, как сотрудник почты грузит в автомобиль его посылку. – У меня почти закончились. Этого должно будет хватить до весны, или как минимум до зимних каникул. Уэнсдей вспоминает, какой относительный порядок царил в их с Роуэном комнате, и хмурится. Помещение в Вотан-холле совсем не было похоже на художественную студию, не считая рисунков на стене над столом на половине Торпа. Значит, он хранит своё богатство где-то ещё. – Где ты всё это хранишь? – спрашивает она, изображая равнодушный интерес. – Твоя комната вроде не похожа на картинную галерею. – Уимс отдала мне в распоряжение старый сарай на берегу озера, – бесхитростно отвечает Ксавье и вкладывает в руку сотрудника почты купюру чаевых за оказаную помощь. – Я там разобрал весь хлам и переделал его в что-то типа своей мастерской. Он проверяет, как сложены его посылки, и опускает дверцу багажника, после чего засовывает руки в карманы и переводит взгляд на девушку. – Что, думаешь обыскать мой сарай? – усмехается он, безошибочно угадав её мысли. – Вряд ли ты найдёшь там что-то интересное. Если только не интересуешься творчеством Гойи, Брейгеля и Бэкона. – Ксавье взмахивает полами своего пальто, так и держа руки в карманах. – Если хочешь, можешь как-нибудь зайти. Угощу тебя кофе. – И многих студенток ты приглашаешь в свой сарай на кофе? – щурится Уэнсдей. О, она не настолько наивна, чтобы полагать, что Торп рассказывает своим гостьям о творчестве Франсиско Гойи, Питера Брейгеля и… Бэкона, кто бы это ни был. – Иногда приходят, – ничуть не смущается Ксавье и, достав руку из кармана, проводит по забранным в неопрятный пучок волосам. – Кстати о кофе. Пойдём пройдёмся, как раз кофе попьём. – Нам же надо в… – едва не восклицает Уэнсдей. – И ты всерьёз хочешь подъехать к главному входу на моей машине, которую в Джерико каждая собака знает?! – шипит старшекурсник, мигом утратив весь свой нахально-раздолбайский вид. – Два изгоя, даже мы с тобой, на прогулке в Джерико точно привлекут гораздо меньше внимания. Уэнсдей тушуется, не найдясь, как ответить. Чёртов Торп в очередной раз оказывается прав, и она уже готова проклинать себя за опрометчивую идею напроситься ему в попутчицы. План разговорить его о смерти соседа и так уже потерпел сокрушительный крах, так что теперь ей только и остаётся, что играть по его правилам, потому что даже развернуться и сказать, что передумала, она не может. Возможность пробраться в морг теперь не представится до следующей недели, а за эти дни много всего может произойти. Она поправляет на плечах лямки рюкзака и поспешно нагоняет Ксавье, который уже пошёл вдоль улицы, пикнув на прощание сигнализацией автомобиля. К его чести, он не торопится, подстраиваясь под её шаг, и не пытается взять за руку, чтобы сделать вид, что они обычные школьники на свидании. Уэнсдей то и дело бросает на него взгляд, подыскивая новую тему для разговора, но Торп избавляет её от этой задачи. – Почему ты не поступила в «Невермор» в прошлом году? – спрашивает он, останавливаясь у фургона, переделанного в мобильную кофейню. – Родители хотели, чтобы я окончила обычную школу, – говорит Уэнсдей. – Правда, школа этого не хотела. – Пираньи? – усмехается Ксавье и заказывает у девушки-бариста большой латте с холодным молоком и двумя дополнительными шотами эспрессо. Уэнсдей тоже делает заказ — квад со льдом и молоком — и смотрит, как он прикладывает карточку к терминалу оплаты. Ксавье прячет бумажник во внутренний карман пальто и едва слышно чертыхается. – Что? – Оставил телефон в машине, – с досадой говорит он. – Вернёмся? – предлагает Уэнсдей. – Не надо, переживу, – отмахивается парень. – Всё равно пришлось бы выключить. Уэнсдей понимает, что он прав, и, достав собственный айфон, переводит его в авиарежим, краем глаза отметив сообщение от Пагсли. Потом прочитает. Девушка в автофургоне протягивает им два бумажных стакана с кофе, и они идут дальше по Джерико, переговариваясь о какой-то ерунде. К своему удивлению, Уэнсдей узнаёт, что Ксавье неплохо знает итальянский язык, поэтому и любит оперы Пуччини, хотя в остальном, как он признаётся, ему гризли на ухо не то что наступил, а станцевал там джигу. Она неожиданно для себя делится, что прекрасно играет на виолончели и фортепиано, и хочет стать писательницей или детективом, а в идеале — совместить две карьеры и писать детективные романы, основывая их на собственных реальных расследованиях. – А тот рассказ про Вайпер де ла Муэрте, который я читал, он основан на реальных событиях? – спрашивает Торп без тени насмешливости и снисхождения, и Уэнсдей кажется, что ему действительно интересно. – Были прототипы, – кивает она, решив не распространяться, что главная антагонистка Джессика Камильски списана со случайной и давно уже погибшей жены её дяди. Она вдруг ловит себя на мысли, что мнение Торпа, прекрасно разбирающегося в изобразительном искусстве и классической музыке, может быть ей… полезным. – Как тебе? – робко спрашивает она. – Честно? – Ксавье делает глоток своего кофе, запрокидывая голову назад. – Без обид, ладно? Никак. Я, конечно, мало что видел, но даже той пары страниц хватило для первого впечатления. У тебя слишком сухой язык. Сплошное действие, ноль эмоций, никаких описаний, уйма ненужной терминологии. И предложения… знаешь, они написаны вроде грамматически и лексически правильно, но кажутся слишком искусственными. Как автоматический перевод или… не знаю, как будто писал прилежный иностранный студент, для которого английский язык не родной. Живые люди так не говорят. – Живые люди слишком подвержены эмоциям, – надувается Уэнсдей. – Эмоции уничтожают беспристрастность и мешают трезвой оценке ситуации. – В жизни — хорошо, допустим, – кивает Ксавье. – Но в литературе всё иначе. Хочешь ты или нет, но ты выделяешь главного героя, показываешь, кому симпатизировать. Для этого надо влезть в голову герою, показать его чувства и переживания… – Он делает ещё один глоток, допивая остатки своего кофе. – Извини, я не очень разбираюсь в литературе. Мне интереснее художники, чем писатели. – Издатели, которым я отправляла рукописи, больше упирали на обилие жестокости и графичности, а не на особенности языка, – говорит она, надеясь хоть как-то противостоять его словам. Торп пожимает плечами. – Ну, никакой особо графичной жестокости я не увидел, но я очень мало успел прочитать, – отвечает он. – К тому же в нашем мире никого не испугаешь жестокостью, – добавляет он, грустно усмехнувшись. И хотя Уэнсдей чувствует обиду от его слов, но не может не отметить, что восхищается его честностью. Торп, как и она, оказывается человеком, который без страха высказывает своё мнение, пусть даже это мнение кому-то покажется неправильным. Но Уэнсдей прекрасно знает, что кажущееся неправильным мнение может оказаться единственно верным. Как никто может не подозревать убийцу в нахальном парне из высшего общества, любимце учителей и одноклассниц. – Почти пришли, – замечает Ксавье и ловко бросает свой стакан в стоящую неподалёку мусорку. Уэнсдей понимает, что она настолько сосредоточилась на своём спутнике и их разговоре, что совершенно не заметила, где они оказались, и теперь недоумённо оглядывается. Они находятся практически на выходе из города, рядом с местной больницей. Она поспешно делает большой глоток и тоже выбрасывает стаканчик, несмотря на то, что там ещё остался кофе. Странно, что Торп знает, где находится местный морг, о чём она не переминает заметить. – За четыре года я выучил этот городишко наизусть, – пожимает плечами парень. – Тут гулять-то и негде. Идём. Он хватает её за ладонь и тянет в переулки между домами, выходящие на лес. Уэнсдей выдёргивает руку, но не спорит, ускоряя шаг, чтобы поспевать за старшекурсником. Торп проводит её буквально по кромке деревьев, настороженно оглядываясь, и замирает у невысокого светлого строения. Между тяжёлой железной дверью и расположенным рядом окном висит камера, и Уэнсдей скидывает рюкзак с плеч. – Вещь, – командует она, – приступай к работе. Обрубок вываливается на грязную землю, по-собачьи отряхивается и шустро несётся к стене здания. По косяку окна взбирается на камеру и заклеивает окуляр в спешке подобранным комком земли. – Приступаем, – даёт старт Уэнсдей, чувствуя характерное возбуждение. – Стой на стрёме. Торп, конечно, её не слушается. Огромной бесшумной тенью следует за ней, вытаскивая из карманов тонкие кожаные перчатки, и молча наблюдает, как она достаёт свёрток с отмычками и принимается колдовать над замком. – Уэнсдей… – тихо зовёт он. Аддамс только нащупала язычок замка, но от звука его голоса рука вздрагивает и отмычка выскальзывает из пальцев. – Торп, да что ты… Но всё возмущение гаснет на языке, когда она видит, что парень с лёгкостью приподнимает окно. – Провинциальная наивность, – усмехается Ксавье. – Запирают двери, но оставляют открытыми окна. Уверен, мы вообще первые в Джерико, кому пришло в голову вломиться в морг. Уэнсдей едва удерживается от того, чтобы его расцеловать. Ну или придушить. Пока она собирает свои инструменты, Вещь забирается в окно, как можно незаметнее проскальзывет под крайне неуместные здесь занавески в цветочек и скрывается в недрах помещения. Через несколько минут он вновь появляется на подоконнике и показывает большой палец, обозначая, что вывел из строя все камеры. Ксавье осторожно приподнимает окно вверх настолько, чтобы они смогли пробраться внутрь. Они оказываются в узком коридоре, где по углам стоят растения в кадках. Ксавье бесшумно прикрывает за ними окно, пока Вещь объясняет Уэнсдей, где находятся архив, кабинет коронера и прозекторская. – Сделай копии документов по Роуэну Ласлоу, – приказывает ему Уэнсдей. – Мы с Ксавье пока осмотрим тело. Вещь отдаёт честь большим и указательным пальцами и несётся к крайней двери в коридоре. Уэнсдей открывает ту дверь, которую её помощник обозначил как в прозекторскую, и на миг замирает на пороге, с наслаждением вдыхая запах хлорки, формалина и трупного разложения. – Ох, я скучала по этому, – мечтательно произносит она. – По трупам? – усмехается Торп. – Гораздо более приятная компания, чем живые. – Постараюсь не воспринимать на свой счёт, – парирует Ксавье и огибает её, останавливаясь перед стеной холодильных камер у дальней стены. – Давай не терять времени. Уэнсдей кажется, что в какой-то момент он взял на себя ведущую роль в расследовании, а она всего лишь выступает его помощником, как доктор Уотсон для Шерлока Холмса, Гастингс для Пуаро, Пол Дрейк для Перри Мейсона. Хочется напомнить ему, что он здесь вообще случайно, он больше мешается… только вот он не мешается. Он обеспечил ей алиби, если кто-то спросит, зачем они приехали в город, указал на открытое окно, а теперь вместе с ней изучает надписи на дверцах холодильных шкафов, экономя её же время. – Интересно… – внезапно произносит Ксавье и распахивает одну из дверок. – Что? – подрывается Уэнсдей, хотя её взгляд только что зацепился за слова «Роуэн Ласлоу» и позавчерашнюю дату. – Итан Хансен, – поясняет Ксавье и выкатывает из морозильной камеры полку, на которой лежит укрытое полиэтиленовым покрывалом тело. – Погиб две недели назад. Я как раз ехал из Берлингтона, когда мне позвонил Аякс и сказал, что в лесу рядом со школой кого-то убили. – Я читала об этом убийстве, – кивает Уэнсдей, припоминая заметку в интернете, на которую она наткнулась ночью. – И что в этом интересного? – Что он делает здесь столько времени? – задаёт логичный вопрос Торп. Пожалуй, в его словах есть смысл. Уэнсдей отвлекается от ячейки Роуэна Ласлоу и, натянув на руки заранее припасённые латексные перчатки, отбрасывает покрывало с того, что осталось от Итана Хансена. Осталось… немного. Они ещё могут разобрать, что погибший был молодым темноволосым мужчиной, невысокий, но хорошего телосложения, со шрамом от операции на щитовидной железе… Но в остальном, кажется, тело собрали из разных частей. Правая рука держится только на коже и остатках сухожилий, левая и вовсе оторвана и неловко пристроена на подобающем ей месте. Под грудной клеткой идёт жуткий разрыв, как будто кто-то наживую вспорол несчастному Итану Хансену живот, чтобы извлечь внутренности. Уэнсдей приподнимает веко убитого, практически уже ожидая, что глаз нет, но, к её удивлению, глазные яблоки, высохшие, мутные и растрескавшиеся, оказываются на месте. – А где его ноги? – спрашивает Торп, откидывая покрывало дальше. Уэнсдей переводит взгляд ниже по телу и отмечает, что ноги этого Итана Хансена аккуратно отсечены ниже колен. – Интересно, – произносит она. Если руки оторваны с поистине звериной силой, живот вспорот чёрт знает как, то ноги отсечены с поистине хирургической точностью, как будто… как будто кто-то забирал запчасти. – Стоит изучить его смерть подробнее, – произносит она. – Смерть явно наступила от ранения туловища и, может быть, болевого шока. Ноги отрезали позднее. Смотри, здесь практически нет крови, что указывает, что он уже был мёртв к моменту расчленения, – поясняет она, указывая на срез. – Кому могут понадобиться ноги трупа? – удивляется Торп, задумчиво рассматривая тело незадачливого туриста. – Уверена, у полиции куча предположений, – фыркает Уэнсдей. – Давай посмотрим тело Ласлоу. Пока Торп убирает первый труп обратно в камеру, она открывает ячейку с телом Роуэна Ласлоу и отбрасывает в сторону покрывало. Торп запирает камеру Итана Хансена и встаёт напротив неё, смотря на своего мёртвого соседа. Уэнсдей делает вид, что изучает жуткую рану на шее парня, но на самом деле — наблюдает за Ксавье. И то, что она видит, ей не нравится. Ксавье слишком спокоен перед вскрытым телом своего друга. Как будто он не видит ничего шокирующего. Как будто он знал, что он увидит. Как будто… не удивлён. Обычно люди ведут себя иначе. Уверенность, что он как-то причастен к смерти Ласлоу, возвращается. – Совершенно другая рана, – произносит она, указывая на разорванную гортань выпускника «Невермора». – Хансена как-будто вскрыли плохо заточенными ножами или когтями, Роуэну же явно просто перегрызли глотку. Как будто это было большое животное или оборотень. – Оборотень может вскрыть грудину своими когтями, – качает головой Ксавье, не сводя взгляда с искажённого смертью лица Роуэна. – Хотя они больше орудуют зубами. Но даже наши оборотни не настолько безумные, чтобы убить одного из нас. Да и полнолуния сейчас нет. – Есть теории? – вскидывает брови Аддамс, с интересом ожидая ответа. Даже если Торп и не причастен к смерти Ласлоу напрямую, он точно знает больше, чем хочет показать. Кого он покрывает? Свою подружку Доран? Кого-то из школы? – Я… не знаю, – качает головой парень. – Уимс наверняка знает, если… кто-то обращается в такого монстра. – Думаешь, Уимс может покрывать убийцу? Уэнсдей даже этому не удивится. Изгои всегда держались вместе, ставя себя выше всех законов, так что директриса «Невермора» вполне может знать, кто убил одного из её учеников, и никому об этом не сообщать, тем более если студент был из элиты. Вроде Ксавье Торпа. – Она пойдёт на всё ради школы и изгоев, – пожимает плечами Ксавье. – У нас очень перевёрнутая мораль, Аддамс. – Настолько, чтобы скрывать монстра, убивающего людей? – Вполне возможно, если от этого зависит благополучие школы в частности и изгоев в целом. Уэнсдей вглядывается в его лицо. Ксавье непривычно серьёзен, на его лице нет и тени снисходительной усмешки, за которую она хочет придушить его при каждой встрече. Сейчас почему-то кажется, что эту ответственность за благополучие всех изгоев несёт и он тоже, что он готов жизнь положить на то, чтобы такие, как они, жили спокойной полноценной жизнью в ненавидящем их мире. И Уэнсдей вдруг задаётся вопросом, готова ли она пойти против себя ради своих близких и родных? Она смотрит в глаза Торпу, отмечая прозрачную серо-зелёную радужку его зрачков. Сейчас Ксавье уже не выглядит нахальным старшекурсником, которому всё сойдёт с рук. Он выглядит значительно старше своего возраста, и в его взгляде — боль от пережитого предательства и ненависти окружающих. Уэнсдей вдруг понимает, что за всей своей бравадой ловеласа и нигилиста он прячет жестоко искалеченную душу, которую никому не смеет показывать, опасаясь очередного удара. Именно такие люди обычно и оказываются маньяками-убийцами. Уэнсдей с силой втягивает носом воздух, который уже не пахнет хлоркой и формалином, но хвоей, кофе и сандалом. Торп нависает перед ней, и даже несмотря на тело между ними, она чувствует, что сейчас он к ней ближе, чем любой другой человек в этом мире. А потом где-то вдалеке тормозит автомобиль, и тут же слышится суетливый топот пальцев. Уэнсдей вздрагивает, испуганно оборачиваясь на дверь. Даже если это не местный судмедэксперт решил приехать в морг в свой выходной день, появление постороннего человека не грозит им ничем хорошим. – Блять, – коротко резюмирует всю её панику Ксавье и резко убирает тело Ласлоу обратно в морозильник, даже не потрудившись накинуть обратно покрывало. Пока он запирает дверцу, Уэнсдей судорожно оглядывается, где бы спрятаться. Вариантов в зале немного: под столами слишком заметно, а шкаф слишком очевидное место. Кто бы ни пришёл в морг в выходной день, он с очень большой вероятностью достанет халат, так что прятаться там бессмысленно. Выбора нет. Уэнсдей окидывает взглядом дверцы морозильных камер, находит пустую в нижнем ряду и распахивает створку. – Сюда, – командует она. – Вещь нас закроет. Вещь, уже беспокойно пританцовывающий у их ног, быстро кивает в согласии. Уэнсдей проскальзывает в ячейку и вжимается в боковую стенку, освобождая место для второго человека. Остаётся только надеяться, что местный коронер, или кто там решил заглянуть в морг, не задержится настолько долго, что они задохнутся от нехватки кислорода. Ксавье ловко протискивается в холодильник рядом с ней и тянет дверцу на себя, хотя в этом нет никакой необходимости — Вещь закрывает их снаружи и, судя по звукам, бросается наверх, чтобы спрятаться под потолком. Торп пинает ноги Аддамс. – Да что ты… – Молчи! – командует в темноте он, и Уэнсдей замирает. Их окружают холод, темнота и тишина, в которой слишком отчётливо звучит его дыхание. Ориентируясь только на звук, Уэнсдей как можно тише поднимает руку и прижимает ладонь к его рту, приказывая молчать. И сама вздрагивает. Торп даже сквозь тонкий латекс перчатки внезапно оказывается тёплым и мягким. Он нависает над ней в темноте, тяжело привалившись к её боку в тёмном пространстве морозильной камеры, и, судя по тому, как царапает её подбородок шерсть его пальто, удерживает себя на согнутом локте. Ксавье дёргает головой, высвобождая своё лицо из её захвата, и они замирают, напряжённо прислушиваясь. Несколько мгновений проходят в тишине, потом снаружи доносятся тяжёлые шаги, слышится глухой удар двери о шкаф рядом, а следом — скрип выдвигаемого ящика. – …нет, Дон, больше нету ничего, – доносится незнакомый голос. – У меня отпуск через неделю, я хочу разобраться со всем до своего рейса. Мы с Кэрол наконец-то отправляемся в круиз. Ты же знаешь, как давно она об этом мечтала… Уэнсдей замирает и старается побороть дрожь, вызванную неожиданным холодом в морозильнике. Что за глупость! Она ночевала зимой на кладбище, много раз отдыхала в морге — и тут вдруг дрожит от холода? Она неслышно делает вдох и тут же чувствует, как поворачивает голову замерший рядом с ней парень. Нет, она дрожит не от холода. Она дрожит от тепла чужого тела, потому что серое твидовое пальто, распахнувшись, укрыло её подобно одеялу, и ей даже при тридцати пяти градусах слишком жарко от звучащего рядом с её лицом дыхания и стучащего прямо в её грудную клетку ровного чужого сердцебиения: тук, тук, тук. Торп неловко шевелится, подтягивая к лицу свободную руку. Уэнсдей не видит, что он делает, но через мгновение чувствует, как падает ей на ключицу его кожаная перчатка, а рука парня, с длинными тонкими пальцами, скользит по её телу, едва уловимо касается груди и опускается ниже. Уэнсдей задерживает дыхание, жалея, что она не видит лицо Ксавье и не может от души врезать ему по носу. Она даже возмутиться не может, только терпя эти крайне неловкие поползновения. – …Конечно, в силе! – продолжает свой разговор коронер. – Да где ж оно… А, вот! Возня Торпа мешает сосредоточиться на том, что говорит пришедший в морг человек, и Уэнсдей жалеет, что не может как-то остановить старшекурсника. Рука Ксавье очерчивает её рёбра, ныряет под куртку и принимается неслышно шарить по карманам. Через мгновение Ксавье выуживает её телефон и нажимает на кнопку, освещая тесное пространство морозильной камеры холодным голубоватым светом. Уэнсдей замирает. Бледное лицо Ксавье, слишком красивое в этом свете, оказывается непозволительно близко к её, и она вдруг отмечает, насколько у него красивые его холодные серо-зелёные глаза. У него вообще красивое лицо — не стандартной общепринятой красотой, а какой-то потусторонней, нереальной. Как с картин его любимого Гойи. – …увидимся вечером, да, – продолжает коронер в зале. – Передай Ноублу, что я ещё отыграюсь… Уэнсдей не смеет дышать, слишком завороженная тем, что видит. Ксавье медленно моргает, а потом внезапно поднимает свободную руку и касается указательным пальцем её виска, едва уловимым жестом убирая прядку волос в сторону. Уэнсдей замирает и глушит испуганный вдох. Ей бы отпрянуть. Пренебречь, что их могут обнаружить, и как следует заехать художнику в солнечное сплетение, чтобы больше никогда не вздумал распускать руки. Но она не шевелится, рассматривая лицо напротив. В белёсом свете экрана мобильного телефона немигающие глаза Ксавье кажутся потусторонне-прозрачными, инфернальными. Он с нечитаемым выражением смотрит на неё, словно ожидает её реакции, а Уэнсдей и сама не знает, как ей поступить. Прикосновения Торпа, к её ужасу, не вызывают неприязни. В зале хлопает дверь, но они этого не слышат, слишком завороженные глазами друг друга. Ксавье бросает быстрый взгляд на её губы и возвращает к глазам, и Уэнсдей вдруг с испугом понимает, что сейчас произойдёт. Она даже успевает подумать, какая же это банальность: поцеловать девчонку, прячась в тесном тёмном помещении. Ну ладно, то, что это холодильная камера морга, добавляет немного… необычности. Ксавье медленно проводит указательным пальцем по её лицу: касается уголка глазницы, очерчивает скулу, скользит вдоль носогубной складки и трогает подушечкой большого пальца её нижнюю губу. Пальцы у него прохладные, но от одного его прикосновения в груди что-то вспыхивает, и Уэнсдей, рискуя обжечься, приоткрывает губы, медленно выдыхая. Торп наклоняет своё лицо к её. Совсем чуть чуть, на какие-то миллиметры, как-будто спрашивает разрешения. И Уэнсдей ведь готова позволить. Она позволит себе эту секундную слабость. В конце концов, это всего лишь простое любопытство, элементарный физиологический эксперимент по выбросу в мозг дофаминов, эндорфинов и окситоцинов. Химическая реакция, помноженная на биологические процессы, спровоцированная внешним воздействием. И тут дверца открывается. Они на долю секунды замирают, так и не прерывая зрительный контакт, и Уэнсдей успевает проклясть Вещь, который вмешался в самый неподходящий — подходящий — момент. Ксавье отстраняется, сбрасывая всё ещё светящийся телефон, а Аддамс неловко поворачивает голову, уставившись на своего родственника. – Ушёл? – спрашивает она. Хотя Вещь издевательски отбивает морзянкой: – Я помешал? – Ты труп, – ругается Аддамс и неловко вылезает из холодильника, сбрасывая наваждение вместе с валяющимися у неё на груди перчатками художника и собственным телефоном. Тело дрожит, щёки полыхают, на лице неприятными фантомными болями чувствуются прикосновения чужих рук. Уэнсдей поспешно отворачивается, лишь бы не смотреть на Ксавье, и находит взглядом своего миниатюрного помощника. – Успел сделать копии? – спрашивает она, пока парень поднимает перчатки и, вновь надев одну, закрывает пустую камеру. Вещь кивает и бросается в коридор, приглашая свою хозяйку следовать за ним. Уэнсдей меньше всего хочется находиться рядом с Ксавье, поэтому она послушно выскакивает вслед за обрубком и оказывается в небольшом кабинете, обставленном старой, дешёвой, но вполне добротной деревянной мебелью. Рассматривать интерьер некогда, но Аддамс отмечает несколько узнаваемых архивных шкафов, сейф в углу и компьютер с несколькими мониторами на дополнительном столике перед внутренним окном в прозекторскую. Пока Вещь выключает копировальный аппарат, Уэнсдей сгребает распечатки с лотка в свой рюкзак, по указанию Вещи складывает оригиналы в папку на столе и выходит в коридор. Торп уже ждёт её у окна, держа руку на закрытой раме. – Вещь, запусти опять камеры, – просит он. – У нас нет времени! – по привычке возражает Уэнсдей. – А если кто-то заметит, что камеры выключены, то возникнут вопросы, кто и зачем их выключил! – резонно парирует Ксавье. Вещь дожидается от Аддамс разрешения и бросается обратно в кабинет. Ксавье открывает окно и, придерживая занавеску, ждёт, пока девчонка вылезет наружу, после чего следует за ней. Оставив едва заметную щель, чтобы Вещь мог выбраться, он хватает Аддамс за руку и тянет её прочь, под укрытие деревьев. У Уэнсдей даже мысли не возникает вырвать ладонь из его цепких пальцев; она послушно бежит за ним, чертыхаясь про себя на свой и его рост, и тяжело дышит, когда Торп, наконец, останавливается. Тишина обволакивает их коконом уютной промозглой осени. В октябрьском лесу влажно и душно, и Уэнсдей чувствует, как под взглядом старшекурсника кислород сжижается у неё в горле, а щёки краснеют до того, что она чувствует возросшую температуру кожного покрова. И пусть они пробежали всего ничего, но с неподготовки лёгкие начинают характерно сокращаться, а в носу становится мокро. Торп останавливается, смотрит на неё с мягкой ироничной усмешкой и зачёсывает назад выбившуюся из пучка прядь волос, проводя по макушке своей огромной ладонью. Уэнсдей вспоминает, как совсем недавно эти пальцы касались её лица, и вздрагивает от собственных мыслей. Она уверена на все сто с лишним процентов, что Ксавье хотел её поцеловать, и не понимает, что его остановило. Торп был из тех людей, что берут, не спрашивая — в этом нет его вины, он просто так воспитан бесконечными няньками, гувернёрами, психотерапевтами и слишком занятыми родителями, которые за строительством собственной карьеры забывают о сыне и стараются искупить вину игнорирования исполнением любой детской прихоти. Она видела таких и в старой школе — наглые, самоуверенные, они не вызывали ничего, кроме желания сломать им нос. Но присутствующий рядом Торп вызывает совершенно другие ощущения. Настолько неожиданные и чуждые, что Уэнсдей сама пугается. Она бы позволила. Совершенно позорно пошла бы на поводу у нерационально глупого любопытства и позволила поцеловать себя, спрятавшись в темноте запертой морозильной камеры, а потом до самой смерти отрицала бы сам факт существования в её жизни этих нескольких минут в бело-голубом свете экрана мобильного телефона. Никто бы и не узнал о её позорной слабости; она бы придумала, как надавить на Торпа, чтобы он тоже никогда об этом не рассказывал. Это всего лишь был бы очередной эксперимент. Биохимический опыт по наблюдению за выбросом в кровь гормонов радости с одновременным подавлением кортизола. Да, именно так. Это был бы всего лишь научный эксперимент. И хорошо, что у неё не оказалось времени его проводить. Ей это совершенно ни к чему! Ксавье наблюдает за ней с ироничной усмешкой, как будто они только что выполнили какое-то мудрёное секретное задание, и пока ещё никому не сообщили о своём успехе, превратив недоверие ожидающих в собственное преимущество. Она ищет, что сказать, но не успевает и рта открыть, потому что Ксавье откидывает голову назад и начинает оглушительно хохотать. Он выглядит возмутительно расслабленным и ненормально довольным, и Уэнсдей чувствует, что внутри опять всё начинает закипать от обиды на его пренебрежение… чем? – Не вижу ничего смешного, – произносит она, поджав губы. Торп замолкает, но крылья его носа всё ещё подрагивают от быстрых глубоких выдохов — такие бывают, когда ты уже не можешь смеяться, но что-то глупое и смешное всё никак не идёт из головы. – А по-моему, это было весело, – усмехается он. – Захочешь повторить — я всегда к твоим услугам. – Самонадеянно с твоей стороны полагать, что я настолько оценю твою попытку в пубертатные гормональные игры, что решу дать тебе возможность повторить. Торп наконец перестаёт смеяться и смотрит на неё с нескрываемым удивлением, даже приоткрыв рот. Но потом его недоумение сменяется пониманием, и он медленно растягивает губы в широкой улыбке, отчего на щеках опять проступают столь бесящие её ямочки. – Вообще-то, я имел в виду незаконное проникновение в морг, – медленно говорит парень. – А ты что подумала? Уэнсдей жалеет, что не обладает способностью дяди Фестера исчезать на месте прямо перед глазами толпы зрителей. Она бы не возражала, если бы она прямо сейчас провалилась сквозь землю. Желательно — насовсем. – Именно это я и подразумевала, – произносит она, старательно делая хорошую мину при плохой игре. Её выдают заломленные за спиной пальцы рук, и какое счастье, что Торп этого не видит! Ей категорически не нравится, что всякий раз рядом с этим иллинойским снобом она ощущает себя клинической идиоткой после дилетантски проведёной лоботомии. – Пойдём, – Ксавье разворачивается обратно и вслепую берёт её за локоть. Уэнсдей поспешно выдёргивает руку и для верности опять прячет руки за спину. Но парень не реагирует на её упрямство, как будто и не замечает. – Надо подобрать Вещь, он наверняка уже закончил. Уэнсдей хочется хлопнуть себя по лбу, что она так бессовестно забыла о своём верном друге. Спрятав ладони в карманы, она нагоняет Ксавье, и он, заметив её слева от себя, немного притормаживает, опять подстраиваясь под её не шаги. Вещь беспокойно дожидается их у кромки леса, пританцовывая на месте. Уэнсдей протягивает ему руку, и он проворно взбирается по её рукаву на плечо, поправляет косичку и ныряет в рюкзак. Короткий путь до машины они проделывают в молчании, хотя Уэнсдей то и дело кидает быстрые взгляды на парня рядом, гадая, что у него на уме. Торп кажется расслабленным и спокойным, но что-то в его лице вызывает приятное чувство холода в грудной клетке. Как будто она решила сыграть с огнём и позволила пламени подобраться слишком близко к подолу своего синтетического платья. Машина так и стоит перед почтой. Ксавье пикает замком и, не обращая внимания на Аддамс, забирается за руль. Уэнсдей садится рядом, тянет на себя тяжёлую дверцу и пристёгивает ремень, не дожидаясь напоминания. Торп включает двигатель, потом подбирает с подлокотника собственный телефон и обречённо закатывает глаза. – Да твою ж… – стонет он. – Что? – не может сдержать любопытства Уэнсдей. – Макс звонила четыре раза, – сквозь зубы шипит Ксавье, прокручивая список вызовов. – Я совершенно забыл, что мы с ней хотели поехать в Берлингтон. – В кино, да? – злорадствует Аддамс. – Да. – Ксавье устало трёт глаза нижней частью ладони. – Ладно, я всё-равно никогда не любил творчество Бёртона… – со вздохом произносит он, снимая машину с ручного тормоза. – Но скандал, наверное, она сейчас устроит… Он дожидается, пока мимо проедет старый покоцаный пикап, и выворачивает на дорогу. Уэнсдей открывает рюкзак, выпуская Вещь, и тот, запрыгнув на приборную панель, сразу принимается листать список музыки на сенсорном экране бортового компьютера. Ксавье искоса наблюдает за ним, но не спорит, когда вместо итальянской оперы обрубок включает Шарля Трене. – А где мой телефон? – вспоминает Уэнсдей, поняв, что последний раз видела его в руках у Торпа в морозильнике. – Прости, сунул себе на автомате, – смущается Ксавье и, запустив руку в карман, протягивает ей телефон. Она выключает авиарежим и открывает сообщение от Пагсли. Брат интересуется, можно ли одолжить её мачете, которое дядя Эрнандес подарил ей на пятнадцать лет. «Можешь, если у тебя хватит мозговых процессов снять его со стены,» – печатает ответ Уэнсдей. Подарок кузена отца они с Вещью самостоятельно прикручивали к стене в старой игровой комнате как раз на тот случай, если Пагсли взбредёт в голову его украсть. Уэнсдей знает, что кроме отца и дяди Фестера никто не сможет взломать замок. Забросив телефон в рюкзак, она поудобнее устраивается в кресле, кладёт локоть на дверцу и подпирает голову, вслушиваясь во французский текст старой мелодичной песни. У неё даже не возникает мысли спросить, откуда у Торпа в музыкальной подборке классический французский шансон. В машине тепло, и она чувствует, как расслабляется: успокаивается сердцебиение, выравнивается пульс, дыхание перестаёт сипеть в носу. Просто удивительно, насколько комфортно ей находиться в одном автомобиле рядом с подозреваемым. Рюкзак со спрятаными внутри копиями заключения по телу Роуэна Ласлоу жжёт ей пальцы, но читать их совершенно не хочется. У неё ещё будет время внимательно изучить бумаги, когда не будет никаких отвлекающих факторов. – Почему ты состоишь с Максин в интимных отношениях? – спрашивает она только для того, чтобы сделать вид поддержания светской беседы. По крайней мере, так она объясняет себе, почему ей это интересно. Она плохо знает Торпа, ещё хуже знает Доран, но она искренне не понимает, что нашли друг в друге эти два её знакомых. Более непохожих людей, как ей казалось, ещё поискать надо; даже её легкомысленная соседка Синклер и задумчивый горгона из выпускного класса подходят друг другу больше. Макс производила впечатление собранного, рассудительного человека, не зря же она увлекалась химией и биологией, была фотографом в школьной газете — казалось чем-то странным, что её мог привлечь нигилист Торп, застрявший между амплуа шута и рыцаря печального образа. – Обожаю твои формулировки, – качает головой Ксавье, кривя уголок рта в усмешке. – С чего такой интерес к моей личной жизни? Уэнсдей пожимает плечами. Несмотря на всё произошедшее в морге, атмосфера в машине ленивая и непринуждённая. Так бывало у них с Пагсли после какой-нибудь особо жестокой игры. – Мой психотерапевт говорит, что мне надо больше интересоваться жизнью окружающих, – придумывает оправдание она. – Вэл Кинботт? – Ты тоже к ней ходишь? – Общался пару раз, – отмахивается Ксавье. – Она милая. Может, и неплохой терапевт, но она совершенно не представляет, как работать с изгоями. Ты знаешь, что она переехала в Джерико три года назад из Остина? – Нет, – искренне удивляется Уэнсдей. – Почему она не осталась в Техасе? – Без понятия. – Торп пожимает плечами и притормаживает на перекрёстке. – Ей не хватает понимания психологии изгоев. У нас, знаешь ли, не школа, а клондайк для психиатров. В школе единственный нормальный — Петрополус. Остальные все больные на голову. Назови мне фамилию, и я поимённо назову тебе всех его тараканов. Уэнсдей вообще считает, что любая закрытая школа больше похожа на психушку, чем на учебное заведение, но уже знакомый цинизм Торпа вызывает привычное желание поспорить. – Юджин тоже? – навскидку предлагает она, вспомнив своего тихого и дружелюбного одноклассника. – У Оттингера уровень закомплексованности выше, чем у тебя самомнение, – усмехается Ксавье, барабаня пальцами по рулю в такт звучащей из колонок тихой музыке. – У нас какая-то школа психопатов. И самое интересное: Уимс с этим ничерта не борется, а, наоборот, культивирует. – Ты ей не доверяешь? – цепляется за озвученное подозрение Уэнсдей. – Уимс? – переспрашивает Ксавье и на повороте сворачивает к школе. – Уимс — единственный человек во всём Вермонте, кому я доверяю. Она может казаться странной и жёсткой, но она превыше всего ставит школу и учеников. Ну и… Он замолкает и неловко облизывает губы. Уэнсдей ловит себя на том, что завороженно следит за его лицом, и поспешно отворачивается, принимаясь смотреть на полуголый лес вокруг них. – Уимс очень дружна с моим отцом, они учились вместе. – Как и с моими родителями, – вставляет Аддамс, вспоминая рассказы Гомеса. – Да, у них была своя тусовка, – кивает Ксавье. – Так что… – он делает вдох и опять заправляет за ухо выбившуюся из хвоста прядь волос. – Она здорово помогла мне, когда у меня были неприятности в Джерико, – признаётся он. – Так что Уимс я доверяю абсолютно. – А что… – начинает Уэнсдей, но её прерывает звонок телефона Торпа. Он смотрит на экран, кривится и вновь поворачивается к дороге перед ними. Уэнсдей тоже заглядывает в экран лежащего между ними телефона и видит имя Максин. – Не ответишь? – усмехается она с едва сдерживаемым злорадством. – Не представляю, что мне ей сейчас сказать, – морщится Ксавье. – К тому же мы уже почти приехали. Телефон Торпа затихает, и ровно в этот момент перед ними в конце шоссе возникают ажурные ворота «Невермора». Ксавье притормаживает, ожидая, пока огромные створки распахнутся, и въезжает на территорию академии. – Ты очень ловко ушёл от вопроса о своих отношениях с Макс Доран, переведя разговор на директрису Уимс, – замечает Уэнсдей, пока автомобиль продолжает движение по асфальтированной дороге. – А тебя так интересуют мои отношения с Макс? – едва заметно усмехается Ксавье. – Самоуверенно с твоей стороны предполагать, что меня интересуют твои отношения с кем-либо, – отбивает Уэнсдей. – Для меня в целом представляют мало интереса социальные взаимоотношения. – Тебе социопатию не диагностировали? – Диагностировали, – подтверждает Аддамс. – Наряду с десятком других психических отклонений. – Я же говорил, что единственный нормальный здесь — Петрополус, – тихо смеётся Ксавье. – Макс… хорошая, – говорит он, и Уэнсдей улавливает в его словах неуверенность, словно он сам не знает, как ответить на её вопрос. – С ней приятно проводить время и болтать о всякой чепухе. Не пойми меня неправильно, – спохватывается он, вспомнив, что Аддамс и Доран учатся в одном классе и если не подружились, то как минимум общаются. – Она умная, отлично разбирается в изобразительном искусстве, слушает хорошую музыку… Он замолкает, и Уэнсдей практически видит перед глазами огромное «но», которое не может озвучить парень. Всё-таки подростковые взаимоотношения — совершенно не её тема! Ей никогда не оценить это стремление найти себе пару на короткое время обучения в старшей школе, и тем более она не может понять корреляцию между социальным статусом в закрытом коллективе и количеством сексуальных партнёров! – Но? – подстёгивает она. – Но, Аддамс, я думаю, что это совершенно не твоё дело, – отрубает Торп и тяжело вздыхает. – Сейчас начнётся… Уэнсдей опять переводит взгляд вперёд и понимает, что они приехали. Торп заруливает на школьную парковку, и она уже из машины видит на высоком крыльце тонкую фигурку Доран. По лицу расползается торжествующая улыбка — как будто она только что выиграла в необъявленном турнире. В груди расползается радостное зловредное чувство от того, что Ксавье Торп вместо того, чтобы ехать на детский фильм с подружкой, соучастником отправился вламываться в морг вместе с Уэнсдей. И что бы это ни говорило о Ксавье Торпе. Ксавье аккуратно паркует машину, выключает двигатель и несколько мгновений сидит за рулём, собираясь мыслями. Потом подкидывает в руке брелок от машины, снимает с зарядки телефон и выбирается наружу. Уэнсдей не торопится. Шарль Трене смолк, стоило выключиться бортовому компьютеру, и Вещь медленно перебирается на панель перед своей хозяйкой, спрашивая, чего они ждут. Аддамс только дёргает плечом, вслепую раскрывая рюкзак, но не сводит взгляда с разворачивающейся перед ней комедии. Торп медленно идёт по ступеням, но не успевает он подняться на крыльцо, как Доран, экспрессивно взмахивая руками, набрасывается на него с очевидными упрёками. Торп в долгу не остаётся: что-то возражает, указывает на машину, потом вдруг замирает и что-то резко говорит. Уэнсдей жалеет, что так и не научилась читать по губам: не сказать, что ей так уж интересна подростковая ссора, но наверняка её лексикон мог бы обогатиться парочкой популярных среди её поколения выражений. Максин, демонстративно топнув ногой, скрывается в холле школы, а Ксавье возвращается к машине и открывает водительскую дверцу. – А ты чего здесь всё ещё сидишь? – удивляется он, заметив Уэнсдей. – А тебе надо было прикрыть спину? – скалится она. Ксавье качает головой, открывает подлокотник и забирает оттуда пакет с лекарствами. – Видимо, мы с Макс всё-таки расстались, – со вздохом говорит он. – Я проиграл Аяксу двадцатку. – Небольшая сумма за то, чтобы тебе не трахали мозги, – фыркает Уэнсдей и тоже выбирается из машины. Торп не выглядит расстроенным. Скорее — умиротворённым, как будто только что решилась незначительная, но противная проблема. – Она последние дни ревновала меня к тебе, – признаётся он. – Хочешь, поспорим на двадцатку, что завтра по школе уже будут ходить слухи, что мы с тобой состоим в отношениях? Он опять издевается, но Уэнсдей по опыту знает, что старшая школа — то ещё змеиное гнездо, и самый незначительный слух может запустить цепную волну ненависти и презрения. Хорошо, когда твоя соседка — главная сплетница школы. Уэнсдей думает, что надо как можно быстрее переговорить с Синклер, пока та ещё не услышала версию Доран и не сделала свои абсолютно неверные выводы. А то, что Энид заподозрит Уэнсдей в отношениях с Ксавье, можно даже не сомневаться, Уэнсдей и так уже достаточно скомпрометировала себя бесконечными расспросами о Торпе. – Засунь себе эту двадцатку знаешь куда? – бурчит она и, закинув на плечи рюкзак, бросается к школе.