Психопатия

Каким бы тяжёлым ни было утро, шериф Галпин всегда приезжал в участок к положенным восьми часам — это было его законом, позволявшим сохранять хоть какую-то иллюзию определённости в происходящем вокруг бардаке. Казалось, что если день начнётся, как ему положено, в восемь утра и с паршивого кофе, то и продолжится без приключений. Правда, этот закон никогда не действовал. С такими-то соседями. Портить себе настроение с самого утра не хочется, поэтому Донован отмахнулся от этих мыслей. Но сбрасывать со счетов, конечно, не стоит, учитывая все совпадения… Полицейский участок встречает рассеянным светом пасмурного неба, трелью телефонных звонков и бодрым приветствием стажёрки Мэри Освальд: – Доброе утро, шериф. Кофе? В нос знакомо ударяет запахом пыли, бумаг, краски для принтера и дешёвого кофе, пить который совсем не хочется. Где-то опять противно пиликает телефон; радиостанция трещит помехами, то и дело выплёвывая информацию о заторах на дорогах. Привычная рабочая атмосфера несколько успокаивает, и Донован Галпин молча кивает девчонке. Обводит помещение долгим тяжёлым взглядом, готовясь к очередному бесконечному дню. Почти все подчинённые уже на своих местах; из-за стола за перегородкой поднимается его заместитель Ричи Сантьяго, несомненно, услышав громкое приветствие Мэри; остальные заняты своими делами и только кивают ему, изредка бросая безразличное «доброе утро, шериф». Галпин, не утруждая себя ответным политесом, проходит к своему кабинету, но на пороге останавливается, ожидая, когда его грузная заместительница с неожиданным для её телосложения проворством обогнёт рабочие столы в общем зале. – Утро, босс, – коротко здоровается она. – Готов к рабочей неделе? Только из-за почти десятилетнего знакомства и бесконечного числа совместных попоек Галпин позволяет ей эту фамильярность. Пить Сантьяго не то вопреки своей комплекции, не то благодаря ей умеет так, что перепьёт и самого запойного алкоголика. – Зависит от того, что ты хочешь мне сообщить, – морщится Галпин, закрывая за ними дверь. Огромный стол посреди кабинета завален папками, файлами, отчётами, ежедневниками и стандартными блокнотами в обложках под чёрную кожу, нагромождёнными без какой-либо системы. Каждый вечер, уходя с работы, Галпин думает о том, что надо бы здесь наконец разобраться, и каждое утро перед входом в офис сожалеет, что весь этот завал за ночь никуда не исчез магическим образом. Ну или хотя бы сгорел. Можно сразу вместе с участком. – Разобрался бы ты тут, босс, – словно прочитав его мысли произносит Ричи, устраиваясь в кресле напротив. – Или попроси Освальд разобрать, она девочка аккуратная. – Я потом найти ничего не смогу, – отказывается он, вслепую вешая шляпу на вешалку у двери. Проходит за свой стол и удобно устраивается в кресле, сразу сползая вниз по спинке. Достаёт телефон, бросает его на свободное место и поднимает взгляд на заместителя: – Чем порадуешь? Ричи усаживается напротив, ёрзает на неудобном стуле и открывает свой блокнот: – У Маккирби опять пропал гусь. Рука Галпина, потянувшаяся уже к последнему ежедневнику, замирает в воздухе; брови недовольно ползут вверх. Шериф цокает языком и качает головой, переваривая услышанное. Отборные силы правопорядка Джерико, мать их. – Вот из вас, блять, кто издевается? – неверяще спрашивает он. – Ты или Маккирби? Ричи по-доброму улыбается, отчего её и без того широкое лицо расползается до формы летающей тарелки, как её изображают в детских мультфильмах. – А парни, – она тычет большим пальцем себе за плечо, указывая в сторону общего зала, – уже ставки делают, когда же его наконец кто-нибудь отловит и зажарит. – Поставь от моего имени десятку, что до Рождества, – не может сдержаться шериф и находит ежедневник под папкой с делом о поломанном заборе у дома миссис Блайт. – А теперь давай серьёзно. Что получилось узнать? Сантьяго мрачнеет, моментально забыв про гуся, и принимается перелистывать свой блокнот. – Немного, – наконец произносит она, бегло просматривая своим заметки. – Согласно карточке страхования, жертву звали Итан Хансен. Тридцать четыре года, проживал в городе Парма, Огайо — чёрт знает, как его занесло в Вермонт. Работал фармацевтом, увлекался фотографией и орнитологией. Мы пока не смогли связаться с его семьёй, но по месту работы нам сообщили, что с прошлого понедельника у него отпуск и он, якобы, собирался в поход по северным штатам, понаблюдать за птицами и пофотографировать природу. – Самое опасное хобби из всех, что можно придумать в Джерико, – бурчит Галпин. Его прерывает стук в дверь, и спустя мгновение в кабинет входит Мэри с кружкой кофе и ворохом свежей прессы. Протягивает ему кофе, кладёт газеты поверх завала на столе и, заискивающе улыбнувшись, вновь скрывается за дверью. Галпин провожает её задумчивым взглядом. Девчонка в их участке всего третий месяц, пришла после старшей школы — недобрала баллов для поступления в колледж и решила потратить год на подработку в родном Джерико. Шериф знал её родителей, и по дружбе взял в участок, отвечать на телефонные звонки, печатать и копировать бумаги, выполнять простейшую работу «подай-принеси». Та вроде справлялась, по крайней мере, косяков за ней замечено не было, и Донован уже думал, что по итогам года вполне может написать ей рекомендательное письмо, чтобы она поступила в юридический колледж или, чем чёрт не шутит, местную полицейскую академию. Люди с толковым образованием в их дыре — на вес золота. Он делает глоток и морщится, хотя Освальд сделала как он любит — двойной американо с одним сахаром. Кофе в полицейском участке — та ещё моча. Управление никогда не утруждает себя тем, чтобы купить своим сотрудникам что-то более-менее приличное. Паршиво, что сегодня он приехал в участок не из дома, поэтому приходится терпеть местное пойло. Дома хоть Тайлер готовит что-то хорошее, поднаторев на работе в кофейне. Ричи пожимает плечами и сверяется со своим блокнотом. – Примерно в два тридцать он заходил в магазин в Андерхилл, купил там упаковку пластыря, пару пакетов лапши быстрого приготовления и газовый баллон. Спросил интересные локации в округе, и продавец посоветовал ему Индиан Брук. Мы запросили записи с камер видеонаблюдения заведений по дороге — там же заправка, ты знаешь… Должны предоставить сегодня. – По времени смерти не бьётся. – Донован растирает лоб и с сожалением смотрит на свою кружку — организм требует дозы кофеина, но пить эту дрянь не хочется. – Если в половину третьего он вышел из Андерхилла, а примерно в пять его уже растерзали — значит, его должны были подвезти до тропы в лес. – Поэтому мы и запросили видео с заправки, – кивает Сантьяго. – Там камеры направлены на дорогу в том числе, посмотрим, кто проезжал после него. Может, кто подвёз. – Какого чёрта его вообще потянуло к «Невермору»? Он что, не знал, что это за место? – Он был из Огайо, шеф, – усмехается Ричи. – Откуда ему знать… – Да на весь Джерико стоит навесить предупреждение: «Осторожно, школа изгоев, убьют и не заметят!», – не сдерживается Галпин и всё-таки делает глоток дерьмового кофе, в очередной раз кривясь. Пожалуй, стоит послать Освальд во «Флюгер», пусть купит там нормальный американо. Ричи поджимает губы, явно недовольная экспрессией своего начальника. Конечно, ей-то что… Для неё неверморцы — благодетели, хранители города и его бездонные спонсоры. Что бы ни творила шпана в полосатых чёрно-синих пиджаках с попустительства их высокомерной директрисы, весь Джерико будет их на руках носить, пока идут деньги и создаются рабочие места. А на кухнях шептаться: монстры, в Джерико живут монстры, монстры убивают наших детей… – Мы вчера связались с мисс Уимс, поставили её в известность, – продолжает Сантьяго, воспользовавшись паузой. – Она явно не была довольна происходящим. – Хочешь, я тебе дословно передам, что она сказала? – не сдерживается Галпин. – «Не пытайтесь дискредитировать школу, основываясь ваших на ничем не подтверждённых субъективных оценках антрипо…» Чёрт, как же это она тогда выразилась?… «Антропоморфных меньшинств». Верно? Уимс тогда высказалась как-то иначе, но общий смысл произнесённого ею заумного бреда был такой же нулевой, как и у только что выдуманной шерифом фразы, что и признаёт Сантьяго: – Похоже, – кивает она круглой головой. – Не стоит говорить, что она не была рада нашему звонку. – Она никогда не бывает рада нашим звонкам. От одного воспоминания о директрисе «Невермора» хочется поёжиться. Высоченная леди — иного определения к ней невозможно было придумать, несмотря на всю неприязнь Галпина к изгоям — умудрялась нагнать страху одним лишь своим видом, невзирая на всегда светлые костюмы и до оскомины широкую благожелательную улыбку. Галпину всегда казалось, что ярко-алые губы Лариссы Уимс готовы вот-вот раскрыться акульим оскалом, чтобы вгрызться в глотку любому, кто посмеет хоть посмотреть косо в сторону её подопечных. Телефон на столе тренькает входящим вызовом, и, скосив глаза, Донован замечает имя и фотографию Тайлера на экране. Дёрнув небритым подбородком, он сбрасывает звонок. – Но тут к ним действительно не подкопаться, – замечает Сантьяго. – На такое способны только оборотни, а их всех мы отслеживаем. Да и не было вчера полнолуния. Не говоря уж о том, что это вообще случилось при свете дня. – Мы будем последними идиотами, если сбросим эту чёртову школу со счетов, – произносит шериф, через силу допивая дряной кофе. Омерзительный кислый вкус, как ни странно, действует, и зевать уже хочется не так часто. – Ты же понимаешь, что мы знаем лишь толику того, на что способны эти выродки. Кто знает, какие необъявленные способности есть у этой шпаны… – Растерзать случайного туриста средь бела дня в полумиле от школьных ворот? – усмехается Ричи. – Брось, босс, они хоть и отморозки, но не идиоты. Да и какой в этом смысл? Я скорее поверила бы в нападение медведя… Телефон опять начинает гудеть вибрацией входящего звонка. Донован опять смахивает красной кнопкой под фотографией сына. – Ну вот и объяснение для прессы, – кивает он. – Чтобы народ не сходил с ума раньше времени. Пусть лучше держатся подальше от лесов. – Да ладно, ты же не будешь утверждать, что это и в самом деле медведь? – не верит Ричи. – Хищников не было в наших краях уже лет с тридцать… Двадцать шесть, – хочется поправить её Галпину, но он вовремя сдерживается. – Я сам наведаюсь сегодня в академию и поговорю с Уимс, – решает Донован. – У меня есть… кое-какие… подозрения, но лучше и правда держать это при себе. Взгляд Сантьяго на миг мрачнеет — но, что бы она ни хотела сказать, её прерывает открывшаяся дверь в кабинет. В проём опять заглядывает Мэри Освальд. – Шериф, прошу прощения, – говорит она. – Звонил ваш сын. Просил передать, что его не будет днём дома: поменялся с коллегой сменами в кофейне. И ради этого Тайлер обрывал ему телефон? – Я понял, Мэри, спасибо, – кивает Галпин, и девушка вновь скрывается, закрыв за собой дверь. Ричи, закрыв потрёпанный блокнот, переводит недоумённый взгляд с лица своего начальника на его телефон, и Донован благодарен ей, что она ничего не спрашивает. Стараясь сохранить лицо, он поднимает смартфон и стучит большим пальцем по экрану, почти уже ожидая увидеть сухое сообщение от Тайлера — но последним сообщением в переписке висит позавчерашний список покупок в продуктовом магазине. – У нас есть какие-нибудь вопросы к «Невермору»? – спрашивает он, больше для того, чтобы показать профессиональный интерес к делу. – Понятно, что они будут отпираться, но мало ли… – Да что мы можем у них спросить… – разводит руками Ричи. – Сам же понимаешь, они всё будут отрицать, даже если и замешаны, а Уокер им только поддакнет… Сантьяго, сама того не желая, задевает по больному. С тех пор, как Ноубл Уокер стал мэром Джерико, он отлизывает Лариссе Уимс с потрясающей самоотверженностью, оправдывая себя тем, что без налоговых поступлений и предоставляемых школой рабочих мест Джерико обязательно пополнил бы списки нищих городов Америки, живущих за счёт одного-единственного производства. Производств в Джерико и так нет, а окружающие фермы даже в урожайные года поставляют слишком мало средств, чтобы местная старшая школа могла приобрести себе новый автобус, церковь — заменить часы на фасаде, а мэр — купить новую машину. Доновану это омерзительно. И пусть родной город и не может похвастаться богатой историей или мощными заводами, как другие старинные поселения, но думать, что всем своим благополучием они обязаны изгоям… как минимум тошно. Градообразующее, блять, предприятие. Изгои не принесли их городу ничего хорошего, кроме денег. – А Уокер в курсе? – интересуется он. – Мы направляли официальное сообщение, но ответа пока не поступило, – сообщает Сантьяго. – Они не работали вчера. Думаю, ответ будет до обеда. Но вряд ли Уокер ещё не знает. Действительно, скрыть труп в их захолустье можно только за высокой кованой оградой «Невермора», и то, что останки несчастного Итана Хансена были обнаружены случайной парочкой, вышедшей выгуливать собаку, уже не свидетельствует в пользу теории, что изгои как-то замешаны в убийстве. Странно, что Уокер ещё не оборвал шерифу трубку, требуя полного отчёта о ходе расследования. Можно не сомневаться, что звонок от мэра — дело в лучшем случае получаса. Шериф думает, что уехать в «Невермор» стоит обязательно до обеда, чтобы не портить себе настроение ещё больше офицальным ответом из мэрии, в котором, он не сомневается, Уокер категорически запретит проводить расследование, если есть хоть малейший шанс, что убийство туриста из Огайо связано со школой для изгоев. Преклонение города перед нелепым готическим замком, полном неуравновешенных подростков со сверхспособностями, вызывает только чувство гадливости. Господи, да они же всего лишь дети, возглавляемые нелепой дамой в слишком дорогих нарядах и неуместных в затхлом Вермонте золотых украшениях… – Пришли мне, когда будет, – приказывает он. – С полицией Огайо связывались? – Освальд должна была направить им запрос сегодня утром, – кивает Ричи. – Наверняка уже направила. – Вот ты с ними и общайся, – приказывает Галпин. Перспектива сношать себе мозг бессмысленными разговорами с полицией другого штата не привлекает, тем более он и так подозревает, что они ничего им не скажут. Ну максимум, что этот чёртов Итан Хансен был образцовым гражданином, переводил старушек через дорогу, лазал за упавшим в пруд футбольным мячом, подкармливал бездомных котов рядом с почтой и из прегрешений у него — один только давно погашенный штраф за неправильную парковку. – Результаты экспертизы уже есть? – Босс, побойся бога, вчера было воскресенье, а сейчас ещё и девяти нет, – усмехается Сантьяго. – Анвар хорошо если только на работу пришёл и принялся расчехлять инструменты. Уверена, он сразу тебе сообщит, как у него будет медицинское заключение. Если это всё… – Ладно, я сам заеду в морг после школы, – решает шериф, тянясь к документам на столе и тем самым показывая, что импровизированная планёрка закончена. – Может, Реджи меня чем-нибудь обрадует. – Тем, что это было самоубийство? – усмехается Ричи, поднимаясь со своего стула. Её нелепая шутка, как ни странно, заставляет улыбнуться. – Побойся бога, Сантьяго. Для рождественских подарков ещё слишком рано. Заместитель шерифа усмехается и, отсалютовав своим блокнотом, поворачивается к выходу. – Буду держать тебя в курсе, босс, – произносит она. – Хорошего дня. День будет каким угодно, только не хорошим. – И тебе, Ричи. ~~~~ – Ксавьееее!!!!! Крик бьёт по ушам, отражается от тёмных стволов деревьев, прорезает белёсый лунный свет и вонзается тупым ударом прямо в солнечное сплетение. Песком засыпается в уши, режет барабанные перепонки, вспарывая черепную коробку, и ошпаривает голову изнутри оглушительной вспышкой боли, да такой, что, кажется, начинают кровоточить глаза. Он бежит — несётся через незнакомо знакомый лес, хватаясь за кусты полами пальто, острые ветви царапают лицо, ноги путаются в корнях и промёрзлой листве, а лёгкие вот-вот взорвутся от ледяного воздуха. – Ксавье!!! Он падает — кубарем летит по земле, прогнившие листья и пыль попадают в рот, путаются в волосах, а заледеневшая грязь миллиардом заноз вспарывает ладони. Вместо холодной земли он с размаху рушится на гладко отполированный камень, разбивает колени до противного влажного хруста, и с ужасом смотрит на свои руки. Он знает это место, он точно видел этот камень… – Ксавье!… Почти уже шёпот. Ксавье выбрасывает из сна резко, внезапно, как перещёлкивает тумблером, мгновенно возвращая в реальность. Несколько минут он лежит на кровати, пытаясь понять, что же его разбудило, но только чувствует, как бешено колотится сердце в грудной клетке. Кожа покрыта противным холодным потом, постельное бельё промокло и прилипло к телу. В комнате темно и тихо, только слышится размеренный храп Роуэна с соседней кровати. Обычно этот звук Ксавье раздражает, но сейчас он даже рад такому якорю, привязывающему его к реальному миру. Кошмаров не было с начала семестра. Блаженные пара месяцев, за которые он позволил себе нормально высыпаться и слез, наконец, с кофеиновой зависимости — всё равно в какой-то момент кофе перестал действовать по назначению, и вместо прилива энергии его начинало моментально срубать в сон. Чтобы потом резко проснуться с зашкаливающим пульсом и отпечатанным внутри век видением грядущих катастроф. Но тогда он хотя бы помнил, что ему снилось. Растерзанные тела, перекошенные в страхе незнакомые лица, пылающие башни «Невермора» — всё это было настолько привычно, что практически уже не вызывало тревоги. Если он и дальше будет держать всё это в себе, не выплеснет на холст, то рано или поздно всё-таки тронется умом. Чёрт с ними со всеми. Нарисует потом, если не свихнётся окончательно. Выпустится, переберётся в Бостон, навсегда забудет про грёбанный Джерико, а дальше — да гори оно всё адским пламенем! Буквально. Вот тогда, когда он и его друзья будут далеко отсюда, он и позволит кошмару случиться. Лихорадочный стук сердца постепенно успокаивается. Ксавье пятернёй зачёсывает назад сальные от пота волосы и медленно садится на кровати. Потёртые доски пола приятно холодят ступни, и он направляется в ванну, поправляя завязки пижамных штанов. Яркий люминесцентный свет, отражённый от глянцевого белого кафеля, больно бьёт по глазам, и Ксавье щурится, чувствуя, как за правой височной костью медленно, но уверенно начинает теплеть противная точка тупой боли. Он несколько мгновений смотрит на себя в зеркало — глаза красные, бледное лицо блестит от нездоровой испарины, сальные волосы прилипли к черепу и шее… Да уж, в гроб и то краше кладут. Он выкручивает холодный кран на максимум, подставляет руки под струю и ждёт, когда ладони наполнятся водой. Размашисто плещет себе в лицо, жадно делая глоток ледяной жидкости, и выдыхает, тянется к воде опять. И замирает. В мозгу резко — картинка из сна, та самая, из-за которой он проснулся. Собственные руки. По локоть в крови. Боль острой вспышкой пронзает голову, заставляя зажмуриться и до скрежета стиснуть зубы, лишь бы не застонать от тошнотворного ощущения. Ксавье хватается за бортик раковины, сжимает пальцы с такой силой, что костяшки белеют — и, кажется, видит, как с ногтей капает густая тёмно-бордовая кровь. Не его. Чья-то чужая. Смаргивает видение и рывком открывает шкафчик за зеркалом. Хватает с полки пузырёк с ибупрофеном, захлопывает дверцу и вновь упирается взглядом в своё отражение. К покрасневшим белкам, жутким мешкам под глазами и липкой испарине на висках добавились расширенные зрачки, раздутые крылья носа и искривлённый в болезненном оскале рот. Нет, обезбол ему сейчас точно не поможет. Начинающуюся мигрень, может, и купирует, но какой в этом смысл, если он потом всё равно до утра проваляется в кровати без сна, и завтра весь день будет похож на зомби из того идиотского сериала, что пытались показать ему Рик с Кентом? Ксавье ставит пузырёк на раковину, прихватывает чистое полотенце с полки и возвращается в комнату. Через щель в задёрнутых шторах в помещение проникает холодный голубоватый свет от умирающей луны, но его хватает, чтобы разобрать очертания предметов. Роуэн так и спит, и на мгновение Ксавье даже чувствует перед ним укол вины. Он пересекает комнату, поднимает с тумбочки телефон и смотрит на время. Без двенадцати минут четыре, ещё спать и спать. Очень хочется кофе, чтобы мозг хоть немного разгрузился после ночных кошмаров, но держать бытовую технику в общежитии нельзя, поэтому кофе-машину пришлось унести в мастерскую — Уимс ясно дала понять, что исключений из самых банальных правил не может быть даже для него. Пожалуй, стоит возвращать привычку приносить на ночь кофе в термосе. Обычно люди держат ряжом с кроватью стакан с водой, а у него будет кофе. Кто сказал, что к нему применимы общепризнанные стереотипы? В комнате нежарко, но душно, и Ксавье тянется к створке окна, чтобы впустить морозный осенний воздух. Он уже поворачивает старинный оконный замок — и чувствует, как ему в спину между лопаток прилетает что-то жёсткое и лёгкое. Да чтоб его… – Роуэн! – орёт Ксавье, надеясь, что сосед уже проснулся, а не послал в него… что бы это ни было… в очередном приступе сомнамбулизма. Со стороны соседской кровати слышится недовольный вздох, а Торп, наклонившись, шарит руками по полу перед собой. Пальцы натыкаются на какой-то продолговатый предмет и, распрямившись, Ксавье видит, что это картонная упаковка из-под салфеток. Повезло, что Роуэн больше не хранит на прикроватной тумбочке ничего тяжелее мобильного телефона, а ночник прикручен к стене. На прошлом курсе Ласлоу, однажды точно так же толком не проснувшись, запустил в Ксавье тяжеленным микроскопом, который зачем-то приволок из класса биологии. Разбитая скула заживала две недели, хоть Бьянка и отмечала, что синяк на лице придаёт ему брутального шарма. Ксавье считал, что это чушь собачья. Ласлоу тогда полторы недели возился с починкой раздолбанного оптического прибора, пока Ксавье не сжалился над ним и не заказал через интернет новый. – Сколько времени? – сонно спрашивает сосед, садясь на кровати. – Почти четыре, – отзывается Ксавье, с ловкостью капитана команды по волейболу закидывая ему в ноги картонную коробку. – Прости, что разбудил, – добавляет он и открывает, наконец, окно. Вермонтская ночь бросает в него порывом холодного ветра, шорохом деревьев и уханьем ночных птиц, и Ксавье на миг прикрывает глаза, подставляя разгорячённую кожу свежему воздуху и чувствуя, как полыхающий пожар за височной костью начинает постепенно затухать. – Чем я в тебя швырнул? – интересуется Ласлоу и, судя по звукам, пытается нащупать на тумбочке не то выключатель от ночника, не то свои очки. Вот на что он хочет тут посмотреть? Он что, никогда Торпа после кошмаров не видел? – Салфетками. – Ксавье делает последний большой вдох прохладного ночного воздуха и прикрывает окно, оставляя мизерную щель. – И я даже не буду спрашивать, зачем они тебе под рукой. – Можно подумать, у самого упаковка рядом не лежит, – огрызается Роуэн. – Опять кошмары? – с неискренним участием интересуется он, убирая коробку на место. – Очередное видение? – Не знаю, – отзывается Ксавье. Посвящать приятеля в собственные переживания он не планирует: у парня и без того тоже не все дома, а два окончательно поехавших психа на тридцати квадратных метрах школьного общежития — это уже превышение критической массы. – Проснулся от головной боли. Сейчас попробую дальше уснуть. И ты ложись. Кровать, правда, мокрая от пота, но, к счастью, всё-таки начинает накрывать сонливость, так что ему откровенно плевать на собственный комфорт. Хочется опустить голову на подушку, туго замотать полотенцем, закрыть глаза и провалиться в сон без сновидений в надежде, что к утру головная боль отступит. Со стороны слышится короткий пшик ингалятора — так вот что Роуэн искал на тумбочке. Потом негромкий стук пластика, какое-то шуршание, возня с одеялом — и Ласлоу, кажется, снова укладывается, отворачиваясь к стене. – Как ты достал со своими кошмарами… – бубнит он в подушку. Ксавье усмехается. Действительно, первые пару лет, особенно после случая в Джерико, он здорово потрепал соседу нервы резкими пробуждениями, нередко сопровождавшимися криками и попыткой дать по роже любому, кто пытался его утихомирить. Со временем стало легче, но взаимные способности парни всё равно до сих пор на дух не переносили. Он возвращается в ванную и делает ещё несколько глотков воды из-под крана. На обратном пути цепляет со стула и натягивает домашнюю футболку. Как раз переворачивает подушку, собираясь лечь досыпать, когда тренькает телефон. Да кому он понадобился в четыре часа утра? Глупый вопрос, конечно. «У тебя всё хорошо? Кошмары не мучают?» – гласит сообщение от отца. Блять. В Чикаго на час меньше, и даже отец не настолько трудоголик, чтобы сидеть за работой до трёх часов ночи. Значит — тоже резко проснулся. Ксавье едва не стонет. Ко всем проблемам добавился ещё и разговор с отцом. Винсент точно не отстанет, пока не заберётся в подкорку головного мозга. Можно было бы проигнорировать, но сообщение уже висит в прочитанных. «Всё нормально,» – печатает быстрый ответ и, отбросив телефон на тумбочку, плашмя падает на кровать. На завтрак утром он едва не опаздывает — заявляется в столовую уже тогда, когда ученики поднимаются из-за столов, злой как сатана на Роуэна, что тот не пнул его перед уходом. Но за их столиком ещё оживлённо: Аякс милуется с Синклер, Кент спешно листает какой-то конспект, Юджин возится в телефоне. Ксавье кивает друзьям и падает на лавку, борясь с желанием стукнуться лбом о столешницу. Сбоку в компании друзей со своего курса проходит Максин. Ксавье машет ей рукой и отворачивается, укладывая рюкзак рядом с собой. У Макс, к счастью, хватает ума и не хватает времени, и она не пристаёт к нему с поцелуями. – Дерьмово выглядишь, чувак, – бестактно комментирует Аякс, подталкивая в его сторону поднос с едой. За столько лет они уже назубок выучили предпочтения друг друга, и брать еду опаздывающему давно вошло в их традицию. Ксавье тянется к кружке с крепким зелёным чаем и с неудовольствием отмечает, что тот уже совсем остыл. – Дерьмово спал, – бубнит он в кружку. – Сейчас поем и приду в себя. – У тебя всё нормально? – участливо интересуется Энид, отвлекаясь от своего парня. – Вид у тебя действительно неважный. Ксавье морщится. С Синклер они никогда не были особо близки, но, связанные Аяксом, всегда были друг за друга горой, были готовы помочь и поддержать. И ещё девчонка-оборотень совершенно не умела лицемерить и, раз проявляла беспокойство, значит, вид у него и правда был настолько паршивый, что даже она заволновалась. Он решает, что за их столиком скрываться не от кого: Синклер, несмотря на свой популярный блог и статус королевы сплетен, отличалась редкой для подростка её возраста тактичностью и всегда знала, когда и о чём стоит промолчать, а Кент был слишком увлечён повторением материала перед занятиями. Что касается Петрополуса и Оттингера, то увиливать от них и вовсе было абсурдом. – Кошмары, – признаётся Ксавье, с силой проводя пальцами по глазам; к утру головная боль, слава богу, утихла, сменившись общей разбитостью, как это часто бывает после пророческих снов. – Проснулся среди ночи, и даже не помню, что за хрень мне снилась. Он вгрызается в остывшие оладьи. Хорошо бы дойти до микроволновки и погреть их, но на это уже нет времени, занятия скоро начинаются, друзья и так прождали его достаточно долго. – Может, тебе поговорить с сестрой Митчелл? – предлагает Юджин. – Попросить выписать какое-нибудь снотворное? – Митчелл тут же донесёт Уимс, – замечает Кент, всё так же не отвлекаясь от конспекта. Всё-таки сирена не так уж поглощён — что это, химия? – А Уимс донесёт отцу, а отец мне мозг вскроет, и либо опять направит на терапию, либо заберёт домой, – соглашается Ксавье. – Как-нибудь справлюсь. Год потерпеть осталось. – Ты идиот, если думаешь, что после «Невермора» твои проблемы закончатся, – бубнит Аякс, делая глоток кофе. И недовольно фыркает. Конечно, у Торпа кофе гораздо лучше. – По крайней мере, это уже не будет проблемой Уимс и отца, – с набитым ртом отзывается Ксавье. – Миллер сегодня обещал промежуточный тест по дифференциалке. Дашь списать? – Не дам, – сразу отвечает Аякс. – Ты задолбал перед каждым тестом спрашивать одно и то же. – Тогда я не дам тебе машину на выходных. – Ты мне её в любом случае не дашь, потому что как обычно свалишь в Берлингтон, – парирует горгона. Кент захлопывает свой конспект и с усмешкой наблюдает за их перепалкой. – А если дашь списать, то дам не только машину, но и ключи от квартиры, – идёт ва-банк Ксавье. Энид рядом с Аяксом вскидывает голову, прекрасно уловив двусмысленный намёк. Торп уверен, что её правая рука, скрытая отполированной столешницей, вцепилась в бедро горгоны. – Заманчивое предложение, подумаю на физике, – усмехается Петрополус, и Ксавье понимает, что тест у него в кармане. – Вот нафига тебе это надо, а? Ты же сам мне ошибки в домашке правишь, потом просишь решить тебе все тесты, а в итоге сам их и решаешь. – Лень думать на уроках. – Торп позволяет себе первую улыбку за утро. – Миллер умудряется отвлекать одним своим присутствием в классе. Аякс и Кент переглядываются, и если сирена только равнодушно пожимает плечами, то Петрополус явно обеспокоен. В этой их перепалке не было ничего необычного: Ксавье перед каждым тестом упрашивал Аякса дать ему списать, в итоге всё писал сам, иногда даже получая балл выше, чем у горгоны, но продолжал строить из себя идиота, ни разу не расположенного к точным наукам. Собственно, никто из них не показывал, кем является на самом деле. Взять того же Фишера — ну дуб дубом, можно подумать, что кроме девочек и травки его ничего не интересует, а вместе с тем — один из лучших в своём классе по химии, а от их с Петрополусом заумных обсуждений нуклеосинтеза сворачивались уши даже у влюблённой в горгону Энид. Или Оттингер — робкий, нерешительный, чурающийся любого общения, ставящий пчёл выше людей, он, на минуточку, за прошедший год пресёк под сотню ссор в их компании, выступая неожиданным миротворцем, и на факультативе по психологии, как рассказывала Синклер, не пропустил ни одного занятия, неизменно получая от Уимс высокие оценки за свои эссе по теории. Людям, столь искусно умеющим лгать, Ксавье доверял гораздо больше, чем кристально честным праведникам. От них по крайней мере знаешь, чего можно ожидать. – Пиздишь ведь, – со вздохом произносит Аякс, но покорно меняет тему, уловив настроение друга. – Что от тебя вчера хотела Уимс? Вчера, только вернувшись в «Невермор», даже не проводив Максин до её общежития, Торп рванул к директрисе. Та встретила его, сидя в полутёмном кабинете и нервно постукивая драгоценным «монбланом» по плацдарму своего абсолютно пустого стола. При виде Ксавье её запястье с зажатой в пальцах эксклюзивной ручкой замерло, и на миг Ксавье показалось, что по выбеленному, абсолютно безжизненному лицу женщины скользнуло облегчение. Ему все четыре года интересно, почему Уимс так выделяет его среди остальных студентов. Влияние отца и щедрые пожертвования от деда тут явно не при чём, есть ещё что-то. Вопрос Петрополуса отзывается омерзительной горечью на собственном языке. Рассказывать подробности беседы с директрисой не хочется даже лучшему другу, поэтому вчера он и ушёл сразу к себе, малодушно написав горгоне, что он приехал, отметился у Уимс, но настолько устал, что сразу отправляется спать и на все вопросы ответит позже. Ну вот это позже и наступило. Синклер резко вскидывает голову; будь она собачкой — было бы видно, как встали торчком уши и в предвкушении дрогнул хвост. Несомненно, уже раздумывает, что из рассказа Торпа можно будет опубликовать в своём блоге. В том числе и поэтому рассказывать ничего не хочется. – Спрашивала, где были мы с Максин, – отвечает он, надеясь, что друг довольствуется этим скупым ответом, и наматывает на вилку полоску жареной ветчины. – Сам же знаешь, она в случае любого форс-мажора первым делом спрашивает меня. Оттингер перестаёт возить пальцем по экрану своего телефона и, подняв лицо, виновато хлопает глазами за толстыми линзами очков. – Это из-за того случая, да? – спрашивает он. – Извини, я тебя тогда ведь подставил… – Юдж, если ты ещё раз попробуешь извиниться за тот случай год назад, я, честно, перестану спонсировать твой улей. Традиционный лепет их младшего приятеля раздражает, и Ксавье чувствует, что начинает злиться. Сколько раз он ему говорил, что вины Оттингера нет, и что наоборот, хорошо, что Ксавье тогда оказался рядом, потому что кто знает, чем бы всё закончилось в противном случае… – Ну ведь из-за этого Уимс с тебя теперь глаз не сводит. – Да не поэтому она с меня глаз не сводит! – не выдерживает Ксавье. – А потому что отец её попросил! – Парни, парни, давайте не психовать, а? – машет рукой Кент, захлопывая конспект. – После этого трупа она за всеми нами будет следить ещё суровее. Она, кстати, ничего не говорила про убийство? – Нет. – Ксавье натыкает на вилку кусок яблока и задумчиво окидывает его взглядом, прикидывая примерное время расчленения бело-зелёного фрукта на основании стадии окисления. – У меня сложилось впечатление, что она и сама ничего не знает. Ей позвонили из полиции, сообщили о неопознанном теле и спросили, не видели ли у нас тут ничего подозрительного. – Подозрительно будет, если у нас тут не будет ничего подозрительного, – каламбурит Кент, но его шутка ни у кого не вызывает даже намёка на улыбку. – Предупредила быть осторожнее и не ходить по лесам, – докончил свой рассказ Ксавье. – Ну и желательно вообще не шататься за пределами школы. – Или это был намёк, чтобы ты прекращал трахать девчонок в своём сарае. Да Фишер сегодня прям в ударе — вторая дурацкая шутка за пять минут! Идёт на рекорд! Рядом Юджин, до сих пор не привыкший к их манере общения, изо всех сил старается не покраснеть. Под убийственным взглядом Торпа сирена затыкается и принимается запихивать тетрадь в сумку, делая вид, что только сейчас вспомнил о скором начале уроков. – Надеюсь, нам не введут комендантский час, – задумчиво произносит Энид, беспокойно проводя яркими разноцветными ногтями по чехлу своего телефона. – Я хотела сходить на городскую ярмарку на следующих выходных. Вроде опять обещали аттракционы… – Ну тебе-то чего бояться, – по-доброму замечает Аякс, накрывая её пальцы своей ладонью. Синклер тут же млеет: перестаёт теребить телефон, опускает плечи, блаженно улыбается, мельком бросая взгляд на своего парня. Ксавье прячет улыбку за очередным глотком чая, по-доброму завидуя друзьям. Синклер и Петрополус похожи больше, чем они сами догадываются. Фонтанирующая энергией, беспокойная, болтливая девочка-оборотень — и рядом с ней немногословный, меланхоличный парень-горгона, который всегда умудряется выглядеть так, будто только что отошёл от каменения и едва успел спрятать своих змей. Но при этом более чутких людей и более верных друзей Торп в своей короткой жизни ещё не встречал. В академии ещё не было студента, который не умел бы лгать в глаза, старательно скрывая себя настоящего за масками идиотов. Не только Аякс с Энид, но и робкий Юджин, и любвеобильный Кент, и гедонистическая шлюха Дивина, и заносчивая и гордая Бьянка — все они разительно отличались от тех личин, которых показывали на публику. И Ксавье был из них первым лицемером. – И всё-таки интересно, что произошло, – возвращается к предыдущей теме Оттингер. – Как думаете, нам расскажут? – Может, расскажут, а может, и нет, – пожимает плечами Ксавье, допивая свой чай. – Не думаю, что к нам это имеет какое-то отношение, так что я не стал бы забивать себе голову. – У меня есть кое-какие знакомые в городе, – сообщает Энид, выбираясь из-за стола. – Попробую узнать у них после занятий, может, они что-нибудь слышали. – Ну ты, как всегда, всё узнаешь первой, – Аякс тоже встаёт с лавки и быстро целует её в лоб. – Увидимся за обедом. Энид убегает, прихватит с собой Оттингера. Вслед за ними уходит и Кент. Аякс, уже повесив сумку на плечо, поправляет на лбу шапку и хмуро смотрит на Торпа. – Ты точно в порядке? – в который раз спрашивает он. – Может, и правда сходишь к медсестре, возьмёшь у неё снотворное? – И потом весь день ходить ушатанным? – морщится Ксавье. – Нет уж, переживу. Есть ведь и другие варианты. Уйду в мастерскую, если совсем плохо станет, чтобы не будить Роуэна. – Зима уже скоро, какая мастерская, – хмыкает Аякс. – Придумаю, как согреться, – с недоброй усмешкой парирует Торп, тоже подтягивая к себе рюкзак. – Ну как знаешь, – кивает горгона, хотя по тону понятно, что он совершенно не удовлетворён его ответом. – Тебя Уимс опять спрашивала. Просила зайти после занятий. Да чтоб её… Мало ей было того, что он вчера до полуночи просидел в её кабинете, в красках рассказывая, как они с Максин играли в боулинг, а потом общались в патрульным? – Чего хотела, не сказала? – Что-то обмолвилась про муралы, но у меня сложилось впечатление, что это не всё, – пожимает плечами Аякс. Конечно, не всё. Ксавье уже примерно представляет, что ожидает его в директорском кабинете после уроков. – Спасибо, чувак, – кивает он. – До звонка пять минут, так что не рассиживайся. У тебя сейчас что, история? – Ага. – Ксавье всё-таки запихивает в рот кусок яблока и тоже поднимается, подтягивая к себе рюкзак. – Чёртова Краус. – Да ладно, она тебя любит! – хохочет Аякс. – Дивина говорит, что она лекцию по художке читает по твоему докладу на втором курсе. – Её любовь ко мне была бы взаимна, если бы она позволяла опаздывать на её уроки, – ворчит Ксавье. – Она не сможет тебя ненавидеть, если ты будешь её прогуливать, – хохочет Аякс и, повесив сумку на плечо, скрывается в коридорах академии. Торпу в очередной раз хочется разбить голову о стол. Но день проходит спокойно. Он предсказуемо спит на лекции Краус по истории искусств, прекрасно зная, что собственного самообразования хватит, чтобы сдать самый заковыристый её зачёт; потом терпит тест Миллера по функциональным уравнениям — хоть Аякс и поглядывает на него с соседней парты, Торп как обычно решает свой вариант самостоятельно, и даже успевает перепроверить до звонка. Наверняка накосячил в чём-то, но выискивать и решать заново банально лень. Дальше следует драма и литература — материал скучный, но преподаватель умудряется подать его настолько живо и интересно, что Ксавье даже просыпается и с интересом слушает о творчестве Кена Кизи, пусть это и никак не пригодится ему в будущем, если он уедет учиться в Европу. После перерыва у них внеклассные курсы, а значит — очередная тренировка. Ксавье думает, что можно было бы распустить парней, сделать вид, что работает над тактикой или расписанием — но ближайшая игра против школы Берлингтона уже на следующей неделе, и стоит как минимум ещё раз проверить сыгранность и включение новичков в команду. Аякс, конечно, с этим и без него справится, но пускать на самотёк не хотелось бы. В случае проигрыша всё равно будут винить его. Перед тренировкой перерыв в полтора часа, и он покорно приходит к кабинету Уимс, вспоминая замечание Аякса утром. – Проходите, пожалуйста, – приглашает его престарелая помощница директрисы, и Ксавье делает шаг за тяжёлые резные двери. Уимс, вопреки его ожиданиям, не одна — в кресле напротив неё сидит Донован Галпин, и от одного вида шерифа Джерико Ксавье хочется развернуться и свалить в спортивный зал или даже в свою мастерскую, откуда никто не смог бы его достать. Но он пересиливает себя, делает десяток шагов до массивного стола в центре кабинета и почтительно кивает, чувствуя себя приведённым на оглашение обвинительного приговора невиновным: – Мисс Уимс? Вы хотели меня видеть, – и тут же, толком не повернувшись шерифу: – мистер Галпин. Шериф морщится в ответ на приветствие, но Ксавье откровенно плевать. Уимс дежурно улыбается своей фирменной глянцевой улыбкой и указывает на свободное кресло, предлагая Торпу сесть. – Вчера неподалёку от «Невермора» произошло убийство, – произносит директриса, откидываясь на спинку своего огромного английского кресла. – Уверена, вы об этом уже слышали. Как руководителя школьного сообщества я не могу не спросить вас, каковы настроения студентов по этому поводу. Ксавье даже не сразу находит, что ответить. Слова Уимс — такая же нелепая ложь, как если бы она сказала, что сам Торп — скромный студент-первокурсник, не вылезающий из библиотеки и максимум посещающий ульи Оттингера. Да даже «школьное сообщество» — это ни разу не официальное название. У них есть ученический совет, которым руководит Бьянка, но, насколько Ксавье знает, её полномочия заканчиваются составлением расписания и списков студентов на выездные экскурсии. Все и так прекрасно знают, кто заказывает музыку. – Мало кто об этом в курсе, мэм, – умело врёт Ксавье. – Я видел заметку на сайте «Фри Пресс», но у нас же почти никто не читает новости. Уголок густо накрашенных губ Уимс дёргается в едва уловимой одобрительной улыбке. Ксавье чувствует себя одним из йоркширских терьеров, что держит мачеха: молодец, правильно выполнил команду, дай почешу за ушком, а если ещё и гавкнешь вовремя, то получишь сахарную косточку. – У нас пока нет заключения, – скалится Галпин. – Но, по всем показаниям, его растерзал неизвестный зверь. Ничего не напоминает? Ксавье сжимает зубы и с трудом удерживается от того, чтобы вскочить со своего места и наорать на чёртова нормиса. Останавливает только вперившийся в него взгляд Уимс, который, несмотря на характерную широкую улыбку кроваво-алых губ, прямо таки кричит: «Только посмей, Торп, ты же знаешь, что последует за этим…!» – Это угроза, мистер Галпин? – ответно щурится Ксавье. – Я был в Берлингтоне, в боулинг-клубе, с подругой. – Подставлять Максин не хочется, но Галпину нужно количество. – Можете проследить меня по камерам, как я уехал из школы, потом допросить работников клуба — и на обратном пути мы общались с патрульным, уверен, в их системе сохранились данные о запросе моих документов. – Он опасно прищуривается, краем глаза замечая, как напрягается Уимс. – Или вы уже и полиции Вермонта не доверяете? Галпин криво усмехается, словно и правда не ждал никакого другого ответа. Ксавье думает, что после окончания школы жизнь положит, но сделает всё, чтобы Донована Галпина сняли с должности. – Вы слишком эмоционально реагируете, мистер Торп, – произносит тот. – Уверены, что вам больше нечего рассказать? – Уверен, что вам только дай повод… – начинает он, но его прерывает певучий голос Уимс: – Уверена, что мистер Торп просто оскорблён вашими инсинуациями, шериф, – примирительно произносит директриса. – У меня же нет никакого основания не доверять мистеру Торпу. За все четыре года обучения он зарекомендовал себя как образцовый студент, и то жуткое происшествие в Джерико, виновниками которого, я напоминаю, были ваш сын и его друзья, было роковым исключением. Жуткое происшествие… Как интересно она это определяет! Но неприкрытый намёк действует должным образом. Шериф Галпин опадает, как сдутый шарик, откидывается на спинку кресла и недовольно кривит рот: – Простите, мисс Уимс, но мы обязаны рассмотреть все варианты. – Все варианты? – продолжает психовать Ксавье. – У нас тут сотни оборотней, десятки психокинетиков, а вы допрашиваете меня?! Вам что, Тайлер подсказал… – Мистер Торп! – хлестает по ушам голос директрисы. Он замолкает, запоздало понимая, что вспыльчивость, с которой он отрицает собственное гипотетическое участие в убийстве случайного нормиса, явно не сыграет в его защиту. Ксавье закусывает внутреннюю сторону щеки и покорно затыкается, оседая в кресле и нащупывая в кармане форменного пиджака телефон. Интересно, а разговаривала ли Уимс с Максин? И что та могла рассказать? Хотя Макс наверняка написала бы ему, если бы её допрашивали. – Шериф, я не могу допустить, чтобы вы беспочвенно подозревали студентов «Невермора» в несчастных случаях, которые не имеют к академии никакого отношения, – ледяным тоном чеканит директриса. – У меня же, напротив, есть большое желание обратиться в Министерство образования и полицию штата, чтобы они пересмотрели степень защиты «Невермора», учитывая, что это уже который раз на моей памяти, когда рядом со школой происходят несчастные случаи, а местная полиция вместо того, чтобы заняться расследованием, пытается бездоказательно обвинить наших учеников. – Всего лишь предосторожность, мисс Уимс, – усмехается Галпин. – Вы же понимаете, что один ваш студент опаснее всех пяти тысяч жителей города. Ксавье уже раскрывает рот, чтобы заметить, что высказывание городского шерифа — ни что иное, как неприкрытое проявление ксенофобии, но молчит, перехватив взгляд директрисы. – И умнее всего города, – кивает Уимс. – Я прошу вас больше не разбрасываться беспочвенными обвинениями, продиктованными личной неприязнью. Исходя из того, что вы не хотите переговорить ни с кем из студентов, я делаю вывод, что ваше общение с мистером Торпом продиктовано личными мотивами. Если хотите, вы можете продолжить допрос. Ксавье вскидывает голову, не веря тому, что услышал. Но Уимс, не обращая на него внимания, продолжает: – Но общение будет проходить только в присутствии юриста и законного представителя ученика. Вы уверены, что к этому готовы? Ксавье хочется смеяться. В принципе, ему уже есть восемнадцать, он может самостоятельно выставлять собственные требования — но Уимс чётко обозначает границы его взаимодействия с полицией Джерико. Вряд ли шерифу и прокурору провинциальной вермонтской дыры хочется проводить допрос в присутствии членов Верховного суда США или Конгресса. – Мы должны рассмотреть все варианты, мэм, – ожидаемо идёт на попятную Галпин. – Вы же понимаете, что мистер Торп уже был замешан в нескольких очень неприятных происшествиях, и… – И это не даёт вам никакого права подозревать кого-либо из наших учеников в убийстве без каких-либо веских доказательств, – как лезвием отсекает директриса. – Одной вашей неприязни не достаточно. Мы с удовольствием ответим на ваши вопросы, когда у вас будут конкретные факты. Сейчас же вы явно ищите козла отпущения. Поищите его в другом месте, шериф. Я уверена, слова мистера Торпа о клубе в Берлингтоне и проверке документов, – она бросает взгляд на притихшего Ксавье, – получат полное подтверждение. – Не думайте, что это последний вопрос, который я задам вашей академии, – произносит Галпин, поднимая с колена свою форменную шляпу. – И мы будем готовы ответить на все ваши вопросы, если это не будут беспочвенные обвинения, – повторяет Уимс. – Мистер Торп, задержитесь, пожалуйста. Она нажимает на кнопку вызова секретаря на своём столе, и спустя всего пару секунд дверь открывается, однозначно намекая, что аудиенция закончена. Галпин проходит к выходу, всем своим видом показывая, что он недоволен итогом разговора. Ксавье ждёт, когда за шерифом закроется дверь, и сползает по спинке кресла, позволяя себе расслабиться. – Чего он хотел? – спрашивает он. С лица директрисы спадает вся показная благожелательность. Она откидывается на спинку, располагает руки на широких подлокотниках и пару раз поворачивается из стороны в сторону, словно успокаивая себя. – Быстро и дёшево закрыть дело, – отвечает наконец Ларисса. – Ты же понимаешь, что твои слова о клубе и патрульном должны получить подтверждение? – Получат, – кивает Ксавье. – Я же вчера уже рассказывал: мы и в самом деле были сначала в боулинге, а на дороге нас остановил патруль. – Он не говорит, что они сами остановились до появления полиции. – Знал бы — узнал бы его имя. Уимс короткое мгновение молчит, затем недовольно кривит густо накрашенный рот, словно съела подгнивший лимон. – В любом слуае, я должна буду поставить в известность твоего отца. – О чём конкретно? – морщится парень. – Что у местной полиции есть ко мне вопросы? Вряд ли это его удивит. Он прекрасно знает о наших взаимоотношениях с Галпинами. Чёрт, да даже вы в курсе, что шерифу только дай повод обвинить меня во всех смертных грехах. – Ксавье мрачно усмехается. – И всё-таки, – Уимс поднимается со своего кресла, заводит руки назад и поводит плечами, разминая спину. – Ксавье, будь осторожен. Ты прекрасно понимаешь, что потянет за собой привлечение твоей семьи к происходящему в Джерико. О, он прекрасно знает! Два года назад ему потребовалось всё его умение переговорщика, взрощенное дедом, чтобы Винсент Торп не спустил на администрацию вермонтского городишки всех всадников Апокалипсиса в лице полиции штата, Генеральной прокуратуры, Министерства образования и ФБР заодно. Тайлер Галпин и Джона Хейз тогда очень легко отделались, хотя сейчас Ксавье думает, что, может быть, и стоило скомандовать «фас!» всей юридической машине Америки, какая находится в его распоряжении. – Мэм, вы же понимаете, что «Невермор» вообще никак не причастен к этому убийству, – произносит он. – Случайный нормис — ну, серьёзно, я бы ещё мог поверить, если бы это произошло во время полнолуния, но средь бела дня? Наши же все знают, что даже устроить драку с нормисом — верный приговор. Да даже самому отбитому и в голову не придёт так подставить школу! – Это-то меня и беспокоит, Ксавье, – произносит Уимс, упираясь рукой в раму камина. – Кому-то очень надо дискредитировать «Невермор». Проследи за студентами, попроси Барклай обращать внимание на необычное поведение учеников. «Белладонна» слишком давно сидела без занятия, пусть займутся делом. И сам будь осторожен, – повторяет она, оборачиваясь. – Ты знаешь, как шериф к тебе относится. Достаточно одного твоего просчёта, чтобы Галпин навесил на тебя всех собак. А в таком случае не то что от «Невермора» — от Джерико не останется живого места. – Вы уже говорили с моим отцом? – догадывается Ксавье. Конечно, говорила. Отец не настолько беспечен и тем более далеко так не глуп, чтобы не связать несчастный случай рядом со школой и кошмар Ксавье. И наверняка позвонил, как только часы показали более-менее приличное время для звонка. – Конгрессмен Торп звонил сегодня утром, – кивает Уимс. – Я подтвердила, что рядом со школой произошёл несчастный случай, но тогда, сам понимаешь, у меня не было полной картины... – Не говорите ему, пожалуйста, – просит он, вспоминая мутный сон ночью и сообщение от Винсента. – Я не хочу бросать учёбу на последнем курсе… – Я заверила твоего отца, что ты не можешь иметь никакого отношения к случившемуся, – кивает Уимс. – И настоятельно рекомендовала ему не вмешиваться в твоё обучение. Но и ты будь внимателен и, заклинаю тебя, не провоцируй шерифа. Он и так нас ненавидит. Не хватало ещё, чтобы он цеплялся к тебе по каждому поводу. – Весь город нас ненавидит, – не может сдержать усмешки Ксавье. – Грядущий День понимания в очередной раз это подтвердит, я в этом уверен. – Я бы с удовольствием отменила участие школы в этом глупом празднике, но, ты сам понимаешь, это традиция, нам никуда от неё не деться, – со вздохом произносит Уимс, возвращаясь за свой стол. – Я постараюсь, чтобы тебе дали какое-нибудь незначительное задание, чтобы ты не попадался шерифу на глаза. – Мне понравилось работать с детьми в прошлом году, – пожимает плечами Ксавье. – Шпана, конечно, пыталась цепляться, но прямо перед мэрией никто не рисковал зайти дальше устных оскорблений, так что я почти не обращал на них внимания. В прошлом году на дни фестиваля Ксавье поручили разрисовывать детей аквагримом на площади перед мэрией. Торп, увидев задание, жутко перепугался — работать с публикой означало быть в центре внимания. Но, как ни странно, день прошёл отлично — с ним работали пара девчонок из художественного класса местной старшей школы, а детишки, гордые превращением в любимых супергероев или хищных животных, восторженно благодарили его и просили сфотографироваться. А уж сколько радости у них было, когда он нарисовал на чистом листе с десяток воздушных змеев и запустил их в воздух… – Посмотрим, может, получится организовать что-то подобное и в этот раз, – кивает Уимс. – Я ознакомилась с твоим запросом на характеристику для университета, – продолжает она, доставая лист бумаги из ящика своего огромного рабочего стола. – Ты думаешь о Гарварде? – Гарвард, Йель или Нью-Йорк, пока ещё не решил, но склоняюсь к Гарварду – пожимает плечами Ксавье, радуясь новой теме. – Я хочу уехать учиться в Европу, но отец настаивает, чтобы я сначала получил образование в сфере бизнеса. – В этом есть толк, – соглашается Уимс. – Ты всерьёз нацелился заниматься искусством? – Предпочитаю думать, что у меня для этого достаточно таланта. – А вот усидчивости не хватает, – едва уловимо хмыкает Уимс. – Ты же помнишь, что обещал закончить роспись галереи до Рождества? – Да, мне осталось всего ничего, – кивает Ксавье. – Думаю, управлюсь в ближайшие недели. – Хорошо, – поджимает губы директриса. – В таком случае не буду больше тебя задерживать. У тебя сейчас тренировка? – Через час, мэм, – Торп бросает взгляд на часы на запястье. – Матч против Берлингтона в следующую субботу, так что мы сейчас нарабатываем сыгранность. – Тренер Ибриан говорит, что ты много внимания уделяешь новичкам, ребятам с первого курса. – Джош Браккен и Тобиас Оливейра, – вспоминает Ксавье, прекрасно понимая, что может говорить Влад Ибриан о тренировках. – Они неплохо вписались в команду. Не уверен, что пора уже выпускать их с самого начала, но у Браккена отличная подача, а Оливейра обладает феноменальным чутьём и прекрасно ставит блоки. Уверен, дай им ещё пару месяцев — и они войдут в основу. Оливейра же вроде играл в волейбол в средней школе? – Да, у него была отличная рекомендация от спортивного департамента, – подтверждает директриса. – По точным наукам он, правда, провисает, так что постарайся, чтобы Тобиас не пропадал всё свободное время в спортзале, тренируя блоки. Ксавье видит, что, несмотря на строгий тон, уголки губ Уимс складываются в покровительственную улыбку. – Не могу обещать, мэм, – усмехается он и подхватывает рюкзак с пола. – Если это всё, то я побегу, хотел отнести вещи в комнату. Всего доброго. – Хорошей тренировки, Ксавье, – прощается Ларисса Уимс, уже вынимая из ящика стола свой ноутбук. Торп выходит из директорского кабинета с улыбкой на лице и, очутившись в коридоре, в очередной раз восхищается её умению взаимодействовать с учениками. После нелепых обвинений старшего Галпина он был готов рвать и метать; попадись ему кто под руку — одной руганью бы не обошлось. Но Уимс ловко отвлекла его от неприятного разговора сначала дальнейшей учёбой, потом заполировала всё обсуждением командных вопросов — и Ксавье уже не хотелось наорать хоть на кого-нибудь, а, наоборот, было желание углубиться в тактику игры и обсуждать до хрипоты схему передач и невербальные жесты для скрытого общения. Он усмехается. В «Неверморе» Уимс уже не преподавала — руководящая должность в такой сложной школе требовала всего её времени, но два раза в неделю она вела факультативы по риторике и психологии. Ксавье посещал их на прошлых курсах и видел, что слушателей там немного — мало кто рисковал дополнительно привлекать к себе внимание ледяной директрисы академии. А зря. На взгляд Ксавье, лекции Уимс стоило ввести в обязательную программу для всех тех психов, что тут учились. Отец как-то шутил, что управление «Невермором» лишило Коннектикут, из которого родом была Уимс, абсолютно гениального политика. Ксавье первый год безумно её боялся, как и большинство других учеников, но, узнав получше и прослушав оба её курса, пришёл к выводу, что отец, как всегда, был абсолютно прав. ~~~~ Кожа под чёрно-синей формой, кажется, горит и исходит гнойными язвами, и Уэнсдей то и дело заворачивает рукав, чтобы посмотреть на предплечье, с нетерпением ожидая, когда же она начнёт истекать кровью и пойдёт трупными пятнами. Но нет: под омерзительным полосатым твидом и белоснежным хлопком рубашки — всё та же белая кожа с проглядывающими голубоватыми прожилками вен, с родинкой под выступом лучевой кости и едва заметным розоватым шрамом на локте, оставшимся с того момента, как в четыре года она свалилась с велосипеда. Последний раз Уэнсдей надевала что-то цветное в двенадцать лет, когда родители отправили её с братом в летний лагерь и ей пришлось вырядиться индейской принцессой в нелепейшей театральной постановке, написанной руководителями лагеря. По сюжету, Уэнсдей должна была изображать посланницу народа скванто, принесшую голодающим колонистам знания о выращивании американских культур и подарившую им Пагсли в качестве жертвенной индейки, фаршированной яблоками. Постановка тогда окончилась незапланированным воспламенением всех декораций; родители, когда узнали об этом, хохотали до упаду. То лето до сих пор было у Уэнсдей одним из самых яркий впечатлений детства — не считая неожиданного возвращения дяди Фестера парой лет ранее и трагической, но очень эффектной смерти его жены сразу по возвращении младших Аддамс из ссылки в летний лагерь. Интересно, если она наденет форму не на привычные чёрное бельё и белую рубашку, может быть, тогда её аллергия на цвет, наконец, проявится? Может, рубашка и плотные колготки служат барьером? – Привет! – на стол перед ней с размаху падает чёрный кожаный рюкзак и, подняв взгляд, Уэнсдей видит перед собой девчонку с аккуратно забранными во французскую косу волосами. – Ты Уэнсдей Аддамс, да? А я Максин Доран. – Она протягивает руку для приветствия. – Макс для друзей. – Я не считаю тебя своим другом, чтобы запоминать, как тебя зовут, – чеканит Аддамс, переводя взгляд с ладони на лицо новоявленной соседки по парте. – Да, Энид предупреждала, что ты избегаешь знакомиться, – пожимает плечами та, что представляется мужским именем, и плюхается на свободное сидение рядом. – Ну и ладно, познакомимся через пару недель. – Не приставай к ней, Макс, – усмехается с парты за ними Энид Синклер. – Аддамс планирует свалить из школы в ближайшее время. Макс, точно. Уэнсдей же слышала вчера это имя, когда Энид знакомила её с той немногословной японкой. Девчонка, что сбежала на свидание вместо того, чтобы участвовать в школьных посиделках. Променяла одно бестолковое занятие на другое. – Даааа? – удивляется носительница французской косы и хлопает пузырём ярко-розовой жвачки. – А жаль. Торнхилл любит давать парные лабораторные работы. – Тогда ты не будешь возражать, если я буду выполнять их в одиночестве?… – предлагает Уэнсдей. – Да ради бога… – Но и оценку буду получать только я одна? – И не мечтай, Аддамс! – вспыхивает Максин. – Я спрячу от тебя все реактивы! – Можно подумать, у меня своих нет. Соседка по парте теряется, но у Уэнсдей не хватает времени, чтобы дождаться какого-нибудь её остроумного ответа — в оранжерею широкими шагами входит уже ненавидимая ею крашенная Мэрилин Торнхилл, на ходу поправляя свои нелепые массивные очки. – Доброе утро, класс! – бодро здоровается преподавательница. – Надеюсь, все в сборе? Тогда начнём. – Не останавливаясь, она забирает из-под своего стола пустое мусорное ведро и протягивает его вперёд, останавливаясь перед Максин. – Мисс Доран? Соседка в притворном недовольстве морщит нос, но послушно выплёвывает жвачку. Мисс Торнхилл ослепительно улыбается. – Отлично. Итак, приступим. – Она ловко задвигает ногой мусорное ведро на его законное место под столом. – Тема сегодняшнего урока — ядовитые растения. На следующем занятии мы проведём короткую лабораторную работу по определению биологически активных веществ, а потом рассмотрим варианты противоядий. У вас вопрос, мисс Аддамс? – В школьных оранжереях присутствует Hippomane mancinella? – спрашивает Уэнсдей, опустив руку. На миг Торнхилл теряется, широченная улыбка сходит с её лица, но через мгновение крашенная биологичка игриво дёргает бровями и таким же жизнерадостным тоном отвечает: – В оранжереях и ботанических садах «Невермора» много ядовитых растений, мисс Аддамс, но манцинеллы среди них по понятным причинам нет. Но, я уверена, вы обнаружите у нас немало других интересных образцов. И раз уж вы задали этот вопрос, почему бы вам не поведать нам об особенностях Hippomane mancinella и истории её открытия? Уэнсдей с трудом удерживается от того, чтобы не удариться лбом о парту. Даже у матушки в отдельной теплице есть манцинелловое дерево, к которому никто из их семьи не подходит без скафандра, а в «Неверморе», этой светочи тёмных изгойских наук, нет столь примечательного растения?! Но, против её желания, учебный процесс захватывает. Преподаватели, за редким исключением, заинтересованы в своих предметах, и пытаются привить этот интерес своим ученикам, так что большинство уроков проходят быстро и легко, пусть Уэнсдей уже и знает весь материал и не принимается перечить общепринятой позиции. В этом проявляется ещё одно неоспоримое преимущество «Невермора» – учителя здесь не боятся нестандартного мышления и всегда открыты к диспутам, даже если это рискует занять весь урок. И Аддамс сама не замечает, как проходит всего пара дней, а она так и не придумала план своего побега, и с удовольствием выполняет домашние задания, думая, что в кои-то веки ей интересно получить высший балл. Против своего ожидания, Уэнсдей понимает, что оказалась в школе, где её действительно могут чему-то научить – пусть не сухой общеобразовательной программе, которую она и так уже знает назубок, но рассматривать знакомый предмет с неожиданного ракурса, задавать нестандартные вопросы и точно так же искать нестандартные ответы. И она, неожиданно даже для самой себя, втягивается в учебный процесс. Отношения с одноклассниками, правда, так и остаются на нулевом уровне. Она более-менее налаживает общение с бестолковой Синклер; находит общий язык с Йоко, с которой делит парту на физике и математике; даже Максин Доран, с которой они пересекаются не только на биологии, но и на химии, неожиданно показывает себя толковой напарницей на лабораторных работах — если бы не её раздражающая привычка постоянно хлопать пузыри из жвачки со сладковатым химическим запахом. Отдельным наслаждением оказываются спортивные дисциплины. Вместо привычных пробежек и прыжков через козла, от которых Уэнсдей всеми силами старалась откосить в предыдущих школах, ей предлагают на выбор занятия волейболом, фехтованием, лёгкой атлетикой, художественной гимнастикой и плаванием. Уэнсдей останавливает свой выбор на фехтовании, уже предвкушая, как разделается с оппонентами на первой же тренировке – не зря ведь отец учил её держать в руках рапиру с трёхлетнего возраста. Но первый же урок фехтования едва не заканчивается, только начавшись. Тренер — вампир из Европы — окидывает её взглядом и тут же, на глазах у всего класса, отправляет переодеваться, не позволяя тренироваться в привычном чёрном костюме. На возражение, что другого костюма у неё нет, Влад Ибриан отмечает, что она вполне может взять один из школьных, пока ей не пришлют новый, а если она недовольна — то он будет рад видеть её на тренировках по гимнастике или волейболу, где нет таких строгих требований по форме. Уэнсдей, чувствуя полыхающие щёки, недовольно переодевается в казённые, пропахшие чужим потом и дезодорантом белые штаны и куртку. О том, чтобы перейти в другой класс, не может быть и речи: она скорее отрежет себе руку, чем будет носиться по залу в компании потных мальчишек или махать батманы среди полуголых гимнасток. Пожалуй, в субботу она позвонит родителям только для того, чтобы они прислали ей новый костюм. Матушка, наверное, будет в ужасе от того факта, что наследницу всего мрака Аддамсов заставляют носить отвратительные другие цвета, кроме чёрного. Хотя нет. Конечно, не будет. Наоборот, только порадуется, что её маленький воронёнок знакомится с жизнью обычных людей. Она не старается выкладываться на тренировке, расстроенная предшествующим нагоняем. Парирует вполсилы, атакует лениво — но этого достаточно, чтобы после тренировки в коридоре её поймала Бьянка Барклай, которая, если Уэнсдей помнит верно, руководит командой «Невермора» по фехтованию. – Аддамс, – приветствует её сирена, не утруждая себя знакомством. – Уимс сказала, что ты занималась фехтованием и мне следует на тебя посмотреть. Должна признать, я с ней согласна — ты отличный боец. Как насчёт того, чтобы присоединиться к сборной? Нам бы не помешал такой опытный шпажист. Уэнсдей окидывает её взглядом. Бьянка — высокая, статная и очень красивая какой-то экзотической, холодной красотой — производит впечатление даже на неё. Пожалуй, эта третьекурсница и правда достойна своего позорного звания школьной королевы. Есть в ней что-то такое, что заставляет перед ней стушеваться, почувствовать себя ничтожеством и начать заискивать. Но на Уэнсдей, разумеется, это не действует. – Хотите поднять свой средний уровень за мой счёт? – усмехается она, хотя на её лице не дрогает ни один мускул. – Не вижу в этом необходимости. Никто из вас, да и из ваших противников, не может составить мне достойную конкуренцию. А первый принцип спортсмена — тренироваться против того, кто лучше него, и тем самым повышать свой собственный уровень. – И ты будешь тренироваться против Танаки, Доран и этого придурка Кента? – вскидывает идеально очерченную бровь Барклай. – Без обид, Див, – бросает она за плечо, не оборачиваясь. – Да какие уж тут обиды, он и правда придурок, – усмехается за спиной Барклай девчонка с узнаваемыми глазами амфибообразного изгоя. Её лицо кажется знакомым, но, обладая фотографической памятью, Уэнсдей редко силится запомнить неинтересную ей звуковую информацию. Вроде бы Синклер говорила, как зовут эту сирену, на той бестолковой экскурсии по замку в первый день заключения. Одна из близнецов, с какой-то ещё банальной рыбной фамилией… Зачем она вообще пытается это вспомнить? – В самом деле, Аддамс, а я уж думала, что у тебя-то хватит гордости не размениваться на посредственности, – продолжает Бьянка. – Вряд ли в вашем клубе меча и шпаги есть кто-то, кто может оказаться для меня достойным противником, – всё также безэмоционально фыркает Уэнсдей. – Не говоря уж о том, что мне претит само предположение о том, что я могу быть заинтересована в отстаивании позиций академии на межшкольных соревнованиях. – Какая потрясающая самоуверенность, – вновь комментирует девушка с рыбной фамилией, хотя по тому, как чуть хмурятся её брови, вряд ли она поняла смысл произнесённой Уэнсдей фразы. – Ты можешь удивиться, – усмехается Барклай, словно не расслышала замечания своей прихлебательницы. – Предложение открыто до конца недели, Аддамс. Подумай как следует. И, развернувшись, королева школы удаляется, гордо вскинув голову. Конечно, Уэнсдей не собирается раздумывать над её предложением. До конца недели ей, по-хорошему, надо уже продумать план побега, о котором она совсем забыла — и вместе с тем сделать вид, что она поддалась желанию родителей оставить её в «Неверморе». Пожалуй, требование о новой экипировке для фехтования будет вполне красноречивым заявлением, что она не собирается сбегать. Приняв душ и переодевшись из отталкивающего школьного спортивного костюма в комфортные чёрно-серые цвета, Уэнсдей направляется в библиотеку, чтобы подготовить материал для заданного профессором Краус эссе по бихевиоризму. На стойке, регистрируя взятые ею книги, библиотекарь замечает: – Вам стоит подключиться к нашей базе данных, мисс Аддамс. Большинство материалов отсканированы и хранятся на сервере. – Это поэтому здесь так пусто? – спрашивает ученица, взмахом ладони указывая на просторное помещение, заставленное бесконечными массивными книжными стеллажами высотой почти под теряющийся в тенях сводчатый потолок. Библиотека грозит стать её любимым местом в «Неверморе», на сколько бы она здесь ни задержалась. Здесь, в отличие от оснащённых по последнему слову техники учебных классов, светлых спортивных залов и шумной стерильной столовой, витает дух настоящей старины. Если прищурить глаза, так, чтобы картинка размылась, можно даже представить, что вместо электрического освещения здесь до сих пор используются газовые лампы и свечи, а едва уловимый гул вентиляции — шум ветра за окном. – Я предпочитаю так думать, – усмехается библиотекарь. Уэнсдей сгребает со стойки работы Бехтерева, Халла и Торндайка и медленно идёт вдоль стеллажей, подыскивая наиболее уединённое место. Сесть можно куда угодно — учеников в библиотеке и в самом деле немного, но за столом в центре она замечает уже знакомые лица: её соседка сидит рядом со своим парнем-горгоной, напротив них устроился очкастый мальчонка с их курса, что указал путь на парковку и которого она тогда ещё приняла за первокурсника, через сидение от него примостился тот самый высокий длинноволосый парень из «Кадиллака», а за его плечом замерли две незнакомые Аддамс студентки. Уэнсдей на миг замирает, наблюдая за сценой: Ксавье Торп что-то вежливо выслушивает от девушек, потом резко отвечает длинной фразой — и девицы, стушевавшись, отходят прочь. Ну надо же. Даже тут никуда не деться от школьных интриг. Перед старшекурсниками раскрыты ноутбуки и куча каких-то книг — становится понятно, что они, в отличие от своих младших друзей, действительно всерьёз заняты учёбой. Впрочем, очкарик тоже не отлынивает — что-то быстро строчит в тетради, то и дело сверяясь с раскрытой перед ним книгой. Одна Синклер лениво смотрит на раскрытые перед собой распечатки и елозит по ним ручкой, изредка прикасаясь ко вставленному в ухо наушнику. При виде соседки лицо девочки-оборотня светлеет, она широко улыбается, призывно машет рукой, приглашая присоединиться к ним — но Уэнсдей, презрительно отвернувшись, гордо проходит мимо, устраивается за столик в самом тёмном углу, раскрывает книги и погружается в задание. Описания психоневрологических патологий настолько её захватывают, что она совершенно теряет счёт времени, и отвлекается лишь тогда, когда над ухом раздаётся противный жизнерадостный голос: – Уэнсдей, как хорошо, что я тебя встретила! Аддамс медленно отрывает голову от книги, поднимая хмурый взгляд на Мэрилин Торнхилл. Та, одной рукой прижимая какой-то журнал в кожаном переплёте, второй поправляет очки и широко улыбается. – Я должна была догадаться, что ты в библиотеке. Хотя в Вотан-холле, скажу по секрету, опять устраивают вечеринку. – Кажется, она вот-вот хитро подмигнёт, и Уэнсдей с ужасом ждёт, когда лицо напротив исказится гримасой доверительности. – Разве тебе не хотелось бы пойти? Интересно, почему это комендант женского общежития не только не препятствует, но и покровительствует регулярным пьянкам несовершеннолетних студентов, делая вид, что не замечает нарушения как минимум двух федеральных законов? – Я предпочитаю проводить свои вечера более продуктивно, чем общение с серой массой, уступающей мне интеллектуально, – отвечает она и бросает взгляд на часы на запястье — время уже достаточно позднее, но не настолько, чтобы заканчивать на сегодня работу над эссе. – Вы зачем-то меня искали, мисс Торнхилл? – Ох, да, совсем из головы вылетело, – биологичка опять улыбается, на этот раз извиняющеся. – Мисс Уимс просила тебя зайти сегодня. Ну что ещё могло понадобиться директрисе? – Вряд ли мисс Уимс оценит, что я пренебрегу домашним заданием ради разговора с ней, – произносит Уэнсдей, скрывая за ровным тоном своё недовольство. – Спасибо, что сообщили. – Уэнсдей, библиотека закрывается через десять минут, – мягко сообщает Торнхилл. – Мисс Уимс, конечно, работает допоздна, но вряд ли она оценит, если ты придёшь к ней перед самым комендантским часом. Приходится признать поражение. Уэнсдей покорно поднимается из-за стола и принимается собирать книги. – Какой интересный выбор литературы, – замечает Торнхилл. – Не знала, что на втором курсе такое серьёзное углубление в психологию. – Это для эссе по истории, – поясняет Уэнсдей, надеясь, что этого будет достаточно для преподавательницы. Не говорить же, что эссе она сама себе выпросила, схлестувшись с Краус на тему развития социальных и психологических наук в начале двадцатого века так же, как с самой Торнхилл схлестнулась в обсуждении манцинеллы. – Разве в курс истории входит история психологии? – не может угомониться преподавательница. Её участие ожидаемо начинает раздражать, и Уэнсдей торопливо вешает рюкзак на спину и подтягивает лямки. – Я стараюсь не ограничиваться только учебным курсом, а всесторонне изучить материал, тем более если он затрагивает области смежных дисциплин. – Она подхватывает книги и торопится попрощаться, пока Торнхилл не сказала ещё что-нибудь хвалебное или ободряющее. Такого она уже не вынесет. – Я, пожалуй, поспешу к директрисе. Всего доброго, мэм. – И тебе, Уэнсдей. – Мисс Торнхилл опять поправляет свои очки и улыбается. – Не забывай про Вотан-холл! Отвернувшись, Аддамс с трудом удерживается от того, чтобы в очередной раз за день не закатить глаза. Да зачем Торнхилл так надо, чтобы она принимала участие в ученических посиделках, на которых только и есть обсуждений, кому какую домашку задали, кто какой тест не сдал и кто с кем переспал по пьяни?! Пересекая библиотечный зал, она бросает взгляд на стол, который ранее занимали Энид со своими друзьями. Но там ожидаемо уже никого нет. Не похоже, чтобы её хотели видеть на этой вечеринке. Синклер бы обязательно позвала. Она сдаёт книги, ещё раз поправляет лямки висящего за спиной портфеля и направляется к кабинету директрисы. Интересно, что могло понадобиться от неё Уимс? За ней не было никаких прегрешений — ну разве что Краус нажаловалась на бесконечные дебаты на занятиях, но та же Танака утверждала, что Краус только рада, если получается подискутировать с кем-то из учеников. Запоздало приходит в голову мысль, что одноклассники с лёгкостью могли подставить её перед учителями. В конце концов, она — новенькая, пришедшая в середине семестра, ни в одной школе новичка не принимают просто так, не заставив пройти через ад предательства перед учителями. – А, мисс Аддамс, проходите, – тянет директриса, когда Уэнсдей заходит в её кабинет. – Не думала, что вы найдёте время в своём плотном расписании, чтобы явиться на мой вызов. – Мой отец научил меня, что не стоит игнорировать вызовы тех, кто стоит выше по социальной лестнице, – отвечает Уэнсдей, проходя в полутёмный кабинет. – Что ж, отрадно, что вы научились от ваших родителей хотя бы чему-нибудь, – ярко-алые губы Уимс складываются в насквозь лживую улыбку. – Как проходит ваша интеграция в школьное сообщество? – Вполне терпимо. – Хочется ограничить своё впечатление о школе этими двумя словами, но директриса вскидывает брови в неискреннем выражении заинтересованности, и Уэнсдей продолжает: – должна признать, что подача учебного материала значительно отличается от того, к чему я привыкла. – Я рада это слышать, – кивает Ларисса Уимс и переводит взгляд на раскрытую перед ней папку. – Но мы стараемся уделить внимание всестороннему развитию наших учеников, поэтому настаиваем на внеклассных занятиях. Вы же ещё не выбрали секции, в которых будете заниматься? Уэнсдей с силой прикусывает внутренние стороны щёк, сдерживая очередную колкость в ответ. Не стоит демонстрировать директрисе, что ей и дела нет до внеклассных секций, потому что уже на следующей неделе её уже не будет в школе. – Я была сосредоточена на учёбе, мэм. Дядя Фестер отлично научил её врать. – Похвальное стремление, – довольствуется её ответом директриса. – Но, согласно школьному уставу, студенты должны принимать участие как минимум в двух факультативах. Взять вашу соседку — мисс Синклер является редактором школьной газеты, участвует в собраниях литературного кружка, посещает факультатив по психологии и ведёт школьный блог. Неужели она не предлагала присоединиться ни к одному из этих занятий? Уэнсдей может сказать, что Энид Синклер состоит в интимных отношениях с горгоной с четвёртого курса, организует вечеринки с алкоголем и пропускает лекции по истории. – У нас с Энид значительно различаются области интересов, – только и говорит Уэнсдей. – Полагаю, среди них отсутствуют пересекающиеся множества. – Я так и думала, – кивает Уимс, ничуть не смущённая манерой речи Аддамс. – Поэтому я составила для вас список факультативных занятий, которые могут быть вам интересны. – Она протягивает ей спрятанный в матовую папку лист бумаги. – Почему бы вам не ознакомиться с ним и не сообщить о своём решении до выходных? Так вот о чём говорила Бьянка, намекая, что Уэнсдей сама до выходных определится с членством в сборной школы по фехтованию! Что ж, фехтование точно лучше участия в редакции школьной газеты или осбуждений бездарных образчиков современной публицистики в литературном кружке. – Бьянка Барклай предлагала мне вступить в команду «Невермора» по фехтованию, – произносит она. – Это считается за факультативное занятие? – Мы поощряем, если ученики представляют школу в спортивных дисциплинах, – подтверждает директриса. – Но одного членства в команде по фехтованию недостаточно, вам необходимо выбрать второй факультатив. – У меня есть время до следующих выходных? – До следующих выходных, мисс Аддамс, – выносит вердикт Уимс спустя секундное молчание. – После этого я запишу вас в редакцию школьной газеты, учитывая вашу любовь к эпистолярному жанру. Внутри поднимается холодная волна возмущения. Разумеется, Уимс в курсе всех её увлечений — и фехтование, и писательство, и про виолончель знает, и про любовь к таксидермии наверняка осведомлена… Да за кого они её принимают, если считают, что за ней постоянно надо присматривать? «За потенциального маньяка,» – льстит внутренний голос. – Уверена, школьная газета не будет рада тематике моих заметок, – сообщает Уэнсдей. – Уверена, у мисс Синклер хватит упорства, чтобы направить ваш писательский талант в правильное русло, – парирует директриса со своей фирменной тошнотворной улыбкой. У Уэнсдей внутри всё сжимается. Её загнали в ловушку — подогнали под общую серую — чёрно-синюю — массу, уравняли со всеми другими учениками, лишив индивидуальности. Но приходится отступить тактически ради стратегической победы, и Уэнсдей покорно складывает перед собой руки. – В таком случае, я вынуждена принять решение о вступлении в команду «Невермора» по фехтованию, – признаёт своё поражение она. – О втором факультативе я сообщу на следующей неделе, если вы разрешите. – Я буду ждать ваше решение, – снисходительно кивает Уимс из-за своего огромного стола и переводит взгляд на раскрытый перед нею ноутбук. – Хорошего вечера, мисс Аддамс. Мисс Аддамс не привыкла, что ей дают понять, что разговор окончен, но, вместе с тем, отец и дядя научили её, когда следует заткнуться и не спорить, чтобы потом нанести удар. Поэтому Уэнсдей послушно поднимается с кресла. – До свидания, мэм. На следующий день она после занятий приходит в роскошный спортивный зал, где, как раз проходит тренировка по фехтованию, и почти час наблюдает за дуэлями членов сборной. По итогам визуальной оценки способностей будущих коллег по команде ей с неудовольствием приходится признать свою ошибку: уровень студентов «Невермора» гораздо выше того, что ей могли предложить даже в спортивных клубах Нью-Джерси. Бьянка Барклай сразу бросается в глаза, несмотря на стандартный белый костюм: сирена резко атакует, умело парирует, эффектно уходит от ответных выпадов и никогда не показывает собственного превосходства, хотя — Уэнсдей не может этого не заметить — на голову выше своих оппонентов. Может быть, в «Неверморе» младшая Аддамс и правда наконец встретит достойного противника… И Барклай подтверждает её мысли, когда Уэнсдей дожидается её в раздевалке после тренировки: – Я знала, что ты придёшь, Аддамс, – усмехается сирена, расстёгивая на плече куртку. – Признай, ты ведь тоже не можешь отказаться от достойного вызова. Барклай вытаскивает руки из рукавов и сбрасывает куртку на пол, даже не утруждая себя расщёлкнуть пряжку на пояснице. – Признаю: то, что я увидела сегодня на тренировке, вселяет в меня оптимизм, что членство в школьной сборной не окажется бесполезной тратой времени, – соглашается Уэнсдей, старательно глядя в лицо темнокожей сирене, делая вид, что её ничуть не смущает то, с какой лёгкостью та принялась раздеваться прямо у неё на глазах. – Но я бы не стала рассчитывать на меня в долгосрочной перспективе, Барклай. У меня нет никакого желания становиться одной из твоей свиты. Барклай смахивает с плеч подтяжки штанов и снимает с груди протектор, оставаясь в одном спортивном чёрном лифе. Уэнсдей с затаённым интересом наблюдает за ней, про себя отмечая, что на обычных занятих их не просили надеть защиту. Значит, тренировки школьной команды гораздо жёстче и опаснее. Что ж, интересно. Присев на лавку, Бьянка принимается складывать куртку и протектор в сумку, то и дело бросая на Аддамс оценивающие взгляды, словно изучает, как потенциального соперника: прикидывает, на что Аддамс способна, с учётом её роста и телосложения, как будет реагировать на выпады и удары, в какую сторону будет отходить и как уворачиваться. Что ж, в этом есть смысл. Не зря же Барклай возглавляет сборную школы. Пожалуй, если бы Уэнсдей и правда планировала задержаться в «Неверморе», она могла бы поспорить за капитанство. – Не думай, что всё так просто, Аддамс, – усмехается сирена и, встав, расстёгивает брюки. – Я, конечно, поверила Уимс, что ты можешь быть хорошим дополнением к нашей команде, но для начала тебе надо доказать своё место. – Я — не командный игрок. – А разве не именно поэтому ты и согласилась? – издевательски усмехается Барклай, выгибая идеальную бровь. Кажется, она совсем не устала за продолжительную тренировку, и лишь чуть подрагивающие крылья носа выдают, что сирена слегка запыхалась. – Что даже входя в команду, ты всё равно работаешь на собственный результат. Первая тренировка во вторник, Аддамс. Надеюсь, к тому времени у тебя уже будет форма. И скрывается в сторону душевых, издевательски покачивая скрытыми спортивным бельём бёдрами. Под рёбрами сжимается какой-то неприятный горячий комок, и Уэнсдей пренебрежительно фыркает. Нет уж. Даже если она задержится в «Неверморе» и команде по фехтованию, она никогда не позволит себе светить своим телом. Будет уходить в душ в их с Энид комнате, или дожидаться, пока остальные спортсменки закончат одеваться, но скорее умрёт, чем будет при них переодеваться. В старших школах, насколько она знает, телу уделяется слишком много внимания. Не дожидаясь, когда Барклай вернётся из душа, Уэнсдей выходит в коридор. Время уже позднее, все должны были бы разбежаться по общежитиям-казармам — но из коридора к соседнему залу доносится какой-то гвалт мужских голосов, и она, не желая ни с кем сталкиваться, сворачивает в другую сторону, решив пройти долгим путём через внутренний двор академии. Спускается по ступенькам, выходит на галерею — и недовольно морщится, заприметив компанию в центре. С полдюжины парней в лёгких куртках или даже только тёплых толстовках сидят на бортике фонтана, о чём-то оживлённо беседуя. То и дело их разговоры прерываются взрывами грубого хохота, звучат незлобивые оскорбления «да какой же ты придурок!», то и дело кто-то пытается толкнуть своего соседа в плечо или отвесить шутливую оплеуху. Уэнсдей, стараясь остаться незамеченной, отступает к тени галереи и направляется ко входу в Офелия-холл, краем глаза наблюдая за компанией. Двоих она узнаёт: Ксавье Торп и Кент Фишер — слишком уж примечательная у них внешность, чтобы не запомнить с первого взгляда. Остальных она, конечно, видела на занятиях и в общих помещениях, но узнавать их имена никогда не было в планах. Ей вполне достаточно и тех, с кем её насильно познакомила безмозглая Синклер. Парни совершенно не обращают внимание на происходящее вокруг. Из ртов у некоторых вырывается пар, хотя на улице ещё слишком тепло, и Уэнсдей заинтересованно приоткрывает губы, выдыхая. Конечно, её заниженная температура тела не показатель, но всё же… Но всё оказывается гораздо проще, когда Кент Фишер подносит к губам скрытый в кулаке пластиковый цилиндр, а потом выдыхает неяркое белое облако. Электронная сигарета. Какая банальность. Пагсли притащил такую в сентябре; Уэнсдей ещё подумала, что есть гораздо более изобретательные способы свести себя в могилу, чем смерть от рака лёгких, спровоцированного многочисленными ядовитыми испарениями химических соединений богомерзкого изобретения. Но отец, застукав Пагсли за курением этого недоразумения, оскорбился до глубины души и предложил дорогую кубинскую сигару из личной коллекции. От одной затяжки глаза брата вылезли на лоб и он зашёлся кашлем. Отец похлопал его по спине, забрал сигару и издевательски предложил присоединиться к нему в курительной комнате их особняка. С тех пор, насколько Уэнсдей знала, брат вообще на табак не смотрел. Она уже почти доходит до арки к своему общежитию, когда придурошная подростковая возня сменяется возмущёнными криками, и Уэнсдей оборачивается. То, что минуту назад было обычной весёлой склокой, как-то очень резко почти разрослось до полноценной драки: пара пацанов покрепче и посильнее зажала мальчонку послабее и худее, удерживая его руками за плечи, а ногами футболя друг другу его рюкзак. Тот только испуганно крутил головой по сторонам, словно надеялся, что кто-нибудь ему поможет, но остальные явно ждали кровавой расправы — ну или забавного зрелища. Всё это выглядит слишком знакомо. Уэнсдей уже готова выйти из тени галереи, обозначив своё присутствие… – Прекратили! Веселье прекращается, как по приказу. Ксавье Торп поднимается с бортика фонтана, сразу возвышаясь над всей остальной компанией, и лениво отряхивает руки. Уэнсдей поспешно скрывается в тени колонны, стараясь уловить каждое слово. На её счастье, в сквере отличное эхо. – Ну какого хера, а? – устало произносит художник. – Ксавье, ну ты же сам видел… – лепечет зажатый между двух крепышей парень. – Браккен, заткнись, – фыркает Торп, кивком головы отбрасывая назад длинные волосы. – Сгинь, а? Приказ звучит не столько для него, сколько для его обидчиков, и они послушно выпускают плечи своей жертвы. Мальчишка — Браккен — подхватывает свой испачканный рюкзак, одёргивает куртку и несётся через галерею к Вотан-холлу. Замершую в тени Аддамс он не замечает ровно до того момента, пока не пробегает мимо неё, и Уэнсдей не поворачивает голову. Браккен шарахается в сторону, заметив мертвецки бледное лицо, что-то невразумительно бурчит себе под нос и скрывается в здании. Уэнсдей вновь оборачивается на сцену у фонтана, жалея, что не обладает повышенным слухом, как у оборотней. Потому что тогда бы она наверняка услышала, что говорит Ксавье Торп парням перед ним. А ей это очень интересно. Потому что те двое понуро кивают, дёргают плечами и тоже направляются под укрытие каменных стен общежития. Уэнсдей опять отступает вглубь галереи, потеряв всякий интерес к происходящему. Ничего неожиданного, на самом деле: неужели она и в самом деле думала, что «Невермор» отличается от любой другой школы, в которой ей не повезло учиться? Те же интриги, те же склоки, хулиганы зажимают очкариков, старшеклассницы унижают новичков, руководство делает вид, что озабочено благосостоянием школьников, а на самом деле — переживают, как бы ещё повысить статус школы. Делать здесь нечего. Пожалуй, ещё несколько дней она понаблюдает, а потом постарается сбежать. Никто и не заметит её исчезновения. И она не запомнит своё кратковременное заключение. Хотя убийство рядом со школой, несомненно, может её заинтриговать…