Отсутствие тебя

      Парни неловко топчутся в зале, не зная, как справится с атмосферой вокруг.        Атмосферой липкого ожидания, что противным слизнем скрутилась у каждого из них в желудке. Этот слизень гадкий, пугающий. Из-за него все внутренности сжимает спазмом, а в горле застывает твёрдый ком, почти перекрывая дыхание.       Как все держатся? Хёнджин не знает.       Его же мажет конкретно, да так, что перед глазами всё плывёт. Наверное ещё минута ожидания, и он точно грохнется в обморок.       Им сказали ждать, и они ждут. А как не ждать?       Две детальки пазла хоть и маленькие, но имеют значение. Без них в картине остаются пробелы. Остаётся пустота.       Хёнджину стыдно. Ему очень стыдно перед Ёнбоком, которого он, конечно же, тоже уже любит и правда ждёт. Но до боли кусает губы и ногти во вспотевшие ладошки вжимает совсем не из-за него.       Из-за другого, что за считанные дни стал родным, проник глубоко под кожу и, пролезая по трубам-венам, добрался и навсегда поселился в сердце.       Он придёт! Придёт же? Так ведь не может быть, чтобы его выгнали навсегда?       Хёнджин ещё совсем маленький, глупый и наивный ребёнок, но он с самой первой встречи знал, что это судьба.        Судьба, потому что увидел его впервые не здесь – не во враждебных, ждущих их пота, слёз и крови стенах агентства, не под этими жадными до их реакций камерами, не среди этих серьёзных и жестоких взрослых, которым, кажется, всё равно на их боль.       Он встретил его ещё задолго до этого. Значит так было нужно. Значит правда – судьба.       Их предупреждают о начале съёмки. В помещении появляется множество людей, которые почему-то видятся Хёнджину безликими, безразличными ко всему тенями. Он никогда не видел их глаз. Вместо них всегда были чёрные, холодные объективы.       Хёнджина колотит лихорадка. Он потеет ещё больше, чем всегда. Этот пот обжигает кожу, оставляет выжженные борозды за собой. Но внутри всё, наоборот, заледенело, застыло и покрылось изморозью.       Но мерзкий слизняк всё ещё жив даже в такой мерзлоте, и теперь медленно, с хрустом пробирается к горлу по льду пищевода.       Хёнджину нужно в уборную. Желудок болезненно сжимается, желчь горечью оседает на языке, вызывая рвотные позывы.       Он не выдержит.       Хочется вывернуть всё из желудка, проблеваться как следует – лишь бы больше не хотелось, только бы горечь от ядовитой желчи ушла.       Они выстраиваются перед камерами. Хёнджина колотит, но он бегло осматривает ребят. Те тоже мучаются ожиданием, но выглядят более вменяемыми, чем он.       У него же сердце безумно заходится, больно колит в груди. Перед глазами плывёт из-за слёз, что в уголках собираются. Щиплют и дразнят. Умоляют выпустить их на волю.       Но Хёнджин не даёт, держит их при себе, как последний шанс сохранить лицо перед камерами, перед ребятами, перед ним.       Он не будет рад слезам. Он любит, когда Хёнджин улыбается. И Хёнджин будет, ради него. Даже если лицевые мышцы трещат от напряжения, похрустывая, словно тонкая плёнка льда на маленьких лужицах.       Промерзшая, вымученная улыбка искривляет его рот расколотой коркой.       Ещё немного.       – «Пожалуйста», – молится он про себя, считая секунды до чужого прихода.        Ему страшно.       Двери, пытая, медленно отворяются и пропускают Ёнбока.       Ледяная улыбка трещит, согретая солнцем.       Хёнджин рад. Он действительно рад видеть младшего. Но всё равно ждёт другого.       Все срываются с места, бегут на ласковый свет. Обступают, обнимают, улыбаются бродячему ребёнку, что вернулся к команде.       Но Хёнджин не может сделать и шагу. Ноги примерзли к полу, сковывая его.       Это всё? Только Ёнбок? Он не придёт?       Не придёт. Так объявляет руководство.       Парни тихо кивают, хотя изнутри каждого рвётся протестующий крик. Но они его глушат.       Что они могут сделать? Они ведь тоже всего лишь маленькие детальки, их и самих могло здесь не быть.       Они все молчат, а Хёнджин плачет. Громко, навзрыд. Ему до ужаса больно. Он, словно ампутант, все ещё чувствует отсутствующую конечность.       Перед глазами, как в перемотке скачут отрывки знакомого фильма. Хёнджин знает его. Знал. Теперь нет.       Потому что кадры другие – пустые. Без него.       В общажной комнате только Хёнджин и Сынмин – его нет. В танцевальном зале тоже не слышно его наставлений. Многочисленные завтраки, обеды и ужины съедены Джинни в одиночестве. И все фотобудки пустуют без них. А первый снег из года в год Хёнджин встречает один.       Это неправильно! Должно же быть по-другому! Хёнджин чувствует, знает.        В других измерениях, где судьба была более доброй к ним, всё было не так.       Там они были вместе.       И губы, помнящие об этом, теперь горят от не оставленных на них поцелуях. И сердце сжимается от не озвученных слов любви.       Из их общего фильма вырезали эти моменты.        Потому что его нет. Он не пришёл.       Хван не слышит чужие слова. Корка льда, разрастаясь из сердца, покрыла его непроницаемым панцирем. Сквозь неё доносятся едва различимые звуки.       Что ему говорят? Хёнджин не знает. Ему больше нет до этого дела.       Темнота настигает его уставшее, замёрзшее тело. Опухшие, разъеденные солью глаза закрываются. И он ныряет под лёд, теряя сознание.       Он безвольной куклой падает назад в тёмные глубокие воды, не боясь захлебнуться.       На дне хорошо. Тихо. Спокойно. Холодно правда, но он, кажется, уже привыкает.       Но вдруг, сквозь темноту и толщу воды, пробивая тяжёлые льдины, разливается тёплое течение и несёт с собой отголоски знакомого голоса.       – Джинни? – наконец, слышит он.       А затем горячие крепкие руки, вцепившись в продрогшие плечи до хруста, тащат их на себя.       Тишина рассеивается. Больным, напуганным сознанием Хёнджин слышит чужое дыхание, ласковый шёпот, шум дождя за окном.       Что происходит?       Хёнджин с трудом открывает щиплющие от слёз глаза, чувствуя обжигающе приятное тепло чужих пальцев на своей, покрытой испариной и слезами щеке.       Перед ним, согнувшись, с ужасом в глазах, застыл он.       – Минхо? – бормочет неверяще, будто перед ним призрак. И слёзы льются сильнее от страха, что всё не взаправду.       – Хенджини? Малыш, ты чего? – тревожно, горячо шепчет старший. И, не дожидаясь ответа, прижимает трясущегося в истерике младшего к своей широкой груди.       Минхо обнажён. Его кожа мягкая, жаркая. Хёнджин чувствует её своей, такой же обнажённой, успокаивается понемножку и вспоминает вчерашний вечер: долгие разговоры, страстные поцелуи, приятную ласку.       Старший легко подтягивает затихшего Джинни ближе, перекидывает его ноги через свои и укладывает, словно ребёнка. Ладонью бережно накрывает его взмокший висок, носом утыкается в макушку и поцелуи-бабочки в длинных волосах оставляет.        Прижимает настолько сильно, что кажется рёбра могут треснуть.       – Ничего, Джинни… Ничего. Всё хорошо! Это всё дождь… – успокаивая их обоих, уверено шепчет Минхо, – … во время дождя часто снятся кошмары.       – Откуда ты знаешь? – едва слышно спрашивает Хёнджин.       Минхо замирает ненадолго. Рот открывает, но говорить не спешит. Решает – открыть свои слабости или нет.       – Когда ты был в ресте, постоянно лили дожди… – в итоге, сквозь слабую улыбку, произносит он, обнажая старую рану.       Минхо знает, каково просыпаться в слезах от кошмаров в сбитой, холодной постели. Он никогда раньше об этом не говорил. Не рассказывал Хёнджину, что страшно боялся тогда за него.       Вспоминая те дни, Минхо хмурится и Джинни покрепче сжимает.       – Ты ведь правда здесь? Или это всё сон? – слёзно спрашивает тот, замерев в крепких руках.       Он хочет убедиться. Боится, что Минхо только кажется ему и всё это – его комната, его запах, его голос, его спасительные объятия – лишь иллюзия, выдумка. А реальность другая. Та, где его не вернули в команду. Не вернули к нему.       Но Минхо все переживания разгоняет, уверяя:       – Здесь, Джинни, здесь. Ты проснулся. Не бойся!       И укрывает их ворохом одеяла, продолжая осторожно покачиваться, что-то напевая тихонько.       А Хёнджин больше не боится и, убаюканный старшим, до утра спит спокойно.