Двое в бледности

||

Он угрюмо сидел среди вопящих паразитов, которых принято называть детьми. По сути, он был таким же ребёнком, однако весь вопрос состоял в адекватности. Мальчик считал себя единственным адекватом, среди хаоса, что царил в разумах воспитанников школы-приюта. После убийства отца, мальчишку, всё ещё пребывающего в бессознаньи, всё ещё лежащего в холодном доме, абсолютно случайно подобрали какие-то люди, а затем сбагрили в сие заведеньице. Но что то были за люди, он не знал. Да и не особо хотелось. Достаточно того, что он восседает на лавке, в окружении самых настоящих приматов, которые никак не могут усидеть на месте хотя бы пять минут. В руке ложка, что неохотно зачёрпывает холодную слипшуюся манную кашу с комочками, а в голове отпечатывается весь кошмар происходящего, невольно вспоминается кошмар прошлого, а так же обдумывается кошмар ближайшего будущего. Он один сидел задумчиво, свернувшись в позу "мыслителя", проявляя хоть какие-то живые эмоции на лице, пока остальные воспитанники вопили, будто резанные, и швырялись комками еды и столовыми приборами. Мальчишка настолько погрузился в невесёлые думы, грызя чёрствую краюху хлеба и заедая её манной кашей, что не заметил, как некто дёргает его за рукав. Перевёл затуманенный взгляд вниз. То была маленькая, заморенная девочка в ярко-жёлтом не застёгнутом плащике и в затасканном, грязном свитерке и обычной прямой юбочке без всяких изысков. Капюшон покоился на спине, не скрывал голову незнакомки. Круглое, чистое личико с остреньким подбородком и необычайно чёткими чертами было невероятно приятным глазу. Узкий разрез коричневых глаз и аккуратный точёный носик нисколько не портили общую картину. Чёрные прямые волосы были взлохмачены, но местами девочка пыталась расчесать непослушные прядки. Тонкие, почти бестелесные, губы раздвинулись, будто лезвия ножниц, и среди всего этого хаоса проскользнул тонкой нитью Ариадны к разуму мальчика хриплый голосок: — Можно, пожалуйста, я посижу рядом? Мальчишка очень удивился вопросу. Пока за все эти два месяца пребывания в школе-приюте к нему относились хуже, чем к насекомым на руке. А здесь вполне спокойным (!) голосом вежливо (!!) спросила разрешения посидеть рядышком. Посидеть, не избить до крови (!!!). Он очень опешил от такого предложения, но не успел ничего толком ответить. Его нагло перебили. — А-а-а, побежала к защитнику! Размазня заморская! То была какая-то воспитанница приюта, ничем не отличающаяся от остального зверинца. Грязная глупая мордашка, противный шмыгающий нос, типичная причёска с жиденькими косичками да старые обноски в виде коричневого сарафана и серой рубашки — вот отличительные приметы забияки. Она забралась с ногами на лавку (хотя многие топтались прямо на столах) и жутко кривлялась, тыкая кривым пальцем в девочку с плащом. Подхватив обезьянье настроение с новой силой, дети вокруг начали высмеивать этих двоих, прыгать на своих местах, вопить и тыкать в их сторону. Казалось, их пальцы готовы проткнуть бедных детей. Незнакомка опустила голову, буравя свои ноги в ободранных туфельках. Густая и лохматая чёлка упала на лицо, скрывая его верхнюю половину. Мальчик, шугаясь любого выкрика, осторожно, как бы спрашивая разрешения, взял её за руку. — Перейдём в более спокойное место? Девочка исподлобья глянула на него, быстро кивнула, грызя губы. Стащив со стола два каменных пирожка, которых ни в жизнь нормально не прожуёшь, мальчик повёл её сквозь серую толпу приматов. Дети прыгали, налетали на дуэт, цеплялись за одежду, плечи, волосы. Орали всякие гадкие вещи, визжали, захлёбывались собственной слюной. Настолько им было весело. Но сегодня что-то у серой массы не было настроения основательно бросаться на изгоев. Посему они позволили им скрыться. Сегодня снизошли до такой милости, как издевательства с помощью слов. Дуэту удалось схорониться в небольшом закутке между тумбочкой и зверски урчащим холодильником. — Держи. — предложил пирожок девочке с плащом. Та немного помедлила, но угощение приняла. И сразу принялась за трапезу. Поначалу она старалась кушать аккуратно, но с каждым укусом она всё сильнее и сильнее вгрызалась в жёсткое нутро школьного кулинарного изыска. Мальчику она напомнила изголодавшегося волчонка, который впервые за долгое время смог перехватить чего-нибудь съестного. И к которому тоже впервые по-человечески отнеслись. Девочка пристроилась прямо на липком, жирном полу, совсем не замечая всей грязи, что скопилась на нём. Закончив, наконец-то обратила внимание на мальчишку, что до сих пор не решался укусить пирожок, а лишь внимательно осматривал его. Сложила руки на коленях, а поверх них — голову. Спросила: — Ты же Моно, верно? Тот кивнул, невесело усмехнувшись: — Я уже настолько известен в этом чистилище? — Видимо так. — лениво, словно смакуя каждое слово, протянула девчушка. Помолчали. Моно принялся с осторожностью грызть окаменевший шедевр всея кулинарии. Но вспомнил про правила приличия и спросил имя незнакомки. — А как тебя звать? — Шестая. — Шестая? — переспросил. — Ага. Чему удивляешься? — Ну... — Моно смущённо замялся, — Как-то не совсем привычно слышать такое имя. Но это же не имя, а прозвище, верно? — А "Моно" это тоже такое имя? — хитро прищурив глазки, промурлыкала девочка. — Не, прозвище. — от смелых ответов Шестой, мальчишка растерялся и подавился сухими крошками. Она подошла к нему и, выждав некоторое время, пока Моно не посинел от удушья, пару раз с силой стукнула его по спине, что тот сразу замолк. — Спасибо. — сдавленно присипел, хватая ртом воздух. — Да пожалуйста. — миленько ответила Шестая, вновь забиваясь в угол и прижимаясь всем позвоночником к тумбочке, сторонясь холода урчащего белого монстра. Разговор резко захлебнулся, иссяк. Моно не знал, что ещё можно спросить у девчушки, ведь она показалась ему интересным собеседником и так просто прощаться ему не хотелось. Та тоже нетерпеливо ёрзала на месте, размышляя над предметом разговора. Внезапно мальчик ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы только вот так вот не прекращать интересную беседу: — А ты сколько уже здесь? Девочка помедлила, в уме прикидывая точный срок. — Где-то чуть больше полугода. В общем, не так уж и долго. — М, понятно. Я здесь всего два месяца. А это тем более не долго. — Смотря как смотреть на сей предмет. — Шестая с некоторой важностью, которая присуща многим профессорам, заправила лохматую прядку за ухо, убирая её с лица. Моно вопросительно, будто маленькая растрёпанная пичужка, наклонил голову. Девочка в жёлтом плаще принялась объяснять свою точку зрения. — Тем не менее в данном случае, если рассматривать , то полгода это слишком долго, особенно вспоминая каждый день до мельчайших подробностей, вспоминая каждую минуту, каждое мгновение, проведённое здесь. И невольно падаешь в липкую паутину страха и ужаса, из-за осознания, что время не стоит на месте. Оно не застряло в бледной пелене сего мира. Оно продолжает сумасшедшим галопом нестись вперёд, не делая никаких передышек и не щадя никого. Даже мёртвых. Мальчик вздрогнул, основательно помолчал, собираясь с мыслями. — Очень проникновенно. Убедительно описано, я бы даже сказал. — Спасибо. — криво усмехнулась девчушка, — но позволь мне тоже задать один вопрос? — Конечно, — кивнул тот. — Но вопросик будет очень личный, даже неприятный. — Валяй. — попытался принять безразличный вид Моно, усаживаясь в расслабленную позу, словно ему всё в этой жизни давно было понятно. Однако в его нутре всё вымерзло, оледенело от панического страха неизвестности. — Ну я предупредила. — она зыркнула на него, а после на одном дыхании из её глотки вырвалось, — По какой причине ты здесь оказался? — и тут же замахала ручками-прутиками, — Если тебе некомфортно, можешь не отвечать. Однако мальчишка заметно расслабился. Этого вопроса он-то и ожидал в первую очередь. Но ему показалось, что столовая, с кучей тупых и визжащих детей не подходит для подобных откровений. Да и предчувствие долгой беседы не заставило себя долго ждать: свернулась в грудной клетке, опутывая каждую кость. — Как насчёт очередного перехода в более спокойное место, где нас не достанут эти... — Кончелыги. — скорее утверждая, чем вопрошая, закончила за него Шестая. — ...Я хотел сказать психи малолетние, но так тоже симпатично звучит, — улыбнулся. Девочка подскочила с места и протянула руку мальчишке. Тот ухватился за неё. Держась за руки и внимательно поглядывая по сторонам, они аккуратно пересекли столовую. Дети настолько прониклись школьной едой, что почти не замечали дуэта, что потихоньку сваливал отсюда. Огибали кучи не то каши, не то блевотины, спотыкались об объедки, получали вялые тычки от "кончелыг". Пару раз на них чуть не падали кастрюли. Был момент, когда Шестая поскользнулась на какой-то подозрительной жидкости неопределённо-зелёного цвета. Моно едва успел ухватить её за локоть. В противном случае она бы просто растянулась на холодном липком кафеле. И не миновать ей диких воплей и смеха вокруг своей персоны ещё пару дней, если не всю оставшуюся жизнь. Отвратительные комья летали даже по воздуху, почти задевая дуэт. Однако всё же они выбрались из этого рассадника хаоса. — Я знаю одно шикарное местечко, где можно спокойно поговорить, и никто не будет к нам лезть. — взмахнув пушистыми, кукольными ресницами, сказала Шестая, увлекая за собой новоиспеченного знакомого.

***

Этим спокойным местечком оказалась оранжерея, притаившаяся холодным покосившимся замком на заднем дворе школы. Небольшое строение заросло чёрными и очень колючими плетями ежевики, которая больше напоминала иссушенный палящими лучами солнца позвоночник неизвестного, огромного, но тощего и очень костистого существа. Стёкла потрескались, где-то зияли дыры. Через эти дыры, что хищно топорщились зубами-осколками, шатался ветер и недовольно подвывал. Некоторые из них были заделаны деревянными досками, ныне прогнившими. Именно туда и направился дуэт. Но перед этим нужно было пересечь огромную территорию. Снаружи представителей уникального, однако опасного вида социализированных животных "психов малолетних" наблюдалось лишь небольшое количество, ведь стояла середина декабря. Снегу было и не много и не мало — в самый раз, как говорится. Однако многие предпочли сеять хаос внутри школы-приюта, нежели безобразничать на заледенелой улице. Эта проблема отпадала. Но была ещё одна, не менее важная — неимение обуви у мальчишки. Вот прямо вообще никакой. Когда он прибыл в сие заведеньице, то ему попросту не досталось пары подкрадуль. Конечно с незапамятных времён там ввели свою школьную форму, которая бы отличала воспитанников школы. Но детей было слишком много для одного, пусть и необъятного, здания. Оно ещё давно заполнилось сверху до низу вопящими тельцами с большими глупыми головами. Однако из-за невероятного количества грязных ртов форму не успевали сшивать, а обувь — клепать. Посему дети прибывали туда в чём были. Моно не стал исключением. Зато можно было отличать тех, кого занесло сюда раньше, а кого — позже. Плюсы данного положения закончились. Из минусов — как таковой обуви у мальчишки не было. Его занесло в школу в чём подобрали, а именно в коричневой рубашке, чёрных штанах и грязном плаще, что, очевидно, был слишком велик для худого тельца. И без того бедственное экономическое и моральное положение в доме отяготилось безумием отца. Ботинки-то были, но раздолбанные в край. Уж лучше ходить босиком, чем в безнадёжном рванье. Но сейчас, стоя на пороге школы, у мальчика созрел вопрос: как идти ему по лютому холоду? Показаться неженкой и слабаком перед "новым другом" ему не хотелось. И он принял решение, пока мялся на пороге, быстро пробежать по ледяному снегу. Девочка спокойно, хоть и вздрагивая иногда, уже спускалась по заснеженному крыльцу, забавно перепрыгивая ступеньки и натягивая на голову жёлтый капюшон плаща. Однако, уже стоя внизу, она обернулась и тонко вскрикнула: — Куда по снегу тащишься? С ума сошёл? Шестая увидела, как мальчик собрался босиком топать по ледяным ступенькам. Девочка жёлтой птичкой взлетела вверх по ступенькам и схватила Моно поперёк талии, приподнимая над землёй. Тот запротестовал, затрепыхался, не ожидая такой силы в хиленькой девчушке. — Пусти! Надорвёшся же! — Не надорвусь. Сиди и не рыпайся, а то мы сейчас вместе скатимся вниз. И она задом наперёд потащила товарища. Мальчик был не особо тяжёлым, но всё же весил уж точно больше воробушка. Поначалу Моно пробовал возражать, но перестал. Хотя примерно в середине пути, он уломал девочку отпустить его. Однако после им пришлось быстренько бежать, чтобы не замёрзнуть. Просочившись в зубастый зев одной из дыр в стеклянной стене, они дружно плюхнулись на одну из лавочек. Запустение царило не только вокруг теплицы, но и внутри. Колченогие лавки не вызывали доверия, чтобы на них посидеть, однако лучше уж так, чем на землянистом ледяном полу. На столах, что пристроились у стен, стояли разбитые пыльные горшки из которых кокетливо выглядывали засохшие неопознанные глазу обывателя растения. Депрессивную картинку завершало отсутствие электричества. Жалкий огрызок лампочки с грацией висельника медленно, словно во сне, мотался из стороны в сторону. — Н-да... — протянул Моно, почёсывая плечо. — Зато здесь никто не шастает и мы можем поговорить спокойно, не опасаясь, что кто-нибудь раздует из какой-нибудь фразы целый конфликт, — поджимая под себя ноги, ответила Шестая. Мальчик взглянул на своего нового друга. Её щёки немного порозовели от мороза, но, в целом, она осталась такой же бледной, как и всегда. В сизом приглушённом свете теплицы ещё сильнее врезались в сознание её необычные для этого заведения черты лица. Девчушка уже приготовилась слушать то, что он сейчас скажет. Решив, что большого смысла собираться с мыслями нет, хоть он до сих пор воспринимает всё это как один большой и очень грустный сон, Моно начал рассказ: — До того как попасть сюда, я жил в, скажем так, особнячке отца-лесника. Была ещё мама. Она очень красивая и добрая женщина. Была. Потом её не стало. Отец... ну... как бы это сказать... в общем, он в пылу семейной ссоры застрелил её. — запинаясь, говорил мальчишка, — потом он окончательно стал того. Старикан... — осёкся, ведь впервые назвал так отца вслух, — и до этого был не совсем в ладах с головой, а после... Он начал убивать людей и делать из них кукол. Ему нравилось, когда его беспрекословно слушаются. Как покорные марионетки. После произошёл ещё один инцидент... в результате он мёртв, а бессознательного меня с ружьём в обнимку доставили сюда. Мальчик пугливо взглянул на девочку, полагая, что рассказал как-то не так. Но та спокойно рассматривала его лицо, пытаясь сорвать этот пласт бесстрастных слов и заглянуть под него, в кипящее варево самых разных, невысказанных эмоций. Отвёл взгляд, чтобы прикрыть внезапно выступившие смущение от подобного откровения. Шестая задумчиво и некоей детской интонацией протянула: — Но тебя же должны были сначала отправить в полицейский участок, разобраться со всеми событиями и бумажной волокитой, а после, возможно, даже посадить. — она зыркнула на друга, — Но не думаю, что тебе бы впаяли большой срок, пусть и за убийство. Во-первых, ты оборонялся, а во-вторых, по возрасту не дотягивает до решётки. Плюс, не стоит исключать и вытекающих прочих смягчающих обстоятельств. Заметила, что мальчишка приуныл после её слов и поспешила извиниться: — Ох, прости-прости. Мне стоит держать язык за зубами. Моно только махнул рукой, своим жестом и взглядом говоря, что всё нормально, он справится. И вновь густейшее молчание разлилось по вымерзшей до основания теплице. Однако не долго оно длилось. Шестая тоже решила поделиться своей предысторией. — Меня сюда отнесли собственные родители. — начала свою речь достаточно бодро и без лишних эмоций, — Вообще, мой отец из достаточно состоятельного рода из Японии. Мать — среднестатистическая американка. Её каким-то ветром занесло на сей остров, вроде бы она с трудом накопила денег и отправилась в отпуск в Страну Восходящего Солнца. Там у них всё и закрутилось. Отец сбежал из дому, ибо его родители были против такого союза. Они уже подобрали ему завидную невесту, но папаша сделал свой выбор. Влюблённые сбежали на пароходе в Америку. После родилась я. А около десяти месяцев назад произошла вся эта кровавая галимотья с Оком и прочим. Наша семья выжила, но денег стало катастрофически не хватать. Нас отбросило за черту бедности. И, спустя пару голодных месяцев, любящие родители приняли решение сбагрить меня сюда, дабы убрать один лишний рот. Девчушка помолчала, болтая ножками и наматывая прядь взлохмаченных волос на палец. Моно не торопил. Собравшись с духом, закончила толкать речь, что под конец стала звинеть от скрытых чувств: — Родители всегда были заинтересованы друг в друге больше, чем в собственном ребёнке, который, по сути, является продуктом их неосторожной деятельности. Для них было важнее поворковать друг с другом на продавленном диване в обшарпанной квартирке. А обратить внимание на грязную дочурку, которая, забившись в тёмный угол, играет с порванным плюшевым тигром — так это неразрешимая проблема всего человечества! Её уже трясло от злости к этим двум биологически родным людям. Шестая принялась вытирать ладошками лицо, словно пыталась избавиться от паутины прошлого, что плотно облепило не только лицо, но и всё её естество. — Мне очень жаль. — теперь уже наступил черёз мальчика сочувствовать собеседнику. Девочка в последний раз провела по личику рукой и улыбнулась, блестящими глазами смотря прямо на Моно. — Да ладно. Проехали. — как можно небрежнее ответила, — Теперь вернёмся в более тёплое место? — Пожалуй, — неспеша растянул тот, — но, позволь задать ещё один вопрос, — тут он дико смутился, — можешь в двух словах объяснить, что такое "кровавая галимотья с Оком" и расскажи больше про Японию и Америку? Девчушка очень удивилась. От неожиданного вопроса она подалась вперёд, всматриваясь а глаза новоиспеченного товарища, желая понять, шутит ли тот. Однако тот ни в коем случае не шутил. Жутко смутившись она аккуратно спросила: — Неужели ты ничегошеньки не знаешь про внешний мир и его меркие игрища? Мальчик отрицательно замотал головой. Шестая призадумалась о чём-то, затем кивнула. — Хорошо, ладно. Ты же жил в как таковой изоляции, без соответствующего развития, посему ничегошеньки не знаешь. Если вкратце, то жили-были великие авторитеты разных стран. И, понимаешь, им было так грустно, так грустно, имея уже кучу всего. Посовещавшись друг с дружкой, решили, что неплохо было бы создать такую штуку, которая контролировала бы всё живое и подчинялась этим же самым авторитетам. Ну создали. Ну установили. Поначалу всё шло гладко. Штуку назвали Оком. Но оно взбунтовалось и произошёл большой "бум". Ни причины, ни повод к этому самому "буму" и девиации Ока не известны. Но теперь мир выглядит так как выглядит. Хотя, не так уж сильно он и поменялся. Просто стал ещё мрачнее, а человеческое безумие — заметнее. Девочка прекратила пламенную речь. Всё это время она не сводила проницательного взгляда с лица Моно. Оный сидел и слушал сию краткую историю человечества, как какую-то древнюю сказку. Шестая добавила: — Изменения наиболее заметны здесь в Белом городе. Именно здесь авторитеты собирались создать центр всей этой галимотьи, но проиграли сами себе. В итоге обычный американский городишко превратился в столицу бескрайнего хаоса и разрухи. А прямо посередине города теперь телевизионной антенной уходит прямо в небо унылая прямая Башня с этим самым Оком и посылает Сигнал в такие же разрушенные города, вылавливая неосторожных и слабых душой и телом персонажек. После они теряют всё: рассудок — в первую очередь. И шатаются по серым туманным улицам, будто неприкаянные души. — Вот и вся история. — теперь уже полностью завершила свой мрачный рассказ Шестая, — с Америкой и Японией дела обстоят иначе. Это такие страны, чья история слишком длинна и, я считаю, что они заслуживают намного солидного объяснения, чем Око и его создатели. Моно только неопределённо качнул головой, имея ввиду, что он понял всю информацию, рассказанную новым товарищем. Но пока не принял, ибо даже сейчас ему казалось, что всё это произошло много-много веков назад. И точно не в этой Вселенной, а в каком-нибудь дурном сне. Либо, на крайний случай, в дряхлой книжонке со страшилками. — А это Око не пытались свергнуть? — мальчишка знал, что вопрос из ряда тотального идиотизма, но всё же убедиться стоило. — Ага. — зевнула девочка, — но ему хоть бы хны. Оно подавляет любое сопротивление. Вдруг Моно стало очень грустно, от осознания того, что вырвавшись из домашней мясорубки, он угодил в такой же Ад, только территорией побольше. И внешний мир — не такая уж и сказка о свободе, как представлялось раннее. После им овладел панический страх. Последний взялся из ниоткуда, просто резко сжал в своих кошмарных, пропитанных нечеловеческой болью, объятиях. — Знаешь, — деловито начала Шестая, — это не дело, пребывать в неведении об этом мире и всех его грехах. Предлагаю тебе сделку — ты меня защищаешь, а я буду помогать с саморазвитием, так сказать. Идёт? — Идёт. — протянул руку для скрепления сделки и девочка подала её в ответ. Он был рад, как ребёнок, что у него теперь есть гарантия пообщаться. Если бы всё вышло по другому, то его попытки вновь завязать разговор были бы больше похожи на типичное навязывание. А теперь у него есть целый почти друг в этом депрессивном царстве маразма! — Ладно, почапали в школу. Скоро завершится время завтрака и начнутся уроки, — на последних словах она закатила глаза так, что остались одни желтоватые белки. — Ну пошли. — повеселев, ответил тот. Честно признаться, они уже немного замёрзли и нуждались в тепле. Но прежде чем выйти на улицу, Моно нацепил на голову протёртый бумажный пакет с прорезями для глаз. Шестая только пожала плечами. Ну а что? Каждый одевается как хочет и как ему удобнее. А пока они бежали обратно по всё усиливающему морозу, крепко сцепив руки, чтобы не потеряться в метели, у девчушки зародилось в душе такое ощущение, словно её защитник использует пакет в качестве рыцарского шлема или любого другого атрибута для защиты от жестоких козней общества.

***

Жёлтый болезненный свет лампы плохо освещал липкую сероватую сущность учебного кабинета. Что это был за кабинет — хороший вопрос со звёздочкой, ибо понять с первого взгляда это не представлялось возможным. Даже пробыв два месяца в данном учреждении, Моно не особо понимал, для чего эта аудитория предназначена. На стене цвета депрессивных соплей висели портреты всяких знаменитых личностей. Однако даже такая простая и понятная всем вещь как шеренга из портретов становилась целым умственным испытанием. По соседству с портретом великого учёного Ньютона висело табло Менделеева. Далее следовал какой-то замусоленный портрет Джорджа Вашингтона, но со стопроцентной уверенностью нельзя сказать он это или некий левый дядька. Рядом красовался Наполеон. Был ещё Бах, почему-то не похожий на самого себя и прочие весёлые ребята. Здесь стояли и колбы, и какие-то опасные предметы неизвестного назначения, и даже помятый устаревший глобус грязным пятном выглядывал с верхней полки книжного шкафа. В классе стояло в три ряда двенадцать парт. За ними сидели девочки и мальчики, покачивая своими огромными бестолковыми головами, и щедро блестя холодным фарфоровым светом. Среди них сидели и Моно с Шестой. Последняя решила снять капюшон в помещении, зато мальчишка наотрез отказался снимать свой пакет. Моно, подперев рукой голову, сидел наискосок от Шестой и пытался разглядеть, что же она так увлечённо чиркает в тетрадке. Он видел, как ручка кружится, летит по бумаге, выводит тёмно-синей пастой какие-то чёрные дыры и глаза, много глаз. А ещё были некие человечки с грустными рожами, с непропорционально длинными и худощавыми конечностями, что кончались пальцами-граблями. На полях тетрадки угадывались очертания чёрной кошки, которая развалились во всю длину, обмахиваясь нереально длинным и гибким хвостом. Внезапно свет моргнул и пропал на несколько мгновений. Дверь со страшным скрежетом приоткрылась и на пороге возникла вытянутая, сдавленно и рвано вздыхающая фигура. Прежде чем сделать шаг вперёд, шея вдруг стала удлиняться, тошнотворно хрустя ломающимися костями. Как жирный и складчатый червь, она понесла голову к потолку. При всём этом шея изгибалась, поблёскивала своей желтоватой кожей на слабом утреннем свету. Свистящее дыхание с сопением вырывалось из ноздрей, то приближаясь, то отдаляясь. Дети пригнулись ближе к партам, стараясь не смотреть вверх. Закончив осмотр, шея неспеша "сложилась". Послышались тяжёлые, цокающие шаги. Щёлкнул свет и вновь кабинет-чего-то-там тускло вспыхнул золотом. Никто не торопился поворачиваться в сторону прибывшего человека. О, это была она — владычица транспортиров и линеек, повелительница юных человеческих умов, верховная жрица сего заведения, гроза и неминуемая мучительная Судьба любого "психа малолетнего" — Учительница или просто Глиста, как её звали её любимые ученики. Она получила такое прозвище как раз из-за растягивающейся на неизвестную длину шеи, что чем-то напоминала сего симпатичного кишечного червячка. На морщинистом, уже немолодой лице покоилась широкая, плотно сжатая улыбка. Глаза наоборот были широко раскрыты, будто она только что проснулась или хотела увидеть нечто невооружённым глазом. Казалось, она своими гляделками пытается прочитать мысли своих подчинённых. Заложив руки за спину, Глиста прошастала к доске. В одном из ящиков стола она очень долго и тщательно искала необходимый учебник. Никто из фарфоровых учеников не знал, какой урок она выкинет. Здесь не существовало простейшее понятие "расписание". Что взбоедёт в светлую голову Учительнице, то и будем сегодня проходить. Вообще здесь, в школе-приюте изучали только самые необходимые предметы по типу арифметики, языка, окружающего мира, географии и тому подобные предметы, чтобы обеспечить страну надёжными рабочими руками. Естественно их не учили углубленному изучению предметов. Так, поверхностно отсюда что-то вырвали, из другой книжонки подчерпнули некоторую информацию. На этом всё. Что же касается работы нашей Глисты, то туда всходило несколько обязанностей, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. Во-первых, директорство и охрана в школе. Пищу готовила древняя, худощавая, полуразвалившаяся повариха, специально нанятая Учительницей для готовки школьной пищи. Эта дама при любом дуновении ветра шаталась, чуть не падала, над чем обожали шутить все кончелыги. Убирались в школе исключительно дети. Во-вторых, безусловная обязанность учить этих самых детей. Делала она это очень экстраординарно. В начале урока молча шебуршала какими-то бумажками, страницами книг, записывала кто отсутствует (никто не желал быть отмеченным, как "отсутствующий", ибо последствия были чудовищными). После неспеша листала учебник и что-то шкрябала на доске. Почти молчала и редко что-либо объясняла. В середине урока давала задания и шаталась между партами, внимательно заглядывая в тетради и души. Иногда, если ей что либо не нравилось, коротко взвизгивала и со всей силы била линейкой по парте, прямо перед лицом учащегося. В-третьих, в её обязанности было загадочно постоять над детьми, когда те трапезничали, поорать на них, а после так же загадочно исчезнуть за дверью кабинета химии. Для всех, кроме неё, вход был воспрещён. На сем всё. Это была вся её работа. Засыпала она ближе под утро, дрыхла несколько часов, будто пшеницу продав, и вновь по старой. И вот сейчас раздался противно шебуршащий по нервам шорох мела. Перевернулась страничка, всё стихло и опять шебуршание. После послышалось тихое бормотание, что на самом деле являлось объяснением нового материала. У Моно засосало под ложечкой от страха, как и всякий раз, когда он находился в этом кабинете. Он с диким сожалением осознавал, что ему придётся просидеть по крайней мере ещё несколько часов в позе испуганной креветки, ведь несколько предметов объединялись в один большой промежуток времени, за который ты успевал помолиться всем божествам и прочим высшим силам, чтобы по тебе не проехалась вся ярость обозлённой Глисты. Однако Учительнице было как-то плевать на мальчика. Её внимание было приковано к Шестой. Проходя в очередной раз мимо парт, будто охранник тюрьмы, Училка взглянула на тетрадку девчушки. Помимо неких весьма сомнительных формулок, что были выведены остреньким почерком, на полях тетради красовались все эти рисунки. Поначалу Глиста очень долго всматривалась в них, даже взяла в руки тетрадку и начала медленно изучать каракули. Шестая сьёжилась за партой, натянула капюшон на самые глаза и застыла, ожидая порки. Художества полетели на стол. Их припечатала огромная деревянная линейка. Ещё пару раз она взлетала и с громкими хлопками падала на столешницу. И каждый раз девочка нервно дёргалась, полагая, что следующий удар придётся прямо по голове, что её хрупкий череп расколется надвое. Однако без рукоприкладства обошлось. Учительница схватила девушку за шкирку и потащила в неизвестном направлении. Шестая истошно закричала, задрыгала ногами, изо всех сил пытаясь избавиться от цепких пальцев Глисты на своём загривке. Моно запрыгнул на парту и издал боевой клич. В следующее мгновение он вцепился в подол длинной юбки Училки. В нос ударил едкий запах пыли и старых тряпок. Хотел остановить или, по крайней мере, замедлить её. Но ввиду огромнейшей разницы в росте это не представлялось возможным. Плюс Глиста, почувствовав вес, пусть и крошечный, отпихнула ногой помеху. Мальчишка прокатился по полу и замер. Бесконечно ругаясь и агрессивно топая каблуками острых туфель, Учительница исчезла в чёрном дверном проёме, утащив с собой девочку. Жёлтый плащик ещё был виден некоторое время, но и он пропал в хладном нутре школьных коридоров.

***

Мальчик узнал чуть позже, что Шестую поместили в специальную комнатку для особо непослушных учеников. Она была сделана в одном из шкафов. Это было относительно просторное (насколько позволяли габариты мебели) пространство. На всю пустоту приходился один-единственный стул, да старая лампочка, что очень плохо освещала пространство и углы попросту терялись в непроглядной тьме. Туда помещали всех, кто плохо себя ведёт. А, как вы уже поняли, попасть в комнату для провинившихся было слишком легко. Зачастую ребёнка помещали примерно на неделю. Если за это время он исправлялся — его отпускали. Нет — значит, сверху накинут ещё пару дней, а то и на неделю засадят в эту экстравагантную школьную версию гроба. Но как Глиста понимала, что ученик исправился? А всё было предельно просто. Под самым потолком находилось нечто в виде человеческого глаза. И зрачок этого "глаза" представлял собой маленькую камеру. Именно через неё Учительница из своего кабинета пристально наблюдала, как пленник медленно сходит с ума в абсолютно пустом пространстве без общения, толкового занятия и нормальной пищи. Все были наслышаны про ужасы данного помещения и никто не осмеливался перечить и портить настроение владычице транспортиров и линеек. Но, как видите, Шестой удалось её разозлить своим тихим рисованием. Оказывается, такое безобидное занятие всё же вредит некоторым личностям. А затем и Моно умудрился попасть в школьный гроб, как это место называли фарфоровые неучи. Однажды он бежал по коридору. Звонок прозвенел пару минут назад и теперь мальчишка старался как можно быстрее попасть в кабинет и занять своё место. Учительница ещё не оъявилась, посему у него был шанс избежать отметки "отсутствует" и последующего возможного заключения. Но вспомнишь не совсем культурное вещество, вот и оно. Глиста вынырнула из одного кишкооброзного сплетения коридоров и пару секунд уставилась на маленького бегущего человечка. После отвратительно визгливо вскрикнула и поспешила догонять крохотную сволоту, что разгуливает по коридорам в неположенное время. Шея начала растягиваться, ужасно громко ломая собственные кости. В абсолютной тишине эффект мерзотных ощущений в горле и животе усилился. Ноги дрожали, но продолжали нелёгкий путь вперёд. Мальчик боялся оборачиваться, ведь воображение уже само дорисовывало картину, что происходила у него прямо за спиной. Шея хрустела и извивалась. Каждая её складка дрожала от предчувствия скорой расправы. И вот в паре шагов замаячила спасительная дверь. Моно подтолкнул яростный возглас, донёсшийся сзади: — Тебе не избежать наказания, даже если зайдёшь в аудиторию, ты, невоспитанный паразит! Дверь-то была совсем рядом, но как открыть дверную ручку, если ты крохотная песчинка, по сравнению со среднестатистическими людьми? Мальчик услышал лязг зубов совсем рядом с собой. В следующее мгновение эти самые мелкие и кривые, но острые зубищи вцепились в подол его длинного плаща. Моно покинуло в воздух. А затем Училка, крепко держа трепыхающегося мальца и обдавая его зловонным дыханием изо рта, которое она неумело замаскировала использованием зубного порошка, потащила в школьный гробик, отбывать наказание. Она резко открыла тяжёлую дверцу и бросила Моно, как груду тряпья на стул. Но он не удержался и соскользнул с него на пол, больно ударившись копчиком. Дверь закрылась, отрезая внешний мир от маленькой растерянной души. Лишь на мгновение мелькнула мерзкая и глупая улыбка Учительницы и её безучастные, невыразительные глаза. Он прислушался к своим ощущениям. Помимо боли на конце позвоночника, Моно только сейчас понял, как быстро бьётся его сердце. Мальчик отполз от скудного жёлтого света подальше во тьму, скуля, будто побитая дворовая собака. Ушибленное место болело, однако ничего не поделаешь. Мальчишка свернулся клубком, накрылся плащом и закрыл глаза. Шестая — частый посетитель данного заведеньица. И опыта у неё был вагон и целая тележка, как вести себя в такой ситуации. Она часто советовала ему, вот на подобный случай, что лучше всего экономить силы и спать, не пытать кричать, звать на помощь и выбраться самостоятельно. Тем более, что никто бы, при всём желании, не выручил бедолагу. А экономия сил означала крепкий и долгий сон. Всё же лучше, чем наедине со своими мыслями проходить сию пытку. Незаметно для себя, Моно отошёл в беспокойное царство Морфея.

***

Раннее утро. Холод проникает под кожу, без всякой грации играет на нервах, заставляя вздрагивать. Туфельки тихо стучат маленькими каблучками по деревянному полу. Вот их обладательница становится возле какой-то тумбочки, запихивает подкрадули под неё и продолжает идти, внимательно вслушиваясь в окружение. Оно спало глубоким сном. Однако было тут одно неугомонное существо, что обожало портить жизнь всем воспитанникам школы-приюта. И именно в его кабинет кралась Шестая. Предварительно облачившись в скромно позаимствованную школьную форму и даже заплетя себе две косички, чтобы больше походить на обычную ученицу, девочка танцующей походкой шла вперёд, нервно теребя в кармане огрызок карандаша. У неё важная миссия и ей никак нельзя её провалить. Девчушка вышла на огромную лестницу, состоящую из одной, что поднималась вверх и двух "побочных", что "крепились" по бокам первой. Она вела к парадному входу, который вывел бы её на свободу, но последняя ей была не нужена. Пока что. Чёрные ветви угрожающе стучали по стеклу, почти растворялись в неестественной синеве за окном, будто ругаясь на девочку. Поплутав по хитроумному сплетению коридоров, Шестая вышла к интересовавшему её кабинету. Дверь с кривой табличкой, гордо провозглашающей себя "Кабинет химии", возвышалась над ней, будто далёкая гора в её родной стране. Девчушка тихонько выдохнула и отбежала чуть в сторону. За комодом, на котором стоял портрет ехидно и глупо улыбающейся Глисты, была небольшая дырка. Её аккуратно выскребла сама Шестая. Пару раз её за это сажали в школьный гроб Короче говоря, просто отлично подготовилась к миссии, не то, что к проверочной по окружающему миру. Протиснувшись туда и нещадно царапая бока, Шестая оказалась по ту сторону. Теперь нужно быть ещё осторожнее, чем когда-либо в своей жизни. Аккуратно ступая, и почти не скрипя половицами, девочка неспеша проходила первую комнату. Весь кабинет химии занимал две комнаты: основное помещений с таблицей Менделеева, прочими табличками, колбочками, пробирками и всем этим химическим добром и небольшая лаборанская. Плюс ещё одну Учительница добавила к двум имеющимся посредством разрушенной стены между двумя комнатками. Крохотная лаборанская была обустроена под склад и спаленку Училки. А большие помещения играли роль целых лабораторий. Вот и сейчас Шестая приближалась к письменному столу. Со стороны импровизированной спальни доносились свистящие посапывания. На прочих столиках стояли целыми рядами пузатые и не очень банки с самым различным заспиртованным содержимым: сердцами, мозгами, кишками, почками, мочевыми пузырями, набитыми и пустыми желудками. И все эти органы были крошечных размеров, примерно как у детей. Дрожь и омерзение встряхнули девочку. Задирая голову вверх она с интересом и ужасом рассматривала кошмарные экспонаты. *Теперь понятно, чем мадам здесь занимается втихаря.* с неудовлетворением подумала девчушка. Но заспиртованные составные человеческого организма мало интересовали её. Куда соблазнительнее было пошариться по шуфлядам письменного стола, поискать то, что нужно, а не тратить время на пустые гляделки. Не в музее всё-таки. Однако росту у Шестой хватило проверить только самый нижний ящик. Там не обнаружилось ничего полезного — просто стопка некачественной бумаги да пару карандашей. Забравшись на стул, девчушка продолжила изучать содержимое ящиков. Предметы, что там находились, были самые обыкновенные и особой пользы в их случае не несли. И вот предпоследний ящичек сверху не поддавался. Девчушка дёрнула его пару раз, но он не отодвигался. *Чёрт! И где же ключ? Очевидно, что эта старая карга засунула его под подушку! Или носит его совсем рядом с собой.* Но девочка не унывала. Запрыгнув на столешницу и чуть не своротив несколько стрёмных скляночек, Шестая принялась осматривать открывающееся пространство. *Может ключ где-то совсем рядом? Смысл ей его таскать? Мало ли, деменция какая разовьётся и забудет, куда засунула своё сокровище.* На столе, кроме банок, папок, парочки колб, подставки для карандашей в виде фарфоровой головы некого мальчугана и лампы с зелёным абажуром ничего выдающегося не наблюдалось. Подойдя к подставке и задумчиво проведя по ней рукой, девочка отпрыгнула, потирая ладошку. Это же настоящая голова, снятая с чьих-то незадачливых плеч! Шестая с любопытством обошла находку. Ну и огромная! А где ключ? Неужели всё же придётся задержаться здесь ещё на неопределённое время? Рядом находилось окно. Тонкие ветви непроходимой чащей оплетали стекло. Девчушка, заложив руки за спину, стала покачиваться взад и вперёд, пустым взглядом смотря на серое облачко, что хотело заглянуть в нутро этой "фабрики правильных детей". Луны не было видно, однако всё же что-то блестнуло в горшке с засохшим растением. Оно вытянуло свои измождённые листья в предсмертном часе, уже ни капельки не надеясь, что его что-нибудь заботливая душа польёт его. Хотя, ему это уже не было нужно. От одного полива толку не будет. Перейдя на подоконник, Шестая принялась активно раскапывать землю в горшке, иногда задевая бедное растение. И вот показался вытянутый, блестящий предмет. А вот и он! Ключ! Наконец-то! Схватив свою награду, девчушка затопорилась к главному призу. С трудом открыв ящичек, она принялась с неописуемым азартом там рыться. О, да. Там как раз лежало именно то, что доктор прописал. А конкретнее план школы и план вентиляции. Разложив бумаги на столе, юркая девочка быстренько перерисовала на клочке какой-то раздобытой бумажки оба плана, разместив из на каждой стороне бумаженции. Вернув всё как было и стряхнув несколько комков земли на пол, она по-тихому ушла из жуткого места. Что ж, теперь у них есть план по спасению своих шкурок. Дело за малым — исполнить его без всяких эксцессов. За всё своё пребывание в данной разновидности пыточной, Моно просыпался три раза. И каждый раз убеждался, что ничего не поменялось. То же пространство, тот же стул, что повалился набок, тот же огрызок лампочки. Ничего нового. Спать не хотелось, однако это было единственное развлечение в школьном гробике. Поднявшись на ноги и размяв затёкшие конечности, мальчик задрал голову, вглядываясь в вверх стен, желая найти ту камеру-глаз. Глаза уже подпривыкли к полумраку, посему рассмотреть камеру не составило большого труда. Камера как камера. Ну глаз, довольно оригинально. Иш, возомнила себя всевидящим оком. Мальчишка поставил стул ровно и сел, подперев щеку рукой. От окончательной скуки начал болтать ногами — авось мысли хорошие в голову придут, заместо плохих. Но его теория не подтвердилась. С каждой минутой окружение давило на него, заставляло погружаться в невесёлые думы. Из не такого уж и далёкого прошлого восстали две картины: кровь на бледном и морщинистом лбу матери и перекошенное от боли лицо отца, глаза которого со слепой ненавистью уставились прямо на сына. В голове послышались выстрелы. Он знал, что уже начинает галлюцинировать и попробовал избавиться от них. Но те всё никак не хотели отставать. Раз за разом в его разуме хлопало, ругались ружьё. Руки вздрогнули, будто держали опасную игрушку. По всей черепушке начал развиваться протяжный звон, что после перешёл на мразотный писк. Причём настолько противный, прямо так и шипит: — Пс-с-с! Помогло мотание головой из стороны в сторону. Писк-шипение прекратился. Однако вновь возобновился. — Пс-с-с! Хей! Моно дёрнулся. Уставился туда, откуда шёл звук. А тот шёл от пола. Ничего не понимая, мальчишка с предельной осторожностью приблизился к шипению, готовый в любой момент отбежать в дальний угол. В полу перед стулом нечто заскреблось. И мальчик только сейчас заметил слабые линии на полу, что не соответствовали прочим. Аккуратно поддев пальцами "люк", он ни на секунду не переставал следить за глазом-камерой. Из чёрной пасти тоннеля выползла Шестая, облачённая в школьную форму и с двумя растрёпанными косичками. На плечах болтался накинутый жёлтый плащик. Невооружённым глазом было видно, как она устала, хоть и расплылась в дико довольной улыбке. — Шестая? — не поверил своим глазам, — ты! — Я. — с ленцой ответила та и тут же принялась тарахтеть, как мотор заводящейся машины, — в общем, я знаю как нам помочь. Вытянула из кармана юбки сложенную в несколько раз бумажку и разложила её на полу. Моно продолжал пребывать в недоумении. После встрепенулся и испуганно зашептал, указывая пальцем на камеру: — Но она же... — не успел что-либо сказать мальчишка. — Она дрыхнет, как убитая. Ей не до тебя. Набегалась, бедная, за день. — с лёгкой язвительностью сказала девчушка, — но сейчас не о грузе храпящего тряпья. Шестая потыкала пальцем в карты. — Я раздобыла планы вентиляции и школы. — после она понизила голос до заговорщиского шёпота, — у нас появился шанс сбежать! — Ты что! А если эта нас поймает? — всё ещё не верил в такую лёгкую удачу Моно. — Не поймает, даю слово! Вот смотри, — она подвинула к нему чертежи, — ты только посмотри! Я предлагаю бежать ночью через вентиляцию. Так надёжнее, ибо на всех выходах стоят камеры. Не такие, конечно же, как эта, — она пренебрежительно кивнула на "глазок", — Эта шняга не фиксирует всё произошедшее самостоятельно. А те — да. Заметив, что Моно всё же собирается что-то сказать, Шестая жестом приказала ему замолчать: — Да погоди, ты! Начнём с того, что нужно выждать несколько месяцев. Усыпить бдительность, так сказать. После, под покровом ночи, ближе к трём часам, мы покинем здание школы через вот эту вентиляционную шахту. Она подходит нам лучше всего. Правда, так уж получится, что мы попадём в большой мусорный ящик у одной из школьных стен, куда выбрасывают все объедки. Неприятно, конечно, однако что поделаешь? Как раз обойдём ненужные камеры. Зато мы будем свободны! Мальчишка не разделял радостных взглядов своей подруги. — Но как мы будем жить на воле? Тем более, первое время мы будем вынуждены скрываться. — Ерунда! — беззаботно ответила девочка, расплетая свои коротенькие косички (они ей уже успели дико надоесть), — значит будем скрываться. После перейдём в более благополучный район города. Устроимся на работу какими-нибудь официантами и вуаля — дело в шляпе! — Возможно мы будем голодать. — Справимся! — Уверена? — На все сто! Неожиданно сей заразительный оптимизм захватил и душу мальчика. Что ж, по крайней мере, они будут вместе, и никто не будет им диктовать, как правильно жить. В конце-концов все же с чего-то начинали. — Так ты согласен? — нетерпеливо спросила Шестая, приплясывая на месте и блестя хорошенькими глазками. — Согласен. — с усталой улыбкой согласился Моно. — Ура-ура! — радостно захлопала в ладоши девчушка. Ему было без разницы, на какую авантюру соглашаться. Сейчас самое главное — освободиться от тяжёлого ярма школы-приюта, выбраться из-под влияния безучастной Учительницы и отделаться от насмешек и травли глупых детей, мнящих себя значимыми. А! А ещё защищать то немногое, что ты имеешь в своей жизни.

***

Примерно через два с половиной месяца впереди вентиляционной шахты забрезжил серый свет. И он был бы ещё прекраснее, если бы не вопящая голова Учительницы, что на толстой шее маячила позади ползущих детей. Она сокращалась, выворачивалась, как гигантский и противный червяк. Для Шестой это было сродни какому-то аттракциону, чего не скажешь про Моно. Когда челюсти с заметным гнилым запахом щёлкали рядом с ушами, девочка только визжала от адреналина и других неизвестных ей эмоций. Мальчик только испуганно, будто сова, ухал. — Давай быстрее! — прокричала Шестая, вся раскрасневшаяся от погони. Рывок. Рывок. Рывок! Они почти у цели! Сердце нещадно колотилось, грозясь выпрыгнуть из глотки. Свобода... Ещё никогда она не была так близка! И вот холодные внутренности вентиляции кончились и, съехав по небольшому скату крыши, дети зависли в воздухе. Мальчишка зажмурился и уже приготовился увязнуть всем телом в объедки. Но вместо разлагающейся пищи он почувствовал крепкие сети. Послышался недовольный вопль Шестой. Мальчик открыл глаза и сквозь прорези в пакете смутно увидел чьё-то перекошенное лицо. Осмотревшись по сторонам, он понял, что они угодили в сачок. Сачок?! Серьёзно?! Девочка неистово брыкалась, не теряя надежды выкарабкаться. Откуда-то сбоку появилась голова Глисты. Та нарочно "понимающим", шепелявым голоском рассказывала ловцу о том, что это просто невыносимые, неблагодарные дети, которые столько нервов всем попортили, столько крови выпили! Говорила и о том, что их нужно засунуть куда следует, а именно в заведение построже, чем обычная школы-приют. К примеру в заведение, где всегда пахнет лекарствами, нечистотами, грязью и болезнями, зачастую душевными. Ловец прокрякал в ответ нечто нечленораздельное. Учительница кивнула. Шея быстренько втянулась обратно в вентиляцию. Детей вытряхнули из сачка в некую клетушку-кузов. Их ловец закрыл на замок. Обойдя машину, уселся за руль. Через целую вечность подоспела и Глиста. Тоже села в машину. Зашебуршали бумаги. Шестая бросалась на прутья решётки, всё никак не признавая поражения. Моно лишь молча уставился на холодные, безразличные ко всему снежинки. Рядом слышались истошные и полные отчаяния вопли девочки. Закончив с обязательным оформлением документов в мире, где бумаги играли даже не вторую роль по значимости, Учительница вышла из машины. Последняя покачнулась, когда мадам покидала салон. Недолго думая, водитель тронулся с места. Держась за металлические прутья решётки, дети, не мигая, глядели на мразотно улыбающуюся Глисту. Она внаглую махала им одной рукой. Второй придерживала верх старомодного пальто, в котором вышла на улицу. А как же! А если подхватит простуду? Но вот бессердечная женщина и её заведение пропали из виду. Машина неслась сквозь метель, увозя сломленных человеческих детёнышей в неизвестном направлении. И как можно дальше, прочь от сверкающей крупицы последней надежды!