Буревестник

      Чем больше ходил Илья, тем больше пьянел, словно выпитый дома алкоголь только так окончательно догнал парня. Он уже не так уверенно двигал языком и картинка перед глазами всё время наклонялась то в одну, то в другую сторону, а порой начиналась карусель и всё, что хотелось — это заткнуться и сесть. Но Илья продолжал пьяно орать, меряя двор широкими неуверенными шагами.       — Выходите, собаки ёбаные! Вы никто, блядь! Нелюди нахуй! Выходи, сука! Кальбы ебливые, блядь! — всё кричал и кричал он, выжидающе и цепко вглядываясь в окна домов, где горел свет. В каких-то даже замечал силуэты. Будто люди смотрели на шоу, но, к сожалению парня, ничего с ним не делали и не собирались. Будто им нормально выслушивать подобное в час ночи. — И Аллах ваш никто, ясно?! Я его ебал и вас ебал, хачи, блядь… выходите, хинзиры, я и вас выебу!       — Заткнись уже, блядь, заебал! — раздалось из какого-то окна и Илья широко и пьяно улыбнулся, наконец-то получив хоть какую-то реакцию. Осмотрелся по сторонам, словно мог понять, кто кричал, и проверил наличие ножа за поясом штанов, что уже изрядно расцарапал ему кожу.       — А ты давай… выйди! Заткни меня! Попробуй!       — Тебя менты заткнут!       — Выходи, поговорим!       Двор ответил лишь собственным эхом Ильи, отдавшись от стен девятиэтажек. Парень сразу закипел изнутри от воцарившейся тишины.       — Пиздабол! — выкрикнул затихшему человеку и в досаде скрипнул зубами. — Шавка ёбаная! Выходи! Выходите, блядь, все! Заткните меня! Рискните! Вы все — никто, блядь! И жизнь ваша — ничто!       Силуэт, что промелькнул в кустах, заставил резко замолчать. А потом воцарившуюся тишину, что после глубокого, громкого и грубого голоса Ильи оказалась слишком громкой, разрушил треск веток.       — Стой, стрелять буду, — гаркнул он и прищурился, пытаясь здоровым глазом понять, кто пытался прошмыгнуть мимо него незамеченным. — Стоять, блядь, — рявкнул следом, но в ответ ему привычно ответила тишина и парень раздосадовано выругался, даже не уловив, что ругался не на русском, а на арабском. И это разозлило ещё сильнее.       После всех прожитых лет на жарких направлениях, после всех проблем, ранений, пыток и арабского, он ненавидел всё, что касалось Ближнего Востока. Внешность людей, их язык, культуру, религию, террористов хуевых, что как тараканы всегда и везде. Сколько их ни истребляй — всё лезут и лезут, отравляя тебе жизнь. Только в отличие от тараканов, они не боялись умереть. И то, что парень выругался на арабском, задело его до глубины души. Потому что говорить с кем-то и оскорблять кого-то, работать местным переводчиком в группе — это одно, но говорить на нём бессознательно с самим собой — это другое. И если Илья услышит рядом с собой арабскую речь — не задумываясь воткнёт нож прямиком в грудь. Уж где расположено сердце и сколько нужно приложить силы, дабы проткнуть грудину, чтоб одним ударом — он прекрасно знал. Главное, чтобы кухонный нож такой удар выдержал.       Сев на скамью, Илья полез за телефоном и не нашёл ничего, потому что его он благополучно оставил дома. А так хотелось написать Отцу, чтобы спросить у него свои настоящие имя и фамилию. Тот должен помнить. Уж кто-кто, а Валерий помнил всё.       Расстроенный после получаса криков, парень сидел на скамье и, печально склонив голову, начал рассматривать влажный после дождя асфальт и свои ботинки. Горло было сухим и болело, нога после ходьбы туда-сюда начала неприятно ныть, напоминая о травме. Илье хотелось приключений, хотелось драки, потасовки или хотя бы словесной перепалки, но не было ничего. Только одиночество и тишина, что вуалью окутывали его. Адреналин просил выхода, действий, но был вынужден долбиться в теле парня и распалять его досаду и раздражение всё сильнее и сильнее.       Илья смотрел на свои ладони, огрубевшие подушечки пальцев, мозоли и думал, что делать дальше. Куда идти, кому он вообще нужен, если даже на его провокационные крики никто не реагировал, кроме одного человека, который, впрочем, кинул ему лишь одну угрозу и сразу затих. И даже ментов так и не было, какую бы по счёту минуту Илья не смотрел на свои руки, что всё, что умели — это убивать.       Нет, Илья не просто хороший убийца, он также знаток механики, умел чинить машины, мотоциклы из говна и палок под рукой и то же оружие, он также мог починить что-то тяжелее простого легкового авто или квадроцикла. Знал начинку грузовиков и мог починить броню, вроде транспортёров и танков. Один раз даже копался в вертолёте. Илья это любил — технику, большую и маленькую, и любил помогать народу с её починкой, а иногда и сам забирал на себя эту заботу, если позволяло время и быт. А уж если брать дальние направления, где с цивилизацией не очень хорошо, то сломанная техника и отсутствие запчастей под рукой — это вообще праздник для Ильи, что будет гадать, как починить сломанное тем, что имел под рукой.       Интересно, как там — в Мексике. Жарко, наверное. Жарче, чем тут. Сухость, желтизна и голубой ледяной океан под боком. Куча бандитов, куча наркоманов и мафии, что города держит в страхе. Наверное, там интересно. И Илья всё это пропускал, сидя в Богом забытом месте среди зелени и своих гнилых пьяных мыслей, что толкали его неясно в какую сторону. И куда толкнёт — не поймёшь, пока не начнёшь двигаться в ту сторону. А если толкнёт, то обратно уже не повернёшь. Такой вот он, когда пьяный. Мысль в голове есть, и эта мысль должна стать реальностью. И если в «семье» его могли остановить свои, то здесь никто не мог этого сделать.       — Я ебал вашего Аллаха, — повторил тихо и закрыл глаза.       Семья. Он скучал по ней. По всем, кто там был. По Цезарю, по Отцу, которого редко видел, по Апостолу, что был всем как нянька, даже по балаболу Пророку, которого слышал буквально несколько часов назад.       Илья никого не хотел называть своим другом или братом, но Дима им, кажется, всё-таки был. Или вдали от привычного, будучи уставшим, запуганным непривычным, Илья будто бы смягчился.       Он не любил привязываться к людям, так как это бесполезно — его окружение сменялось довольно активно, потому что имело свойство смертности. Раньше у него были друзья и братья. Илья ценил друзей, дорожил ими, горевал над их трупами, оплакивая наиболее дорогих сердцу людей, а потом будто сломался или перегорел. Понял, что это бесполезно — иметь что-то дорогое, ведь это всё равно отберут, втопчут в землю и кинут в лицо грудой безжизненного остывшего мяса с пустым взглядом запавших глаз, засыпанных грязью. Илья устал от этого и перестал в людях видеть что-то дорогое сердцу.       Но Цезарь, Грач, Апостол, Пророк — близкий круг его общения уже столько лет плевал на смерть. Пророк с ними девять лет, девять лет он, как и Илья, испытывал свою удачу и каждый раз выходил победителем. Но ведь удача не бесконечна и в один момент он может погибнуть, как и все предыдущее друзья Ильи. Например, в Мексике. Вот прямо сейчас он может ехать в колонне и попасть под обстрел. Или завтра-послезавтра его может прикончить ребятня с пистолетами. Там же Апостол, которого Илья знал чуть меньше, но который тоже всё ещё жив. Он равным образом может погибнуть. И это раздражало. Илья знал, стоит проникнуться к человеку — и смерть заберёт его. Будто сама жизнь не позволяла ему иметь друзей, изнашивая лимит доверия с каждой новой смертью дорогих и близких. Так и стоит ли вновь называть тех, кто рядом — братьями?       Хотелось. Чему-то внутри, очень-очень глубоко за рёбрами, между лёгких. Холодному, маленькому, но сейчас такому острому. Иметь друзей хотелось, дорожить чем-то или кем-то. Как раньше. Иметь друзей — это ведь здорово. Не бояться их, иметь возможность делиться с ними о наболевшем, искать в них опору. Или нет.       Илья, если честно, не помнил каково это, но почему-то отчаянно считал, что здорово. Или он просто был пьян и огорчён своей жизнью и вместе с тем вечером, который пошёл не по плану. И раз уж огорчён жизнью, то и одиночеством в придачу. По крайней мере, если бы не оно, всё было бы не так плохо и рядом кто-то мог бы сидеть, разделяя с ним скуку или тоску по былому.       Хотя, казалось, было бы по чему тосковать.       А ведь согласись он с Валерием взять кого-то с собой, чтобы было легче, сейчас Илья мог бы сидеть с тем же Димой и слушать его бесконечную болтовню. Или сидел бы с Цезарем, слушая его причитания. И не было бы выебанного Аллаха и алкоголя в крови. Не было бы непонятных сдавших нервов несколько часов назад и постыдного звонка товарищу, чтобы он успокоил и подсказал как быть. Но Илья был один и сожалел, что из-за своего упрямства и независимости, отказался от помощи товарищей, что явно согласились бы составить ему компанию в первые дни. Почему только тут, вдали от своих, парень понимал, что раз у него нет друзей, то уже он для некоторых был не простым прохожим. Боевое братство, чёрт его дери. И Илья из него вылетел, шастая рядом как приблуда.       Захотелось это исправить. Вернуться к товарищам, вновь стать тем Ильёй, что ещё умел плакать и горевать, называть всех братьями. Главное, не здесь. Не одному и не в тишине.       Уже даже доёбывать никого не хотелось. Хотелось просто заснуть на этой скамье и больше не просыпаться.       А потом, когда Илья чуть не встал и не ушёл обратно на съёмную квартиру, вдруг послышался топот где-то сзади. И не успел Илья понять что и куда, последовал удар по голове и ругань на арабском, которую из-за боли и внезапного нарушения тишины Илья не понимал.       Он упал на асфальт и не успел даже увидеть того, кто на него налетел, потому что сразу же на него обрушилась порция отборной ругани и новые удары, что не давали подняться и отлепить от головы руки. Илья мог только защищаться, без возможности даже огрызнуться.       Били везде: в торс, по ногам, по голове. Кричали и лупили, не думая останавливаться, и всё, что мог делать Илья, упустив из-за мыслей и пьянства врага, это лежать в позе эмбриона и закрывать голову руками, просто терпя и ожидая конца. И даже вскочить, чтобы спастись и дать отпор, он не мог.       Он не знал, сколько людей его избивало, да и это перестало быть важным, когда тело от боли начало медленно расслабляться. А потом сильный удар ногой по голове и парень отрубился.       Илья не думал, что долго в отключке лежал. По ощущениям не больше нескольких минут, потому что кровь под ним ещё не успела окончательно свернуться и засохнуть и продолжала капать из носа и разбитой брови. Болело всё его тело. Абсолютно. И подняться над землёй даже на руках получилось не с первой попытки. Из-за боли они были такими слабыми, что не могли удержать даже половину веса парня больше двух секунд, роняя его обратно раз за разом и принося ещё больше боли. У Ильи был сильно разбит нос и губа изнутри, что то и дело заполняла его рот металлическим вкусом. Он не видел ничего одним глазом и в ушах слышал только сплошной мерзкий звон.       На улице продолжала стоять угнетающая тишина и ночь, с отблесками фонарей чуть дальше от места, где он пришёл в себя. Ночь пахла кровью и сырой землёй.       Те, кто его избили, оттащили парня в кусты, кинув под ними, видимо, чтобы не привлекать внимание прохожих, что могли пройти мимо и увидеть бессознательное тело.       Илья в тишине перевернулся на спину и проглотил полный рот крови. Облизнулся, вновь сглотнул, пробуждая тошноту, и уставился на луну сквозь крону деревьев и кустов, под которыми лежал. Смотрел на неё, полную, красивую и слушал тишину, чувствуя уже ставшую родной боль. Такая тёплая, тупая. Мутила сознание и отбирала силы. Гнала кровь по телу в ускоренном режиме и не давала расслабиться окончательно, хотя силы отбирала до последней капли. Илья бы сказал, что ему хорошо от этой боли, если бы не было так грустно.       Он ведь так и не ударил никого. Дал себя отыметь как щенок. И слова не сказал. Лежал и терпел.       Мерзко, отвратительно. Илья испытал столько ненависти по отношению к себе, что вгрызся в свою изувеченную изнутри губу, пуская ещё больше крови и болью вызывая слёзы в уголках глаз. А нога, и так больная после осколка, из-за ударов вообще потеряла чувствительность и ощущалась мёртвым грузом.       Хотелось скулить.       Но Илья упорно сел, порождая порцию головокружения, и с тем же своенравием встал, сразу непроизвольно стеная от боли в конечностях. Но теперь он хотя бы стоял. И всё, что ему оставалось сделать — это дойти до дома и завалиться в квартиру, чтобы там умереть.       Вокруг была тишина и темнота, разбитая тусклым светом фонарей. Илья шёл на этот свет как подбитый мотылёк. Волочил за собой ногу, разглядывал путь одним глазом и то и дело упрямо сглатывал кровь во рту, подводя себя к тошноте всё ближе и ближе. Но ничего — это ещё куда не шло. Его избили и ушли. Это не плен, не регулярные пытки и избиения. Всё позади, а с болью он справляться умеет. Неприятно, утомительно, но после стольких лет, если очень постараться, отбитые конечности можно успешно не замечать за другими неподвижными занятиями. По крайней мере, Илья убеждал себя в этом, из-за боли смутно помня что-либо из прошлого. Голова работала через раз. Будто иногда, буквально на миллисекунду, он терял сознание.       Дойдя до освещённой дорожки, кое-как пытаясь перебраться через заборчик, Илья рухнул. Зацепился больной ногой и упал, ободрав ладони и отбитое лицо. Он не пытался встать, не принимал более удобную позу, чтобы лежать. Сил хватило только на то, чтобы закрыть глаза и вытолкнуть из лёгких воздух. Каким бы крутым и сильным он ни был в глазах новичков, боль всех опускает с небес на землю и делает бесполезными ничтожными червями. Каким бы выносливым ни был Илья, организм обмануть невозможно и, если тебя побили, отпинав голову и тело, ты будешь бесполезным куском дерьма, хочешь того или нет.       Илья вот не хотел, но в итоге валялся на асфальте и был сплошной болью. И пока он лежал и медленно отрубался, вновь пошёл дождь, неспешно начиная смывать с его лица кровь, а боль, что пульсировала, кажется, везде, будто стала ещё сильнее от холода и мокрой одежды.       Илья считал себя военной элитой со своим опытом и умениями. Он был не против сравнений, что он бешеный бойцовский пёс, дикий кровожадный зверь или демон, но теперь этот демон и животное в одном лице лежал избитым, даже не рыкнув в сторону врага, пока его лупили и оскорбляли. От факта, что он даже не сопротивлялся, хотелось самого себя избить. И дался он не абы где, а на гражданке и не кому-то там, а арабам.       Поднявшись с асфальта, Илья тяжело вздохнул, чувствуя как тупой болью тянут бока, и медленно побрёл в сторону съёмной квартиры, смутно понимая, что он идёт в нужную сторону. Иногда ему казалось, что он испытал в этом мире всё. Все чёртовы виды боли, начиная от заусенца и головной боли, заканчивая колото-резаными ранами, пулевыми и дьявольским напалмом. Про то, что может придумать человеческой мозг в связи с пытками и вспоминать не хотелось. И удары по бедным яйцам — это меньшее из зол.       Медленно ковыляя в сторону дома под дождём, Илья ухмылялся, понимая, что он всё ещё жив. После всего в своей жизни, он жив. После самоубийственных заданий, после плена, тяжёлых ранений и безрассудства, где напрочь отключался инстинкт самосохранения, Илья жив. И в какой-то момент, подходя к подъезду, Илья задумался, а что именно убьёт его в этом мире. Не то, что он не думал об этом раньше, но сейчас стало снова интересно. Что это будет, где и когда. Или это будет кто-то? Человек, животное? Вирус? Парень знал одно и наверняка — он отказывался умирать не на службе. И даже если это будет госпиталь, где он умрёт на операционном столе — он отказывался умирать. Только в поле, с оружием в руках и даже медик из эвакуационной группы пойдёт на хер. Илья не даст смерти забрать себя рядом с ним.       — Ебал я вашего Аллаха, — повторил полушёпотом Илья и ощерился, когда почувствовал больной прострел в бедре.       Следующая неделя пройдёт весело.       — Пророк наверняка голосовое записал, — буркнул себе под нос Илья и подошёл к какому-то подъезду. Встал перед дверью и затупил, скользя пальцами по кнопкам, без возможности вспомнить код от подъезда. «Вэ» что-то там, кажется, пятьдесят два, но что дальше? Сколько ещё вариантов? — Бля-я… — застонал Илья и ударился лбом о холодный металл двери, не зная, что жать дальше и даже не думая, что у него есть магнитный ключ от этой двери. Ударил по ней кулаком и закрыл глаза, проваливаясь глубоко в мысли и в то же время не думая ни о чём.       А ещё он потерял нож, который взял с собой. И, наверное, хорошо, что нападавшие не увидели его и не воспользовались им.       — Блядь, как девка дался, — застонал Илья и вновь отчаянно ударил кулаком по двери. — Сука, урод… — а следом ударился головой, пробуждая новую вспышку боли.       Зато мигом вспомнил о ключах и уже вскоре стоял в лифте и сменял свет от тусклой лампы под потолком кабины на темноту под закрытыми веками.       Когда Илья вышел из лифта, двери позади него с грохотом закрылись и кабина снова загудела, двигаясь выше по дому, чтобы буквально через несколько секунд затихнуть.       Илья сплюнул на пол, скребнул ключом по скважине и вскоре грузно завалился в квартиру, уже не видя перед собой ничего кроме темноты и смутного очертания интерьера. Словно всё произошедшее простой сон. Тело не его, разум — простая насмешка над эволюцией, квартира тоже казалась штукой воображения. Всё ощущалось так, словно Илья был мёртв или умрёт с минуты на минуту.       И всё, на что остались силы — это закрыть за собой дверь и, устроившись в мокрой одежде прямо на полу в прихожей, отрубиться.       Пока Илья был без сознания и спал, одежда успела высохнуть. Очнулся он тогда, когда за окном уже стоял день. И первое, что он сделал, когда открыл глаза, это грязно выругался от боли в теле и невозможности пошевелиться. Боль была такой, будто его кинули в промышленную дробилку или под танк. Каждая вспышка, каждая пульсация напоминала обо всех избиениях, которые он когда-либо переносил. И только так, проводя параллели и вспоминая прошлое, он вспомнил о своей аптечке третьего эшелона, где было множество мазей и таблеток. И от того, что мальчиком Илья был сложным и больным, аптечки того самого третьего эшелона у него было целых две с лекарствами на любой случай.       Эта мысль была решающей. Как только Илья вспомнил о лекарствах, он встал. С трудом, со стоном, на дрожащих от боли и слабости ногах, но он встал. И, игнорируя всё в этом мире, прошёл к рюкзаку, чтобы отыскать таблетки и мази. Обезболивающие, противовоспалительные, разогревающие мази — у Ильи было всё и порой этим «всем» он делился с остальными, заменяя медика и полевого врача. Своим не жалко.       Первым делом Илья на сухую закинул в рот три таблетки, чтобы унять боль и успокоить голову. Следом взял мазь и, стянув с себя одежду, понял, что на этом всё. Обессиленно откинул тюбик в сторону, едва смог залезть на диван и, свернувшись на нём, замер, надеясь на таблетки.       Не хотелось думать, не хотелось тем более двигаться. Не хотелось ничего. И Илья просто лежал. Час, второй, третий. День. Изредка, кое-как, не понимая ни себя, ни собственных действий, выползал в туалет, не спал, не дремал — просто лежал с закрытыми глазами и ждал того дня, когда всё снова придёт в норму. Когда вместо тишины рядом зазвучат голоса, когда вдалеке будут слышны разрывы снарядов и стрельба. Когда запах этой квартиры с новым ремонтом сменится свежим воздухом с запахом костра, масла и пороха вперемешку с потом и пылью. Только это держало сознание парня в форме. Только это было для него важным и более или менее ощутимым.       Илья грезил о доме, которым считал ЧВК. Он скучал по своей семье и, он сам в это не верил, но он скучал по общению.       У него не было прошлого, не было будущего. Илья жил в моменте и захлёбывался эмоциями, которые тот ему давал, считая их самыми правильными и приятными на свете. Ни любви, ни дружбы, ни доверия. В какой раз Илья понимал, что вдали от работы он нуждался в этом как обычный человек. В общении, в друзьях, в каком-то жизненном тепле, о котором все говорят и ради которого всегда находятся в поисках. Только что это за тепло, в чём оно состоит, Илья не имел никакого понятия. Деньги, девочки, тачки? Как-то не круто. Расплывчато и холодно. По крайней мере Илья не считал, что это та самая цель в жизни любого человека. Это слишком приземлённо, люди обычно говорят о высоком. Все те бойцы у костров, все те тёмные холодные вечера и моменты искренности — они не были наполнены материальным. Каждый вдали от дома мечтал о неком тепле. Кто-то скучал по семье: матери, жене, детях, кто-то по друзьям, Илья даже помнил историю, когда боец с позывным Вырусь скучал по своей кошке, что оставил на бабку, которая их на дух не переносила. Всё переживал, что с ней что-нибудь случится, пока он сидит на контракте и не может домой вернуться.       Являлась ли ЧВК, по которой скучал Илья, тем самым теплом в жизни каждого? Это ведь семья. И эта семья состоит из друзей, то там, то тут. Или это не друзья, если Илья не мог их так назвать ещё пару недель назад? Является ли семья семьёй, если в ней каждый второй для тебя человек с позывным, но не личность, о которой ты мог бы горевать?       Наверное, нет. Но Илья всё равно скучал, лёжа с закрытыми глазами, впервые в жизни жалея себя, пока тело съедала гулкая горячая боль.       У парня не видел правый глаз и отказывала мышца на больной ноге при каждом шаге. И вроде бы надо было идти в больницу, возможно, кто-то бы сказал, что надо идти ещё и в полицию, снимать побои, но Илья сидел дома и лечился таблетками и мазями, прекрасно понимая, что всё пройдёт. Пил пилюли, чтобы ничего не болело, и противовоспалительные, мазал гематомы и суставы мазями и искренне верил, что скоро полегчает, потому что не впервой. После плена, где на нём не оставляли живого места, он, конечно, лежал по госпиталям, но и тут не полевой лагерь с продуваемой палаткой, холодной землёй и отсутствием благ цивилизации, чтобы умирать. К которым, впрочем, Илья был равнодушен. Ему ничего не сломали, ничего не порвали, значит, пройдёт. А для этого хватит и имеющихся лекарств.       Да и глаз должен начать видеть. Его наверняка просто залило кровью из разбитой брови. Пройдёт. Очистится.       А Пророк так и не отправлял никакого голосового или простого сообщения.       Тем временем в бессонных одиноких ночах и боли, что забирала рассудок, шёл четвёртый день.       — Я узнал, что у меня, есть огромная семья, — бубнил себе под нос Илья, впервые глядя на себя в зеркало, — и тропинка, и лесок…       Распухшая бровь с раной, глаз уже видел, что говорило о том, что Илья был прав; губа так же была с раной, на скуле синяк.       — В поле каждый колосок…       Пройдёт. Всё пройдёт. И рана превратится в шрам, и синяк исчезнет, и нога придёт в норму и даже голова должна пройти. Нужно только время, которого у Ильи предостаточно.       — Речка, небо голубое… — всё бубнил парень, нанося на рану на брови мазь. — Я узнал, что у меня есть огромная семья, — закапал в глаза увлажняющие капли, взял зубную щётку и тяжело вздохнул, замирая взглядом на своём отражении. Осмотрел щетину на лице, взлохмаченные волосы, синяки под уставшими глазами и почувствовал холод внутри себя. Будто кто-то заменил его кровь проточной водой. — Я узнал, что у меня есть огромная семья, — произнёс одними губами и откинул зубную щётку в раковину. — Огромная семья… у меня…       Он больше не мог здесь жить. Тишина и одиночество проели ему дыру в грудине и голове. И чтобы больше не мучиться, думая, думая и думая, он вновь выйдет на улицу, а перед этим выпьет очередного обезболивающего, которого с прошлого его раза ещё осталось буквально на три-четыре глотка в бутылке с надписью «Хаски». Как раз хватит для того, чтобы притупить мысли и ту же боль. Этот дом, квартира, комната и диван были хуже пыточной. Илья будто сидел в выжигателе разума. Всё окружение высасывало из него силы и рассудок. Повторяющиеся мысли раздражали, саможалость вынимала из него душу, боль отбирала самоконтроль, одиночество выжигало холодом грудину и порождало те самые повторяющиеся мысли об одиночестве. Бесконечный круг.       Илья больше не выносил этого. Он не умел: жить, думать, что-то прокладывать в обычной и простой гражданской жизни. Он был без понятия, как тут жить и что делать. Как нести за себя ответственность и как общаться с людьми, чтобы найти в них друзей. Как искать в них друзей, если они — никто. Если между ними дыра шириной с долину Маринер. Как вообще знакомиться с этими людьми, о чём с ними говорить? Как самому открываться людям?       Страшно. Впервые в жизни страшно от того, что его не примут.       Но Илья настойчиво одевался, напоминая себе, что он чёртова бесстрашная элита, прошедшая не одну мясорубку. Что ему ничего в этом мире не страшно. Он боец, солдат удачи, он смеётся в лицо опасности, Илья само олицетворение опасности.       Только вот уверенности в том, что всё хорошо и Илья со всем справится, хватало только тогда, когда он повторял об этом. То есть буквально на пару минут. Но стоило отвлечься, зацепиться за неуверенность, как весь страх возвращался, а порой и с двойной силой.       Хотелось скулить. Всё ещё.       На улице, когда он вышел, едва передвигая изувеченной ногой, стояла тёплая ночь. Вокруг ни души, город и район спали, лишь в кронах деревьев иногда запевал соловей. И зачем Илья вышел — он не понимал сам. Ради чего? Чтобы не быть в одиночестве? Но что здесь рассеивало эти ощущения? Деревья, трава, простор для прогулки, пение птицы, единственной на весь двор?       Возможно. Илья не знал, но стоило выйти из подъезда, будто бы стало чуть легче. Абсолютно случайное жгучее желание выйти, когда больше не мог выносить тишины и четырёх стен, спасло.       Последняя неделя походила на сон. Только вот боль, которую испытывал парень, никак не могла его разбудить, чтоб раз, и ты в палатке среди товарищей, а через несколько минут увидишь Диму, что сядет на уши, пока на него не рыкнешь.       Как же Илья скучал. По всему, что его вынудили оставить. Это сводило с ума.       Мир, который у него был, с такой громкостью захлопнул перед ним дверь, что звенело в ушах. Голова кружилась, не получалось думать и что-то решать. Илья ощущал себя выкинутым на улицу котёнком, который не имел понятия как выживать, лишённый врождённых инстинктов и не имея при себе ничего для того, чтобы защищаться от сурового мира.       Очередное тихое, писклявое «миу», когда Илья проходил мимо помойки, заставило его вынырнуть из размышлений и остановиться.       Мысли о котах и котятах явно были неспроста, потому что ещё одно писклявое «миу» точно было не надуманным уставшим сознанием.       — Кс-кс-кс, — сразу позвал Илья и зашёл за большой зелёный металлический бак, вдыхая тошнотворный запах помоев и старых вещей, что под дождём успели заплесневеть и подгнить.       Стоило ещё раз позвать плешивого хвостатого, как буквально через миг из тени, покачиваясь и едва владея собственным телом, выбежал чёрно-белый котёнок. Остановился перед большим человеческим силуэтом и ещё раз мяукнул, больше походя на неправильного цыплёнка, что пищал, но никак не на кота.       Все мысли об одиночестве и тишине моментально выдуло, и весь интерес и внимание переключились на животное, что стояло и пищало, раз за разом, раскрывая маленький рот.       — Ты тут один? — буркнул себе под нос Илья, скорее просто говоря вслух, чем обращаясь к животному, и поскрёб пальцами по щетине на здоровой части лица. Достал телефон, включил на нём фонарик и осветил тёмную часть тени, куда никак не проникал свет от фонарей. Мазнул лучом по нескольким телам, что не подавали признаки жизни и выключил фонарь. — Видимо, один, — вздохнул тяжело и вновь услышал тихое, но пронзительное «миу», но никак не «мяу». — И что мне с тобой делать, блохастое ничто?       Котёнок подбежал к человеку и уселся возле его ботинка, прижимаясь к обуви так, будто это было единственной вещью, что давало тепло и защиту.       — Ты мне на хуй не нужен, даже не жмись ко мне. Я ненавижу кошек. Я ненавижу животных, — рыкнул он и оттолкнул котёнка ботинком. Но прошла лишь секунда, а животное вновь подбежало к Илье и на сей раз залезло на ботинок, устраиваясь уже на нём, а не рядом. — Да иди ты в пизду! — прикрикнул он и скинул котёнка, который с писком свалился с ботинка и кубарем отлетел на метр в сторону.       Илья с любопытством прикусил губу, наблюдая за тем, как чёрно-белый комок поднимается на ноги и садится там, где упал, поджимая под себя хвост и начиная дрожать. Параллель рядом с собой парень провёл очень быстро и неосознанно, и сердце внутри непривычно сжалось.       — Да сука, — взмолился он, закинув голову к кронам деревьев, что перекрывали доступ к ночному небу. Пробежался взглядом по подсвеченным снизу листьям, по тёмным листьям глубже и выше, и тяжело вздохнул, прогоняя по лёгким затхлый, гнилой запах помойки. Животное не хотелось трогать, Илья проклинал себя, что вообще придал значение чёртовому писку, но уйти не мог, будто что-то держало его на месте. — На хуй… На хуй, на хуй, на хуй… — всё бурчал он, глядя на кроны, пока не закружилась голова. Потом опустил взгляд и взглянул на котёнка, что продолжал сидеть на месте и смотреть на дорогу.       Шаг с прострелом боли, вес, перенесённый на здоровую ногу, наклон с болью в спине и вот котёнок уже в руке Ильи, что держал его за шкирку.       Он был совсем маленьким. Хвост, поджатый к пузу, на хвост не походил, глаза голубые и прикрытые, лапы дурак тоже поджал. Грязный как чёрт, маленький как мышь. По крайней мере в лапище Ильи он выглядел действительно маленьким.       — Сколько тебе, малой? И что с тобой делать, ёбаный ты ж…       Очередной вздох помойкой и парень уложил котёнка на другую свою ладонь, отпуская его загривок. Шерстяной маленький комок сразу мяукнул и устроился поверх тепла, подбирая под себя лапы и обнимая их обрубком хвоста.       — Я ненавижу кошек, ты слышишь? Ты мне на хуй не нужен, понял? — говорил животному, что явно его не слушало. — Выкинуть бы тебя прям в мусорку, блядь… На хуй ты вообще выжил и вылез, — всё причитал Илья, глядя на засыпающего котёнка. — Эх, бля… какой ж ты маленький, — шепнул следом и поднёс ладонь к груди, чтобы животное не свалилось с неё. — Что мне делать с тобой, ёбаный твой рот… куда нести, на хуя я полез, на хуя ты… — и прикусил губу. — Ладно. Кто ты вообще?       И, вновь схватив за загривок, залез под хвост.       — И что тут вообще где? Ну… дырка одна. Кот значит или чё. Наверное… Яйца, видать не выросли ещё. Ну, ничего. Вырастут. Здоровым будешь котом! Ты, главное, это, не переживай на этот счёт, — говорить отчего-то было легко, даже если собеседник был совсем не собеседником и не слушал Илью. — Откормим тебя, да? Будешь тут псов гонять и крыс тоже. Блядь, какой ж ты маленький, — шепнул и вновь прижал чёрно-белый комок к себе, прекрасно ощущая грудью его тепло и размеры. И это было… по-странному приятно. — Не выживешь без мамки, да?       — Всё нормально?       Илья вздрогнул, чуть не уронив котёнка. Человек, что подошёл со спины, очень сильно рисковал здоровьем. И спасло его лишь то, что Илья после отбитой головы и с больным телом был лишён прежних реакций. Он вздрогнул, но больше не сделал ничего, хотя голова быстро продолжила дальнейший маршрут: резкий разворот, задетый краем глаза силуэт и удар. Уж куда не шибко важно. Удар у Ильи поставлен, поэтому куда попадёт, то место и свалит человека с ног.       — Ты… — выдавил Илья, ловя в сумерках вечера в тени фонаря уже знакомые черты лица.       — Ой… Прошу прощения, я не хотел… О, это котёнок? — быстро вскинул он брови и улыбка легла на его губы, правда, потом так же резко стёр её с лица. — Я надеюсь, что вы не собираетесь его выкидывать?       Илья глянул на полуспящего кота у себя на ладони, думая над этим вопросом. Кажется, он хотел его оставить на произвол судьбы, а потом вдруг решил откормить.       — Нет, я нашёл его тут, — сказал в ответ, так и не решив, что делать с животным. — Не нужен?       — Ой, нет, — рассмеялся парень, отмахнувшись от слов Ильи. — У меня у ребёнка аллергия на шерсть. Чихает потом весь день. Но я животных люблю. Миленький, — улыбнулся он, не спуская взгляда с чёрно-белого комка. — Тут живёт бабка в соседнем доме, она часто кошек подбирает, не кастрирует их, зато выводки всегда на помойку приносит. То ли от любви большой, то ли уже старческий маразм. К ней целые рейды порой ходят, но результатов ноль. Там есть ещё?       Илья глянул на бак, за которым было несколько маленьких тел.       — Дохлые только, — сказал ровным тоном, не видя в мёртвых маленьких котятах ничего грустного и душераздирающего. Зато Женя сразу изменился в лице, моментально натянув на себя печальную маску умирающего от тоски человека.       — Повезло малышу. Интересно, от чего те умерли… Хотя могла уже мёртвых принести, ей это ничего не стоит. Может поэтому и выкинула, — скривившись сказал Женя. — Возьмёте себе?       — Пока не решил, — признался Илья, глядя на этого Женю с лёгким подозрительным прищуром. А потом глянул на котёнка и сунул его в нагрудный карман боевой рубахи, оставляя на виду только его голову, которая быстро, как у дохленького, упала, потому что котёнок резко заснул, видимо, полностью измотавшись от всей этой жизни.       Почему-то вспомнилась убитая давно львица, которая до последнего хваталась за жизнь. Этот мелкий наверняка тоже не верил в то, что умрёт, просто делая то, для чего был рождён — жить. Просто ему не повезло и его выкинули, потому что был не нужен. Как выкинули и Илью.       Он почти посочувствовал животному.       — Не люблю кошек, — сказал он с презрением, чтобы как-нибудь поддержать разговор. Чтобы хоть как-нибудь начать жить в этом мире как нормальный человек, даже если напротив стоял чёртов Женя, а не нормальный мужик. Илья делал всё для того, чтобы не возвращаться в одиночество и тишину. И если жизнь подкинула ему Женю, значит, он будет учиться на нём. Кричать про Аллаха после прошлой неудачной попытки не хотелось. Отпора он дать точно не сможет, придётся подождать, пока всё затянется и поправится для очередных подвигов. — В целом животных ненавижу.       — Зачем тогда взяли? Нет, — качнул он головой, отрицая собственно сказанные слова, — конечно пристроить можно будет. Такого малыша негоже на улице оставлять одного, тут пара бродячих псов ходит. До утра он может и не дожить, если его бросить…       Наверное, эти слова должны были что-то пробудить в Илье, но он не почувствовал ничего, кроме скуки. Да. Такова жизнь: кто-то живёт, кто-то умирает. У животных вообще отсутствует понятие справедливости. В жизни её вообще нет. Ты можешь быть сто раз здоровым как бык, а через неделю у тебя находят рак. Или можешь жить ни в чём себе не отказывая и радуясь жизни, а потом тебя сбивает автомобиль. Никто не обещает, что наступит завтра. Никто не обещает, что наступит следующий час. Этому котёнку, что спал в кармане Ильи, тоже никто не давал никаких гарантий, как и его братьям и сёстрам. Да и вряд ли он расстраивался на этот счёт. Ему явно было по боку на обстановку. Это же глупое, тупое животное, что живёт инстинктами.       Кто вообще знал о смерти, кроме человека? Женя стоял грустный, потому что те котята умерли. Сдохли. Вот не повезло им в жизни. Знали ли они, что умрут? Знает ли этот мелкий, что они мертвы? Вряд ли. Грустит ли он, уподобясь людям? Точно нет.       Женя тоже вряд ли часто думал о смерти. Не видел её так, как видел Илья. Наверняка он видел её в фильмах, героическую или бесславную. Со струйкой крови изо рта или с пятном кетчупа на стене. Такую красивую, почти романтичную. На диване ты её не почувствуешь. Смерть на экране кино далеко не смерть. И что он видел в смерти тех котят, что давно остыли? Он даже тел не видел.       Бедный котёнок может не дожить до рассвета, ай-ай-ай. Но что Женя знал о смерти? О своей смерти. Откуда ему знать, что за жизнь нужно бороться и не всегда борьба кончается победой? Что она не бесконечна, что она так хрупка, что одно неосторожное падение может быстро и безболезненно оборвать всё твоё существование. И не будет больше мечты, страха и планов на далёкое будущее. Как и не будет ощущения собственного бессмертия и неуязвимости. Илья вот знал всю хрупкость жизни и о своей смертности был осведомлён, а Женя напротив — точно нет.       Но это он отбежал мыслями от котёнка, что спал у него в кармане и не знал бед. Уж куда он любит ударяться независимо от обстановки — это в смерть. Любую, бесконечную, красочную и такую родную. Ту самую старушку, которою при встрече обязательно тепло обнимет. Хотя бы с ней вспомнит, что это такое, когда ты кому-то нужен. В конце концов, бесполезно бояться того, что ты уже когда-то видел — непонятное ничто, каким было всё прошлое, где не было твоей личности и дыхания.       — Как такого кроху можно было оставить? — всё говорил Женя с улыбкой, но печалью в глазах, глядя на котёнка, что продолжал безмятежно спать, свесив голову. — Ни стыда, ни совести у людей нет. И мозгов, видно, тоже изюмина осталась…       — Ну не знаю, — протянул Илья, всё ещё пытаясь не выпадать и поддерживать разговор. — Мы как-то всё семейство крысят выпотрошили со скуки. Они ещё лысыми были, — рассмеялся он. — Уродливые такие, даже не пищали.       Глаза Жени, что до этого были печальными, распахнулись, обжигая ужасом и страхом.       — М-может, мне всё-таки взять его? Вам ведь всё равно кошки не нравятся…       Илья сделал шаг назад, ясно говоря, что никто никого с собой не заберёт.       — Я его нашёл? Нашёл, — пробасил он. — Значит, кот мой.       — Н-но…       — Отбери. Давай, — хмыкнул он и сложил руки на груди.       Нога горела адским пламенем. Тело ныло так, будто его продолжали лупасить, но Илья упрямо продолжал стоять, не смея отступать от этого глупого разговора.       — И чё стоим? Хочешь кота? Возьми.       Женя помялся на месте, но вскоре опустил взгляд себе под ноги и тяжело вздохнул.       — Не трону я его, если ты переживаешь об этом, — наконец-то понял Илья. — Крысы — это главный враг. Эти твари жрут всё, начиная от еды и заканчивая дорогим снаряжением. Спустя год в ебенях мира ты их не только потрошить будешь, но и…       — Я понял… ладно… — протянул Женя, вновь тяжело вздыхая. — Котёнку точно ничего не грозит?       «Блядь» — хотел сказать Илья.       — Нет, — сказал по итогу.       Ведь если он положит его обратно к своим мёртвым собратьям, он не причинит ему вреда? Илья ведь не будет его бить, не будет потрошить и мучить. Он просто вернёт его туда, где нашёл. Это ведь не причинение вреда. Вернуть животное в природу, что такого?       — Что-то я не верю, — тихо произнёс парень напротив, поднимая недовольный взгляд на Илью.       — Ну ахуеть теперь и что? Руку на сердце положить? Гимн спеть? Икону поцеловать? Что там делают во времена самых тайных клятв? Я слов на ветер не бросаю, жизнь у меня не та, — солгал Илья, потому что всё, что он делал, это как раз пиздел направо и налево, чтобы выжить и остаться в одиночестве от раздражающих личностей. — Если тебе дорог этот кусок блохи, ты можешь забрать его у меня из кармана. Рискни, — добавил резко, говоря, что рискнуть действительно придётся, потому что без боя отдавать животное Илья не планировал. Он нашёл, значит, он был его. И не важно, что он будет с ним делать, и насколько он ненавидит животных. — Ну?       — Я очень надеюсь, что вы не причините ему вреда. Это ведь бессмысленно.       Илья окинул парня напротив пронзительным взглядом и ощерился. Запах помойки, кажется, въелся в одежду и нос, осев тяжёлым смрадом в лёгких.       — Расслабься, — хмыкнул Илья и, сильно хромая, обошёл Женю. — Идём, сядем, поговорим.       — Я… мне…       — Идём, говорю.       И Женя позади Ильи в очередной раз тяжело вздохнул.       У него был один вопрос, что крутился на языке. И его хотелось задать парню, что не решался садиться на скамью рядом с устрашающего вида человеком в камуфляже.       — Я просто хочу поговорить, сука. Вы все мирные такие запуганные?       — Мирные? — сглотнул Женя и всё же сел рядом с парнем. Снял рюкзак с плеч и положил его на ноги.       — А кто? — фыркнул Илья и хлопнул ладонями по карманам на штанах. Хотелось курить. А сигареты там же, где и зажигалка — в съёмной квартире. — На солдата ты не очень похож. А если ты не служишь, то мирняк, — объяснил как мог и раздосадовано цокнул языком. Карусель перед глазами, которая вроде и стала привычной, всё равно раздражала. — Ну так. Вы все такие запуганные?       Женя рядом шумно сглотнул и обнял свой рюкзак. Да сколько ему лет? Выглядит старше Ильи, но повадки детские. Да дети в его памяти большие говнюки, чем взрослые. Некоторые и камнями могли кинуть в вооружённых людей. А некоторые в свои девять уже с автоматом бегали. Хотя, может, они просто были глупыми? Об этом Илья никогда не думал и думать не хотел.       — Мы просто незнакомы. Вы выглядите враждебно и… побито…       Жека покачал головой глядя перед собой: на кусты, на бордюр, газон и деревья, сквозь которые просвечивались огни девятиэтажного дома. Илья же смотрел прямо на парня и не спускал с него взгляда. Цеплял уставшим взглядом короткие смольного цвета волосы, ровный профиль с прямым носом и тонкими губами, крепкую угловатую челюсть и напряжённую жилистую шею.       — Ну отпиздили меня несколько дней назад и что с того? — продолжил говорить Илья, запоминая человека напротив и в то же время пытаясь его вспомнить. Профиль всё ещё казался знакомым. Знакомым и почему-то пугающим.       — Что вы хотите от меня?       Илья проследил за тем, как сминают ткань рюкзака чужие пальцы и напряжённо поджимаются и так тонкие губы. Этот Жека был забавным. Потешным, как сказал бы Пророк, найдя что-то или кого-то абсурдным. С ним было на удивление легко говорить. Может, потому что был незнакомцем, который всё-таки был в разы слабее Ильи. Уж простых незнакомцев Илья не любил. Или вообще всё это потому, что Жека для его забытого прошлого был далеко не чужим человеком.       — Откуда ты меня знаешь? — тихо и спокойно спросил Илья, скользя взглядом по чужому профилю, всё запоминая и вспоминая.       — Я ведь не…       — Если я Артём… — вздохнул и выпрямился на скамейке, тоже обращая взгляд к растительности перед ними, — расскажи о себе.       — Не понял…       Илья открыл было рот, но сам ничего не понял. Что хотел, что имел в виду и что хотел в дальнейшем. И как объясняться перед этим человеком и стоит ли. Кто он вообще — этот Жека, чтобы что-то объяснять ему? Пешка, термит среди миллиардов таких же. Незнакомец. Никто, абсолютно. А Илья чуть не открыл рот, чтобы открыть ему завесу своей жизни. А как тогда добиться от парня ответов, если молчать и ничего не говорить? И нужны ли они на самом деле Илье. Он ведь решил для себя, что прошлое оставит в прошлом и что насильно туда лезть не будет.       Посмотрев снова на Женю, что смотрел в ответ, Илья задумчиво нахмурился, вновь улавливая мигнувшую внутри память прошлого. Неуловимую, но яркую. Жека был ему знаком. Всем. Формой лица, взглядом. Это как встретить на картинке чей-то бюст, а потом гадать, кого именно ты видел. И видел ли вообще. Все бюсты на одно лицо, все люди для Ильи так же на одного лицо. Только вот внутренний мир и забытое прошлое было не так легко обмануть. И оно, внутри, забытое, но скулящее, давало о себе знать даже будучи под высоким градусом в крови.       — Если я Артём…. и ты меня знаешь… расскажи о себе, — повторил как смог и вновь посмотрел на дом впереди, что прятался за листвой растущих деревьев. Ничего он не будет ему объяснять. Никому не объяснял и ему не будет.       — Эм… допустим, — сказал скорее самому себе, чем Илье. — Ну… мы учились вместе, — начал говорить он, пока Илья слушал шелест листвы и смотрел на фонари за ними, внутри себя стеная от боли в теле. — В разных классах, но в одной школе. Мы… не особо общались, так, пересекались. Привет, пока…       — Ты довольно ярко меня встретил для привет-пока. Не пизди мне, Жек, — буркнул Илья и сложил руки на груди, стараясь не тревожить всё ещё спящего котёнка. На парня не смотрел, просто ждал дальнейшего рассказа, упрямо прислушиваясь к себе и своему заснувшему медвежьим сном прошлому.       — Да просто… ну… — вновь заблеял Женя, и Илья тяжело вдохнул, уже не вынося этой неуверенности и страха. Не привык он к этому. Страх и блеяние только у пленных. А пленных он ненавидел. — Если ты тот самый Артём, то… Ты пропал без вести. Очень давно.       Илья опустил взгляд на асфальт. Внутри пустота от услышанных слов.       — Все думают, что ты мёртв. Твой отец всех на уши поднял, года два тебя искал, а тут ты… живой, оказывается. Вот я и обрадовался.       — То есть, мы не друзья, — сказал асфальту и размазал по рту неприятное послевкусие после нескольких дней голодовки. И так же было почему-то неприятно осознавать, что друзей у него всё-таки не было. И нет.       — Как сказать, — вздохнул Женя и наконец-то отпустил свой рюкзак, будто в конце концов расслабился рядом с Ильёй. — У нас были разные компании. Ты пытался… начать дружить со мной, но почему-то не шло. Мы общались, но прямо-таки друзьями никогда не были.       — Но я пытался? — усмехнулся Илья и посмотрел на Женю, что пристально смотрел в ответ. Без страха, без опасений. С любопытством и подозрением. — Что?       — Артём, это правда ты?..       Илья растерялся от такого вопроса и взгляда. Женя выглядел так, будто видел не человека перед собой, а оживлённого мамонта и очень хотел коснуться его, чтобы убедиться в том, что всё реально и перед ним не иллюзия. Парень его ожиданий не разделял и от пристального взгляда хотел спрятаться или на крайний случай хотел рыкнуть, чтобы вернуть в его глаза страх. Но он не мог. Смотрел в темноту чужого зрачка и молчал, впервые позволяя чужаку осматривать себя и ждать от себя ответа, которого он сам не мог дать.       Илья очень многое знал, но очень много не помнил. Но как можно знать о том, чего не помнишь? На ощущениях? На эмоциях, что давали ответы чаще и активнее, чем уснувший разум? Но ведь это глупо, и Илья с этим соглашался. Но глядя в карие глаза он определённо знал этого человека. Знал эти чёрные волосы цвета воронова крыла, знал тёмные глаза и даже эти чуть приоткрытые в ожидании тонкие губы. Он знал это лицо, просто не помнил его. И прекрасно знал, что маленький шажок, что разделял его от прошлого, предстоит сделать ему самому.       — Почему я сбежал? — спросил хрипло и смочил пересохшее горло вместе с пересохшими губами, сглотнув и облизнувшись.       Было по удивительному странно касаться забытого прошлого. Вроде этого и нет, раз не помнишь, но, если Женя откроет рот и расскажет Илье правду, забытое перестанет таковым быть, и парень вспомнит, пусть и насильно, или представит это и будет жить с воспоминаниями как с реальностью, а не подделкой. Даже если она таковой и является. Подсыпанным Женей мусором.       — Кажется, сложные отношения с родителями, — не очень уверенно ответил Женя, и Илья понурил голову, ожидая явно не этого ответа. Это-то он знал и так и так: что с родителями был не в лучших отношениях. Кажется, это вообще всё, что он запомнил: крики, страх, оскорбления и такое напряжение в месте, где он жил, что электричество могло простой шаровой молнией гулять по квартире. Он не помнил слов, имён, лиц, но помнил атмосферу страха, ненависти и отчаяния.       Илья не уловил тот момент, когда и откуда внутри него образовалась тоска и разочарование, что этот Женя не смог открыть ему больше. Откуда смиренное спокойствие и грусть, что друзей нет и не было никогда. Почему он сбежал, почему никому не нужен. Что не был нужен, что не нужен до сих пор. А если и был нужен, то как ценная боевая единица, а не человек. И почему вообще думал об этом? Его никогда это не волновало, он знал, что одинок и был этому рад. Не нужны друзья, не нужны отношения. Но будто спокойствие гражданской жизни начало нашёптывать парню вопросы, на которые он неохотно и незаметно для себя начал искать ответы. Ответы, которые ему не нравились.       Почему сейчас одиночество когтями впивалось в сердце?       — На хуй я вообще родился, — сказал тихо и умыл лицо ладонью, чувствуя себя уставшим, побитым, ничтожным куском старого высохшего дерьма. Больного дерьма, которое не любят даже мухи. И если раньше одиночество приносило его душе покой и уют, то теперь оно душило. Душило так, как душат чужие руки на шее или запредельная масса на груди, ломая рёбра и разрывая внутренние органы.       — Явно для чего-то…       — Что ты сказал? — рыкнул Илья, поднимая взгляд к Жеке рядом. Мужчина вскинул брови, но сказанного не повторил, будто испугался. Парень взглянул в его распахнутые глаза и ощерился. — Ты на хача похож, бесишь меня, — рыкнул ещё раз Илья и всмотрелся в окна дома напротив, что прятался за растущими кустами и деревьями.       — Ну, здорово, — удивлённо выдохнул Женя.       Илья молчал, медленно и неприятно переваривая свои мысли, которые не успевал обрабатывать в ощущаемом и осмысленном сознании. Они варились где-то в подсознании и всё, что давали — это ощущение бесконечного одиночества и усталости.       — Я, наверное, пойду… — забурчал рядом Женя и, придерживая в руках рюкзак, встал с лавки.       — Я тебя не отпускал, — прохрипел Илья, продолжая сверлить уставшим взглядом дом сквозь листья деревьев. — Сел на место.       Жека приземлился обратно на скамью медленно и осторожно.       — Мне разрешение нужно спрашивать, чтобы домой уйти?       — А ты, я гляжу, осмелел, да? — спросил Илья спокойно и ровно, переводя недовольный, чуть расфокусированный от усталости и боли взгляд на парня рядом. Жека сразу подобрался, когда поймал чужой взгляд, и чуть нахмурился, сильнее вцепляясь в рюкзак. Вновь испугался. Как же банально и скучно. Хоть бы кто вызов бросил, хоть бы кто что-то против сказал. Хотя рыжий мужик, который долбил в дверь несколько дней назад, дал вызов. Но почему даже с ним, его яростью, было так скучно? — Ладно, — вздохнул по итогу и, чуть ли не скуля, опираясь о скамью и щерясь от боли, встал.       Котёнок в кармане тихо мяукнул.       — Иди куда шёл…       Женя тоже встал со скамьи. Натянул рюкзак на плечи и провёл пальцами по волосам, зачёсывая их назад.       — Прости, если чё не так, — сказал зачем-то и посмотрел на дорогу, что вела «домой». Не хотелось туда идти, но куда ещё? — Хуёво я с людьми общаюсь.       — Резковато, — усмехнулся Женя и встал рядом.       — Илья, — прохрипел устало и протянул Жене руку.       — Женя, — улыбнулся парень и пожал крепкую ладонь.       — Ну или Артём, — хмыкнул следом парень. — Нет… Илья, — сказал, заглядывая в карие глаза, что на свету фонаря наконец-то отсветили не темнотой, а янтарём.       Они были не карими, если зрачок на свету был суженным. И Илья замер.       Красиво — чуть ли не вслух произнёс он и вгляделся в глаза парня напротив.       Он только один раз в своей жизни видел глаза, подобные этим — у ребёнка в Индии. Девочка игралась с телёнком, пока Илья и сослуживцы шагали вдоль дороги. Он не знал хинди и не понимал, что кричала девочка, что подорвалась с места, но рот её был раскрыт в счастливой улыбке. Она подлетела к кому-то из товарищей и что-то ему вручила. Крикнула, рассмеялась и, кинув заинтересованный взгляд на Илью, что устало ждал другого бойца, побежала за стадом, что медленно скрывалось в высокой траве. Буквально пара секунд, но её глаза были как настоящее золото, янтарь, яркий и поглощающий всё внимание Ильи.       Как и глаза напротив.       Пальцы разжались.       Чужие глаза горели огнём в прошлом Ильи и обжигали в настоящем. Хотелось разбить парню лицо и в то же время хотелось бежать на край света.       «Друг» — крутилось на языке раскалённым углём и было неправильным. Его хотелось назвать не так. Далеко не так. Не хачом, не Женей, но ответ, правильный, просто не шёл, хотя был на самом кончике.       И глаза, несмотря на то, что вновь были тёмными, жгли и жгли в памяти и настоящем.       — Всё нормально?.. — почти шепнул Жека и нарочно заглянул в оливковые глаза напротив.       Илья его знал. Но не помнил, словно мозг удалил все данные, без возможности их восстановить.       — Я пошёл, — сказал он резко парню рядом, что сразу изменился в лице. Фыркнул и пошёл к себе. Дальше от этого парня. Кто такой этот Женя, что Илья с ним так спокойно говорил? Он ничего не знал об Илье и его жизни, а Илья ничего не знал о жизни Жени. Они не могут быть друзьями, они из разных миров и эти два мира не могут существовать вместе. Как огонь и вода. Вода тушит огонь, война убивает мир. — На хуй это всё…       И в то же время его сохраняет.       — Постой, ты куда? — раздалось за плечами и вскоре Женя поравнялся с Ильёй.       — Тебе надо что-то? — рыкнул на него парень. — Свободен, гуляй.       — Мне вообще-то в ту же…       — Иди на все четыре, не доёбывай меня!       И Женя отстал, замедлив шаг, а Илья ещё долгое время чувствовал на своём затылке взгляд янтарных глаз.       Хотелось посмотреть в них ещё раз. Ближе, дольше. Узнать, вспомнить, всё понять и наконец-то успокоиться.       Дома Илья чуть успокоился. По крайней мере котёнок, что мяукал в кармане, отвлекал от всего остального, и парень решил сосредоточиться на нём. Он даже не понял, почему притащил его с собой, ведь хотел оставить животное на улице. Ему не нужен тут кот и в правилах проживания было чётко сказано, что нельзя животных. Но вот он на съёмной квартире и мелкий вместе с ним. И виноват был Женя. Кто ещё, если не он?       — И что мне с тобой делать? — вздохнул парень, пройдя на кухню и включив свет. Вынул котёнка из кармана, сжал в ладони и сел вместе с ним на стул. — Чем тебя кормить? Молоко? У меня нет молока. Мясо есть, сыр. Будешь? Блядь, — вздохнул, ведя ладонью по небритому лицу. — Сиди пока тут, — сказал ему и уложил животное на колени, пока доставал телефон, чтобы узнать, чем кормить котят, которые, судя по размерам, только недавно открыли глаза.       Интернет пестрил фразой «материнское молоко». Но где Илья мог достать молоко кошки? Искать их на улице и доить, так что ли? А где брать смесь в первом часу ночи? Он даже молока не мог купить, что уж говорить о чём-то специальном. А врачи эти для кошек есть круглосуточные? Но до них Илья из-за своего состояния не доберётся. Такси вызывать? Это надо искать номер, с таксистом общаться, объяснять что-то, адреса всякие, имена.       — Вот бляха, — выдохнул разочарованно и отложил телефон в сторону. — Как насчёт завтра? Я поставлю будильник на утро и пойду, куплю тебе молоко. Идёт? Найду тебе врача, он подскажет, что с тобой делать.       В ответ раздавалось только одно сплошное «миу-миу-миу». Уже тихое и не такое пронзительное, что час назад. Да и чёрно-белый выглядел так, будто спал на ходу. Только рот открывался еле-еле и это тихое и привычное писклявое «миу».       — Ну что ты кричишь, малой? — выдохнул парень и накрыл котёнка ладонью. — Нет у меня сейчас молока. Сыр есть, мясо. А интернет говорит, что ты ещё такое переварить не можешь. Водка есть, хочешь? Эх, блядь… Давай хотя бы воды дам.       И встал, чтобы налить в блюдце воды из фильтра.       Илья ничего не знал о кошках, тем более о котятах, но взял его себе, не дав Жене забрать животное с собой. И какой итог? Что делать, чтобы он прекратил кричать, чем его кормить сейчас? Детёныш явно был ослабленным и Илья не имел ни малейшего понятия как ему помочь и где искать помощь. У кого? Ноль три звонить? Как эти животные врачи называются?       Котёнок не понимал, что делать с водой. Ткнулся в неё носом, вдохнул и сразу чихнул, разбрызгивая попавшую в нос воду на все триста шестьдесят.       — Ну ёпта, даже пить не умеешь! — воскликнул Илья и вытер капли воды с лица. — Давай, ещё раз попробуй, — и сам ткнул малого мордой в воду.       Тот опять вдохнул воды и расплескал её вокруг.       — И ещё раз. Оближись там хотя бы, че ты как… — и вновь мокнул его мордой в воду так, чтобы он не ткнулся в неё носом и не дай Бог не захлебнулся.       И на сей раз котёнок пару раз глотнул, а потом, когда Илья позволил ему отстраниться, ещё и облизнулся.       — Вот! — победно воскликнул он. — Молодцом ваще! — и улыбнулся, наблюдая за мокрым животным, что, покачиваясь на лапах, осматривало кухню. — А ты забавный, — добавил тихо и тяжело вздохнул. — Ладно, идём спать. С утра схожу в магазин, куплю тебе молока или чего там. Может, продавщица знает, что вам нужно. В фильмах молоко дают, — сказал задумчиво и, подобрав малого со стола, мыча на каждом шаге, пошёл в комнату, чтобы лечь спать. Ну, сделать вид, что он спит, потому что сна всё равно не было ни в одном глазу. Только мерзкая непонятная дрёма на грани сна и яви.       Ложиться с котёнком он не планировал, потому что понимал, что раздавит его, маленького, как клопа. Оставлять его на полу тоже не хотел. И, глядя на свой рюкзак, подумал, что из него можно будет сделать лежанку или домик.       — Полежи пока тут, — сказал котёнку, оставив его в углу дивана, а сам, игнорируя боль, принялся обустраивать диван блохастому, выгребая вещи из рюкзака и только потом понял, что если он нассыт внутри, будет худо. — Бля-ядь.       И вместо рюкзака взял свои вещи, которые на крайний случай можно будет постирать. Сделал из них гнездо, из рюкзака сделал полунавес от света и для уюта и, оценив своё творение, довольно улыбнулся.       — Ну, теперь там удобно и вполне себе уютно. Как тебе, малой? — обратился к котёнку, что дёрнул головой и вновь замяукал. — Надо тебе имя, наверное, дать, а то ты как беспризорник.       Сел рядом с ним, взял его на руки и уложил на колени, начиная осторожно поглаживать, неосознанно успокаивая кричащего ребёнка. Смотрел на чёрную спину, белую морду и думал, что бы ему могло подойти?       — Домино? — спросил у пустоты и сразу покачал головой. — Не, хуйня, согласен… ты ж мужик. Но вполне себе милый мужик, — хмыкнул и улыбнулся, впервые за последние недели чувствуя лёгкость. — Видел бы меня сейчас кто! О, как насчёт Кот Баюн? Будешь у нас Баюном? Блин, тоже хуйня… Да что ж такое… Да и какой ты Баюн? Гляди какой маленький.       Провёл пальцем по морде и тяжело вздохнул, не зная, как назвать и что делать.       — Ты ничё так. Тёплый, — и бегло, почти испуганно улыбнулся. — Маленький… Похуй на животных. Вот честно. Но на тебя почему-то нет…       Котёнок затих, а внутри Ильи рождалась самая настоящая буря.       — Бурак, — сказал тихо и встал с котёнком на руках. — Так тебя звать. Не люблю ислам, но исправь меня.       Положил притихшего котёнка в гнездо из своих вещей, прикрыл сверху курткой и, так же бегло и испуганно улыбнувшись, вернулся к себе. Положил телефон рядом с диваном, выключил свет, разделся и лёг.       — Ты только доживи до завтра. Ты вот точно нарасхват, а у меня кроме тебя никого, — сказал в темноту и прикусил губу, чувствуя, как от сказанного всё сжимается внутри в кислый комок. — Ты боец… Все сдохли, а ты остался. Это… клёво. Прости, что большего дать не могу. Я в целом никому большего не могу предложить. Могу только шею свернуть, чтобы ты не мучился. Но я не хочу, — всё говорил и говорил Илья, глядя в темноту комнаты туда, где уложил котёнка. — Хуёво всё время быть одному, знаешь. Вдали одиночество другим кажется. Проклятием. Ладно, чё я тут развёл. Доброй ночи, Бурак. Держись там, боец. В семь встану, пойду искать тебе молоко.       Грустно улыбнулся от своих слов и мыслей и потянулся к телефону, чтобы поставить будильник.       Разблокировал телефон, поставил будильник ровно на семь, залез в мессенджер и последнее, что увидел в интересующем его диалоге уже знакомое:       «Не за что, брат. Меня тут все заебали спрашивать, где Бизон, где Бизон. Я сказал, что ты в отпуск ушёл, так все охуели. Но тебя тут правда не хватает. Ладно, у нас завтра ночью вылазка, будем изучать местность. А эти наркоши вооружены получше регулярной армии Мексики. Веселуха, в общем говоря. Прям как в фильмах будет, но я попробую тебе голосовое записать на ночь. Специально ради тебя заряжу свой золотой патрон. Глядишь, грохну им кого ;)»       Перечитал два раза и понял, что никакого обещанного голосового нет.       Дима либо занят, либо уже мёртв.       Илья в непонятных чувствах швырнул телефон в дальний угол комнаты и спрятал лицо в подушке, прекрасно замечая, как заныло всё внутри при мысли, что товарищ погиб.