Смоль и кровь

Раз-два. Даже в гробовой тишине Мари из ниоткуда мерещились удары метронома. Раз-два. Двух секунд достаточно, чтобы башня Vought обратилась братской могилой для несметного количества людей. Потухшая, распавшаяся по буквам надпись с фасада стала ей мемориальной плитой. А потом ракетный град превратил целый мегаполис в пустыню; особенно хорошо Мари запомнились отражающиеся в глазах Эммы красно-оранжевые, точно от бенгальского огня, искорки. Зарево залило щеки подруги багряным румянцем. Раз-два. Моро ощутила, как кровь в её жилах мгновенно загустела, превратившись в твёрдую, непробиваемую сетку. Билли любил говорить, что изнутри все суперы мягкие и уязвимые, но Мари — случай особенный. И она могла закрыть собою только кого-то одного. Они больше не виделись наяву, но Маленький Сверчок стала являться Моро во снах. В очень глубоких, спокойных, редких снах Эмма-великанша прятала обессиленную Мари в карман на своём кружевном переднике и уносила её домой — к маме, папе и сестре. И они ни разу не доходили до конца, не попадали в уютную гостиную дома Моро и не угощались матушкиным яблочным пирогом. Даже в грёзах. Мари возненавидела просыпаться. Миг, разделяющий сон и реальность, казался ей собственным околосмертным переживанием. Наяву Моро ждал вымерший, изувеченный, покрытый толстым слоем пыли город и жалкие попытки выжить в нём. Билли наотрез отказывался покидать Нью-Йорк без Райана. Мари отказывалась уезжать без самого Билли — вместе-то они как-нибудь сдюжат, справятся, «две собаки — уже стая». Собаки искали пропитание по помойкам, грызли глотки чужакам и холодными ночами отчаянно жались друг к другу. Старая собака мучительно умирала. Дни-недели-месяцы Бутчер и Моро провели в попытках отыскать Райана — или хотя бы того, что от него осталось. Затем Мари просто перестала перечёркивать на подвальных стенах палочки-засечки. Спустя несколько закатов и рассветов, когда световой день стал существенно короче, а небо набрякло ватными тучами, Билли вернулся после очередной вылазки с невесть откуда раздобытой плиткой шоколада и предложил справить день рождения — общий, один на двоих. Моро знала: Бутчеру понемногу становилось хуже. Билли долго тлел, словно держа болезнь на расстоянии вытянутой руки, раз за разом выторговывая ещё немного времени. Он стал реже просить Мари унять боль и чаще — просто посидеть рядом. Помолчать. Обнять. Мари одной рукой гладила Билли по голове, слегка задевая скальп ногтями, а второй прижимала его ближе к себе. Бутчер дышал глубоко и тяжело; от него пахло не просто болезнью и растворившимися в крови миазмами, но настоящей предсмертной агонией. — Райан... — тихо произнёс Бутчер, едва ворочая языком. — Где Райан? Моро подняла взгляд к держащейся на честном слове лампочке и смотрела, смотрела, смотрела до рези, до белых кругов перед глазами, пытаясь прогнать подступающие слёзы. На проклятой пламенем и гневом человеческим земле больше не взойдёт трава и не вырастут дети. — Его завтра привезут, Билли, — Мари слова тоже давались с трудом, и Билли, будто бы распознав ложь, вяло закопошился в её недообъятиях. — За ним Мэллори приглядывает, помнишь? Она разрешила забрать Райана на пару дней. Бутчер задумчиво нахмурился. В недрах изъеденного раком разума он пытался отыскать последнее, что запомнил о Райане, но мозаика никак не складывалась. Он помнил его голубые, огромные, почти мультяшные глаза; помнил, как мальчонка при каждой встрече бежал обниматься — и сжимал талию Билли так крепко, что у того трещали кости и ныли старые боевые раны; помнил, что обидел Райана — так чудовищно, так страшно и так несправедливо, что до сих пор хотелось выть зверем, а после... Что было после? Плёнку ретроспективы будто зажевало видеомагнитофоном, и едва сдерживающий рыдания Райан уносился прочь в кромешную пустоту. Наверное, он действительно убежал к Мэллори. Или к Бекки. Почему он не у Бекки? Но Мари сказала, что Райан у Мэллори, и у Бутчера не было причин ей не верить. — Помню, — неуверенно кивнул Билли, уткнулся носом в шею Моро и почти сразу же забыл про сомнения. — У него всё хорошо? Не хулиганит? — Всё отлично, — Мари проглотила всхлип, но уголки её губ предательски дрожали. — Ты же его знаешь, он и мухи не обидит. — Это пиздец как странно, да? — Бутчер расплылся в улыбке. — Я всех в страхе держал, когда мелким был. Дрался чаще, чем зубы чистил. Таких мощных поджопников отвешивал! Отца в школу вызывали каждую неделю, но мне похер было. А Райан не такой, не моей породы... И в кого у меня такой щегол? — Не знаю, Билли. Наверное, ты просто хорошо его воспитал. — Не, он такой не благодаря мне, а вопреки, — Билли ненадолго замолчал, а потом продолжил чуть севшим тоном. — Он молодец. Единственный из семьи человеком растёт. По щекам Моро покатились слёзы. Её нутро охватило ноющей болью — так, будто всё внутри сварилось вкрутую от горя. — Райан… Он… Неожиданно Бутчер вновь помрачнел. — Мари? — Билли постарался прозвучать грозно, по обыкновению начинить голос свинцом, но сил на это не осталось. Собственная немощь удивила его ещё больше. — Это ты? Куда ты меня, блядь, притащила? Мари крепко зажмурилась и задержала дыхание, чтобы не взорваться рыданиями. Как бы ей хотелось, чтобы именно сейчас Эмма-великанша сорвала с подвала крышу, двумя пальцами подцепила бетонную постройку, вырывая ту из земли, и вытрясла Моро на свою ладонь. И Бутчеру наверняка тоже хочется быть совсем в другом месте. — Мы в пригороде, Билли. Ты что, снова забыл? — Забыл? — переспросил он. — Старость тебя не щадит, — с шутливым укором прогундела Мари и утёрла мокрые глаза запястьем. — Да, забыл. И что Райан у Мэллори забыл. И корм для Террора купить. И розжиг для барбекю. У Моро был опыт в самообмане, — в приюте ей часто приходилось фантазировать о лучшей жизни, — и теперь она яркими штрихами на месте холодных стен рисовала для Бутчера несуществующую идиллию. Она вещала ему про позднюю весну и спокойный вечер, про зеркальную гладь озера и лягушачий хорал, про лёгкий ветерок и носящегося по берегу Террора. Билли послушно потянул носом воздух, когда в выдумке вдруг появился аромат цветущих трав, и отмахнулся от ненастоящей назойливой мухи. Его пульс становился всё тише. Его веки тяжелели. — Наверное, вздремну немного. Разбудишь меня? Мари смолчала. Миг, разделяющий сон от реальности, казался ей собственным околосмертным переживанием.