Смоль и кровь

Они умирают — вдвоём, одновременно, бьются в единой агонии — и кажется, словно блядский Найт-Сити тоже истекает кровью.

От удара зеркало в ванной комнате разлетается праздничным фейерверком на день независимости. Мари придушивает поступающую к глотке истерику, но всё равно сотрясается всем телом от немых рыданий, обхватывает себя руками — так, будто пытается покрепче обнять, и медленно сползает по стенке на пол. Мир рябит предупреждающим красным и окном с ошибкой биочипа. Мари никогда бы не подумала, что у неё так много общего со сгинувшим полвека назад экстремистом — ну или с легендой, мифом, обожествляемым киберпанками преданием. Андре, знакомый фиксер, как-то рассказывал Моро, что в «Посмертии» есть коктейль, от которого салаги выворачивают внутренности на пол — «Мясник» — подслащённый полынный шнапс, омерзительная бормотуха янтарного цвета с густыми всполохами ярко-красного гренадина. Мари украдкой облизывается и ощущает пряно-горькую полынь на языке. Билли Бутчер — корпоративный Апокалипсис во плоти, который теперь мельтешит размытыми пикселями в её боковом зрении и подпёздывает под руку всякое, временами даже забавное. К несчастью, для них обоих и всех их воспоминаний, радостей и горестей в одной черепушке слишком тесно. Не в своих грёзах Моро треплет по голове светловолосого мальчишку с ярко-голубыми, почти акварельными глазами, а ещё находит ту, которую так долго и яростно искала не она, и неизменно теряет её — и почему-то от этого так больно, что хочется оглохнуть и ослепнуть, вскрыть себе грудную клетку с риперской точностью и вырвать разрывающееся сердце, чтобы больше ничего никогда не чувствовать. Билли от такого соседства тоже не в восторге, но признаёт факт своей смерти — по крайней мере, физической — с завидной лёгкостью. — Кто бы мог подумать, — говорит он, — сначала мозги плавились у меня, а теперь я плавлю мозги тебе, — и вместо смеха гремит лязгом пустых гильз об асфальт. Он впитывается в кожу, отирается между извилинами, ломает всё привычное и переписывает Мари собой, и вот она смотрит на погибающий от ран и смога, откашливающийся кровавым закатом Найт-Сити не своими глазами. Плащ на плечах тоже не её. Ладони холодит монтировка. Берцы отчего-то небрежно развязаны. От удара зеркало разлетается праздничным фейерверком на день независимости. В разбитом отражении — тёмный, немигающий и бездонный, как смоляная яма, взгляд. Моро больше не в силах понять, чей он. Не она обхватывает себя своими же руками — так, будто пытается покрепче обнять — это её обнимают. На губах — табачно-полынная горечь ненависти и до странного реальное, похищающее рваный вздох тепло, совсем как от чужого дыхания. Бутчер тянется мигающей помехами рукой к лицу Мари и оглаживает большим пальцем широкую линию её скул. Голографическое касание ощущается острее настоящего. — Кто бы мог подумать, — говорит она не своими словами, — что я сдохну из-за мёртвого мужика в своей башке. — Мы вместе, — слишком громко думает он мысли, которые не подумал бы никогда раньше. — Мы сдохнем вместе.