Forget Your Sailor

В поместье одного знатного рода была свора слуг, включая поваров на кухне, каждый день готовящих изысканные блюда на завтрак, обед и ужин. Часто повозки с лошадьми останавливались у него и люди, которых знал весь аристократический свет, выходили и вразвалочку приближались ко входу, сдержанно кивая хозяевам поместья. Обычно те самые люди, которые поддерживали чистоту внутри, следили за тем, чтобы всё блестело, оставались незамеченными, но был среди них один, не заметить которого было невозможно. И когда хозяйка поместья, жена лорда Энджи Тодороки, тяжело заболела, оставшись прикована к кровати, то почти всех слуг распустили, гости перестали так часто захаживать, а в семье стали происходить неурядицы. Так, например, старший сын бежал из дома и исчез, старшая дочь второй раз овдовела и, оставшись никому не нужной, вернулась в отчий дом, где не смела перечить главе семейства, а средний сын ушёл на рекрутскую службу и так пока и не вернулся из плавания. Обо всём этом не мог знать слуга поместья, бойкий и яркий омега по имени Изуку. И, честно говоря, судьба семьи несильно его волновала. Будучи самому себе на уме, он где-то вечно пропадал, обрекая себя на гнев лорда Тодороки. И когда возвращался, не избегал ни порки, ни голода, ни других наказаний. Зато потом достаточно живо, с улыбкой на лице, работал, вычищая поместье до блеска. Всем известно, что сословия и пол решают огромнейшую роль в жизни любого. Так же, как слугам нельзя было считать себя равными феодалам и другой аристократии, так и им невозможно было быть мягкими с прислугой. Казалось, что легко было у него на душе. Все в городке на набережной знали этого очаровательного парня, который никогда не пройдёт мимо того, кому нужна помощь. Всегда активный, всегда любезный, всегда улыбчивый, Изуку оказывался рядом, когда нужно было, например, помочь разгрузить с причала свежий улов или убрать беспорядок на чужом прилавке. Изуку не получал за это ничего, кроме благодарностей и какого-нибудь медяка, брошенного ему случайно, однако душа его была так легко и просто открыта другим, что иного он и не ждал. И пускай солнце маленького городка всегда находилось в поместье лорда, Шото пытался припомнить, когда же в первый раз он заметил сияние зелёных глаз. Наверное, это произошло тогда, когда отец в очередной раз кричал на младшего сына, говоря ему снова и снова, как важно соответствовать статусу семьи и держать планку. Так же часто ему говорили, что он последняя надежда семьи, так как среди всех он последний, у кого всё должно получиться на славу. Иначе всё было зря. Иначе всему конец. Тодороки — сильный, статный альфа. Ему необходимо было найти удачную партию, чтобы продолжить род. Ему необходимо было доказать, что он чего-то стоит, что он обязан Больше, чем переносить телесные наказания, Шото ненавидел, когда ему приходилось терпеть чужой крик, да ещё и такой суровый, отцовский. Но каково было его удивление, когда раздался грохот в следующей комнате и, разгневанный, Энджи тут же помчался туда, чтобы кого-нибудь отчитать. Шото же удивлённо смотрел на распахнутую дверь, теряясь в своих мыслях, пока вдруг оттуда, из-за угла, не засветилась пара зелёных глаз. — Чего ты ждёшь? — шепнул ему слуга, улыбнулся широко, а затем исчез. Поддавшись любопытству, Шото тут же бросился за ним и зацепил взглядом фигуру, исчезающую за поворотом коридора, но заколебался. Сердце его бешено стучало от волнения, не находило себе места. Вот-вот послышались недалеко тяжёлые спешные шаги отца... но ведь это неправильно — брать вот так и выходить, не дослушав! Ведь всё же больше достанется, если он сбежит прямо сейчас... Однако ноги сами повели Шото туда, где недавно он видел вихрь непослушных волос, так что он быстро нагнал непоседу за пределами поместья. Солнечный свет ударил ему в глаза будто вспышкой, а когда зрачки привыкли и пелена медленно рассеялась, то перед ним мягко представал образ сияющего омеги, озаряющего его своей улыбкой — Ты... — Уронил вазу, — выдохнул Изуку, но затем неловко приулыбнулся. — Надеюсь, она не очень-то много стоила... Ох, я просто не мог смотреть, как кто-то страдает! — Тебя ведь накажут... — тихо прошептал Шото. Взгляд у него был совсем пустым, виноватым. А Изуку тем временем улыбнулся, смеясь негромко. Когда Шото смотрел на него немного недоумевающе, то ему казалось, будто своими руками Изуку может обнять солнце, охватить этот огромный горячий шар со всеми лучами, со всем блеском его и сиянием, а затем сохранить в себе, словно клад. — Вы не волнуйтесь так, — весело посмеиваясь, сказал Изуку. — Никто никогда не волнуется за слуг так же сильно, как вы... Что касается наказания, так это мне не впервые. — Вот как... — веселее Шото от этого не стало, но больше ничего говорить он не стал. — Как ваше имя? — Твоё, — поправил Изуку и снова улыбнулся, всем своим видом говоря "я ведь не сеньор". — Изуку. Изуку. Изуку... Тодороки не мог выкинуть из головы это имя с того самого дня, как тот впервые представился. Изуку скромный. Изуку такой чудесный. Он никогда не хвалился тем, что у него удаётся, и никогда не стремился сделать кому-нибудь зло. Его душевная простота и открытость очаровали младшего сына семейства, как не делал никто другой. Тодороки часто пытался найти глазами Изуку и понаблюдать за тем, как весело тот орудует метёлкой, что сам собрал для себя из сухих ветвей деревьев. — Куда же ты всегда уходишь под вечер? — спросил он однажды, не вытерпев. Изуку ничуть не удивился, как будто давно заметил на себе его взгляд, и отвлёкся от одежды, что нужно было разложить, чтобы посмотреть на сына лорда. — Сэр Тодороки... — вздохнул Изуку, а затем расплылся в улыбке. — Есть ли у вас мечта? У Шото пронеслись картины всего, что он любит в голове: от бродячих котиков до счастливой улыбки мамы, но ничего из этого не подходило под истинное определение слова "мечта". — Полагаю, что нет. — Тогда вы вряд ли меня поймёте, — отвернулся Изуку к окну и далеко посмотрел на поверхность море. Морской берег — душа этого города, а причал — сердце. Все парусные корабли, что приходили и отходили от берега, были прикованы к водной глади, отражающей солнечный свет. Во время заката и рассвета вода становилась особенно тёплой и почему-то напоминала Изуку парное молоко... Лишь по тому, как часто и с каким трепетом он смотрел вдаль, Шото понял: Изуку невероятно влюблён в море. — Посвяти же меня в свою мечту. Сначала Изуку посмотрел на него удивлённо, а затем улыбнулся почти нежно. — Как же так вышло... — он медленно прошёл к двери, строя задумчивое выражение лица, но его хитрость выдавала играющая на губах искренняя улыбка,— что молодой господин заинтересовался ничтожными мечтами слуг? — Мы ведь... друзья? «друзья» Шото пока сам не нашёл определение их отношениям, но это первое, что пришло ему на ум, когда в голове стали появляться картины того, как бы весело им гулялось вместе и сиделось за книгами со свечой... А умеет ли Изуку читать? Шото бы научил. Это не так сложно, как кажется. — Вы не очень-то хороши в правильных знакомствах, не так ли, сэр Тодороки? — Признаться, статус меня не волнует. Друзья. Да, Шото был бы ему отличным другом, если бы Изуку улыбался рядом с ним. Шото бы всё отдал, только бы Изуку... был. Так что вовсе необязательно думать о социальных различиях, чтобы представлять их вместе, счастливых, весёлых, наслаждающихся... Обдумав предложение Шото, Изуку вдруг широко улыбнулся и уверенно схватил его за руки, потащив на улицу. — Следуйте! Замечал ли когда-нибудь Тодороки эти прекрасные мостовые, ведущие к причалу? Замечал ли, как дышит город, как живёт, прямо как целостный организм? По венам его стекались люди прямо к сердцу — причалу с высокими парусными кораблями, мерно стоявшими в воде, покачиваясь слабо. А вокруг шум, гам, суета рынка и много голосов, самых разных: высокие голоса девчонок пели, пока плели корзины, другие голоса визжали, гоготали, зазывали проходимцев ближе. И ничего из этого не было прекраснее Изуку, который был в городе, словно рыба в воде. Он весело пробегал по мощным дорожкам и здоровался со всеми знакомыми, улыбаясь каждому самой светлой, самой тёплой своей улыбкой. Нет, ничего бы из этого никогда не заметил Шото, если бы рядом не было Изуку. Только он один озарял то, что альфе не было интересно, своим чудесным светом, окрашивая суету и шум в тёплые, приятные цвета, завлекающие изнеженную тишиной душу Шото. — Хорошо быть! — смеялся Изуку и вёл его к самому центру набережной. — Но знаете? Здесь ещё лучше, когда... увеселенья. Все такие счастливые, радостные, танцуют... Я играю на ложках. Вы когда-нибудь слышали, как играют на ложках? Нет? Очень жаль! Вы столько всего упускаете... Нет, нет! Знаете, что самое главное в фестивалях? Не песни, скажу я вам... А они. Он вдруг застыл и посмотрел куда-то вдаль горизонта. Смущённый и будто совсем потерянный глубиной постоянных открытий, Тодороки проследил за взглядом омеги и вместе с ним посмотрел вдаль. Но не увидел ничего, кроме полосы, отделяющей небо и море. — "Они"? — Моряки... — вздохнул Изуку и продолжил спокойнее. — Я всегда мечтал стать матросом. Может быть... может быть, мне удалось бы дослужиться до кого-нибудь выше рангом. А может быть, я бы стал подмастерьем какого-нибудь лекаря, кто знает? Ведь лекари и матросы очень нужны любому кораблю... Думаете, так много рекрутов? Нет, никто не идёт. А я бы очень хотел. — Слышал, что омег не берут на борт... Изуку вдруг сжался так неожиданно, что Тодороки даже опешил. Он никогда не видел лицо слуги, сиявшее при любых обстоятельствах, таким печальным. — Вы абсолютно правы, — вздохнул Изуку. — Но не только это мешает... Никто слуг не возьмёт матросами. Они почти как рабы. — Не говори так... — Но! Изуку вдруг вновь загорелся, когда они с центра, наконец, дошли до безлюдного берега, а затем быстро помчался за чайкой, смеясь, когда та взмахнула своими широкими крыльями и исчезла высоко в небе. — Ведь есть всё-таки способ получить новый статус! — Какой же? — Сэр Тодороки... Скажите, какой же, по-вашему, может быть способ состояться омеге в наши дни? Изуку широко улыбался, волнуя босыми ногами спокойную воду прямо у берега. Он глядел на Тодороки так искренне, так открыто, что тот загляделся на него и совершенно потерял суть вопроса. — Ну же! — Ах... Должно быть... — задумчиво проговорил альфа, напрягая мозги, — замужество? — Именно. «И если я выйду за моряка, то, может, он возьмёт меня с собой... Ведь куда ему будет деваться?» Это неправильно. Это так не работает. Тодороки хотел сказать всё, что он думает об этой затее. О том, что ничего не получится, о том, что никто никогда не берёт омег, даже в браке, с собой в далёкое плаванье, подвергая риску возможное потомство, которое может дать тот. Что никакой здравомыслящий альфа ни за что не возьмёт его с собой. Что моряки, в общем-то, ужасные в обращении люди, грубые и беспечные, и что Изуку не должен так поступать. Что Изуку... вообще-то заслуживает гораздо большего. Но Тодороки не мог сказать всего этого вслух, глядя прямо в искристые зелёные глаза солнышка, сияющего ради него каждый день. Не мог разбить его сердце... вдруг он всего лишь эгоист, что хочет удержать свободного человека с собой? Нет, Тодороки бы так никогда не поступил. Изуку волен делать всё, что тот хочет. — Я уже всё продумал, — продолжил Изуку активнее, не дожидаясь ответа от альфы. — Когда моряки, наконец, вернутся из своего плаванья, то народ устроит праздник. Я всегда учился танцевать ради этого момента... Люди говорят, что я красивый, поэтому... У Тодороки сердце сжималось от того, с какой обыкновенной простотой Изуку говорил о себе, как о какой-то вещи. "Люди говорят", а не "я считаю". Разве так можно? Вот если бы Изуку только видел себя глазами Тодороки... — Должен же кто-то взять? — Изуку отвёл взгляд смущённо. — И я должен подать себя достойно. Я копил всё ради достойного наряда и подрабатывал в таверне, помогая одному старику, хозяину таверны... Если бы ты слышал, что говорили старые офицеры о пушках, мачтах и о воде, ты бы меня обязательно понял! — А они говорили о том, сколько ударов розгами полагается на каждого провинившегося? И о других суровых наказаниях, от которых люди умирают больше, чем от вражеского флота? Тодороки выглядел серьёзно, но хмуриться будто не умел, особенно если речь шла об Изуку. Шото знал, что обязан предупредить омегу, даже если тот уже давно всё решил. Однако всё равно чувствовал себя лишь эгоистом, настаивающем на своих желаниях, а не заботящемся о счастье Изуку... — Нет. Не говорили, — тихо отвечал омега. Это всё, что он тогда сказал. Однако они не перестали дружить, даже если признание Изуку в своей мечте убивало всякую надежду Тодороки на то, что он может быть с ним. Хотя изначально было ясно, что это невозможно, из-за неодобрения отца, статуса, но теперь точку ставило то, что Изуку никогда бы не разделил его чувств. Более того, вряд ли он вообще догадывался, что кто-то из господ вроде Шото мог иметь чувства к обычному слуге. С тем же запалом, что и всегда, Изуку до блеска драил полы в поместье, а сам горел мечтой о том, чтобы забраться на борт и целиком погрузиться в жизнь корабля... и лучше бы фрегата. Они самые красивые, самые величественные парусные корабли. Но это всего лишь мечта, а по правде Изуку готов был на любой корабль, даже если бы там было меньше пушек. Главное — быть частью одного целого, звеньем одной большой цепи. Ведь когда ты работаешь во благо чего-то значимого, ты чувствуешь себя невероятно счастливым. И не нужно быть лидером и вести за собой людей, чтобы вносить вклад в общее дело. Вечер, которого так ждал Изуку, не заставил себя долго ждать. И на него он и правда оделся превосходно: скромно, однако чисто и как будто даже целостно, если так можно сказать об обычной рубашке с чем-то вроде жилетки сверху. — Ты уверен, что действительно хочешь связать свою жизнь с альфой, которого ты сегодня увидишь впервые? — говорил Шото, когда они слились с толпой и вместе направлялись к ядру праздника — площади. — Мы не живём слишком долго, сэр Тодороки, — спокойно улыбался Изуку. — Поэтому всё, чего я хочу, это быть там, где действительно моё место. А оно там — в море. — Но тебе... тебе вовсе необязательно идти туда, чтобы быть счастливым. Шото с силой сжал кулаки. Он, наконец, это сказал, он, наконец, решился, но, дьявол... как же сильно билось и сжималось сердце в груди. — Может быть, счастье есть здесь, на земле? — продолжил он совсем тихо, не глядя на омегу. «В ком-нибудь, кто совсем рядом?» — Вы правы, но поймите... я хочу хотя бы попробовать, — он продолжал улыбаться, совсем не подозревая о чувствах своего друга. — Раз вы так волнуетесь, то давайте так: если ничего не выйдет сегодня, то я оставлю эту идею. Как вам это нравится? — Ох, я не хочу ставить перед тобой условия... «Ты ведь не должен. Я ведь не могу приказать тебе остаться со мной и не уходить. Ты не должен меня слушать. Ты не должен... но я этого хочу» — Всё в порядке, — сказал Изуку, а затем, когда они дошли, вдруг повернулся к нему и сказал совершенно просто: — Кстати, не могли бы вы отойти на немного? Боюсь, никто не пригласит меня на танец, если увидят, что я так близок с другим альфой. И Тодороки без каких-либо проблем согласился, но был не против проследить за тем, как Изуку отходит туда, где обычно как раз томно находятся болтающие омеги, ждущие тех самых моряков, приходящих, чтобы повеселиться вечером, а затем снова уплыть далеко... Наверное, там нет нормальной еды, тяжело найти хорошую воду, да и много кричат по поводу и без. Что же Изуку нашёл в морских путешествиях? «Кто бы это ни был, он тебя просто обесчестит, Изуку, и оставит, — в голову к нему приходили самые гадкие мысли. — Ведь видел ли ты каких-нибудь благородных и ласковых в обращении моряков? Это люди, закалённые самым злостным опытом, выживанием в открытых морских просторах без еды, без чистой воды... Неужели тебе правда нужен кто-то такой?» Однако жаль, что надежды Шото не смогли оправдаться, ведь он мечтал лишь о том, как бы это ни было плохо, чтобы Изуку потерпел неудачу. И как назло, как обычно складывается самым неудачным образом, был в экипаже судна именно тот, кого Изуку искал, — уверенный, амбициозный, молодой и красивый парень, легко продвигающийся по службе. Так что можно было лишь посмотрев на него, точно сказать, что он дослужится до капитана уже через год или даже полгода. А главное — он сразу обратил внимание на Изуку. Поначалу они играли в гляделки, посылая друг другу молчаливые знаки внимания. Но потом то, как они танцевали... Господь, они были самой превосходной парой! Даже Тодороки это понимал. Возможно, любой бы мог заметить, как сильно красивый молодой омега и парень с самоуверенной ухмылкой и волосами пшеничных волос подходили друг к другу. Они были потрясающи. И Шото не смог дотерпеть до конца, глядя на других, ожидающих, когда же Тодороки, таинственный господин, пригласит их на танец. Пока глаза Изуку горели для какого-то моряка такой любовью, как никогда не горели для Тодороки, то тот не мог это выносить. Он вернулся в поместье. Но всю ночь не спал, ожидая возвращения Изуку. — Отец очень сердится, — подошла к нему тихо Фуюми, не спрашивая, почему же тот смотрит в окно, не отводя ни на секунду взгляд. — Что на этот раз? — Передаёт, что глубоко недоволен твоим поведением, — сестра вздохнула. — Шото, я правда не смогу прикрывать тебя вечность... — Извини. — И твоего "друга" тоже... как бы у вас не было ничего, а то ведь хуже будет, если он вдруг в подоле принесёт, да ещё и от тебя... понимаешь? — Понимаю. Шото отвечал довольно спокойно, хотя ему и не нравилось, на что намекала Фуюми. Она была чудесной, но жаль, что от бывшего мужа детей у неё не было. Возможно, если бы были, то Энджи бы гордился хоть кем-то в этой семье. — Кстати где он? — Гуляет. Фуюми села рядом с ним, и они оба наслаждались тишиной позднего вечера. Как странно, уже темнело и дело близилось к ночи, но Изуку всё не возвращался... Может быть, действительно больше не вернётся? И правда... зачем ему, если он нашёл всё, что делает его счастливым? — Как там мама? — Ей не становится лучше, — тихо вздохнула сестра. — Лекари говорят, что ей осталось недолго. Тодороки не нашёл в себе сил ответить ни словами, ни кивком. После того, как мать слегла с болезнью, то отца как подменили... А может быть, всё проще? Может быть, не будь этого, то всё было бы хорошо в их семье? Тойя бы не уходил, Нацуо бы нашёл себе удачную партию, Фуюми бы все поддержали вместо того, чтобы винить её в смерти мужа, а на Шото бы так не давили? Но сейчас Энджи был занят тем, что пытался куда-нибудь пристроить своего младшего сына. Если не получится заставить его жениться на ком-нибудь знатном или известном, то отдаст в рекруты — всё очень просто. Вскоре Фуюми ушла. А Шото не мог отцепиться от окна. Сон тем более уж не шёл, особенно зная, что Изуку где-то там... неизвестно где. Лишь под утро Тодороки наконец дождался возвращения Изуку. Он накинулся с вопросами на уставшего омегу, даже не замечая, насколько потрёпанным и взбалмошным он выглядел. — Как всё прошло? Получилось? Изуку не отвечал. Он даже не смотрел на Шото. Губы его серьёзно поджаты, глаза влажные и потерянные, а волосы неубранные и неухоженные, даже немного грязные, непонятно от чего. Стушевавшись, Шото прислушался к запаху омеги, но почувствовал только противную вонь чужого альфы. — Это же не то, о чём я думаю? — едва дрожащим голосом спросил Тодороки. — Я не могу читать ваши мысли... С этими тихими, почти неслышными словами Изуку отвернулся и, не смотря на Шото, проговорил снова: — Могу ли я одолжить вашу сумку? — Да... — всё ещё не отходя от оцепенения и волнения выдавил из себя Тодороки. — Но что случилось? — Ничего. Я ухожу. Он тут же бросился в комнату Шото и стал мгновенно собираться. Руки его дрожали от нервов, взгляд был как будто безумным. Тодороки, побежав за ним, никогда не заставал его настолько взъерошенным, настолько взволнованным и решительным одновременно. — Вы говорили, что меня запытают до смерти, да? Вы намекали на то, что они не потерпят омегу на корабле? — задыхаясь от спешки, быстро проговорил Изуку, собирая сумку с провиантам. — Ну и пусть! Пусть! Я не хочу жить там, где мне не дают никакой свободы. Я не хочу жить тем, кем я не выбирал рождаться... Я попаду на корабль во что бы то ни стало! — Изуку... — Тодороки, — встретившись с ним глазами, он тут же отвёл взгляд, зарываясь руками в свои волосы медленно и почти отчаянно, — ничего не говорите, прошу... «Ты мне так нравишься» «Ты мне безумно нравишься» «Если ты уйдёшь и там погибнешь, солнце никогда больше не зайдёт для меня» «Я должен сказать, как же сильно...» — Ничего не говорите сейчас... — сказал он, всхлипнув, и тяжелым, почти убитым взглядом посмотрел на Тодороки снизу вверх своими влажными от собирающихся слёз глазами. — Никто больше ни за что не поведёт меня в церковь таким и не назовёт своим... Мне и так больше не жить, так пускай я хотя бы попробую то, что начал. — Но Изуку... «Ничего не говорите» И Тодороки не сказал. Он чувствовал, как в них обоих что-то ломалось. Когда Тодороки долго смотрел в бездну изумрудов, будто пытался запомнить каждую деталь в отражении его прекрасной души, которую он полюбил единожды, как никого больше не полюбит. Но это не то, что нужно Изуку. Изуку никогда не будет смотреть на него теми же глазами, как он смотрел на моряка тогда, когда думал, что его мечта почти исполнена. А на самом деле ломалась жизнь. — Я понимаю... Позволишь обнять тебя на прощание? — Вы не должны... Я и раньше был ничем, а теперь ещё и опорочен... — тихо сказал Изуку, утирая слёзы. Сегодня он поставил всё на кон — или получится, сбудется долгожданная мечта, или он никогда больше не увидит солнечный свет. — Мне это не неприятно. Изуку долго смотрел на Шото. Одному только богу известно, что творилось в мыслях за этими пустыми болотными глазами. Но, в конце концов, он кивнул нервно и распахнул руки. Это то, чего не хватало Шото всё время... Почувствовать его тепло, прижать к себе тело, нежно-нежно, мягко-мягко, будто в его руках пушинка от красивого одуванчика. И даже всё равно на чужой запах... Эта нежность, эта ласка — Тодороки готов в последние секунды окружить Изуку всем этим, только бы он хотя бы сквозь объятия понял, насколько дорог тому, с кем теперь уже никогда не суждено быть вместе. — Если ты меня больше не увидишь, — тихо сказал Изуку и вздохнул, — пожалуйста, забудь. Тодороки провожал его взглядом. До самого момента, пока тот не исчез где-то вдалеке. Должно быть, решил уйти пораньше, к утру, чтобы пробраться в трюм, пока корабль не отплывёт. Одному только богу известно, что с ним будет, когда его обнаружат. Всё, что знал, Тодороки, так это то, что он не забудет. И эта боль от того, что он так и не решился признаться, останется вместе, прожигая дыру в сердце альфы.