Человечность

Фрирен поёжилась от промозглого ветра, забравшегося под ворот шинели. Что за наказание сегодня! Очередная попытка побега среди заключённых, вторая за несколько месяцев. И что им всё неймётся! Мятежников, конечно, сразу заметили часовые, схватили, выстроили около жилых бараков, перебудили всех охранников и заключённых с утра пораньше. Фрирен окинула взглядом начинавшее сереть небо и зевнула, вслушиваясь в речь коменданта лагеря. Предварительный сговор, незаконное хранение инструментов, попытка пробраться через стену. Даже одного последнего пункта хватило бы, чтобы их без промедления расстреляли. Но, видимо, комендант решил воспользоваться случаем, чтобы прилюдно казнить заговорщиков. Так сказать, в назидание всем остальным, чтобы даже не думали о побеге. Фрирен пробежала глазами по неровному ряду понурых и мрачных людей в лохмотьях, со следами недавних побоев: видимо, часовые не скупились на попутное применение силы при задержании. Фрирен совсем не удивилась, увидев среди заговорщиков знакомую голубую макушку. Почему-то она была точно уверена, что номер 180820 – организатор побега. Этот заключённый сразу привлёк внимание Фрирен, потому что поразительно отличался от остальных. Обычно хватало около двух недель, чтобы большинство пленных, которые попадали сюда, окончательно сдавались и лишались надежды на скорое освобождение. Но небесно-голубые глаза номера 180820 спустя целый день изнурительного труда светились на худом лице, даже после нескольких месяцев плена. Однажды Фрирен видела, как номер 180820 зашил порванную куклу маленькой девочки. И где только иголку с ниткой достал, не у швейного ли отделения? Девочка, худая, оборванная – в чём только душа держится! — была так счастлива, будто ей дали все блага мира, а номер 180820 улыбался, словно находился на своей родине, в Советском Союзе, в Красной Армии, а не в плену Германии. Если в трудовом лагере заключённые падали во время работы за станками от изнеможения, и их не могли поднять палками надзиратели, то несчастных добивали выстрелом в висок, а тела сжигали, поэтому жалкая еда, похожая на помои, ценилась среди узников на вес золота. Но нередко во время дежурств в столовой, которое состояло в однообразном бдении около железной двери и покрикивании на неповоротливых заключённых, Фрирен видела, как номер 180820 тайно делился со слабыми и больными своей едой. Фрирен не понимала, зачем, ведь они всё равно обречены умереть. Часто она слышала, возвращаясь с дежурства и проходя мимо бараков, как внутри шла беседа на русском, номер 180820 рассказывал что-то, судя по голосу, весёлое, или пел советские военные песни. Он зажигал в отчаявшихся людях огонёк надежды. Однажды его наказали за нарушение дисциплины, Фрирен слышала из разговоров охранников. Когда узники шли в столовую, один человек упал прямо на дорогу, в снег. Номер 180820 подбежал к нему и стал пытаться его поднять, несмотря на окрики охранников. У него это получилось, но колонна заключённых всё равно смялась, строй был нарушен. Потом номер 180820 избили надзиратели, что, впрочем, было не редкостью в концлагере. Она, чистокровная арийка, конечно, не должна была сочувствовать славянам… Фрирен не то, чтобы любила свою работу, но другой не было, платили хорошо, жаловаться не приходилось. Она слышала, что в Аушвице-Биркенау узники могли взбунтоваться, избить охранников до полусмерти или вообще убить, такие случаи были нередки. Фрирен, впрочем, не придавала этому особого значения, считала, что эти слухи — преувеличение. Впрочем, в концентрационном лагере, где она сейчас работала, тщательно блюли дисциплину. За ней тоже не водилось нарушений — Фрирен исполняла свои служебные обязанности всегда добросовестно с самого первого дня службы в свите СС. Она, конечно, не была тесно знакома с номером 180820, потому что на общение надзирателей и заключённых не было ни времени, ни возможности, но пересекалась и даже могла сказать, что знала его лучше других. Фрирен не понимала, как можно было сохранить доброту в таких адских условиях. Он, советский солдат, должен был ненавидеть всех и всё в концлагере, но внешние страдания словно и не отразились на нём. Он всё ещё непоколебимо верил в скорую победу своей Родины. И, как оказалось, не оставлял надежду бежать. Похвально, ведь никто из надзирателей не подозревал о готовящемся побеге, настолько хорошо номеру 180820 с заговорщиками удавалось скрываться. Номер 180820, нет, Гиммель (его настоящее имя Фрирен узнала из личной карточки) последний раз повернулся и оглядел узников и надзирателей, словно прощаясь, сделал усилие над собой и улыбнулся своей по-прежнему открытой улыбкой перед лицом смерти. Фрирен показалось, что он задержал взгляд на ней, но это было не дольше секунды. Заключённых отвели в газовую камеру, закрыли дверь, а потом из трубы повалил чёрный дым. Фрирен поёжилась. Да, работёнка не для слабонервных – не к этому её готовила “Лига немецких девушек”. Она вздохнула, поглубже кутаясь в толстую холодную шинель, и посмотрела на небо, которое теперь окончательно посветлело, стало из тёмного обыкновенным светло-серым. Фрирен перевела взгляд на зловещую колючую проволоку, высящуюся вокруг стен, затем снова на газовую камеру. Глаза предательски щипали слёзы.