
Метки
Драма
Психология
Ангст
Дарк
Нецензурная лексика
Рейтинг за насилие и/или жестокость
Рейтинг за секс
Демоны
Смерть второстепенных персонажей
Смерть основных персонажей
Рейтинг за лексику
Элементы слэша
Нездоровые отношения
Психологическое насилие
Магический реализм
Мистика
Психологические травмы
Ужасы
Детектив
Триллер
Элементы гета
Фантастика
Сборник мини
Эксперимент
Реализм
Социальные темы и мотивы
Психологический ужас
Грязный реализм
Телесный хоррор
Черный юмор
Сатира
Пародия
Радио
Клюква
Подкасты (стилизация)
Фандомная Битва
Описание
Почему жительница городка N., выбросившись из окна, просит не хоронить ее рядом с матерью?
Кто ворует мусор возле пекарни?
Что за кошки держали в плену канадского охотника?
Зачем сумасшедший из глубинки вечно твердит про "любил ее" и «пельмени»?
Вся чертовщина — в рубрике «Редакцию неоднократно просили проверить» на радио «Три шестерки!»
Сборник отвратительных, жутких, странных и ироничных историй.
Примечания
Изначально эта работа планировалась как сборник историй по заявке, однако по меткам написан только рассказ «Киска». Все остальные появляются сами по себе в рамках концепции. Не обессудьте. ¯_(ツ)_/¯
**Понравилась работа? Заглядывайте в авторский паблик! Там вас ждут оперативные новости, иллюстрации к рассказам и не только.**
ВК: https://vk.com/2fromhell
Телеграм: https://t.me/two_from_hell
Пельмени
22 октября 2021, 06:30
«Самая громкая новость этой осени!
Жестокое убийство произошло в Л-ской области. На территории частного дома в поселке Ватутино обнаружены расчлененные трупы двоих мужчин. Подозреваемый — шестидесятипятилетний Валерий П., хозяин дома, ранее уже привлекавшийся по статье 162 Уголовного кодекса Российской Федерации.
Допрос Валерия, однако, не пролил свет на происшествие: подозреваемый впал в бред. На все вопросы он отвечал бессвязной историей про „вареники“, „Катю“ и то, „как он ее любит“.
Детали дела уточняются».
— Гоша, скажите. А вы знаете, что такое куколдизм? — будничным тоном поинтересовался Сатановский.
— Никогда не баловался, — сдержанно посмеивался Черт, — потому что даже не знаю, что это такое!
— Никогда не поздно учиться чему-то новому. А пельмени вы любите?
— Когда не я их готовлю — конечно!
— Кажется, вы лукавите, Гоша! — Вздох Сатановского защекотал микрофон. — Потому что это значит, что побаловаться вы любите. Но делу — время, потехе — час. Езжайте!
***
Мурчали под окнами коты. Каждый божий день Валера их подкармливал. Катюха всегда с утра подавала вареники с картошкой. Но голод не тетка: в белозубых пастях усатых пропадали и тесто, и картошка, и грибы. Валера смотрел на престарелые серые дома коммунального общежития напротив. Если делать это через запотевшие пластиковые окна, получалось даже красиво. В глаза сквозь скукожившийся в капли пар приветливо светило дневное солнце, а пока в цветастую бездну придомовой территории улетали ошметки завтрака, Валера думал, почему в просрочке с Катькиной работы (а она была не кем-то там, а старшим кассиром в супермаркете) всегда давали только эту дрянь. Ведь сколько на свете существует вареников! Сколько начинок! Что душ, непостижимое множество: и тебе с вишней, и с малиной, и с творогом… Но это все для настоящих людей, для среднего класса или небожителей социальной лестницы, а не для героев труда на поле повышения рождаемости. Ветеранам сперматозоидовой дивизии полагалось жалких десять тысяч на одного головастика. МРОТ, от которого народ мрет. Правда, и тут Валера едва ли мог похвастаться заслугами: вышло в их помете всего две субсидии. Даже немногодетная семья не могла порадоваться выплатам и привилегиям от великого государства — приходилось довольствоваться заслуженной в бутылке пенсией по инвалидности, детскими и случайным калымом от родственников. А потому большую часть времени Катька потчевала семью деликатесами мира заморозки местного монополиста мини-маркетов «Десяточка». Глубоко вздохнув, Валера уставился на последний вареник. Съесть или тоже отсчитать усатым? С одной стороны, живот не набьешь — весь день пойдет насмарку, с другой — вареники могут прилететь и на обед, а тогда — окажешься на один шаг ближе к тошноте. Но пока Валера думал, природа все решила за него: откуда-то из глубины серых туч принесло громовой раскат, и избалованные коты, как по команде, сиганули в подвал. Вовремя: ливень обрушился на двор стеной. Пришлось, вздохнув еще тяжелее, проглотить порядком остывший кусок осклизлого теста. Не разжевывая: так можно представить вместо картошки хотя бы фарш. Катька врывалась домой, как обычно, с пакетами и криками, словно хотела имитировать торговый караван. Топала, хлопала дверцами шкафов, начинала, как водится, с козырей. — Девка с работы одна у нас попробовала афродизиак с мужем. Говорят, хорошо пошло. А еще можно к урологу сходить. Мол, для поднятия потенции нужно часто давить на одну и ту же кнопку. Аккуратно, но… Это врачи делают. Знают куда. Валера скривился. Вот так, едва поздороваться успела, а опять за свое. — Катенька. Я, по-твоему, что, пидор, чтобы мне на твою «кнопку» кто-то давил? Что ты меня мучаешь! — Он развел руками. — Я вот тоже прочитал, что крахмал потенцию снижает, а у нас который год такой рацион? А? Какое тут лечение, когда ты мне сама весь организм загадила. Началось. Огромные серые глаза в окружении измазанных тушью ресниц наполнились слезами. Зарозовели совсем не от томления круглые щеки. И подбородок подтянулся к носу, заставляя дрожать нижнюю губу. — А знаешь все почему, Валера? Потому что на твою зарплату только умирать можно! Как я тебе на эти гроши мясо куплю? Как овощи? — Катенька, ну времена такие! Работать-то я работаю, ну куда я тебе еще денусь! — отчаянно гундосил Валера. В эти моменты жену хотелось одновременно треснуть по голове, чтоб успокоилась, и утереть, лишь бы только не ревела. — Ну, мы ж с тобой оба работаем... Глянь, и дом свой, и одеваться я тебе красиво не запрещаю, ну и все ж таки дети, детей даже в город на учебу отправить сдюжили! Ну разве ж хоть раз ты из своего супермаркета можешь принести не вареники, а... ну, котлеты, там? Пельмени? Да хоть суп какой замороженный! Не все ж картофельную дрянь эту списывают! Лицо напротив разгладилось: буря миновала. Остались только крупные бусины слез в уголках глаз. — Ну я себя женщиной чувствовать хочу, Валера! Любимой! Ни у кого такой проблемы нет, только у нас! Ты меня больше не любишь? Валера снова тяжело вздохнул. «Ну конечно, ни у кого больше нет. Значит, все-таки пилишь меня, сорока», — думал он, а сам чесал подбородок. Валера был как ноябрь: унылый, блеклый; ничто в нем не стремилось ввысь, — только опадало окончательно и бесповоротно. Но упрекать его в том, что не любит? — Люблю, — буркнул Валера. — А ты меня что, не любишь, коль побаловать не хочешь? Ай, Катька… Кошка ты моя гулящая. Придумаю я что-нибудь, только не ной! Двадцать лет назад надо было думать головой, а не самым средоточием, сердцевиночкой мужского достоинства, когда Валера брюхатил молодую девку. Тогда ему был гордый сорок пятый год: самый сок времени сильной половины человечества. Только детство заканчивалось. А Катька была уже подвядшей розой среди свежих бутонов девичьего царства: целых двадцать три года. Если бы не Валера, что бы с ней стало? А сегодня цвела осень. Опадали последние, яркие, ржаво-рыжие листья. Сыпались, бились об землю и лопались с глухим вздохом перезревшие плоды яблок, сгнившие прямо на ветви. Забытые. Передержанные, перегретые, словно женская тоска и ласка, что без любви превращаются в перегной: скандалы цвели в семье Валеры пуще плесени в дачном домике, который на болоте остался по воле Валериного «я сам все знаю» без системы дренажа. Валера дал себе срок — неделя. Семь дней, чтобы определить, почему корешки сохнут не только в зимний период, но и в штанах. Ко врачу, конечно, не пошел: что может сказать полезного белохалатовец, поживший в миру от силы лет тридцать? Сдать анализы? Сесть на диету и перестать успокаивать себя по вечерам крепким нефильтрованным? Начать двигаться больше?! Смешно! Позорна была сама мысль обращаться к такому горе-специалисту. Нет, Валера прекрасно знал, что все у него в порядке. Ну да, не стоит. Так разве это делает мужика мужиком?! Разве крепость гениталий? Конечно, нет! Мужчину мужчиной делает умение решать проблемы. За свои годы Валера нажил не только сложную жену, но и хороших друзей. Его ребята всегда готовы были прийти на помощь: и чужую резину сменить да в шиномонтаж откатить, и детей отвезти к теще, и жену иногда по магазинам, когда побеждала Валеру тепленькая, беленькая из-под запотевшего стекла. Эту свою беду он тоже решил разделить с теми, кто с ним пережил и лучшее, и худшее. — Здорово, Виталик! Слушай, давненько мы у меня не собирались. Есть дельце одно — деликатное, — может, зайдешь ко мне в пятницу после работы? И Юрца с собой приводи, если встретишь. Ну да, я ему позвоню тоже, ага… Валера знался с Виталиком и Юрой крепче, чем с кем бы то ни было. Обычно считалось, что самые проверенные, близкие друзья выходят с тобой со школы или с армии. Но вряд ли кто-то мог стать роднее, чем сокамерник. Виталик и Юрец узнали Валеру, можно сказать, в самое черное время, он их — тоже. Когда по очереди чистишь один на троих сортир да разовую в месяц папиросу делишь — это уже семья. Да даже переженились друзья все еще по отсидке. Какие письма Валера помогал им сочинять — все бабьи сердца таяли! Сколько тогда свиданок было, сколько секса — да не такого, как сейчас Катька все просила, — вертухаи тюремные, наверное, слезой-слюной давились от зависти. И вот пришла пора возвращать долги за помощь в делах сердечных. О культурной программе Валера перед друзьями не проронил ни слова, пока Юра, опрокинув в себя пару стопок, не завел привычную тоскливую песню о том, как ему не дает жена. — Совсем охренела. Голова у нее болит, устала… Что она устала?! Где у нее голова болит?! Она целыми днями дома! Ну вот убирается только. Ну с детьми, да. И все. Заманала уже. Юра сплюнул, горестно надвинув на маленькие глазки густые брови. Валера сочувствующе кивал, запивая водкой жалобы, а Виталик... Виталик всегда был по чужим постелям главный ходок; причем ключевым выступало именно слово «чужим». Во всяком случае, даже после женитьбы он свои похождения описывал так, что когда-то брала зависть. — А я тебе давно говорил, Юрка, лошадь сдохла — слезь. Ну убирается и убирается, с детьми и с детьми. Что тебе, баб на свете мало?! — Да как же… брак, понимаете? Скрепы общечеловеческие нарушать нельзя, — Юра криво пригрозил пальцем стене. — Но яйца уже пунцовые и звенят. Боюсь на людях появляться — услышат. Да и терять свою дуру не хочу. Работает она хорошо. Как лошадь, вот правда. Всегда при ней сыт, одет, выпечка… Какая другая красивая так делать будет? — Ну так ты и не потеряешь, — пропел Виталик. — Знать-то ей зачем… — А мне кажется, мужики, у меня есть решение всех наших проблем. Вот прямо на троих, — наконец вставился Валера. Взволнованно поерзав на табурете, он поднялся и налил всем еще по одной. На него обратились сразу несколько пар глаз. — И как это, интересно? У тебя что, шалашовник где-то завалялся? — Не... — Валера шмыгнул носом и посмотрел себе на ноги. Подумал ещё минуту — и решился: — Я вам, помните, говорил тоже, что моя меня заела? Короче, это... Много хочет, мало дает. Ну, и я ей обещал, только сам не одарен, но вы-то, мужики, помоложе меня будете. Собутыльники переглянулись, но на их губах уже расцветал предвкушающий оскал. — Это ты бабой поделишься? Вот просто так? Ну да, с друзьями — это не рогач… Это щедрый человек. За смехом и разговорами от предвкушения ушел целый пузырь белой. А жрать-то Валере по синьке хотелось не меньше, а может даже и больше. Слюна копилась под языком и нечаянно вылетала, когда друзья шутили шутки или тема заходила о Катьке. Нетерпение скапливалось и жгло вместе с желудочным соком. Тот же голодный прищур Валера замечал и у Юрки с Виталиком. Так они дошли до предположения, что Катька не против рандеву сегодня ночью. А потом, что Валерка для профилактики и контроля ситуации должен остаться и смотреть. Скреблось все же что-то: какая-то взвинченная мошка мысли под мозжечком. И Валера хотел смотреть. Особенно на пельмени. Или, чем черт не шутит, на сочный кусок свинины. Дети были у родителей Катьки. Жена — у подруги. Валера ждал ее возвращения под бубнеж телевизора и приятелей. Входная дверь распахнулась настолько внезапно, что сквозняк заставил съежиться и покачнуться. Разбавился осенним душком пьяный угар. Предбанник окосевшего строения с гордым званием «частный дом» выпустил на хозяйку цепных псов звука. С телеэкрана тявкала телеведущая передачи о человеческих судьбах. Коридор шатался. Пол плыл. — Катюш-ша! — хрипло и шепеляво — так высох от водки язык — воскликнул Валера. Как никогда полный сил, он поплелся встречать жену. Скрипели под тяжелыми шагами старые деревянные лаги, готовые провалиться под хозяевами — и обрушить в самый ад. Валера все грозился переделать пол, — и тот внимал, держался на месте. — Катюша, а у меня для тебя сюрприз! — Какой? Катя приятно удивилась. Но уже скоро выражение лица сползло на пол, под ноги, мешаясь с ноябрьской грязью с подошвы полусапожек. — Опять пьяный? Валера! Ну сколько можно! Еще и дружков своих небось притащил? — Да ну, какой пьяный! Просто отдохнул, Катюшка! Отдохнул, а теперь твои желания исполнять буду! Валера неуклюже и грубовато сорвал с жены потертое пальто, — как умел, ухаживал, как умел, джентльмена строил, — может, даже пуще, чем двадцать с лишком лет назад. В лицо пахнуло ароматами парного мясца и сытных салатиков. Значит, ужинала у подруги хорошо, вкусно ужинала, не варениками с картошкой; но Валера уж понял, что бабий голод никакими харчами не забьешь. Вот и Катька, такая миниатюрная и крепко сбитая, будто молочный поросенок, непослушно и горячо извивалась в душных широких объятиях, за что и получила ладонью по ляжке. — В комнату иди, — улыбаясь, шепнул Валера. Катька захихикала, скинула с ног полусапожки и поспешила в полумрак спальни. Но там и затихло, затаилось клокочущее женское предвкушение. Напряженное молчание разрезал неуверенный вопрос: — Валера, они что? Собираются уже? — Привет, Катька, — заухмылялся Виталя. — Ну, собираемся, собираемся, да... — Катюша, а ты помнишь, как мы раньше все вместе в баньку ходили? Валера вырос за спиной у Кати и обнял ее за плечи, проталкивая в комнату, где на диване, напружинившись, сидели разволновавшиеся в преддверии тяжелой и приятной работы друзья. Виталик нетерпеливо поглаживал себя по бедру: — Ага, я вот помню. Юра тянул до ушей улыбку, и злые тени превращали обычно дружелюбное лицо в хищную морду. — Ну ходили, и что? — Катя обняла руками плечи и отступила в угол, словно загнанная дичь: медленно, аккуратно, бесшумно. — У нас предложение есть, — чмокнул Юра отчего-то влажными губами. — Деловое. Совершить, так сказать, бартер на выгодных условиях. — Ты ж знаешь, что я совсем не могу, — подхватил Валера. — Ну а ребятки-то могут. И к тебе хорошо относятся. А ты иди, иди, не стесняйся, — он подтолкнул Катю в поясницу. — Шампанским-то со своей Лидкой баловалась, небось, как обычно? Ну вот тебе и хорошее завершение вечера! — Валера, ты что, совсем дурак?! — отчаянно взвилась Катя, отбиваясь от поплывших по ее ногам рук. Юрка уже пробовал на крепкость молнию юбки. — А как же любовь? Как же… ты вот так? Отдашь? — Ну так люблю! Хочу, чтоб ты была счастлива! «И жратвы нормальной, жратвы хочу, Катька», — билось в мыслях. Вот и Виталик с другой стороны подскочил. Валера отступил на шаг, чуя, что не к месту он больше. Спиной прижался к дверному косяку, скукожился; в полутьме комнаты уже разгулялась животная страсть. — Ну что, Катюха, давно тебя Валерка-то не щупал? Да не боись, не кусаемся... Дай зацелую, — пьяно шептал Виталик, вытряхивая Катьку из кофточки, как полуфабрикат из пищевой пленки. Скрипела, трещала жалостливо дешевая синтетика. Валера ловил укол по самолюбию, но его достоинство (другое, внутреннее) стояло крепко: ведь настоящего мужчину делает умение решать проблемы и держать слово, рассудительность и строгость. Да и что же, на друзей обижаться, что ли? Катя робко протестовала, пока наконец не затихла, не отдалась на волю крепким жадным рукам. Везде-то Юркины и Виталькины пальцы порылись, все грешки наружу достали — и втерли обратно в кожу. Вскоре плотью запахло, как с утра на мясном рынке, когда только-только разделали свежие туши. Во рту от зрелища да звукового сопровождения копилась слюна. Валере даже на миг почудилось, что у него в конце концов хер поднимется; но на что ему было подниматься, когда предвкушение экстаза и мечты о нормальном семейном счастье бились прямо в мозжечке? — Давай! — рычал Валера из угла. — Скачи, Катюха, и чтоб потом тоже обещание выполнила! А то знаю я вас, баб: рот — пизда, сказала и... — Ну это мы сейчас ее рот тогда по назначению применим, — эхом отозвалась тень Виталика. То ли вой, то ли ржач в ту же секунду вывалился из Юркиной глотки. Катька верещала, пела, как барашек на заклание. Шевелился, почти зло дергался человеческий узел, а после опал. Задышал терпко, удовлетворенно охнул, как сбросивший прошлогоднюю листву старый клен. За окном тужился день работяги, выплевывая на свет со сквозняком первые лучи безразличного солнца, перемешанные с серыми тенями на лицах людей. И, казалось, повеяло душком свиного жаркого с соседнего участка. Утро. Завтрак. Валера, сидя за столом, разгонял приятную слабость в мышцах после долгой ночи. Он плохо помнил, чем все закончилось, но догадывался, что усталость, пришедшую под конец праздника тела, отшлифовали беленькой. — А Юрец с Виталиком, значит, домой отчалили, не попрощавшись? — зевая, поинтересовался Валера у молчаливо склонившейся за плитой жены. «Странная какая. За все утро ни слова не проронила, и все на кухне», — подумал он вдогонку. Катя тонко улыбнулась через плечо, а после ее любимый тесак с недавней распродажи вонзился в розовую вырезку. Порубленные кусочки отправлялись в мясорубку, что кряхтела и тужилась под пальцами жены, но все же извергала из себя пережеванную массу. — Валер, пельмени будешь? — лилейный голос Катьки добавил сахара. — Конечно, — удивленно ответил Валера. — А это ты что, сама их лепить собралась? «Вот так просто? — поражался он. — Она и впрямь просто так хотела? Секс с меня тянула? А теперь — любовь-морковь опять?» — Конечно. Катька не была щедра на слова, но одаривала мужа и так, и эдак жаркими взглядами и многозначительными ухмылками. — Сходи, пожалуйста, в сарай еще за мясом. Хочу тебе пир устроить. Королевский. — Что это ты вдруг мясо в сарай унесла? — Валера заворчал для приличия. — Не так еще холодно, протухнет же… Со вздохом он поднялся, оделся, вывалился на улицу. Под ногами весело шуршали опавшие листья, щедро застелившие и дорожку к крыльцу, и весь дворик. Катька давно ругалась, что Валера все никак не уберет их, но тот не находил причин для спешки. Дождя с начала месяца не было, грязь не разводилась, и вся эта осенняя желтизна быстро сохла. А там, глядишь, и мороз ударит, и все окажется под сугробами. Валера читал, что в природе опавшая листва помогает греться корням живых растений, а перегнивая — служит отличным удобрением. Так зачем было мешать естественному ходу вещей? Ну, разве что возле крыльца… Но даже этот разлагающийся запах осени, вместе с ветром гуляющий вокруг дома, и аромат плесени, поросшей на досках когда-то второпях пристроенного сарая, не могли перебить мясной душок, доносящийся изнутри. — Катька, ну говорил же тебе я, мясо пропадет! Давай в дом унесем! — крикнул Валера, надеясь, что жена услышит его с кухни — приоткрытое окно-то было рядом. С кряхтением поддался замок на расшатанной двери. Разверзлось темное брюхо сарая, проник в него холодный осенний свет. Вспыхнули в распахнутой грудине костры рябин. Сверкнул стальной улыбкой испачканный топор из облысевшего затылка. Сыпалась бордовыми ягодами с восковой кожи кровь и резво собиралась у порога сарая. В низину. Под балки. Между досок ловили дружелюбный блик зловонные озера человеческого сока. Жирными нитями тянулись к обнаженной трахее потроха — весь глубокий внутренний мир друзей Валеры. Благородно, словно мрамор, украшали прожилки жира вырезанную ягодицу. И глаза, родные уж не один десяток лет глаза безразлично смотрели на осень за Валериной спиной. Валере все и расхотелось: что начинку для будущих пельменей в дом таскать, что жрать их. Его вырвало — желтое к желтому, бурое к бурому. Тараща слезящиеся глаза и с воем утирая слюну, Валера захлопнул дверь и отшатнулся, отполз на подкосившихся ногах в сторону, прижался спиной к стене дома. Пожилое, слабое, пропитое сердце трепыхалось в тахикардии, грозясь размозжить себя в фарш — лишь бы только остановиться и избавить своего хозяина от необходимости переживать этот ужас. Сглатывая между всхлипами осевшую во рту горечь, Валера слышал, как в доме все еще стучит и скрипит по разделочной доске тесак. Рано по осени закатывалось солнце. Колеса старенькой «Лады» мерно шуршали по асфальту, иногда спотыкаясь о ямы и трещины. Раньше Валера с Катькой часто ездили этим путем в соседний город, в торговый центр: то детей отвезти на праздники, то самим погулять по главному супермаркету области, чтоб все как у людей. Но теперь на переднем пассажирском, пристегнутая, Валеру нервировала не жена, а наточенная лопата. Дворники лениво размазывали по лобовому стеклу мутную морось. «Ну ты что, Валер? Какой секс, такие и пельмени», — с ехидцей зарядила Катька, когда Валера вернулся на кухню. С тех пор прошел уже целый день, а эта фраза все крутилась, крутилась, крутилась в мозгу, как сломанная карусель, — тех, кто катался на ней, давно уже вырвало и раскидало по ближайшим кустам, а вместе с ними — прочие мысли. — Ну как так-то?.. — без слез, как настоящий мужчина, рыдал отчаявшийся Валера. Колесо попало в яму, и машина прыгнула. Кое-как Валера справился с управлением, затормозил, замер на пустынной дороге. Мотор низко рычал, и несколько секунд не было слышно ни звука — как вдруг сзади что-то грохнуло. Показалось, что в багажнике. — Блядь, Валер! Ну че, приехали, нет? Ты свои дела делать будешь? Домой уже хочется. Серега, тоже, вроде как, друг — пускай и не такой, как были Юрка с Виталиком, — с кряхтением высунул всю жизнь по-зэковски бритую голову между спинок передних сидений. Не иначе проверить, цел ли там Валера. — Да че ты бледный-то такой сидишь? Все, сдохла она уже. У меня всегда все чисто, сам знаешь. Давай, вылазь, тащи ее из багажника, а то меня моя прибьет, если я под утро домой прикачусь. — Да я… Да че-то я, Серег… — мямлил Валера. — Че, ты? — А может... — он мученически улыбнулся и посмотрел на Серегу — мрачного, набыченного. — Серег, а давай ты лучше с ней… Ну, сам?