Problematic

никому не доверяй наших самых страшных тайн, никому не говори, как мы умрём.

тёплый весенний ветер развевает его мягкие каштановые волосы, они искрятся и переливаются огнями тёплых звёзд и сиянием ледяного неона. ему нравится. тоша растопыривает пальцы и глядит сквозь них на неоновую маджентовую вывеску высокоэтажного отеля, нависающего прямо перед ним, рука словно горит этим космически-ягодным розово-фиолетовым оттенком. ему нравится. ему нравится. с этой крыши не виден весь город, но видно оживленный перекресток, плывущий будто прямо под его ногами, чёрный переулок, забитый мусорными баками, тусклые фонари, неон вывесок торгового центра, отеля, какого-то секшопа, рекламных билбордов и глаза окон многоэтажек и деловых центров, фары визжащих машин; слышны лязг велосипедных гудков, крики детей и их родителей, звон магазинных дверных колокольчиков… нравится, нравится, нравится. в его груди изворачивается, скребется и вибрирует чувство-нечто между панической атакой и предоргазменной судорогой. тоша идентифицирует для себя это ощущение как «свобода». он словно на облаке, облаке свободы, а под ним течёт река суматошной, завязанной на обязательствах и рутинном страхе проигрыша, жизни. а он вне игры. они вне игры. он боковым зрением улавливает ещё одну вспышку — блеск зубов в темноте ночной крыши — его улыбка, и всполох — искры его глаз. и снова то самое чувство скручивания в солнечном сплетении и болезненный зуд в ребрах. его тоша идентифицирует как «страсть», хотя оно и похоже на межреберную невралгию. он берет его за руку.

***

пыльный зелёный диван и серый приглушенный, рябящий свет экрана дряхлого ноутбука (зато клава с розовой подсветкой). босые пятки елозят по подранному старому ковру, растрепанные белые волосы с отросшими серо-русыми корнями растрепались, разметались по усыпанной мелкими кровоподтеками длинной тонкой шее. саша тянет вверх костлявые, усеянные поперечными шрамами и синяками руки, сладко зевая — голос сиплый и надсадный — и невольно открывая тощий белый живот с узкими, острыми, обтянутыми кожей ребрами. тоша теперь совсем взрослый — тут же хватает его мальчишескую талию и запускает пальцы под выползшие из джинс тазовые косточки, а потом и под джинсы. тоша теперь другой. саше это нравится, хоть иногда и тревожно. но саше эти сухие тёплые ладошки на шее нравятся больше, чем он боится задохнуться. ему нравится его внимание. а саша для тоши прекрасен, словно античный бог, некое внеземное, сияющее лучезарной красотой существо, словно низвергнутый ангел. такой по-блядски девственно чистый, именно по-блядски — искушает и околдовывает; запретный плод, который сам льнет к нему в объятия и кусает выпирающие из-под съехавшей футболки ключицы, такой который страшно трогать, но невозможно не. тоша пьяно смотрит ему в глаза, саша как всегда смеется. — ты же меня любишь, тошенька?

***

— я тебя люблю больше всех на свете, — тоша сжимает ладонь крепче, чем стоило бы, — я же говорил, что заберу тебя. ветер задувает в уши людской гомон, свистопляска огней и вывесок меркнет на фоне бледного сияния сашиной кожи во тьме. саша как всегда тепло смеётся, а тоша смотрит на него, и глаза его плавятся, а сосущие чёрные дыры зрачков уже давно съели зелёную радужку.