teacher's pet

      Вспотевшая ладонь едва в состоянии удержать телефон, голова немного кружится:       — Господин Чон, я не приду на сегодняшнее занятие, извините.       — Что случилось, Минги? — голос учителя явно встревожен, но Минги сейчас интересует лишь то, что его назвали по имени. Музыка, сыгранная на струнах его взвинченной души, щипает и поглаживает его в самых постыдных местах.       — Я… экстренная ситуация. Нужно время разобраться. Не до танцев, простите, — не вполне осознанно задирает футболку и начинает ёрзать на стуле, его широкая спина качается волнами.       — С тобой всё в порядке? Я могу тебе чем-нибудь помочь?       — Нет-нет, не беспокойтесь. Через несколько дней я буду в норме, и… — стыдливо не договаривает.       — Надеюсь увидеть тебя в скором времени, Минги.        Он как будто специально сделал голос ниже, использовал фразы, подчеркивающие его положение и намерения. У Минги крышу срывает от пары десятков слов, им произнесённых. Они остаются отпечатанными в потяжелевшем воздухе.       — Надеюсь, Вы не считаете, что я подвел Вас своим отсутствием, господин Чон, — голос с каждым словом становится всё более скулящим.       — Не сомневайся. Я так не считаю, Минги.        В гнезде, которое на скорую руку соорудил Минги, очень жарко. Инстинкты накрыли его подобно прорванной плотине, у него не было времени подготовиться ни морально, ни физически. Он лишь стонет имя господина Чона и солит своим потом простыни, лёжа посреди огромной лужи. Он не помнил себя таким мокрым, таким голодным. В голове не остаётся мыслей, и лишь досада иногда проносится угольным дымом над липким сладострастным варевом: почему блокаторы перестали работать именно тогда, когда господин Чон стал к нему немного добрее? Пропуск занятий сведёт все успехи последних недель на нет. Это всё ужасно несправедливо. Учитель имел неосторожность взять его за руку, а буквально через пару дней Минги исчезает. Что он теперь подумает? Даже если Минги найдет правильные слова, чтобы объясниться, мостик, которым мог стать тот момент, окончательно разрушен. Это заботит лишь самые дальние закоулки его сознания, которые имя учителя неизменно ворошит. В основном же его мысли заняты самой непристойной похотью, на которую он и не верил, что способен.       Кончив пару раз с вибрирующей игрушкой, понимает, что больше ему этого недостаточно. То, как этот вибратор заполнял его, не соответствовало его желаниям, хоть и доставляло вполне результативное удовольствие. Ему надо больше, прямо сейчас. Подниматься из гнезда совершенно не хочется: тело под его кожей сделалось текучим, неподатливым. Разморенная лень долго борется с нарастающим неудовлетворением, и Минги всё же выползает из гнезда, будучи в силах встать только на четвереньки. Не уверен, что доползёт обратно до гнезда, трахнет себя на полпути. Его задница ноет так, что разносит пульсирующие сигналы по всему телу, заставляет подаваться за ними вперёд. Между ног настолько влажно, что становится прохладно. Практически хнычет, пока раскапывает ворох вещей, скрывающий огромную прозрачную коробку. Бесстыдный подарок на один из дней рождения оказывается как нельзя кстати. Минги под блокаторами не был уверен, что сможет вместить в себя это чудовище. Минги в течку таких сомнений не имеет.       Он готов разрыдаться, настолько его опустевший мозг сейчас расстраивает необходимость подготовить игрушку, найти место, где было бы удобнее ей заняться. С альфой бы было намного проще. И лучше. Ну почему он один?        Собраться с мыслями стоит невероятных усилий, всё вокруг ощущается как горячий бульон. Лишь награда на горизонте хоть как-то упорядочивает его действия. Проверив прочность присоски, двумя руками распределяет смазку по пересечённой венами резине. До чего же он огромный. Этот вызов воодушевляюще возбуждает. Если понадобится, он будет покорять эту вершину весь день. Он — хороший омега и обязательно справится.       Насаживается медленно и облегчённо выдыхает ругательство: низ живота больше не сводит невыносимый зуд. Резиновая головка проскальзывает в голодного омегу легко, но дальше становится труднее, и у Минги закатываются глаза от того, как его разрывает.        Решает остановиться на половине и начинает уверенно двигаться вверх-вниз. Стонет низко и скрипуче, нарочно трётся сосками о спинку стула, в тумане наносит на них немного своей смазки и давит ещё сильнее. Не чувствует усилий, которые ему необходимо прилагать, чтобы удержать себя в текущем положении. У занятий танцами, оказывается, полно плюсов.       Соски ноют и набухают, так же, как его член, так же, как он изнутри. Задёрнутый нос ищет, за чей бы запах зацепиться, но не ощущает ничего подходящего. Ну почему он не стащил ни одной вещи у учителя… он бы наверняка не рассердился. Учитель всегда к нему был очень добр. Конечно, это были бы не феромоны, но ему бы хватило и капельки пота.       Первый звонок в дверь даже не достигает его сознания: дорвавшись, его тело выпустило в него сколько гормонов, что его ничего не интересовало, кроме огромного дилдо, на которое он незаметно для себя насаживался с каждым разом всё глубже. Ещё десять минут, и он бы смог сидеть на стуле.       К бесперебойным звонкам добавляется озабоченный стук, и это всё же возвращает Минги в реальность. Кому пришло в голову беспокоить его сейчас? С неохотой поднимается с члена и, едва почувствовав головку, не может себя удержать и насаживается на полную длину. Это больно, но стон он всё равно выпускает нечеловеческий, будучи в восторге от того, на что способна его задница. Опускает взгляд и видит выступающий бугорок на своем животе. Кончает тут же, даже не успев осознать увиденное.        Толком не вытирается, опускает задёрнутую футболку и натягивает мокрые штаны. После того как он кончил, ум немного прояснился, но его всё ещё порядочно лихорадило, необходимость фокусироваться на чем-то, что не находилось между его ног, давила на виски.       Открывает дверь и тут же порывается её закрыть, но останавливает самого себя. Невежливо. Ему нельзя быть грубым. Не с ним.       — Господин учитель, не стоило вам…       — Минги, у тебя что, течка? — как же он, наверное, сейчас воняет.       — Господин учитель, я…       — Я думал, ты принимаешь таблетки.       — Так и было, но они перестали работать.       — Как же так…       Минги оставляет щёлочку между ними узкой, чтобы не опозорить себя своим видом ещё сильнее. Однако Юнхо надавливает на дверь, заставляя Минги отступить. Тот в замешательстве.       От учителя пахнет. Альфой.       Он действует так бесцеремонно, будто точно знает, за чем застал его. Впрочем, это нетрудно было понять. Властные руки прижимают к стене, не находят под пижамными штанами белья, зато находят липкость смазки. Ошарашенный и застигнутый врасплох запахами, которых так жаждал, Минги не сопротивляется, но и не подаётся навстречу. Стоны липнут к глотке, собираются под кадыком, но он не выпускает их.       — Потёк от разговоров со своим альфой, а?       Минги отводит глаза и поджимает губы. Ему физически больно думать сейчас, но ощущение, что-то неправильно, подступает к животу, разбавляя топлёное масло истомы стеклянной крошкой.       — Где твоё гнездышко? — палец Юнхо проскальзывает внутрь, и грудь Минги вздымается в немом вскрике.       — Ну чего ты? Я просто хочу помочь тебе, — скоро оценив ситуацию, вставляет уже три пальца. Настойчив в своих движениях настолько, что ещё немного, и он начнет приподнимать Минги и вести вверх по стене.       — Знаешь, как омегам тяжело в течку одним? Я бы себе не позволил бросить тебя в таком положении. Ты — мой любимый ученик, я очень тобой дорожу.        Водит носом у шеи, часто дышит, оставляет не то укусы, не то поцелуи — Минги плохо понимает. Его заторможенный мозг занят сейчас другим: он не мог освободиться от действия блокаторов так быстро. Он знал.       Юнхо тащит его за руку в единственную комнату крохотной квартиры. Принюхивается и громко сглатывает. Молоденькая, половозрелая омега. Умоляет её взять. Он прямо-таки фонтанирует феромонами в ответ на запахи гнезда. Так сильно, что у Минги подкашиваются ноги, и он ощущает необходимость прилечь.       Однако опомниться ему не дают: Юнхо поднимает его, не встречая сопротивления, и ставит на четвереньки. Даже не раздевается, а лишь расстёгивает ширинку. Входит сразу, без подготовки, которая и не требовалась, — он видел дилдо на стуле. На нём всё ещё блестели капельки соков Минги.       Заталкивает член на полную глубину, бьётся о него яйцами и даже не удерживает — стоило альфе войти, безучастность покинула мышцы и сознание Минги, сменившись сладостной ненасытностью, ровно той же, которая снедала его, пока он был один. Сейчас стало даже слаще. Его тело радостно ныло от каждой фрикции, к горлу подступал стон за стоном, но Минги стиснул зубы так сильно, что челюсти начало сводить спустя всего пару минут. Он не может поверить, что это происходит. Он не может поверить, что не может сделать этим ни-че-го.       Юнхо лучше резинового члена, хоть и меньше его. Он такой горячий и двигается так быстро… его феромоны заполонили всю комнату, делали его ещё мокрее: корица, кардамон и другие не известные Минги специи уносили за собой в беспамятство. Он пытался не дышать, он старался не стонать, он умолял себя не кончать, но всё происходящее было слишком идеально, и природа не могла сделать для него исключения. Чувствует, как с каждым толчком бороться с телом становится всё сложнее.        — Я долго не продержусь. Ты так вкусно пахнешь, такой тесный… идеальный.        Если бы он закрыл свой рот, было бы намного легче. Минги не видел его, не чувствовал его рук на своей талии, ему даже двигаться не приходилось — в целом, неплохой способ провести течку. Но стоит ему услышать его голос, и по пищеводу поднимается тошнота, любезно заменяемая стоном на выходе. Омеге нравились его слова. Минги — нет.       — Выносишь мне чудесных щеночков, и я тут же заделаю тебе новых.        Почему он заговорил про беременность? Альфы любят трепаться об этом, распаляя себя и партнера, но в словах Юнхо нет ничего сексуального — это хладнокровное обещание, приставленное, как нож к горлу. Последующая догадка заставляет Минги прокусить губу. Слёзы резко застилают взор, физическая боль переливается в кошмарное осознание и обратно. Он не мог подстроить этого для того, чтобы зачать щенков. Так ведь никто бы не стал делать...       Правда?       Омега уже почти заставил Минги простить такую грубую, но всё же, необходимую помощь. Головокружительный голод отступил. Учитель с ним, учитель в нём — всё, как он хотел. Ему даже не пришлось ничего делать. Просто альфа немного подтолкнул их, ничего страшного, правда? Это то, как альфы всегда поступают, да? Эти и другие рваные лоскуты мыслей выбивает из головы мощный толчок, за которым следует вихрь непередаваемых ощущений, от которых у Минги снова сводятся колени: так хорошо, так горячо и правильно-правильно-правильно. Юнхо кончил в него. И вряд ли воспользовался защитой.       Ледяная ладонь касается горячего живота Минги, вцепляется в него, крадёт тепло. Примеряется к тому, что прямо сейчас делает своим, ублюдок.       — Наберёшь веса для меня, будешь пухленьким омегой. Самым-самым сладким.       Спасибо за идею, фетишист конченный. Минги заморит себя голодом. Подохнет от истощения, если повезет. Еду также легко, как член, он в него не запихает.        Духа перевести ему, естественно, не дают, и наигравшись с животом Минги, Юнхо переворачивает его, словно тряпичную куклу:       — Теперь другая поза, её советуют для зачатия.       Какого черта, он же только что кончил…       Минги отворачивается, еле подчинив себе ватную шею, и жмурится — теперь Юнхо будет смотреть ему в глаза. Лицо, которое он так долго боготворил, опротивело ему в момент. Вместо мягких черт он видел теперь неприятную отечность. Нос казался крючковатым, а глаза — мелкими пуговицами. Его губы были средоточием скверны, которые говорили грязные, мерзкие, страшные вещи, делавшие всё в миллионы раз хуже, чем если бы он просто в него спустил.       — Зачем же ты делаешь себе больно… — Юнхо стирает кровь с пухлой губы. В голосе слышится больше заботы, чем насмешки. Это беспокоит. А может, Минги лишился эмоционального интеллекта, стоило сперме альфы приблизиться к его матке. В конце концов, зачем он ему, если он может ориентироваться на запах феромонов. И думать не надо.       Юнхо медленно поворачивает отвёрнутую голову обратно:       — Буду следить, чтобы ты держал ротик открытым.       Юнхо снова входит в него, и скулёж Минги легко перепутать со стоном. Лежа на спине Минги нравится больше. К сожалению, Юнхо это понимает, и улыбка кривит его губы. Минги ждёт, что же он скажет на этот раз, но тот молчит.       Его положение ужасало до глубины души, разрывая мозг напополам. В него раньше никогда не кончали. И уж тем более, не продолжали трахать после этого, взбивая сперму внутри него. Он ненавидел каждой своей мыслью всё то, что с ним происходило, но его тело пускало волны опровергающего удовольствия всякий раз, когда чувствовало альфу в себе. Он тупел с его членом внутри себя, истекал смазкой, несмотря на страх, вспарывавший ему брюхо.        Ладонь Юнхо надавливает на живот, сильно. Минги открывает рот, чтобы воспротивиться, но его накрывает невероятное ощущение: он чувствует альфу с двух сторон. Снаружи и изнутри. Каждый раз, входя до конца, он останавливается, чтобы коснуться своей головки через кожу Минги, с нажимом перебирает пальцами. Хватается за кожу живота над бугорком и двигает ей кругами. Минги запрокидывает голову в беспамятстве: у его сознания выбило пробки.       Вскоре ему это наскучивает, и он убирает руку, чтобы завести ноги Минги вперёд. Тот вскрикивает: теперь Юнхо ещё глубже.       — Ты такой тугой, мне очень легко кончать с тобой, Минги.       Юнхо двигается так быстро и вдавливает своим телом в матрас так сильно, что слышит в ответ лишь отрывистые хрипы. Сложив омегу практически пополам, он передавил ему диафрагму и чёрт знает что ещё. Присаживается на колени и позволяет Минги вытянуть ноги. Значит, подобие инстинкта у него всё-таки имеется.       — Мне нужно насладиться этим вдоволь, пока ты не родишь. Буду трахать тебя до последнего.       Минги не огрызался, не кусался, не пытался вырваться, каждая его мышца была налита омежьими инстинктами. Он чувствовал себя запертым в теле, которое не хотело ничего, кроме как прыгать на члене Юнхо. Он не мог им управлять, не мог не смотреть на это и не чувствовать. Будто он, его личность, а не похотливая омежья оболочка — третий лишний на этом торжестве естественного порядка природы.       Он снова чувствует горячий взрыв внутри себя, такой же продолжительный, как и предыдущий. Чувствительные стенки ловят каждое сокращение, каждое из них ёкает в сердце Минги — этот монстр точно его оплодотворит. С подкорки сознания скребётся желание поблагодарить альфу, высунуть язык, умолять продолжить, и от этого затылок ещё сильнее сводит мигренью.       Юнхо ложится на него, придавливая своим мускулистым, тяжелым телом. Сначала Минги не понимает, в чём дело, но вскоре его накрывают доселе неиспытанные ощущения. Инстинкт быстро подсказывает, что происходит. Узел. Больно. Он и так уже долбился о его внутренности, а теперь вознамерился разорвать его изнутри.       Плачет в плотно прижатую к его рту ладонь.       — Тише. Ты был создан для этого.       Его чрево горит огнём, наполненное семенем альфы. Сфинктер растянут членом Юнхо и слегка пульсирует. Чем больше узел находится в нём, тем приятнее становится, слезы перестают течь, а его вены сделались трубами, по которым гуляло эхо, шептавшее голосами мироздателей, что всё происходящее — единственно верно.       Дотронувшись до места их соприкосновения, Юнхо облизывает два пальца.       — Ты сладенький. Как карамель на тангулу.       Повторяет, собирая больше влаги на пальцы, и протягивает их Минги:       — Не кусайся.       Тот бы не посмел, пока Юнхо в нём, пока его железы так близко к его носу. Ни одна мышца в теле не сократится сейчас по воле Минги. Даже язык не слушается. Только и может, что слизывать свою собственную смазку с длинных жилистых пальцев.       — Мне захотелось начать о тебе заботиться, когда я увидел тебя на отборе в мою группу. Ты был такой несобранный, но глаза горели. Мне это понравилось. Переполошило что-то внутри. Наверное, я непорядочен, раз решение о твоём зачислении было предвзятым…        Водит пальцами по шее, рассеивая споры ужаса. Минги лежит в полнейшем изнеможении: не привыкшее к течкам тело было изведено быстро. Если бы не узел в его заднице, он бы сейчас истекал спермой, как омежья шлюха. И уж лучше бы было быть ею. Развлечь господина Чона и надоесть через недельку-другую. Но этот ублюдок теперь никогда от него не отвяжется. Тварь, сраное животное.       — У тебя такие сладкие губы, Минги, такое красивое тело. Эти бедра, такие широкие, детородные… у нас будут очень красивые дети…       Пожалуйста, замолчи. Его интеллигентный, благовоспитанный учитель, который никогда себе не позволял излишней неформальности, разговаривает сейчас с ним так, будто он пустое место с единственной функцией — вынашивать детей.        Ему не стоило доверять чёртовому альфе. Не стоило провоцировать, так преданно на него смотреть, не стоило ловить каждое слово и так старательно следовать замечаниям. Никто, кроме него, в этом не виноват. Он мог бы этого избежать, не будь таким наивным идиотом.       Юнхо не может вдоволь надышаться феромонами омеги, всё стремится прильнуть носом к железам. Минги же боится вздохнуть лишний раз: запах учителя, пряный и горький, штормом застилал его мысли. Убеждал, что он самый счастливый сейчас, самый полный, на своём месте. Он должен быть благодарен, что не проведёт течку в одиночестве.        — Это твоя первая течка с альфой?       Нечленораздельно мычит.       — Я помню, что мы об этом разговаривали. Просто хотел ещё раз услышать.        Да, Минги позволил себе обсуждать такое со своим учителем танцев. Он знал о нём всё: Минги доверил Юнхо все самые сокровенные мысли, мечты и страхи. После беседы с ним на душе всегда было легче. Это имело эффект исповеди: донельзя приятно быть понятым и услышанным.        А теперь его руки обвивают его голое тело, пока его узел находится в Минги. Если бы он только знал... А что бы он смог сделать иначе? Если Юнхо и правда хватило одного взгляда…       Чувствует кожей, как наплевательски размеренно колотится его сердце. Он даже не напрягается. Альфы никогда не напрягаются.       — Отдохни пока немного — проводит пальцем по губам, — скорее бы у меня начался гон. С тобой будет прекрасно его провести.       Юнхо в гон… этот мерзавец живого места на нём не оставит. Минги представляет себя искусанным, разукрашенным синяками и наполненным спермой настолько, что ещё неделю она будет вытекать из него, стоит ему чихнуть или кашлянуть.       Что с ним было не так? Почему он был так повёрнут на том, чтобы сделать Минги беременным? Почему он подстроил всё для этого, не поинтересовавшись его мнением? Раньше он был так учтив, так внимателен… Минги вполне серьёзно рассматривал возможность заняться с ним сексом, может, он даже потихоньку влюблялся в своего учителя. Каждый раз, когда Юнхо прикасался к нему на занятиях, указывая на ошибки, он ликовал и трепетал внутри, надеясь, что за непроницаемым лицом учителя селятся такие же чувства. Может, он и правда был его омегой… но почему всё должно было случиться именно так?       Юнхо вынимает спавший член, наконец давая омеге вдохнуть полной грудью. И Минги тут же плохеет от удушающих пряностей, прожигающих его рецепторы. Он хочет альфу обратно. Однако вместо альфы получает пробку в заднице и утешающее поглаживание по животу липкой рукой. Мерзко.       Минги мало что знал о беременности, поскольку не планировал её в ближайшем будущем, а то, что рассказывали в школе, внимательно не слушал никто. Наверняка он станет неповоротливым, сонным и привязчивым к своему альфе. И жопа будет мокрой бесперебойно. Будет часами валяться в гнезде и либо блевать, либо скулить по члену. Члену Юнхо.       Он даже не сможет заявить в полицию, если Юнхо оставит его без присмотра. Что он скажет? Альфа, который мне нравится, провел со мной течку, но не сводил перед этим на свидание? О них и так уже шептались. А если поднимут записи телефонного разговора, то и вовсе решат, будто Минги с ним заигрывал и приглашал к себе, нарочно не приняв блокаторы. Кто ему поверит. Он и сам не знает, как Юнхо добрался до его таблеток, как он это докажет?Слово омеги имеет мало веса, а слово омеги против слова альфы не значит вообще ничего. Мысль, которую всегда держишь на подкорке сознания, но имеешь свойство забывать про неё до поры до времени, пока всё в твоей жизни происходит без инцидентов. Стараешься не верить сахарным сюжетам из дорам, где сильный альфа ограждает омегу ото всех проблем этого мира и дарит бесконечное счастье своей меткой, но в глубине души всё равно этого ждешь. Что ж, розовые очки всегда бьются стёклами внутрь.       В какой-то момент ему придётся сдаться. Просто чтобы не сойти с ума. Он мог нащупать люк, через который последние крупицы сознания могли бы покинуть его опустошенную гормонами голову. Но он не хотел этого делать: отдать свою жизнь без борьбы, навсегда остаться тенью самого себя. У того Минги, с которым он подумывал оборвать все связи, были перспективы, были мечты, цели в жизни. Он не сможет стать танцором с ребёнком. Он не сможет стать танцором, если Юнхо будет держать его вечно беременным. Он будет зависеть от него, пока тому не надоест быть с ним. И даже тогда у него не уже останется свободы. На глаза снова наворачиваются слезы. Горше предыдущих.        — Скоро эти слезы станут счастливыми, — говорит Юнхо, выходя из чужого душа, и у Минги еле хватает сил, чтобы понять, насколько жуткими были его слова. Ублюдок думает, что может подарить ему счастье. Втолкать против его воли также, как и свой член.       Полотенце висит низко его на бедрах, и Минги наконец может разглядеть его обнаженное тело в полный рост. Радости это не приносит: теперь он понимает, как он так легко его обездвиживал. Альфа сложен великолепно, годы танцевальной практики отчетливо видны на его теле. Минги мечтал стать таким.       — Ты… ты мог просто попросить, — без члена внутри себя, Минги легче обрести возможность выразить чувства, но слова еле пробиваются сквозь всхлипы.        — О, милый, — говорит Юнхо бархатисто и надавливает на пробку, — я никогда не собирался тебя о чем-либо просить. Зачем? Ты — омега.       Следующей своей фразой Минги хотел попросить Юнхо быть с ним чуть нежнее, вспомнить их недавние робкие встречи. Он ведь не сможет отказать вонючей омеге под собой, хоть что-то хорошего должны были сделать эти сраные феромоны. Но стоило Минги его услышать, слова сами испарились с языка.       Его слово ничего и никогда не будет значить нигде, даже в его гнезде. Его слово ничего не значило ни в танцевальном классе, в котором погас свет по окончанию занятий, ни в опустевшей раздевалке, ни в ночном парке около студии. Минги видел звёзды в глазах, смотревших на него, как на кусок мяса с маткой.        Представляет себе, как в каждый момент, когда Юнхо касался его, легко, нежно, осторожно, перед его глазами были те вещи, которые он видел перед собой сегодня. Лелеет в памяти эти трепетные прикосновения и понимает, что больше не почувствует такого никогда. Он забрал его юное, сильное тело. Отнял сердце, навсегда опорочив понятия любви и близости. Последнее, что сопротивляется — это разум. По сути, только он даёт ему понять, что происходящее здесь — кромешный ад. Тонкая ниточка, отравляющая своим существованием океаны сладости. Едва ли прошёл час, а впереди ещё несколько дней. За которыми может последовать… нечто, что игнорировать будет труднее. В разы.       Минги закрывает глаза и делает несколько размеренных вдохов.        Один… корица ударяет по носу так, что звенит в ушах. Он больше не лежит на простыне, а плывет куда-то далеко.        Два… живот приятно пульсирует, волны удовольствия бьются о солнечное сплетение.       Три… сладкая горечь какао опутывает остатки его мыслей, всё шепчет: «Юнхо, Юнхо, Юнхо», и вот уже все мысли о нём такие же сладкие.       Четыре… Минги вспоминает, как они впервые встретились глазами, чтобы забыть этот разрушительный момент навсегда. В свою новую счастливую жизнь он его с собой не возьмёт.       Пять… пожалуйста, пусть родится бета.       Шесть… перечная пряность щекочет нос, но её хочется вдыхать ещё и ещё, до головокружения. Запах его альфы. Такой сильный, что его тянет, будто намагниченного.        Семь… до чего же хорошо.       Седьмой выдох наконец-то получается не дёрганым, и он открывает глаза.       Встречается взглядом с Юнхо, наблюдавшим за ним скорее с интересом, чем с тревогой: омеги под ним ещё никогда не отключались.       Ищет пустым взглядом что-то вокруг себя, моргает пару раз так, будто в его глаза что-то попало, и затем блаженно улыбается, выгнув спину навстречу Юнхо.       Он будет очень красивым, когда забеременеет. Он очень счастлив. Скорее бы Юнхо поставил метку. Тогда он точно будет в безопасности. Юнхо о нём позаботится.       Теперь его жизнь совершенна. Всё, что он от неё хотел, он получил.