Монстр

             "Лидер Анти-энтропии таинственно пропал. Все на взводе! Многие строят теории, проводятся расследования, но до сих пор неизвестно, где же находиться Соверен".       Отто вспоминал все эти однотипные заголовки сумасшедших статей. Каждый божий день на протяжении года они постоянно выпускали их в интернете и печатали в газетах. Статьи ничем друг от друга не отличались, совершенно! Никто не старался искать Вельта. Никто не представлял, что с ним на самом деле.

***

      Прошел год с момента похищения Вельта Отто. Соверен сошел с ума и часто валялся на полу в камере либо трясся в эпилептическом припадке на потеху Епископу.       Он видел множество сущностей, что пытались прикоснуться к нему, что хотели разворошить ему мозги своими руками и размазать их ему по его лицу и скормить остатки, он отбивался, не видя перспективы в том, чтобы поесть впервые за неделю. Все они говорили ему, чтобы он перестал сопротивляться, доставали шприцы с непонятной субстанцией и кололи ему в вену, после чего лезли своими ручищами ему в анус, грубо вгоняя пальцы в него, растягивая, добавляя по одному пальцу с когтями, и в итоге засовывали целую руку, от чего он чувствовал адскую боль, но не мог даже пошевелиться. Временами ему нравилось ощущение приятного жжения внизу живота, но боль всё же держала верх, и он чаще ревел от беспомощности и стыда. Кровь текла из отверстия, которое разрывали и исцарапывали всё, что внутри неё. Вельт громко ревел, находился в неописуемом отчаянии, смеялся и пускал слюни, драл свои волосы, ногтями пронизывал свою бледную и нездоровую кожу.

***

      Мир Вельта стал размытым, как акварельная картина после дождя. Границы между реальностью и бредом стерлись, смешались в липкую, тягучую кашу. Лица мучителей — нечёткое пятно, словно расплывающиеся капли крови на грязном полу. Их голоса — гул, глухой, монотонный, подобный жужжанию мух, проникающий в самую глубину его черепа и раздирающий мозг изнутри.       Время перестало существовать. Дни слились в одно бесконечное, мутное пятно, пронизанное острыми вспышками боли. Боль — это уже не просто ощущение, это неотъемлемая часть его существа, тупая, постоянная, ноющей нитью прошивающая его тело и душу. К ней примешивается что-то ещё — неприятно липкое, тягучее, словно грязь, прилипшая к его коже, к его сознанию. Это не совсем удовольствие, скорее… нечто искаженное, извращенное, как будто его нервные окончания запутались и издеваются над ним самими.       Он не помнит, сколько раз его насиловали. Каждое прикосновение — это лишь новый оттенок боли, новый слой грязи на его душе. Он не различает пальцы, когти, руки. Всё это — одно бесформенное существо, которое пожирает его, растягивает, изнашивает. Крики? Смех? Слёзы? Всё это слилось в единый, бессвязный звук, который отдаётся бесконечным эхом в его опустевшем черепе.       Вспышки памяти — яркие, резкие, но обрывочные. Эти образы, как осколки разбитого зеркала, пронзают его среди тумана боли, но тут же исчезают, уносясь в пустоту. Он не знает, кто он, где он, что с ним будет. Остался лишь хаос, глубокий, всепоглощающий хаос, в котором он тонет, исчезая в нем без остатка. Он не плачет, не кричит. Он просто есть — раздавленная, искалеченная вещь, брошенная в бесконечный, темный колодец боли.       Мир расплывается, становится нечетким, как снимок, передержанный на солнце. Лица — маски, сменяющие друг друга, лишенные индивидуальности. Они наклоняются, шепчут, их слова — размытый гул, словно шум прибоя, постоянный, навязчивый. Руки — только руки, бесчисленные, тянущиеся, лапающие, дергающие. Они оставляют следы — синяки, царапины, боль. Но это не важно, боль — это просто фон, белый шум, на котором всплывают другие, более яркие, более важные ощущения.

***

      Ощущение пространства искажается. Камера сжимается, расширяется, стены ползут, наползают. Потолок превращается в оскаленную пасть, из которой сыплется непонятная муть. Пол становится липким, вязким, словно он пропитан крови. Запахи смешиваются — затхлая сырость, металл, сладость крови. Это не неприятно, это… интенсивно.

***

      Он знает только прикосновения. Острые, тупые, нежные, жестокие. Все они перемешиваются, теряют свое значение. Они становятся просто ощущениями, волнами, которые накрывают его, погружают в бесконечный океан. Нет различий между чем-то приятным и болезненным; все сливается в одно липкое целое.       Вспышки. Образы, которые выныривают из бездны и сразу же исчезают. Кровь. Тени. Глаза. Много глаз, наблюдающих, следящих. Нет лиц, только глаза, которые испускают холодный, мертвенный свет. И в этом свете он уже не он, а просто тело, пустой сосуд, который наполняют и опустошают. Этот цикл повторяется снова и снова, без начала и конца. Это не монстр, это бездна, в которой он тонет.

***

      Вельт начал блевать и монстр вдруг начал цеплять его рот, глотая и высасывая всё, что выходит из него. "Мир" расплывается. Прикосновения — лишь волны, накатывающие и отступающие, острые как лезвия, тупые как молот, ласковые как призрак забытого сна, и жестокие как бездна.       Удовольствие и боль — это не противоположности, а две стороны одной бездонной ямы. Вспышки: кровь, тени, множество глаз, наблюдающих, судящих, не осуждающих, просто наблюдающих. Его собственное тело — это лишь посудина, в которую вливают и выливают неописуемый ужас.       Шланг, холодный и жесткий, проникает в него, вырывая из глубины живота что-то невыразимое, что глотает это существо. Его тело — это лишь кусок глины, который издевательски лепят, разрывая и сжимая с ужасающим безразличием. Три пальца погружаются в его промежность, и смех Вельта становится неразличим от рыданий, потерянный в бесконечной бездне боли и ужаса. Он чувствует, как его сознание растворяется в этом хаосе, становясь одним целым с бездонной тьмой.

***

      Затем пришла пустота. Не ничто, а именно пустота – абсолютное отсутствие ощущений, даже боли. Время перестало существовать, превратившись в бесконечную точку, в которой не было ни прошлого, ни будущего, только вечный, глухой гул.      Даже монстра не было – или, быть может, он стал частью этой пустоты, растворившись в ней так же, как и Вельт.       И вдруг – дрожь. Слабое, едва уловимое колебание, как первый трепет в мертвом сердце. Затем — тепло. Не приятное тепло, а глубокое, примитивное, как тепло земли в глубинах вулкана. Это тепло начало расти, распространяясь по ничто, формируя контуры, заполняя пустоту.       Вспышка света, ослепительная и безжалостная, слепящая более чем любой солнечный день. Потом – тишина. Абсолютная, поглощающая тишина, но уже иная, чем прежняя. В ней скрывалось что-то еще, что-то живое, пульсирующее.       Вельт открыл глаза. Он лежал на холодном каменном полу, тело ломило, как будто его пропустили через рубку мясорубки. Рвотные позывы снова накатили, но из него вышла только кровь и слизь. Он поднял руку, ощущая липкость на пальцах. Его тело было изувечено, покрыто шрамами, которые казались глубокими, как пропасти.       Мир расплылся в белую пелену боли, когда ощущение холода, резкое и пронзительное, пронзило его левую ногу выше колена. Не было ни ножа, ни лезвия – только чистое, абсолютное отсечение. Как будто невидимая рука просто оторвала конечность. Он увидел свою ногу, отделенную и падающую на пол, как обрезок дерева. Кровь фонтаном хлынула из раненой плоти. Но кровь была не красной, а серой, мутной, как сточные воды.       Тогда он увидел его. Или, вернее, он почувствовал его. Не форму, не контуры, а всепоглощающее присутствие, ощущение неизмеримой пустоты, в которой кишела бесконечная жажда. Это было не видение, а пронзительное ощущение поглощения, уничтожения. Из пустоты вытянулись невидимые щупальца, обволакивающие отрезанную ногу. Она не просто исчезала – ее поглощала бездна, разлагая на атомы, превращая в ничто. Вельт чувствовал, как энергия, сущность его тела, растворяется в этой пустоте, превращаясь в питание для этого кошмарного существа.       Процесс повторился. Правая рука отделилась от тела так же безболезненно, но не менее ужасающе. Он видел ее, словно в медленном замедленном движении, пока она тоже не исчезла, поглощенная тем же бесконечным голодом. Затем левое плечо, разделенное на две части таким же невидимым лезом. Он не кричал. Кричать не было сил, только глухой стонущий гул где-то в глубине его тела.       С каждой отрезанной конечностью его сознание теряло связь с реальностью. Он растворялся, рассыпался на части, и только ощущение поглощения оставалось ясной и неизбежной правдой. Он понимал, что становится одним целым с этим кошмаром, с этим существом, которое не питалось плотью, а самой сущностью его бытия. Его растерзанное тело становилось частью бездны, источником питания для этого бесконечного голода, который не знал утоления.

***

      Но он был жив. Чудом, ужасающим чудом. Он смотрел на свои руки, на свои ноги, на свое искаженное отражение в блестящем капле крови на полу. Где был монстр? Он исчез, растворился в воздухе, или, быть может, стал частью его самого, частью этого ужасающего опыта.       Вельт медленно поднялся, опираясь на дрожащие руки. Мир вокруг казался мутным, с расплывчатыми контурами. Звуки доходили до него приглушенными, искаженными. Но он был жив. Он выжил. И это было самым ужасным из всего, что произошло с ним. Он выжил, чтобы непрерывно помнить бездну, которая поглотила его и выплюнула назад, и призрачную уверенность в том, что она ждет его снова.

Даёт сон надежду перед смертью.