Пепел и перья.

Шум битвы постепенно растворялся где-то вдали, но внутри Кейго всё ещё гремели отголоски взрывов и крики. Боль шла волнами, пульсировала в рваном ритме вместе с сердцем. Его тело, обычно лёгкое, словно сам воздух, сейчас казалось тяжёлым, как свинец. Каждый вдох был резким и коротким, будто воздух стал раскалённым железом, обжигающим горло. Горечь и металлический привкус крови заполнили рот. Он попытался выдохнуть, но закашлялся, и тёплая струйка скатилась по подбородку. Кейго лежал на спине среди обломков стены. Его крылья — его гордость, его свобода — распластались вокруг него, как поломанная картина. Левое крыло согнулось под неестественным углом, красное перо у его кончика дрожало от слабого порыва ветра. Правое, опалённое огнём, едва шевелилось. Одна попытка поднять руку вызвала вспышку боли в боку. Резкий вдох. Глубокий, рваный выдох. — "Спокойно... спокойно..." — мысленно приказал он себе, зажмурившись от боли. — "Встань. Должен встать". Но тело не слушалось. Сил не хватало даже на то, чтобы приподнять голову. "Они придут за мной... они точно придут". Тень задвигалась где-то на краю поля зрения. Лёгкое шуршание гравия под чужими шагами. Сначала Кейго решил, что это один из героев. Сердце наполнилось слабой надеждой. Но этот звук — слишком спокойный. Слишком размеренный. Кейго открыл глаза и увидел его. Даби стоял на краю разрушенной стены, освещённый оранжевыми отблесками огня. Его силуэт выглядел жутко, словно фигура из старого кошмара. Тёмные, обгоревшие участки кожи выделялись на фоне его бледного лица. Огонь полыхал позади, превращая его тень в длинную, кривую фигуру на полу. — Поломанная птица, — протянул Даби, засовывая руки в карманы. Его голос звучал лениво и хрипло, словно он только что проснулся. — Никто не придёт за тобой, пернатый. Они все там, где пожар сильнее. Кейго сжал зубы. — Заткнись... — прохрипел он, пытаясь сесть. Боль вспыхнула яркой вспышкой в боку, но он не позволил себе упасть обратно. — Я сам справлюсь... — Ты? Справишься? — Даби усмехнулся и сделал медленный шаг вниз, его ноги мягко ступали по обломкам. — Смотрю на тебя и не верю. Птенец, которому сломали крылья, даже не может взлететь. — Всё равно... ты меня не сломаешь, — Кейго поднял взгляд, его золотые глаза были полны боли, но и упрямства. — Да мне и не нужно, — Даби подошёл ближе, опустился на корточки рядом с ним и склонил голову набок, словно хищник, изучающий пойманную добычу. — Ты уже сломался сам. Я просто наблюдаю, как ты это осознаёшь. Кейго резко двинул рукой, пытаясь ударить Даби по лицу, но тот перехватил его запястье одной рукой. Их взгляды встретились. В глазах Даби не было ярости. Только скука. — Брыкаться будешь? Мило, — Его пальцы медленно сжались на запястье Кейго, сдавливая сухожилия. — Покажи ещё раз. Давай, покажи, какой ты сильный. Боль была колючей и жгучей. Кейго выдохнул сквозь стиснутые зубы, но не отвёл взгляда. Он ждал, что Даби ударит его. Ждал боли. Но удара не было. — Смотри-ка, — сказал Даби, отпуская его руку с презрением, будто избавлялся от ненужной игрушки. — Всё ещё держишься. Упрямый гад. Он поднялся на ноги и оглядел Кейго с высоты. — Пойдёшь со мной, — Голос Даби был спокоен, без угроз. Но это спокойствие было хуже любой угрозы. — Пошёл к чёрту... — Кейго попытался подняться. — Я не пойду за тобой... — Ах да, конечно. Какой благородный герой, — Даби засмеялся, но в его смехе не было радости. — Тогда у тебя два варианта: остаться здесь и сдохнуть... или встать и идти. В любом случае, ты проиграл. Кейго попытался подняться ещё раз. Грудь вздымалась с каждым вдохом, пот стекал по лбу. Боль в боку не давала двигаться, но его взгляд оставался острым, цепким, будто он старался прожечь в Даби дыру. — Идёшь ты... — Кейго глухо выдохнул, его рука скользнула по полу, не находя опоры. — Идёшь ты к чёрту. Даби молча подошёл ближе. Поднял его за воротник с таким усилием, будто Кейго ничего не весил. Его лицо оказалось рядом с лицом Ястреба, их дыхания смешались. — Сказал же. Не оставлю тебя здесь, — Голос Даби стал ниже, тише. Почти шёпот. — Я не настолько добр. Кейго хотел ответить. Хотел. Но всё, что смог, это зажмуриться и отпустить сознание. Последнее, что он ощутил, — это запах гари и едва уловимый привкус дыма. Когда он очнулся, мир был серым. Тусклое освещение струилось с потолка. Вода капала размеренно и медленно, как звук падающих стрелок часов. Кейго лежал на твёрдом, холодном полу. Тело ныло, боль теперь была глухой, но постоянной. Повернув голову, он увидел бинты на своём боку и тугую повязку на левом крыле. Крылья. Он пошевелил ими, но сразу остановился. — Не трогай, — Голос прозвучал откуда-то сбоку. Даби сидел неподалёку, прислонившись спиной к стене. Ленивая поза. В одной руке сигарета, другой он держал зажигалку, вертя её в пальцах. — Серьёзно? Ты меня перевязал? — голос Кейго был хриплым, как у человека, едва проснувшегося после долгой ночи. — Конечно, перевязал, — Даби даже не повернул голову. — Сдохнешь раньше, чем я успею поиграть с тобой. Кейго попытался сесть, опираясь на локоть, и снова застонал от боли. — Сломать меня хочешь? Думаешь, получится? — Кейго усмехнулся, даже несмотря на боль. — О, я не тороплюсь, — Даби поднял на него взгляд, и в этих глазах было нечто ледяное, холодное и одновременно обжигающее. — Мы оба знаем, что каждый ломается. Вопрос только в том, кто первым. Тишина. Только звук капающей воды. — Можешь попробовать, Даби, — прошептал Кейго, прикрывая глаза. — Но, честно говоря, тебе придётся постараться. — О, я люблю вызовы, птенчик, — Даби затушил сигарету, прижимая её к полу. — Поверь. Он медленно подошел к Кейго. Тот почувствовал, как холодный воздух коснулся его лица. Даби наклонился так близко, что Кейго ощутил запах гари, исходящий от его кожи. Но в этот раз к запаху гари примешивался ещё один, незнакомый и отвратительный – запах гниющей плоти. — Знаешь, — прошептал Даби, его голос стал совсем тихим, почти неразличимым на фоне капающей воды и шипения. – Ты мне кое-что напоминаешь. Кейго попытался сфокусировать взгляд на лице Даби, но тусклый свет отбрасывал на него жуткие тени, искажая черты. Казалось, что кожа Даби не просто обгорела – она медленно разлагалась, обнажая под собой что-то… иное. — Ты напоминаешь мне… — Даби сделал паузу, и шипение стало громче, словно подползло совсем близко. — …меня. И тогда Кейго заметил. Шипение исходило не откуда-то извне. Оно исходило от самого Даби. Из-под обгоревших участков кожи, сквозь трещины и раны, вырывался тонкий, но непрерывный поток дыма, сопровождаемый этим мерзким шипением. Дым вился вокруг его лица, словно живые змеи, и Кейго увидел, как в глубине одной из таких ран проблеснул тусклый, красноватый свет. Ужас сковал тело Таками. Он попытался отползти, но боль в боку пронзила его, как раскалённый нож. Он закричал, но крик получился слабым и хриплым. Даби усмехнулся, и эта усмешка была хуже любой гримасы боли или ярости. В ней была пустая, безжалостная тьма. — Тебе страшно, птенчик? – прошептал он, наклоняясь ещё ниже. Его лицо теперь находилось всего в нескольких сантиметрах от лица Кейго. – Это только начало. Из раны на лице Даби вырвался ещё один клубок дыма, и Кейго увидел, как внутри, среди обугленной плоти, зашевелилось что-то… живое. Маленькое, склизкое, с множеством тонких, дрожащих ножек. Оно копошилось, пытаясь выбраться наружу. Кейго зажмурился, пытаясь оттолкнуть от себя это видение, но запах гниющей плоти и шипение стали ещё сильнее, проникая в его сознание, заполняя его ужасом, от которого хотелось кричать и бежать, но он не мог ни того, ни другого. Он был заперт в этой серой, мрачной комнате, наедине с чудовищем, которое когда-то было человеком. Чудовищем, которое теперь медленно раскрывало ему свою истинную, ужасающую природу. И самое страшное было то, что Кейго чувствовал – эта природа была и в нём самом, глубоко, спрятанная под маской героя, готовая вырваться наружу в любой момент. В этот момент дверь в комнату с тихим скрипом отворилась. На пороге стояла тусклая фигура. Кейго, из последних сил, попытался сфокусировать на ней взгляд. Была ли это надежда на спасение, или просто еще одна фигура из кошмара? Он не знал. Но он знал одно: что бы ни ждало его дальше, оно будет еще хуже, чем то, что он уже увидел.

***

Спустя несколько дней после той разрушительной битвы, известие о которой молнией пронеслось по всей стране, эфир пронзило зловещее молчание. Сначала это были лишь тихие слухи, шепот за кулисами новостных студий, но вскоре они вырвались наружу с силой прорвавшейся плотины: Ястреб пропал. Крупные заголовки газет кричали ошеломляющими фразами, полными тревоги и догадок: «Куда исчез Крылатый Герой?», «Ястреб: пропавший без вести или жертва злодея?», «Страх и Неопределённость: что ждёт общество без защиты Ястреба?». Телевизионные каналы прервали обычные передачи, транслируя экстренные выпуски новостей в режиме нон-стоп. Репортёры с бледными, взволнованными лицами стояли на фоне искорёженных зданий, где ещё недавно бушевало пламя битвы, и задавали один и тот же, гнетущий душу вопрос: где Ястреб? Первые часы после официального заявления о пропаже были пронизаны слабой, но ещё живой надеждой. Спасательные команды, состоящие из героев и добровольцев, тщательно прочёсывали руины, разбирая завал за завалом, надеясь найти хоть малейший след. Друзья и коллеги Ястреба, известные герои, давали полные сдержанной печали интервью, в которых сквозила попытка сохранить остатки оптимизма. Они говорили о его невероятной силе, о его несгибаемой воле к жизни, убеждая всех и самих себя в том, что он не мог просто так исчезнуть. Но неумолимое время шло, а поисковые работы не приносили никаких результатов. Надежда начала испаряться, словно дым, оставляя после себя лишь липкое чувство тревоги, которое вскоре переросло в холодное отчаяние. В обществе нарастало зловещее напряжение. Мирные жители, привыкшие к постоянной, почти невидимой, но такой ощутимой защите Ястреба, внезапно почувствовали себя уязвимыми, словно обнажёнными перед лицом неизвестной опасности. На улицах городов стала всё чаще ощущаться нервозность, количество мелких преступлений поползло вверх, а общая атмосфера стала гнетущей, словно перед грозой. Потеря номера три ощущалась повсюду, словно физическая рана. Его отсутствие превратилось в зияющую пустоту в самом сердце геройского общества. Штаб-квартира Геройской Комиссии, обычно полная жизни и суеты, теперь казалась опустевшей и мрачной, словно склеп. На лицах героев, обычно излучающих уверенность и силу, теперь отпечатались усталость и глубокое беспокойство. Они проводили одно за другим напряжённые совещания, пытаясь понять, что же на самом деле могло произойти, и как действовать в этой беспрецедентной ситуации. Энджи Тодороки, "герой Старатель", обычно излучающий мощь и уверенность, казался сломленным. Его пламя, обычно такое яркое и жаркое, теперь мерцало тускло, словно угасающий костёр. Он практически не покидал штаб, его взгляд был устремлён в пустоту, полн отчаяния и неверия. Он отказывался принимать худший исход, но с каждым часом угасала и последняя искра надежды. Он методично просматривал записи с камер наблюдения, вновь и вновь перечитывал отчёты с места битвы, надеясь найти хотя бы крошечную, ускользнувшую от других зацепку. В социальных сетях бушевали яростные споры и дискуссии. Одни обвиняли Лигу Злодеев в похищении Ястреба, другие – правительство в намеренном сокрытии важной информации, третьи просто выражали своё горе и страх, пытаясь найти утешение в общем переживании. Хэштеги с призывами найти Ястреба мгновенно вышли в мировые тренды, заполонив собой всё информационное пространство. Люди выходили на улицы с самодельными плакатами, устраивали молчаливые флешмобы, пели песни, посвящённые Крылатому Герою, пытаясь хоть как-то выразить свою скорбь и поддержку. Дети, чьи сердца особенно сильно отзывались на образ защитника-героя, рисовали его портреты, полные ярких красок и надежды, и писали ему трогательные письма, полные веры в его скорое возвращение. Эти детские послания, полные чистой, неиспорченной веры и безграничной любви, становились редкими лучами света в этой сгущающейся тьме. Их аккуратно развешивали на стенах штаб-квартиры, создавая своеобразный живой мемориал, постоянно напоминая всем о том, кого они потеряли и за кого продолжали бороться. Особенно тяжело переживало потерю Ястреба руководство Геройской Комиссии. Глава Комиссии, обычно сдержанный и хладнокровный, теперь был в состоянии, близком к отчаянию. Он не столько скорбел о потере человека, сколько сокрушался об утрате мощнейшего инструмента, ценного актива в борьбе с преступностью, незаменимого «оружия» в руках правительства. Пропажа Ястреба означала серьёзную брешь в системе обороны, ослабление позиций героев в противостоянии со злодеями. Он понимал, что это не просто личная трагедия, это удар по всей системе, который может иметь далеко идущие последствия. В это же время, где-то вдали от шума и суеты, Даби наблюдал за разворачивающейся драмой. Скрываясь в тени, он следил за новостями, за реакцией общества, за отчаянием героев. В его глазах, обычно пустых и холодных, теперь мелькало что-то похожее на… удовлетворение. Не злорадство, не триумф, а именно холодное, расчётливое удовлетворение от проделанной работы. Он видел, как его действия породили хаос и страх, как исчезновение Ястреба посеяло семена паники в сердцах людей. И это зрелище, казалось, доставляло ему своего рода извращённое удовольствие. Он знал, что это только начало, и что впереди мир ждёт ещё больше ужаса и отчаяния. И он был готов стать катализатором этого ужаса.

***

Прошёл день? Два? Или всего несколько часов? Время здесь утратило всякий смысл, растворившись в тягучей, словно патока, неопределённости. Оно текло одновременно медленно и стремительно, как застывшая лава, внезапно срывающаяся с горного склона. Я лежал на чём-то холодном и твёрдом, каждая клеточка тела отзывалась тупой, ноющей болью. Бинты на боку, туго стягивающие рану, врезались в кожу, словно ржавые тиски, а левое крыло горело адским пламенем, пульсируя от основания до кончиков перьев, словно его терзали невидимые клещи. Первым, что всплыло в сознании, было его лицо. Даби. Его искажённые гримасой черты, холодный, пустой взгляд, проникающий в самую душу, и это постоянное, мерзкое шипение, словно из-под обгоревшей кожи вот-вот должны вырваться ядовитые змеи. От одной мысли о нём меня охватывала дрожь отвращения и ярости. Ненависть, жгучая и всепоглощающая, поднималась из самых глубин моего существа, затмевая собой даже физические страдания. Я стиснул зубы до скрипа, едва не сломав их от напряжения. Он ответит. Обязательно ответит за всё, что сделал со мной. Я не позволю ему уйти безнаказанным. Я попытался приподняться, опираясь на локти, но острая, как удар кинжала, боль пронзила бок, заставив меня издать приглушённый стон и бессильно рухнуть обратно на пол. Чёртов ублюдок… Он не просто нанёс мне раны, он пытался меня сломать. Растоптать мою волю, унизить, показать мою полную беспомощность. Он хотел сломить меня морально, превратить в пустую оболочку. Но он просчитался. Он не понимает, что меня невозможно сломить. Я выдержу. Я встану на крыло. И я отомщу. Месть будет моим единственным смыслом, моим топливом. В сознании отчётливо всплыл последний момент перед тем, как тьма поглотила меня. Расплывчатая фигура, возникшая в дверном проёме. Тогда мне показалось… что я кого-то увидел. Но теперь, когда боль немного отступила, а сознание прояснилось, я понял, что это была лишь игра моего разума, искажённого наркотическим дурманом. Галлюцинация. Бред, порождённый дьявольским зельем, которое этот подонок вколол мне, воспользовавшись моим бессознательным состоянием. Он играл со мной, как с марионеткой, ставил свои мерзкие эксперименты, испытывая на мне действие своих ядов. Всё вокруг меня было серым, тусклым, словно покрытым плотной завесой пыли. Слабый, едва различимый свет проникал откуда-то сверху, словно из узкой щели, едва освещая унылое помещение. Комната оказалась маленькой, тесной, с голыми бетонными стенами, без единого окна, словно могила. Только холодный, пыльный пол и грубые серые стены. Клетка. Он заточил меня здесь, как дикого, раненого зверя, ожидая, когда я испугаюсь и подчинюсь. Но я не зверь. Я – Ястреб. И я никогда не позволю себя держать в клетке. Моя воля сильнее любых оков. В голове эхом звучали последние слова Даби, произнесённые с ледяным спокойствием: «Ты уже сломался, Ястреб. Ты сломался изнутри». Нет. Он ошибается. Я не сломался. Я просто… ранен. Сильно ранен. Но раны заживут. Боль утихнет. А вот его раны, его душевные раны, его преступления… они останутся с ним навсегда. Я лично позабочусь об этом. Я не успокоюсь, пока он не понесёт заслуженное наказание. Я вновь попытался подняться, на этот раз действуя медленнее и предельно осторожно, прислушиваясь к каждому движению своего тела. Боль всё ещё оставалась сильной, словно раскалённое клеймо, но я отказывался сдаваться. Я упёрся руками в холодный бетонный пол, сжал зубы до боли в челюстях и, скрипя от напряжения каждой мышцы, с огромным трудом всё-таки сел. Голова тут же закружилась, словно карусель, в глазах на мгновение потемнело, но я не позволил себе потерять равновесие и рухнуть обратно на пол. Я остался сидеть, тяжело дыша и отчаянно пытаясь унять пульсирующую боль в боку. Я медленно осмотрел себя. Бинты на ране были свежими, туго затянутыми. Видимо, этот ублюдок всё-таки позаботился о том, чтобы я не испустил дух раньше времени. Ему же нужно продолжать свои издевательства, верно? Ему нужно, чтобы я страдал. Что ж, пусть играет. Пусть тешится своей властью. Но он глубоко пожалеет об этом. Рано или поздно я вырвусь, и тогда он познает истинный гнев Ястреба. Я осторожно коснулся левого крыла. Острая, словно удар током, боль пронзила меня насквозь, от плеча до кончиков перьев, но я не отдёрнул руку. Я стиснул зубы и медленно, с усилием, пошевелил пальцами, проверяя чувствительность. К счастью, крыло не было сломано окончательно, только сильно повреждено. Я чувствовал каждое повреждённое перо, каждую разорванную мышцу. Я знал, что восстановление займёт много времени, потребует огромных усилий и терпения, но я был готов ждать. Я готов был вынести любые мучения, лишь бы вернуться, снова взмыть в небо и отомстить этому чудовищу. Внезапно я услышал чёткие шаги за дверью. Сердце бешено заколотилось в груди, словно пойманная в клетку птица. Это он. Я безошибочно узнал его тяжёлую, размеренную поступь. Ненависть вспыхнула с новой, ещё большей силой, готовая вырваться наружу, как извергающийся вулкан. Я сжал кулаки до побеления костяшек, готовясь к неизбежной схватке. Пусть только войдёт. Я покажу ему, что на самом деле значит «сломаться». Я покажу ему, что значит гнев Ястреба, гнев человека, которого предали и пытали. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошёл Даби. Он был один. Тусклый, зеленоватый свет, проникавший сверху, ещё сильнее искажал его черты, делая его лицо похожим на посмертную маску. Дым, этот мерзкий, удушливый дым, по-прежнему вился вокруг него, словно живые, ядовитые змеи, но теперь я заметил кое-что новое. Он исходил не только из его ран и ожогов, он словно исходил из самой его сущности, окутывая его аурой тления и разложения. Казалось, что он сам – ходячий мертвец, пропитанный тьмой и безумием. Он остановился в нескольких шагах от меня, не произнося ни слова. Просто смотрел на меня своим пустым, ледяным взглядом. В этой пустоте, однако, чувствовалась какая-то зловещая, бездонная глубина, словно в ней таились все ужасы преисподней. Я встретил его взгляд, не отводя глаз. Я не позволю ему увидеть ни капли страха в моих глазах. Не позволю ему насладиться моей слабостью. Я буду смотреть ему прямо в лицо, показывая свою ненависть и готовность бороться до конца. В руках он держал какой-то небольшой предмет, завёрнутый в тёмную ткань. Он подошёл ко мне и развернул ткань. Внутри оказался… глаз. Человеческий глаз. Мёртвый, стеклянный, с запекшейся кровью. Меня затошнило. Я отшатнулся, но упирался спиной в холодную стену. — Узнаешь? — спросил Даби, его голос звучал с каким-то извращённым удовольствием. Я смотрел на глаз, не в силах отвести взгляд. Он казался мне… знакомым. Словно я уже видел его где-то. И тут меня осенило. Это был глаз одного из героев, сражавшихся вместе со мной в той битве. Героя, которого я знал. Героя, которого я считал своим другом. Ужас сковал меня с новой силой. Даби убил его. Он убил его и теперь издевается надо мной, показывая мне трофей. — Нет… — прошептал я, чувствуя, как по щекам текут слёзы. — Нет… — Да, — спокойно ответил Даби. — Он был… полезен. Но теперь он мне больше не нужен. Хорошим героем был, - Сказал тот. - Теперь он – лишь напоминание о твоей слабости. С этими словами Даби с презрением бросил глаз на пол к моим ногам. Небрежно, словно ненужный окурок. Глаз, скользнув по неровному, покрытому пылью бетону, оставил за собой тонкий, влажный след, похожий на след слизня. Он катился, беспорядочно вращаясь, словно живой, пока не остановился совсем рядом с моей протянутой рукой, едва не коснувшись моих пальцев. Я невольно отдернул руку, словно от прикосновения к чему-то оскверненному. Меня тут же снова скрутило приступом тошноты. Внутри всё перевернулось от омерзения. Глаз лежал передо мной, мутный и стеклянный, словно выпавший из старой куклы. Запекшаяся кровь образовала тонкую, хрупкую корочку, напоминающую паутину. Зрачок, некогда живой и наполненный светом, теперь был тусклым и мутным, словно покрытым тонкой плёнкой. Он смотрел на меня, не видя, не чувствуя, но само его присутствие здесь, у моих ног, было актом невероятного, ничем не прикрытого издевательства. Я отвернулся, не в силах больше смотреть на это жуткое зрелище. Меня выворачивало наизнанку от отвращения и ужаса. В горле стоял ком, мешая дышать. В животе всё сжалось от спазма. Мне хотелось кричать, выть от бессильной ярости, но я не мог издать ни звука. Я был парализован ужасом, сковавшим меня изнутри. — Это только начало, — сказал Даби, его голос звучал холодно и угрожающе, словно эхо, доносящееся из склепа. — Скоро ты увидишь гораздо больше. Гораздо больше боли. Гораздо больше потерь. И ты станешь свидетелем того, как рушится этот лживый мир героев. Мир, который ты так отчаянно защищал. Он развернулся и направился к двери, оставляя меня в темноте и отчаянии, наедине с мёртвым глазом и гнетущей, парализующей мыслью о том, что меня ждёт впереди. Я знал, что он не шутит. Я знал, что он сделает всё, чтобы сломить меня, уничтожить мою волю, превратить меня в свою марионетку, безвольную и послушную. И в этот момент, глядя на мёртвый глаз своего товарища, я впервые почувствовал настоящий, неподдельный страх. Страх, который проникал в самую глубь моей души, грозя поглотить меня целиком, растворить в беспросветном мраке отчаяния. — И да, — обернулся он на пороге, словно что-то вспомнил. На его лице появилась слабая, зловещая улыбка, искажающая его и без того изуродованные черты. Это была не улыбка, а скорее гримаса, напоминающая оскал хищника, предвкушающего свою добычу. — Чуть не забыл. Он подошел ко мне, медленно наклонился и поднял с пола мёртвый глаз, зажав его между обожжёнными, почерневшими от ожогов пальцами. Он держал его так, словно это была драгоценность, демонстрируя мне этот жуткий трофей с каким-то извращённым, садистским наслаждением. Его рука слегка дрожала, как будто он сам еле сдерживал рвотные позывы от созерцания этой мерзости, но в его глазах читалось лишь холодное, безжалостное удовлетворение. — Возьми, — прошептал он, его голос дрожал от сдерживаемого смеха, словно он делился со мной какой-то злой шуткой. — На память. Чтобы не забывал. Чтобы помнил, что бывает с теми, кто пытается противостоять мне. Чтобы помнил, что ты бессилен. Он медленно, нарочито медленно, протянул мне руку с зажатым в ней глазом. Его пальцы, покрытые глубокими трещинами и шрамами, казались скрюченными и неестественно длинными, словно лапы паука. От одного взгляда на эту протянутую руку меня охватила новая волна тошноты и отвращения. Я не мог поверить, что он делает это. Он действительно хочет, чтобы я взял это… это… в свои руки? Я сидел, парализованный ужасом, не в силах пошевелиться. Глаз, зажатый между его обожжёнными пальцами, казался мне живым, словно он всё ещё смотрел на меня, полный безмолвного укора и отчаяния. Запах гнили и гари, исходящий от Даби, усилился, почти сводя меня с ума. Я чувствовал, что сейчас меня вырвет, но я сдерживался из последних сил, не желая доставлять ему этого удовольствия. Я не хотел показывать ему свою слабость. Я не хотел, чтобы он видел, как он меня сломил. Я смотрел на этот глаз, на эти обожженные пальцы, на это искаженное гримасой лицо, и понимал, что это не конец. Это только начало. Начало новых, еще более изощренных пыток. Начало моего медленного и мучительного падения во тьму. — Возьми, — снова прошептал Даби, его голос стал жестче, в нем появились стальные нотки. Он протянул руку еще ближе, так что глаз оказался всего в нескольких сантиметрах от моего лица. — Возьми, я сказал. Я молчал, сжав зубы. Я не хотел прикасаться к этому. Не хотел принимать этот жуткий дар. Это было слишком… мерзко. Слишком унизительно. — Что, брезгуешь? — прошипел Даби, его глаза сузились, в них вспыхнул зловещий огонь. — Думаешь, ты слишком хорош для этого? Он резко выдохнул, и его лицо исказила гримаса ярости. — Я сказал – возьми! — взревел он, его голос эхом разнесся по бетонной камере. От неожиданности я вздрогнул. — Или… — он сделал паузу, и его голос снова стал тихим, зловещим, — …или я засуну этот глаз тебе в глотку. И буду наслаждаться видом того, как ты давишься им, захлебываясь собственной кровью. Буду смотреть, как твои глаза вылезают из орбит от ужаса. Он ткнул мне пальцами с зажатым глазом прямо в лицо, так, что я почувствовал прикосновение холодной, влажной поверхности к своей щеке. Меня снова замутило, но теперь это была не только тошнота от отвращения, но и от страха. Страха перед его неконтролируемой яростью, перед его безумием. Я невольно отшатнулся, но упирался спиной в холодную стену. Бежать было некуда. Он стоял надо мной, нависая, как тень, и в его глазах я видел лишь тьму. Стиснув зубы, я медленно протянул руку. Мои пальцы дрожали, когда я касался этой холодной, склизкой поверхности. Я взял глаз из его руки, стараясь не смотреть на него. Чувство омерзения и ужаса переполняло меня. Даби усмехнулся, увидев, что я подчинился. — Вот так-то лучше, — прошептал он, его голос снова стал спокойным, словно ничего и не было. — Будешь помнить свое место. Он отвернулся и вышел из комнаты, оставив меня в темноте, наедине с этим жутким трофеем, с болью в боку и с ужасом в сердце. Я сжал глаз в руке, чувствуя, как по пальцам стекает засохшая кровь. В этот момент я понял, что он победил. Он сломил меня. По крайней мере, на сегодня. Но где-то глубоко внутри, в самой глубине моей души, еще тлел слабый огонек надежды. Надежды на то, что однажды я вырвусь из этой клетки и отомщу ему за всё. Отомщу за напарника. Отомщу за себя. Я сжал глаз в руке, чувствуя, как к пальцам прилипает засохшая, липкая кровь. Она казалась черной в тусклом свете камеры, словно сама тьма просочилась сквозь кожу и окрасила мою руку. Внутри меня бушевала буря эмоций: отвращение, ужас, ярость, отчаяние. Но над всем этим, словно зловещая луна над бушующим морем, возвышалось одно, новое и пугающее чувство – холодная, пустая пустота. Я посмотрел на свою руку, сжимающую мертвый глаз. Это был не просто глаз. Это был осколок. Осколок меня самого, осколок моего прошлого, осколок моей веры. Даби не просто убил Сокола. Он убил часть меня. Он вырвал из меня кусок сердца, оставив зияющую рану, которая, я чувствовал, никогда не заживет. В голове эхом звучали слова Даби: «Чтобы помнил свое место». Но я помнил не только свое место. Я помнил его лицо, его холодные, пустые глаза, его искаженную гримасой усмешку. Я помнил каждую деталь, каждое слово, каждое прикосновение. И эта память, словно ядовитый змей, обвивалась вокруг моего сердца, сжимая его в своих смертельных объятиях. Я закрыл глаза, и передо мной возник образ Сокола. Его улыбка, его смех, его полные надежды глаза. Этот образ, некогда такой яркий и живой, теперь казался тусклым и далеким, словно призрак из прошлого. Я чувствовал, как по щекам текут слезы, но это были не слезы слабости. Это были слезы прощания. Прощания с прошлым, с надеждами, с верой. Я открыл глаза. Взгляд мой был прикован к мёртвому глазу в моей руке. Я медленно разжал пальцы, позволяя ему скатиться на пол. Он упал с тихим стуком, словно упавший камень на могилу. И в этот момент, когда этот мертвый глаз коснулся холодного бетона, что-то щелкнуло внутри меня. Что-то изменилось навсегда. Страх отступил, уступив место холодной, расчетливой решимости. Отчаяние сменилось безжалостной жаждой возмездия. Пустота заполнилась тьмой. Я поднял голову. В глазах моих больше не было ни страха, ни отчаяния, ни даже ненависти. Только холодная, пустая тьма. И в этой тьме, словно уголек в пепле, тлел огонек – огонек мести. Я знал, что эта глава моей жизни окончена. И начиналась новая. Глава, написанная кровью, болью и отчаянием. Глава, в которой не будет места ничему, кроме мести. Глава, в которой Ястреб умрет, а родится нечто другое. Нечто темное. Нечто безжалостное. Нечто, что заставит Даби заплатить за все.