Sweet Katabasis

      Титус. Морон. Виг.       Она повторяла их так часто, что имена должны были выцвести, смазаться, утратить смысл. Вместо этого они только ярче проступают под её веками, когда она закрывает глаза.       Титус.       — Маленькая змеешеяя дрянь! Я убью её!       Морон.       — А-ха-ха-ха, бро, не кипятись ты так! Лучше подумай — на невольничьем рынке за таких отваливают приличные бабки!       Виг       Виг       не       на       Виг       жу!       — Парни, а почему бы нам сначала не… Поразвлечься?

***

      Младшие сёстры завидуют ей. Её грация, точёная фигура и талант мечницы вызывают восхищённые вздохи.       Младшие братья побаиваются её. Её жестокость к мужчинам, блеск холодных глаз в тени шляпы и то, как она нежно гладит Ширауо, что-то шепча ему, вызывают косые взгляды и пересуды.       Старшие молчат, но иногда она находит у себя на столе любимые конфеты или маленькую бутылочку ликёра с терпким послевкусием. Она уверена, что те три имени выжжены у них в памяти так же, как и у неё самой.

***

      Когда за ней наконец приходят, она не чувствует ни-че-го. В начале она выкрикивала проклятия и угрозы, но сейчас… Сейчас она ощущает себя ледяной статуей, отрешённо наблюдающей за тем, как её мучители получают то, что заслужили.       Компот сбрасывает со своих плеч шаль, кутает её, шепчет что-то успокаивающее. Шаль тут же пропитывается кровью. Перосперо отводит взгляд. Потом снимает свою смешную желтую куртку, подарок Мамы, протягивает им на вытянутой руке. Катакури, Овен и Дайфуку всё ещё заняты теми тремя, хотя те уже даже отдалённо не напоминают что-то живое. Ей всё равно. Опоздали. Она больше никогда не согреется, как бы другие ни старались.

***

      Из своего путешествия в Вано Катакури привозит ей настоящий мэйто. Он длинный, длиннее самой Аманде, ужасно красивый. И очень, очень острый.       — Его зовут Ширауо, — голос Катакури из-под шарфа звучит глухо, как и всегда.       Белая рыба. Аманде трогает чешуйчатую рукоять. Та не согревается под её ладонью, и ей это нравится. Рыбы немы и не выдают секретов. У рыб холодная кровь. Они будут медленно пожирать тебя, пока не обглодают до чистых белых костей.       Никто больше не подойдёт к ней ближе, чем на лезвие её меча, пока она сама не позволит.

***

      — Ты изменилась, сестрица. — Эфиле зевает, вертя в руках свои револьверы. — Зачем тебе эта жуткая старушечья шляпа, такое давно не в моде.       — Помолчи, Эфиле. — Монде награждает младшую из них таким взглядом, что та тушуется, хотя известна своей наглостью и отрицанием авторитетов.       Монде до сих пор не может простить себе того, что случилось с Аманде. Она окружает её заботой, сглаживает острые углы. Эфиле и Аше ревнуют и бесятся. Никто не сказал им, что произошло тогда на самом деле. Монде и сама не до конца знает это. Аманде молчит, как рыба, и Монде не будет спрашивать старших — только не после того, как те запретили ей даже участвовать в спасательной миссии!       Но зерно истины в словах Эфиле есть — сестра и правда стала… другой. Ее задумчивость сменилась холодной отстранённостью. Вместо лёгких и цветастых платьиц она носит платья с закрытой спиной и длинными рукавами. Её кожа стала отдавать нездоровой бледностью. И эта шляпа… Иногда лица сестры под ней не видно совсем, и у Монде появляется неприятное ощущение, как будто это больше не её младшенькая близняшка, а что-то другое. Голодный ледяной призрак.       Монде содрогается и возвращается в реальность. Аманде поправляет волосы щемяще знакомым жестом, и Монде вздыхает. Всё это ей просто чудится, и её сестренка, чудом спасённая сестренка до сих пор с ней. Больше Монде не допустит, чтобы кто-то причинил ей боль.

***

      Титус.       Аманде делает первый разрез поверх старого шрама. Он тут же наполняется кровью.       Морон.       — Пей, Ширауо, — шепчет она чуть слышно. Нодати откликается жадной дрожью. Проклятые мэйто всегда жаждут крови хозяина, и Аманде видит в этом самую глубинную связь.       Виг!       Она режет глубже, не сдерживаясь, и её боль возвращается, цветет, обретает краски. Она должна хотеть забыть её, но она не хочет. Её ненависть не ослабеет никогда. Ширауо будет петь безмолвные погребальные песни всем, кто встанет у неё на пути.       Когда она сама в последний раз закроет глаза, её клинок будет рядом. Ближе, чем вся её семья, чем Мама и единоутробные сестры. Закалённый кровью врагов и её же собственной, он никогда не даст её в обиду. И тогда, возможно, она наконец позволит трём проклятым именам раствориться в её последнем вздохе. И наступит тишина.