Под шум осеннего дождя

      Солнце мрачному Петербургу может только сниться, особенно в дождливом и холодном октябре, где Северная столица всё больше похожа на Венецию. Да только глядя на Гоголя и не скажешь, что такая погода его хоть как-то удручает или беспокоит. Он сам готов стать ярким солнцем для жителей этого удивительного по красоте города, потому что четыре наискучнейшие пары наконец-то закончились, даруя бедным студентам долгожданную свободу.       Гоголь вылетает из здания университета, вдыхая морозный влажный воздух. Дождь льёт с самого утра, ручьями стекая по узким улочкам. Николай машет рукой одногруппникам, а сам, натянув капюшон своей ветровки на голову и поправив рюкзак за спиной, мчит под дождь. Его не волнует этот ливень, не волнуют прохожие, прячущиеся под чёрными зонтами, нет, совсем нет. Он весело перескакивает через лужи, хотя прекрасно понимает, что домой всё равно вернётся с промокшими насквозь ногами, как бы он сейчас не старался. Он тихо напевает себе песню под нос, сворачивая и проходя в магазин. Стипендия пришла — ещё один повод прекрасного настроения, сегодня хоть шиканут. Шиканут с кем? Ясное дело, с Достоевским, что сидит сейчас в их съёмной однокомнатной квартире с простудой. Гоголь временами даже удивляется, как Фёдор прожил тут двадцать лет. Коля то приезжий, из одной столицы в другую перебрался, учиться приехал, а Достоевский родился и вырос тут.       Николай выкладывает на кассу пачку макарон, гречку, сосиски по акции, колбасу, кусочек сыра, яйца, чай и шоколадку. Обязательно горькую, а то Достоевский на неё даже не посмотрит, а порадовать этого домовёнка хочется. Просит ещё пачку сигарет, показывает паспорт и терпеливо ждёт, когда ему всё пробьют. Оплатив покупки и взяв пакет, Гоголь выходит из магазина и спешит скорее добраться до дома, пока он сам с такой же простудой не слёг, бегая под проливным дождём под весёлый мотив.       — У моей Москвы и твоей Невы стало общее что-то. Конечно же мы! — напевает себе Гоголь, немного коверкая слова всеми известной песни, чтобы создавалось ощущение, что поёт он про них с Фёдором.       — Я светел, он хмур. В споре двух культур ты опять за поребрик, а я за бордюр. — Колю первое время очень веселили подобные разногласия, мол не подъезд, а парадная, не батон, а булка. Достоевскому это подходит. По нему видно, что он из хмурого и холодного Питера — такой же холодный, не знающий улыбок, как многим казалось. А Гоголю больше подходит простые «падик» и «шавуха».       — Ты не сможешь меня никогда проводить до парадной. Да и я не узнаю какой в твоём доме подъезд. — тихо смеётся Гоголь, проходя в один из дворов-колодцев, коими так прославился город на Неве. Позвенев ключами, Николай открывает дверь и проходит в парадную, направляясь к лестнице и поднимаясь всё выше на их второй этаж. Ещё один звон ключей и дверь в квартиру отворяется, пропуская мокрого, продрогшего, но такого довольного юношу. Пакет опускается на пол, а сам Гоголь стремится скорее вылезти из кроссовок и пройти на кухню, разбирать пакет, но самое главное, чего ему сейчас хочется, так это найти Достоевского.       Он заходит на кухню, оставляет пакет с продуктами и спешит уйти в комнату и застать там Фёдора, укутанного в одеяло, что сгорбился над ноутбуком, сидя на кровати, делая очередной проект, сдача которого будет уже на следующей неделе.       — Счастье моё, я дома. Соскучился? — улыбается Коля, подходя ближе и оставляя слабый поцелуй на тёмной макушке.       — Привет-привет. Соскучился. — усмехается Достоевский, отрываясь от ноутбука и поднимая взгляд на белокурого юношу рядом, чья светлая чёлка прилипла ко лбу, а капли дождя так неприятно стекают по телу, заставляя кожу покрываться мурашками. — Ты зонтик что-ли забыл, когда на учёбу уходил?       — Есть такое. Ну, да ладно. — Коля улыбается и отходит к небольшому шкафу, выбирая себе чистую и сухую одежду, пока за спиной слышится звук клацанья клавиатуры. — Скажи лучше, как ты себя чувствуешь? — продолжая перебирать одну вещь за другой, меж делом спрашивает Гоголь.       — Уже лучше. Температура малость спала, но горло с головой не проходят. Кашель тоже. — от этого Фёдоровский голос кажется куда более хриплым и тихим, нежели в обычное время. Гоголь готов часами слушать чужой голос, даже если Фёдор будет читать какой-нибудь свой филологический бред.       — Эх, а ещё мне что-то про зонтики говорит. Я могу взять? — отчитывание Достоевского закончилось так же быстро, как и началось, стоило только Коле найти одну из его любимых Фёдоровских футболок. Он прекрасно знает, что может не спрашивать и брать всё, что его душе угодно, но такие дурацкие вопросы на столь очевидные ответы уже вошли в привычку.       — Мгм. — коротко кивает Достоевский, продолжая писать доклад на ноутбуке, уже даже не обращая внимания на подобные вопросы, проклиная всё и всех. Нет, Фёдор не был одним из тех людей, кто не любит учиться и отлынивать, но чёртова философия кого угодно доведёт.       — Я быстро. — с этими словами Гоголь покидает комнату, направляясь в ванную, чтобы скорее согреться и не постигнуть участи Фёдора, что пару дней назад тоже попал под ливень. Хотелось отругать его, но от одного только вида этих несчастных больных глаз внутри что-то трепетало. Как итог, Гоголь просто отобрал у Достоевского телефон, ноутбук и отправил того спать, а не сидеть и доводить себя до состояния хуже. Фёдор, конечно, возмущался как мог, а только сильно с таким кашлем не повозмущаешься, да и с Гоголевской силой тоже. Поэтому он уже спустя минуту лежал укутанный в одеяло и ждал свой горячий чай, недовольно пялясь в стену, где от старости обои уже во всю отходят. Хотя в глубине души что-то приятно грело. Осознание, что о нём волнуются и переживают, пусть и стараются это скрыть за яркой улыбкой и смехом в любой, даже не совсем подходящей ситуации. Но такой уж Гоголь уродился, с ним ничего уже не сделаешь. Он шумный, яркий, энергичный, под стать своей Москве. Достоевский, когда впервые его увидел, не мог сдержать улыбки. Может потому, что тот так легко улыбался или же потому, что тот во всю подбивал Гончарова добежать наперегонки до кофейни.       Гоголь забавный и никто этого не отрицает. Пусть Иван тогда и отказался, но Николая это совсем не остановило. Он волок его за руку почти половину улицы, пока тот всё время пытался вырваться под ржач Пушкина и усмешку Фёдора. Достоевский тогда и подумать не мог, что такие разные люди как они смогут подружиться, сойтись и даже выстроить что-то большее, чем дружеские отношения. Что-то более теплое и приятное, что согревает грудь холодными вечерами, заставляя глупо улыбаться и чувствовать тех самых бабочек в животе, что едва могут шевелить своими крылышками. Но они ни о чём не жалеют, живут себе душа в душу уже год. Снимают вместе старую квартирку недалеко от своих университетов и выживают на небольшие стипендии. Им хватает, они не жалуются, ведь всё не так уж и плохо, как может казаться: крыша над головой есть, еда порой заглядывает в их скромное жилище, а большего им и не нужно.       Гоголь довольно потягивается, поправляя мокрые волосы и убирая те за спину, выходя из ванной. Он сейчас как никогда доволен — задали мало, Федька отдыхает, лечится, а он им сейчас ужин сделает. Ну, не красота разве? Вот и Николай так же думает, проходя на кухню, слабо вздрагивая от холода, что царит на кухне.       — Это раз. — Гоголь за пару шагов приближается к Фёдору и выхватывает из тонких пальцев сигарету, довольно улыбаясь, глядя в эти недовольные глаза.       — Коль.       — Это два. — Николай делает всего две затяжки, перед тем, как выдохнуть дым, потушить сигарету о пепельницу и закрыть окно. И так холодно, ветер, ливень, отопления нет, а он ещё и окна открывает. Ещё и больной. Ещё и курит.       — Ну, Коль.       — Не ну Колькай, лучше садись за стол, сейчас я нам такой ужин сварганю! Ты его вместе со своими пальцами съешь. — хохочет Гоголь, поправляя плед на чужих плечах. Он осматривает Фёдора перед собой и не сдерживается, чтобы не потискать того за худые щёки.       — Такой лапочка, не могу! — таскает Достоевского за щёки Гоголь, а после, оставив короткий поцелуй на кончике носа, наконец отпускает. Кожа розовеет на тех местах, за которые его так усердно таскали, а улыбка слабой тенью касается искусанных губ. Вот и пробуй с ним спорить, когда в ответ на любой, даже железный аргумент тебя просто-напросто затискают.       — Ладно, Феденька, не дуйся, давай покупки разбирать! — лепечет довольный Гоголь, открывая предварительно оставленный на стуле пакет, выкладывая всё содержимое на стол с довольной и гордой улыбкой, словно он не продукты домой купил, а целый мир спас. Хотя, смотря о каком мире мы говорим. Если Гоголь назовёт своим миром Достоевского, тогда и вопросов никаких не возникнет.       — Стипендия пришла? — интересуется Достоевский, слабо покашляв в кулак, осматривая стол. Не нужно быть гением, чтобы не понять, что шоколадка куплена для него. Гоголь тот ещё сладкоежка, так что горький шоколад точно не для него. Да и станет ли человек, что в чай четыре ложки сахара бросает, давиться этой, как он тогда выразился, «горечью несусветной», вызывая довольный смешок у Фёдора.       — Ага! Сегодня шикуем. — складывая пакет и убирая его в ящик тумбочки к другим пакетам, Коля принимается дальше разбирать покупки, пока Фёдор открывает шоколадку, отламывает себе кусочек и отправляет его в рот. Давно он шоколада не ел.       — Будешь? — протягивая шоколад, спрашивает Достоевский с довольной улыбкой на лице. Давненько он не выглядел таким счастливым во время болезни.       — Не, не, не, не, не. Упаси Боже, сам её ешь. — мотает головой Гоголь, беря небольшую кастрюлю, чтобы наполнить её водой и поставить на огонь. Сегодня они едят макароны с сосисками. Сначала сосиски сварит, а потом и макароны, ради экономии воды и газа.       — Ты же любишь шоколад. — издевается Достоевский, отправляя в рот ещё один кусочек, слыша, как Коля недовольно фырчит на его слова. Парень оставляет шоколад на столе, а сам, поправив полы пледа, подходит ближе к Гоголю, принимаясь перебирать чужие, всё ещё влажные после душа волосы. Гоголь улыбается, снимая с сосисок плёнку и кидая их в воду. Он берёт из стола вилку, чтобы потом выловить готовый продукт. Он спокойно стоит, чувствуя, как к нему прижимаются сзади, а шею обдаёт горячим дыханием.       — Да у тебя жар. Неужто совсем не выздоравливаешь? — в своей привычной шутливо-флиртующей манере спрашивает Гоголь, чувствуя, как Фёдор немного отстраняется, а после волосы слабо тянут назад, заставляя немного откинуть голову. «Для этого ты так усердно её заплетал, Феденька?» — в мыслях усмехается Коля, прикусывая свою губу.       — А ты лечи лучше. — выдыхает томно Достоевский, почти что упрекает Николая, касаясь холодным носом горячей кожи, ведя самым кончиком по шее, пока коса всё так же натянута. Мурашки по всему телу бегут от такого шёпота, прикосновений и этого ядовитого тона. Гоголь сглатывает, крепче сжимая в руке вилку, когда его касаются сухие губы.       — А ты будь послушным пациентом и дай мне тебя вылечить. — прикрывая глаза, улыбаясь, лепечет Коля, плавясь под поцелуями. Фёдор едва касается его шеи, оставляя невесомые прикосновения на бархатной коже, тепло и невероятный трепет разноситься по всему телу.       — Посмотрим на твоё поведение. — ухмыляется Достоевский, отпуская светлые волосы. Он уходит в комнату, слыша лишь негодование, что летит ему в спину:       — Эй! Посмотрим, кто тут ещё правила устанавливать будет. — фырчит Гоголь, дуя губы и отворачивая голову, чувствуя те фантомные прикосновения к своей шее. Всё бы отдал, чтобы Дост расцеловал его так целиком и полностью, нежно, едва касаясь. Так, как умеет только он, заставляя щёки предательски наливаться пунцом, а дыхание сбиваться.       За все эти тридцать минут, пока Гоголь хлопотал на кухне с ужином, Фёдор успел измерить себе температуру, ответить Ивану и даже Пушкину, что был малость недоволен тем, что Гоголь его игнорирует и не хочет скидывать домашку, потому что староста в группе молчит. Достоевского Пушкин не сказать, что поражал, но удивительно, что они с Гоголем спелись и стали хорошими друзьями за эти года учёбы. Одни их истории из университета чего только стоят, что уж говорить о времени, когда не нужно придерживаться этики и бояться, что тебя вышвырнут из универа.       — Фёдор Михайлович, кушать подано, идите жрать. — слышится из кухни Гоголевский голос, хозяин которого ставит на стол тарелки и быстро прибирает за собой бардак, чтобы всё было по-человечески.       — Ты превзошёл самого себя. — выдаёт хриплым голосом Фёдор, проходя на кухню и занимая своё место, глядя на отваренные макароны и сваренную сосиску.       — Да ладно тебе! — щебечет Коля, ставя на плиту ещё и чайник, перед тем, как занять почётное место рядом.       — Что интересного сегодня было? — заводит разговор Достоевский, принимаясь есть.       — О-о-о, а я уж думал, что ты не спросишь. — буквально расцветает на глазах Гоголь. — Короче. Сидели мы значит с Сашкой на паре. Эта стерва выдала нам какую-то контрольную, так ещё и сказала, что она нас предупреждала. — возмущается с набитым ртом Гоголь, размахивая вилкой, показывая всю степень своего недовольства.       — Коль, так ты ж ни черта не делаешь и на парах с Пушкиным балду гоняешь. Откуда ж тебе о контрольных то знать? — смеётся Фёдор, за что получает пинок под столом.       — Цыц! Всё я делаю. Сиди вон, ешь, задохлик. — Достоевский лишь мотает головой, продолжая неспешно есть, всем своим видом показывая, что Коля может продолжать рассказывать о своём дне и не отвлекаться на довольную Фёдоровскую улыбку и комментарии, коих больше не будет.       — Ну, мы сидим значит и Сашка такой «Ща я ответы достану, не ссы» и лезет под парту. — по Коле уже не трудно догадаться, что тот едва ли держится, чтобы не начать смеяться во весь голос до того, как он дойдёт до нужного момента, хотя дышать уже гораздо тяжелее.       — Так. — Фёдор смотрит на разрывающегося от смеха Гоголя, что из последних держится и сам едва ли не смеётся, рассматривая эту мордашку перед собой.       — И он под неё залезает… — вдох-выдох, — Достаёт телефон и пытается найти ответы на наши варианты. И пока он их искал, он ещё курнуть решил. Он затягивается, находит ответы и на радостях давится. — тут уж Гоголь не выдерживает, начиная хохотать на всю квартиру, стуча ладонью по столу и мотая головой из стороны в сторону, мол «это ещё не всё».       — И он кашляет, давится. Он пытается вылезти из-под парты, бьётся о неё головой, переворачивает её к чёртовой матери и сам со стула чуть ли не падает! — повышая голос, наперебой со собственным смехом рассказывает, почти что вопит Николай, заливаясь хохотом, пока Фёдор напрягает все извилины своего мозга, пытаясь в красках представить эту ситуацию.       — А дальше?       — Нас выгнали из аудитории и послали на пересдачу. Как итог мы вылезли через окно первого этажа на улицу и умчали курить, потому что охранник сегодня сволочь та, что не пускает и стучит на всех. — пытается отдышаться Коля и наконец-то взяться за свой ужин, а то за день ни черта не ел, кажется, ещё немного и его желудок сам себя съест.       — Так дождь льёт весь день. — замечает Достоевский, неспешно уплетая свои макароны, смотря при этом на Колю, что с такой жадностью уплетает свой ужин. А Фёдор обещает себе встать завтра пораньше, чтобы сделать Гоголю что-нибудь с собой, чтобы не голодал.       — Так мы под подъезд соседнего дома побежали. Пушкин по дороге чуть в лужу не упал! — говорит с набитым ртом юноша, а Фёдор едва ли может разобрать чужие слова.       — А у тебя как в университете? Преподы не хватились? — интересуется у Достоевского Коля, поднимая на него свои большие, чуть блестящие от слёз и смеха глаза. Фёдор ведь не ходил сегодня никуда и не выйдет ещё ближайшие пару дней, потому что соизволил вчера прогуляться под дождём, а потом страдать от жара всю ночь.       — Нет. Иван предупредил. — вздыхает Достоевский.       — Точно-точно, Ванька. — усмехается Коля и ждёт дальнейшего продолжения рассказа, который, судя по виду Фёдора, ещё будет.       — Он мне всё написывает и написывает: «Фёдор, как ты?», «Как температура?», «Нужно что-то принести?».       — Ванька за тобой как за сынком носится. — подмечает Гоголь. Он знает, что Фёдор и Иван дружат далеко не первый год, но смотреть за этим действительно забавно. Гоголь уверен на все сто, что Гончарову он сперва не понравился. Где он, чтобы общаться с таким как Фёдор. А Николай буквально смеётся ему в лицо, в очередной раз целуя Фёдора и получая поцелуи в ответ. Но Коля всё равно Ваньку любит и ценит как друга, он у них в компании как своя мамочка, что всегда напомнит о важности надеть шапку. А если они собираются к кому-нибудь на ночёвку, то можно быть уверенным, что всё останется в целости и сохранности, даже если все будут в конкретное говно, потому что следить за ними будет никто иной как Ванька Гончаров.       — И не говори. А как там у вас новенький тот? С именем чудным. — добавляет в конце уточнение Достоевский, отрываясь от своей тарелки. Коля рассказывал ему, что не так давно к ним парень новый перевёлся.       — Сигма то? — спрашивает Гоголь и заливается хохотом. — Бедняжке тяжело приходится. Видно по нему — мышонок, да только чуйка мне моя подсказывает, что не так уж он и прост. Хе-хе, понимаешь? — а Достоевский улыбается, видя этот хитрый, немного прищуренный взгляд разноцветных глаз. Что-ж, Сигме остаётся только пожелать удачи и крепких нервов, потому что Коля от него теперь так просто не отвяжется.       — Пригласим его выпить с нашей компанией? — как-бы невзначай предлагает Фёдор, уже представляя эту картину. Если Сигма всё же согласится, то его жизнь уже никогда прежней не станет.       — Мысли читаешь? — улыбается Коля, поднимаясь со своего места, беря со стола грязную посуду, свою и Фёдора, отходя к раковине. — Чай будешь?       — Да. — а пока Коля возится с посудой и чаем, Достоевский просто не может отказать себе в сигарете. Всего одной и последней. Парень поднимается с места, берёт заканчивающуюся пачку сигарет и отходит к окну, приоткрывая его, надеясь не получить нагоняй от ещё одной своей «мамочки», что так заботится о его здоровье и лишь закатывает глаза на очередной порыв ветра, понимая, что придётся вновь гнать Достоевского от окна.       Коля убирает чистую посуду в шкафчик, когда по кухне разносится запах табачного дыма. Фёдор молча стоит у окна, думает там о своём, чуть прищурившись от холода и головной боли, пока Гоголь заваривает им две кружки чая, в одну из которых обязательно насыплет пару ложек сахара. Он ставит готовый чай на стол, а сам отходит к Фёдору, мягко обнимая того со спины.       — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает Гоголь, прижимаясь щекой к чужому виску, сильнее прижимая Достоевского к себе, что слабо улыбается, делая очередную затяжку.       — Терпимо. — отзывается Фёдор, продолжая неспешно докуривать свою сигарету. Глаза уже сами собой закрываются, а сам парень чуть поддаётся назад, прижимаясь к чужой тёплой груди.       — Дурак.       — Знаю. — улыбается Достоевский, делая последнюю затяжку, туша сигарету о пепельницу. Приходится вылезти из этих нежных объятий, чтобы закрыть окно, чтобы холод улицы не забирал их последнее тепло. Вздох и Фёдор вновь возвращается на то же место, целует Гоголевскую щёку, заставляет улыбнуться и льнёт к Коле, что так охотно принимает эту ласку.       Они стоят обнявшись, пока дождь так и льёт, стекая по крышам Питерских домов, барабаня по стёклам и рамам окон, в то время пока их чай постепенно остывает, оставшись забытым, ведь что может быть приятнее любви и тепла дорого человека в холодный и дождливый день?