Чуть дальше в Страну чудес

Из записей доктора Пруста Пациент: Эндрю Дж. Доу Возраст: 12 лет После произошедшего месяц назад пожара, унесшего жизни семьи Спиров, состояние ребенка все еще крайне нестабильно. Ступор может длиться часами, а затем сменяться длительной истерикой. Трагедия, свидетелем которой стал мальчик, нанесла ему тяжелые душевные травмы, и на то, чтобы победить их последствия, уйдет не один год, если нам вообще удастся это сделать. Сейчас Эндрю опасен как для себя, так и для окружающих. Он либо не реагирует на раздражители вовсе, либо переходит к насилию. Позавчера во время обеда в своей палате он внезапно накинулся на санитаров с ложкой. Вчера исцарапал ногтями предплечья до кровавых полос. Все прогулки проводятся под жесточайшим контролем. Мы стараемся, чтобы Эндрю контактировал с другими детьми, однако вне палаты он остается пассивен. Подбирается курс медикаментов. Первое, что видит Эндрю, когда открывает глаза — ключ на цепочке. Обычный ключ от английского замка — плоский и короткий, с рядом мелких хищных зазубрин-зубов. Крошечный меч. — Ты что-то вспомнил? — спрашивает доктор Пруст. Эндрю делает глубокий вдох. В легких поселяется тяжелый, дымный запах горящего дерева. Кончики пальцев жжет, будто он снова, шипя от боли, пытается открыть окно, а пластиковая ручка уже почти плавится из-за полыхающего пламени. В ушах трещит. Это рушится одна из балок крыши. Но ничего из этого не новое. — Нет, — отвечает он устало. Доктор Пруст поджимает губы, протягивает руку, чтобы сжать его плечо в знак утешения. Эндрю пытается не вздрогнуть от прикосновения. Вроде получается. — Что же, иди, — задумчиво говорит Пруст. — И постарайся побольше гулять на свежем воздухе. Не стоит безвылазно сидеть в комнате. Эндрю кивает, хоть знает наверняка, что проигнорирует этот совет. Стаскивает себя с кресла. На окнах в коридорах и палатах решетки, пусть Истхейвен и не считается психбольницей. Ну, не в привычном смысле этого слова. Они называют это «Центр реабилитации для детей, перенесших душевные травмы». Словом, психбольница. Он чувствует себя неважно. Так всегда случается после сеансов гипноза с доктором Прустом, где он пытается заставить Эндрю вспомнить детали того вечера. Память Эндрю — целые террабайты, идеальный дата-центр, но что-то все равно ускользнуло, спряталось в закоулках бесконечного коридора воспоминаний. Это было пять лет назад. Пожар в доме Спиров, единственном месте на этой планете, где он не чувствовал себя чужим. Он лишился и его. Эндрю помнит вечер в мельчайших подробностях — чуть недосоленный пирог на ужин, сладкий ванильный пудинг на десерт; помнит высоту горки из взбитых сливок в его чашке шоколада. Помнит фильм, который включила Кэсс и ее ласковый поцелуй в лоб на ночь. А потом, сразу после этого, он уже надрывно кашляет, натягивает на нос воротник футболки, пытаясь сквозь дым добраться до окон. Несмотря на все то хорошее, что подарили ему Спиры, Эндрю так и не смог отблагодарить их, даже если бы благодарностью было выяснение причины их смертей. Огонь воспоминаний будто сжигает изнутри, и он сворачивает в туалет. Умывается ледяной водой, чтобы чуть смыть жар, но это едва помогает. Зеркало — если можно его так назвать, ведь здесь нет ничего, что можно было бы разбить, — чуть размывается из-за повисших на ресницах капель. Он все равно видит, что что-то нет так. Поспешно вытирает лицо, моргает, вглядываясь в отражение. И понимает, что не показалось. В отражении не он сам — всего лишь точная копия. — Аарон, — говорит он вместо приветствия. Парень в зеркале кивает. — Давно не виделись. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Эндрю. Он не очень удивлен, но визит Аарона все равно неожиданный. Они давно не виделись, с тех пор, как… — Ты им нужен, — подтверждает Аарон его догадки. — Почему? — Твоя Страна чудес погибает. Повсюду скверна. Они без тебя не справятся. — Это не моя Страна, — отнекивается Эндрю, хоть и знает, что это бессмысленно. Аарон не пришел бы к нему. Только если им действительно требуется его помощь. Тот закатывает глаза. — Да-да, рассказывай. Мы оба знаем, что она всегда была твоей. Вернулся… кое-кто. Длинная история. Чешир и Шляпник расскажут тебе сами. У нас не так много времени. Куда тебя вообще занесло? Здесь даже зеркал нормальных нет, я не могу находиться здесь долго. — Длинная история, — передразнивает его Эндрю. — И кто еще из нас копия? — фыркает тот. — Ты идешь? Эндрю кивает — будто у него есть выбор, — и Аарон вытягивает из зеркала руку. Предложение, от которого он не смеет отказаться. Слишком притягательна возможность сбежать из этого мира. Эндрю хватается за раскрытую ладонь и задерживает дыхание, чувствуя, как его утягивает в отражение. Это почти похоже на возвращение домой. Спустя секунду он оказывается в совершенно другом месте. Даже цвета здесь кажутся насыщеннее, и Эндрю невольно моргает, стараясь привыкнуть к яркому свету. Аарон отпускает его руку и прячет в карман крошечное круглое зеркало. — Ты меня через него вытащил? — щурится Эндрю. — Как? Оно же меньше ладони. Раньше Аарон всегда перемещал его через озеро, и Эндрю выбирался на сушу дрожащий, мокрый и недовольный. Тот пожимает плечами. — Магия, Эндрю. Магия, — и шевелит пальцами, будто ждет, что с них посыпятся искры. — Только Шляпнику не говори. Я всегда его через лужи выдергиваю. Грязная вода отлично сбивает спесь. Эндрю закатывает глаза. — Рад слышать, что вы так и не подружились. Тот пожимает плечами. — Не скажу, что не подружились, но от него слишком много неприятностей. Это раздражает. Пойдем, нужно кое-куда заглянуть. Аарон ступает на тропу, а Эндрю следует за ним и наконец оглядывается по сторонам. Кажется, что все осталось прежним и одновременно с этим необратимо изменилось. Те же замшелые камни и скалы у узкой протоптанной дорожки. То же небо, яркая голубизна которого почти режет глаза. Все здесь будто гротескно-преувеличенно, выкручено на максимум. Огромные деревья почти цепляют кронами белоснежные рваные облака и обнимают корнями валуны, а листья величиной с голову шуршат на ветру звонко, словно обертки от конфет. Это напоминает ему о детстве, о том времени, что он здесь проводил, прячась от реальности после пожара. Здесь было хорошо и спокойно. Не было санитаров и врачей, не было допросов и горстей таблеток. Аарон тогда утаскивал его в этот мир через отражение в зарешеченном окне и возвращал обратно, едва слышал щелчок открывающегося замка. Но что-то не так. Эндрю хватает доли секунды, чтобы понять — изменился запах. Раньше Страна чудес, его спасение и отдушина, пахла сладким соком свежей травы, мокрой землей около озера и тонким ароматом кувшинок. Сейчас пахнет… гнилью. Скверна — вспоминает он слова Аарона. И тогда замечает остальное: потемневшие корни деревьев, сочащиеся черной, вязкой жижей, плесневеющий мох на камнях, прелую ряску на зловонной луже. — Что здесь случилось? — спрашивает он. — Почему все так… плохо? Аарон фыркает и мотает головой. — Нет уж, пусть наш герой рассказывает тебе сам. Он у нас мастер плести истории — похлеще Чешира. А как же великолепно оживают его фантазии! Мудак. Один плюс — он теперь смирный, как Черепаха Квази. Только что не рыдает в три ручья, а только шьет свои бесконечные шляпы и все больше сходит с ума. Представить Нила смирным сложно. Раньше они с Аароном все время грызлись, а Чешир отчего-то был этим невероятно доволен, будто питался их перепалками. Кролик же метался от одного к другому и все пытался их примирить. Ненормальные. Все они. — Какие у нас планы? — интересуется Эндрю. — Где остальные? — Тебе нужно встретиться с Чеширом. Он отведет тебя к остальным. Мы почти на месте. Аарон сходит с тропинки и ступает на траву — яркую и зеленую, будто рисунок из детской книги. Каждый шаг приминает ее к земле, и она пускает салатовый сок, густой и вязкий, как кровь. Эндрю наблюдает, как травинки впереди них отклоняются, стараясь сбежать от ног Аарона, чтобы не быть растоптанными. Эндрю идет ровно по его следам, чтобы не раздавить еще больше. — А почему именно Чешир? Почему не ты? Аарон оглядывается, и его лицо искажает косая ухмылка. — Потому что он слишком смел, а это удобно — считать себя бесстрашным, когда боишься струсить. Так что пора ему взглянуть страху в лицо. Или на его кости, раз уж на то пошло. Эндрю легко складывает два и два. Есть — было — только одно существо, которое может стереть с лица Кевина плотоядную усмешку. И оно мертво. — Бармаглот, — говорит он. Не вопрос — утверждение. Аарон кивает. — Именно, — и ступает прямо на низкий гриб с плоской шляпкой — такой гигантской, что на нее можно с легкостью улечься, как на кровать. Упругая мякоть пружинит под ботинками, когда Эндрю делает шаг. — Только не ешь здесь ничего. Этот гриб вырос после дождя в четверг. Шляпник как-то откусил от такого на спор и вырос футов на пятнадцать. Пришлось идти к Гусенице и просить у нее кальян, чтобы он стал обычным, — ну, ты же знаешь, курение замедляет рост — потому что у нас закончился «Меньше-в-раз». И если ты один, не сходи с тропинки. Болота иногда прикидываются полянами. Одно на прошлой неделе чуть не сожрало Кролика, когда он собирал ягоды. — Раньше здесь не было болот, — замечает Эндрю. — Раньше здесь было безопасно. — Жестокость порождает жестокость. Скверна жестока, а Страна чудес защищается как может. Теперь это война, — Аарон повышает голос. — А ты что скажешь, Чешир? — Скажу, что ненавижу, когда ты выдаешь мое присутствие раньше, чем мое присутствие желает быть выданным, — отвечает бесплотный голос справа от Эндрю, и он невольно вздрагивает. Ебаный Кевин с его тупыми фокусами. Эндрю поворачивается как раз вовремя, чтобы заметить рябь воздуха — колыхание тонкое и почти незаметное, как над раскаленным асфальтом. Высокая фигура Чешира медленно сплетается из абсолютной пустоты, словно он является одновременно ничем и всем, что их окружает: частицами почвы, травяным соком, острым запахом цветов и каплями кислорода. Может, так и есть. Эндрю кивает ему. — Чешир. Ты совсем не изменился. Это правда. Он, как и всегда, одет в простую льняную рубаху и штаны — слишком обычно для вычурной одежды жителей Страны чудес, и этим он выделяется. Как, впрочем и Аарон, чей наряд полностью зеркалит одежду Эндрю, как и подобает отражению. Кевин растягивает губы в насмешливой улыбке, обнажающей острые зубы и щурящей глаза с узкими кошачьими зрачками. Единственное, к чему Эндрю не успел привыкнуть — новая татуировка. Ее он видел лишь несколько раз. Это было после смерти Бармаглота: Эндрю тогда стащил из кабинета медсестры бутылочку валерианы (ну не транквилизаторы же воровать), и Кевин ее налакался. Эндрю было всего двенадцать, и он честно не думал, что на Чешира, даже со всей его кошачьей сущностью, так подействует валерьянка. Это закончилось тем, что Нил, хохоча и обмакивая одну из своих самых больших игл в чернила, перебил карточную пику на чужой скуле, превратив ее в символ джокера. — Хотел бы я сказать то же про тебя, Эндрю, — Кевин мотает головой. — Но, к сожалению, не могу. Я почти тебя не узнаю. Не то, чтоб ты изменился внешне — ты даже, кажется, не вырос ни на дюйм. Да и на Аарона я насмотрелся вдоволь, так что знал, что увижу. Но ты пахнешь по-другому. — И чем же, по-твоему, я пахну? — иронично интересуется Эндрю. Кевин принюхивается и морщится. — Ты провонял нормальностью, друг мой. Поразительно, что Аарон вообще смог тебя сюда затащить. И, что же, если для Чешира «провонять нормальностью» значит слезть с таблеток, делающих Эндрю психоактивным динамитом со сломанным детонатором и пересесть на что-то, что просто склеивает его разбитое сознание в нечто более-менее целое… Ну, так тому и быть. — Когда-нибудь, — подает голос Аарон, делая пару шагов вперед, — я затащу Эндрю к вам, а сам займу его место. Вы все мне уже надоели. Эндрю идет за ним и тихо хмыкает — сомнительно, что Аарон придет в восторг от его реальности. — Самообман тебе не к лицу, — довольно тянет Кевин. — Мы оба знаем, что там тебе понравится еще меньше, чем здесь. Хотя… что такое «там», а что «здесь», верно? Пространство такое же растяжимое понятие, как и время. Аарон мученически стонет. — С меня хватит, Чешир. Просто заткнись уже. Я понимаю, что ты злишься из-за проигрыша, но не обязательно же нудеть. — Потому что ты жульничал, — обвиняет Кевин, наставив на Аарона палец с острым когтем, а после поясняет Эндрю: — Мы спорили, кто должен отвести тебя к Бармаглоту, и Шляпник решил, что бросить кости, чтобы определить, кто должен смотреть на кости, — прекрасная идея. Ну, и так как он самый неудачливый из нас, ему всегда безумно везет в мелочах. Ему выпало двенадцать. Мне — семь. Аарону — пять, но кости ударились о зеркало, и он пустил рябь, так что они перевернулись на десятку. — Ничего я не делал, — невозмутимо отмахивается Аарон. — Зачем нам к Бармаглоту? — спрашивает Эндрю, когда Кевин снова открывает рот. — За твоим ножом, конечно, — Кевин удивленно качает головой. — Ты же не думаешь ходить здесь без оружия? Эндрю хочет возразить, хочет сказать, что, да — раньше ему не нужно было оружие, но имеет ли это смысл, если Страна чудес изменилась? Если того безопасного места больше нет. И, кажется, это вина Нила. — Вы хотите сказать, что мой вострый нож все время был там? Никто его не забрал? Кевин чуть заметно ежится, а Аарон бросает на него насмешливый взгляд. — Чешир нас не пускал. Якобы, лучше не ходить в места, воняющие смертью — ты же знаешь, какой у него чувствительный нос. — Дело не только в этом, — добавляет Кевин. — Это твой нож, Эндрю. Как мы могли забрать что-то, что принадлежит тебе? Пусть и не были уверены, что ты когда-то вернешься. — Хочешь сказать, вы сделали из несчастного ножа местное подобие меча Артура и оказались недостойны? — иронично интересуется он. — Ага, типа того, — кивает Аарон. Кевин же непонимающе хмурится. — Артур? Это твой друг? Я думал, в твоем мире уже не нужны мечи. — Это легенда, — поясняет Эндрю — он уже успел позабыть, что местные иногда не понимают его слов. Кроме Аарона, конечно. Хотя Эндрю так и не узнал, почему тот обладает какими-то знаниями из другого мира. Может, так работает их связь? Эндрю знакома чаща, что маячит впереди: густая поросль черных деревьев с широкими кронами, бросающими на землю темные, мрачные тени. Логово Бармаглота. Кевин чуть заметно замедляет шаг. Он всегда боялся его. Между ними кипела странная смесь из ненависти и привязанности, которую Эндрю никогда не понимал. — Прекрати трусить, — тихо говорит Аарон, — он мертв. Ты сам видел его труп. Он ничего тебе не сделает. Кевин улыбается в ответ, только вот выглядит совсем не весело. — Шляпник бы с тобой поспорил. — Будто ему для этого нужен повод, — закатывает глаза Аарон. — Все, дальше сами. Я буду ждать вас на чаепитии. Ну, Эндрю, надеюсь валерьянка у тебя с собой, потому что мы с Кроликом спрятали все вино. Остался только «Меньше-в-раз», но ты, Чешир, сам знаешь, что нужен он не тебе. — Предательство до боли мучительно, хоть и не ново, — бурчит в ответ Кевин. Аарон равнодушно жмет плечами, достает из кармана зеркало и передает Эндрю. — Верни при встрече, — напутствует он, а после прикасается к гладкому стеклу. Это даже привычно — смотреть, как Аарона затягивает внутрь, пусть и жутковато. Эндрю читал о черных дырах. Об их притяжении, о том, как материя растягивается, словно спагетти, когда ее поглощает неизвестность. Так и здесь: силуэт Аарона размывается и удлиняется, пока неведомая сила влечет его в отражение. Всего секунда — и он исчезает, словно его здесь и не было. Эндрю прячет зеркало в карман и оборачивается. Кевин тоже почти полностью растворился — лишь один оскал его острых зубов висит в воздухе. Скорее напоминание о присутствии, чем само присутствие. — Должно быть, это странно, — задумчиво тянет он, — вернуться сюда. Сколько лет прошло в вашем мире? — Почти пять, — мгновенно отзывается Эндрю. Почти пять лет с тех пор, как он в последний раз бывал здесь. С тех пор, как он решил покинуть это место, чтобы попробовать жить реальной жизнью, несмотря на то, каким притягательным был этот волшебный мир. Но Эндрю не был его частью и никогда ему не принадлежал. Он не обещал никому вернуться, но и не обещал забыть. Тогда дни в лечебнице были кошмарны, и горе медленно его убивало. Здесь он смог собрать себя заново. Здесь был Аарон и люди — ну, почти люди, — которых Эндрю называл друзьями. Но Нил убеждал его, что побег — не выход. Нил знал это по себе, и прошлое всегда нагоняло его, сколько бы он не бежал, сколько бы не прятался. Чем больше Эндрю приходил в себя здесь, тем больше сходил с ума в реальности — побочный эффект ментального выздоровления, как не иронично. Эндрю не мог позволить себе такую блажь — впасть в безумие и остаться здесь. Он поклялся разгадать тайну пожара, в котором погибли Спиры, и нарушать это обещание не собирался. А для этого ему нужно было покинуть этот мир и попытаться выжить в настоящем. Ради Кэсс и всего, что она для него сделала. Он глубоко вдыхает и упрямо идет вперед, отгоняя непрошеные мысли. Зелёный густой сок травы окрашивает его ботинки, стекает по подошве. Чем ближе к чаще они подходят, тем темнее он становится. Поднимается холодный ветер. — Давай, Кевин, чем скорее заберем нож, тем скорее ты перестанешь сходить с ума. Еще больше, чем обычно. — Вы с Аароном поразительно невыносимы, — замечает плывущая рядом улыбка. — Сразу видно, что братья. — Мы не братья. Он мое отражение. Два зеленых глаза появляются над зубами. Выглядит это мерзко. — Ты не находишь это жестоким — называть его отражением только потому, что его не существует в твоем мире? В конце концов в таком случае ты для нас тоже отражение. Эндрю не находит слов в ответ, да и пытаться разговаривать на равных с любым жителем Страны чудес по смыслу примерно как биться головой о стену в надежде рано или поздно продолбить проход. Тропинка в чащу давно заросла густой, хищной травой, что так и норовит обернуться вокруг лодыжек и завязаться в узлы, будто желает навсегда пленить глупца, посмевшего потревожить вечный покой Бармаглота. Из воздуха выплывает остальная голова Кевина. — Вот поэтому я и не хотел, чтобы кто-то из наших сюда шел, — замечает он, наблюдая, как Эндрю с усилием вырывает ноги из пут, чтобы сделать еще один шаг. — Смерть стремится к смерти. — А ты стремишься к драматизму, — в тон ему отвечает Эндрю, отводя от лица низкие, хлесткие ветви. — Я могу пойти один. — Боюсь, ребята обидятся, если ты погибнешь в первый же день после возвращения. Скверна породила существ, состоящих из порчи. Я думаю, что они могут быть рядом с… ним. Опрометчиво было бы отпускать тебя туда без оружия. — А ты носишь с собой оружие? Острый оскал Кевина разрезает лицо, словно лезвие, и по спине Эндрю против воли пробегают предательские мурашки. Кевин друг — раньше был другом, — но это не значит, что можно его не опасаться. — О, мне оно и не нужно. Но эти паразиты боятся огня. Тебе следует носить с собой спички. Или взять ту штуку из вашего мира… маленький карманный факел. — Зажигалка, — подсказывает Эндрю, однако ему не нравится эта идея. Каждый, раз, когда он видит огонь, будь это даже крошечный, контролируемый язычок, скованный пластиковым тубусом зажигалки, в ушах тут же ревет треск пожираемого пламенем дома Спиров. Эндрю мотает головой — этим мыслям сейчас не время и не место. Он снова разводит ветки и делает первый шаг на поляну. Кевин сразу растворяется в воздухе без единого слова, трусливо и поспешно. Здесь все так же, как и пять лет назад. И все совсем иначе. Страна чудес — Страна парадоксов, но Эндрю отвык от странного непостоянства этого мира. Или вырос из него, словно из старых ботинок. Кевин должен быть где-то рядом, однако же Эндрю чувствует себя одиноко и неуютно, стоя на краю поляны. Будто подглядывает за кем-то сквозь щель замочной скважины. Здесь почти нет света, лишь редкие лучи, словно шпаги, разрезают пространство, и в их свете медленно вальсируют случайные пылинки. Место застыло во времени. Те же низко нависающие темно-зеленые кроны, черная в полутьме земля и примятая трава там, где раньше лежало тело Бармаглота, а сейчас — его кости. Зелень травы окрасилась в бурый, словно, единожды напитавшись кровью, она не сумела забыть ее вкус. Пахнет так же — железом и солью, и запах забивается в ноздри, навязчивый и тяжелый. Странно, что Бармаглот не превратился после смерти в свою человеческую версию, не стал напоминанием о том, что чудовища, которых стоит бояться, не всегда выглядят опасно. Порой они невообразимо похожи на людей, и иногда Эндрю невольно думает, какие монстры могут таиться в нем самом. Скелет огромный, кипельно-белый, с хищными когтями ребер и мелкими позвонками хвоста. Кэсс как-то водила Эндрю в палеонтологический музей, и там были реконструкции скелетов динозавров. Они выглядели почти также: гигантские, жуткие и определенно точно мертвые. Вострого ножа нигде не видно, но оно и немудрено: наверняка провалился сквозь прорехи ребер, когда сгнила плоть. Значит, его оружие там, в ворохе костей и раскрашенной в алый травы. Эндрю давно разучился бояться мертвых и научился бояться живых, а посему смело шагает вперед, игнорируя задушенный выдох Кевина над ухом. — Это всего лишь кости, — напоминает Эндрю. Кевин упрямо молчит. Бурая трава под ногами пускает кровавый сок, когда Эндрю на нее наступает, но он едва ли обращает внимание. Шаг, еще шаг, и громадные ребра, ростом выше самого Эндрю уже прямо перед глазами — белоснежная клеть и ровные зазубрины. Он бесстрашно протягивает руку туда, где некогда было сердце, безжалостно ужаленное смертоносным клинком, однако скелет Бармаглота огромен настолько, что Эндрю не может разглядеть свой нож за башнями костей и ищет его на ощупь. — Эндрю, — зовет Кевин. — Погоди ты, — одергивает он в ответ, исследуя ладонью неровные бугорки позвоночника. Где-то здесь. Его пальцы цепляются за рукоятку, скользят по мертвенно-холодной стали лезвия, но ухватиться не получается. Еще немного… — Эндрю, — снова повторяет Кевин, что неожиданно, абсолютно спокойно. — Советую поторопиться. В этот момент Эндрю наконец цепляет нож, тащит его на себя, и тот ударяется о кости, разносит по поляне тонкие отзвуки посмертной песни, звонкой, как ксилофон. Вес в ладони неожиданно тяжелый: лезвие увесистее рукоятки и с непривычки тянет руку вниз. Эндрю перехватывает нож поудобнее, подносит ближе к лицу. Деревянная рукоять липнет к пальцам и оставляет на них алые отпечатки; на лезвии смазанными темно-красными пятнами засохла кровь. На краткое мгновение Эндрю ловит в зеркальном отблеске клинка собственное отражение. Бледная кожа, рассеченная щека, сжатая полоса рта и испуганные глаза с расширенными зрачками. Это не он. Это он. Давно, пять лет назад, трясущийся от ужаса и покрытый чужой кровью, горячей и густой. Эндрю вздрагивает. Наваждение проходит. В отражении снова он — на этот раз сегодняшний, хмурый и сосредоточенный. Краем глаза Эндрю вылавливает за своей спиной что-то еще — и резко оборачивается. А после замирает, ошпаренный леденящим ужасом. Он не знает, что за существо в паре метров от него. Оно будто выбралось прямиком из кошмара: черная, вязкая масса, влажно поблескивающая в редких тусклых лучах. Невысокая, как ребенок. Что-то движется под маслянистой субстанцией, пузырится то тут, то там, словно невидимые кулаки барабанят изнутри по мерзкой, лоснящейся плоти. Из-под густой жижи, натягивая то, что должно быть кожей, проступают очертания человеческого лица. И тогда мертвенную тишину разрывает отчаянный, душераздирающий крик. Эндрю делает хриплый судорожный вдох, но он застревает в горле. Тело не слушается. Испуганное сердце истошно бьется о ребра, а загнанный разум тщетно пытается заставить бежать. Пару ужасающих мгновений — Эндрю едва замечает это на периферии — Кевин стоит в стороне. Глаза его внимательно и пристально наблюдают за Эндрю, а губы кривятся в тонкой усмешке, словно он наслаждается всепоглощающим ужасом на чужом лице. Но Эндрю не успевает обдумать это — Кевин уже движется с такой скоростью, что его силуэт смазывается светлым пятном. Острые клыки впиваются в склизкое тело с мерзким, чавкающим звуком. Крик резко обрывается секунду спустя, когда существо рушится на темно-зеленую траву, растекаясь по ней смолянистой, густой лужей. Эндрю прерывисто выдыхает и переводит взгляд на Кевина. Тот дарит ему скошенную усмешку, сплевывает черной слюной и пачкает светлую рубашку, вытирая рукавом измазанный рот. — Скверна, — поясняет он и сплевывает еще раз. — На вкус как гниль. Эндрю ошарашенно пялится на лужу, что осталась от… противника? Врага? Темная маслянистая жижа мелко подрагивает, словно пытается снова собраться в кучу. — Что это? — сипло спрашивает Эндрю, покрепче сжимая в руке оказавшийся бесполезным нож. Почему он позволил застать себя врасплох? Что, если изменилась не только Страна чудес? Что, если необратимо поменялся и сам Эндрю? Он скашивает глаза на лезвие своего оружия. Засохшие пятна крови вдруг вызывают где-то в горле липкий и кислый ком тошноты. Отчего-то Эндрю не верится, что пять лет назад именно он убил Бармаглота. — Ты переспрашиваешь оттого, что не расслышал или оттого, что надеешься получить другой ответ? — интересуется Кевин, но мысли Эндрю ему, видимо, не очень интересны, потому что он продолжает: — Это скверна. Порча. Зови как хочешь, суть от этого не меняется. Их влекут чужие страхи. Советую вспомнить, как махать ножом, если не хочешь, чтобы тебя сожрали, потому что не бояться здесь становится сложно. — Оно пришло из-за того, что ты боишься Барлаглота, — догадывается Эндрю. Кевин кивает. — И придет еще парочка, если не перестанешь трястись, — предупреждает он, достает что-то из кармана штанов, а затем садится на корточки. — Если оставить его как есть, оно восстановит форму. Единственный способ избавиться — сжечь. В подтверждение своих слов он чиркает спичкой. Та шипит, разгораясь, и на краткое мгновение в полутьме поляны вспыхивают кошачьи глаза Кевина. Крошечный огонек пляшет в пальцах, бросает на хмурое лицо всполохи теней, превращает зеленые глаза в яркие, пустые стекла, а испачканный в слизи рот — в зияющую темную дыру. Он разжимает пальцы, и Эндрю завороженно наблюдает за коротким полетом спички. Та падает в самый центр смоляной, раскачивающейся лужи, и спустя одно биение испуганного сердца Эндрю она вспыхивает пламенем — хищным и жадным. В ушах Эндрю ревет пламя пожара и трещат потолочные балки. Огонь пожирает дверь его комнаты, на пробу лижет половицы, осторожно и почти ласково. Все вокруг красное и оранжевое, воздух плывет от жара, а Эндрю надрывно кашляет, пряча лицо в сгибе локтя и тщетно пытаясь вогнать в легкие хоть каплю кислорода. Кто-то кричит его имя. — Эндрю, — зовет Кевин, и Эндрю резко приходит в себя. На месте черной лужи — жухлая, жженная трава и влажный блеск. Все, что осталось от скверны. — Пойдем отсюда, пока они не пришли на вонь твоего страха. Даже я его чую. Если бы в голове Эндрю не отдавался эхом рокот пожираемого огнем дерева, а в носу не засел запах гари, он бы обязательно прокомментировал напускную храбрость Кевина и осторожность, с которой тот оглядывается, когда поспешно шагает по примятой траве прочь от скелета Бармаглота. Однако Эндрю молчит. Кевин отодвигает ветви, и яркий солнечный свет вскрывает тени, как нож — консервную банку, рассекает высокую фигуру на неравные половины, и на секунду кажется, что Кевин так и распадется по швам слепящего луча. Эндрю щурится, прикрывает глаза ладонью. — Почему ты не предупредил меня о скверне? — решается Эндрю, когда они оставляют скелет Бармаглота и остальные ужасы позади. — Почему ждал, чтобы я увидел… это? Он осторожно косится на Кевина. В уголках губ у того все еще тенями скапливается черная слизь. Выглядит он зловеще, особенно когда кривит рот в подобии улыбки. — Вы с Аароном так ратуете за то, чтобы смотреть страху в глаза, но смотреть в саму его суть оказалось страшнее? Мне было любопытно, как ты поступишь, только и всего. Было любопытно, насколько же ты изменился. — Я изменился, — подтверждает Эндрю. Кевин кивает. — Ты научился бояться. Раньше ты этого не умел. — Раньше я заставил себя разучиться, — не соглашается Эндрю. — Раньше мне нужно было бояться слишком многого, и я научился быть бесстрашным. Потом эта необходимость отпала. Кевин пренебрежительно фыркает. — Вопиющее упущение, мой дорогой друг. Однако же, если однажды ты уже разучился, быть может, получится снова? Если продолжишь шарахаться от нашей обыденности так же, как шарахаешься от огня, ты не сможешь нам помочь. Возможно, зря я предложил тебя вернуть. Возможно, ты совсем перестал принадлежать этому миру. Это столь же печально, сколь и ожидаемо. — Мне не жаль, — отрезает Эндрю. — Мой мир не похож на ваш, и жизнь моя от вашей отличается. Я никогда не был готов заплатить эту цену — отречься от себя окончательно. Пусть я потерял вас, но обрел себя. Кевин приподнимает брови. Его взгляд наполовину ирония, наполовину — жалость. Или Эндрю только кажется. — А эта цена не оказалась велика? Сколько сейчас в тебе тебя, а сколько — того, чего от тебя ожидают в твоем мире? Норма-альном, — тянет он презрительно. — Ах, Эндрю, раньше ты был так открыт и готов к новому, так непосредственен, что наш мир запросто вписывался в рамки твоей ненормальности. Сейчас же ты стал мал настолько, что Страна чудес для тебя чрезмерно велика. Может тебе стоило немного уйти в рост, чтобы вместить в себя чуть больше? Эндрю бросает на него равнодушный взгляд. Шутки о росте уже давно его не задевают. Однако же забавно, как по-разному они мыслят. Совсем недавно сам Эндрю думал о том, что вырос из Страны чудес, а Кевин считает, что это Страна чудес из него выросла. В каждом из миров — в мире Эндрю и в мире этом — существуют свои условности, которым нужно следовать, чтобы прижиться. Быть в обычном мире, имея разум жителя Страны чудес все равно, что пытаться вырастить водоросли в черноземе. И наоборот. Эндрю не чувствует вины за то, что приспособился к одному миру, когда покинул другой. — Обстоятельства расставят все по подходящим местам, — пожимает плечами Кевин, когда Эндрю озвучивает эти мысли вслух. — А Страна чудес этому посодействует. Эндрю позволяет теме затухнуть в дымке высокопарных речей Кевина. Они идут прочь от занавешенной тьмой поляны, и Кевин рассказывает о ерунде: о коллекции часов Ники, о том, как они украли кальян у Гусеницы, накурились и поймали глюки, о том, что Нилу снова снятся кошмары. Рассказывает о том, как однажды зеркало разбилось прямо в момент перемещения Аарона, и тот выполз из осколка, окровавленный и задыхающийся. О том, как от жары забродила река, выросшая из яблоневого дерева, и они набрали несколько бочек того, что, как предполагает Эндрю, в нормальном мире называется сидром. Эндрю, тем не менее, думает о другом. Он размышляет о том, может ли вообще доверять Кевину. Даже Аарону, раз уж на то пошло. Что знал о них тот, двенадцатилетний Эндрю? Раньше казалось, что все, а сейчас он с трудом может припомнить ничего не значащие мелочи: любимый чай Ники; привычку Аарона хрустеть пальцами; резкий выдох Кевина перед глотком вина; едва заметную улыбку Нила, чуть натягивающую его губы. Так что может знать о них Эндрю сегодняшний? Еще меньше. Или и вовсе ничего. Раньше он мог доверить каждому из них свою жизнь даже не раздумывая, но Эндрю изменился, а значит, могли измениться и они. Как знать, зачем его позвал Аарон на самом деле. Как знать, куда его ведет Чешир. Местность эта будто известна, но она размыта кистью времени, что смазывает прежде знакомый пейзаж в блекнущие сумерки забытья. Страна чудес стала совсем иной. И кто знает, как вместе с ней изменились и ее жители. Какими бы ни были они друзьями когда-то давно, сейчас Эндрю лучше оставаться начеку. — Расскажи мне больше о скверне. И что вообще здесь происходит? — интересуется он, пробираясь меж корней, тесно оплетающих валуны, будто костлявые старушечьи пальцы. Кевин исчезает и появляется секунду спустя по другую сторону гигантского дерева. На его лице снова оскал — хищный и острый. — Оставлю эту часть Шляпнику. Когда он говорит об этом, то выглядит так мучительно, словно у него заболели разом все зубы. Не хочу лишать тебя такого удовольствия. Тем более, мы почти пришли. Если начну рассказывать сейчас, то закончу уже у нас. Остальные слишком любят перебивать и считают, что лучше меня знают, что происходит. — Потому что ты обожаешь перекручивать правду, — напоминает Эндрю. — Перекручиваю потому, что так из нее выжимается все самое интересное. Это как с мокрой рубашкой. Вся суть в том, чтобы ее выжать, а не оставить стекать. — Как скажешь, — отмахивается Эндрю, хотя, если начистоту, ничего не понял. Он шагает следом за Кевином в узкую щель в скале, неровную, словно кто-то вспорол ей брюхо, как дохлой рыбине. Поблескивающие в оранжевых лучах гигантские бордовые грибы на стенах ущелья — вывалившиеся внутренности, склизкие и мерзкие. Эндрю протискивается, стараясь не задевать их плечами. — Боишься замарать свежую рубашку? — любопытствует Кевин с издевкой. — Не волнуйся, Эндрю, они боятся тебя не меньше. Он отламывает край шляпки ближайшего гриба, и тот мгновенно осыпается прахом, пачкая ему пальцы. Не успевает Эндрю в изумлении приподнять брови, как остальные грибы тут же уменьшаются и с тонкими хлопками исчезают в трещинах скалы. — Здесь все по-другому, — не удерживается от комментария Эндрю, наблюдая как Кевин слизывает пепел с пальцев. Тот поднимает на него взгляд и скалится почти пьяно. Его зрачки сузились до едва заметных черточек в ядовито-зеленой радужке.       — Не ты один научился бояться, — говорит он тихо. — Мы стали хищниками и жертвами, но роли всегда меняются. Нападай первым, если не хочешь, чтобы напали на тебя. Бойся или пугай сам. Выбор за тобой. Я выбрал второе.              — Ты сейчас занимаешься именно этим? — спрашивает Эндрю, однако тонкие иглы опасений пронзают его равнодушие, вскрывают точно по швам. Он против воли крепче сжимает в пальцах нож, и внимательный взгляд Кевина отслеживает это движение, вбирает его с плотоядной жадностью. — Пытаешься меня напугать? Что это, Чешир? Еще одна проверка? Или так ты пытаешься доказать, что не слаб после того, как чуть не наложил в штаны из-за одного взгляда на скелет Бармаглота? Тогда вспомни, кто оказался достаточно смел, чтобы его убить. Тот пожимает плечами и отворачивается. Они возобновляют путь, но Эндрю продолжает крепко стискивать нож. — Что ты, друг мой. Все вокруг и так пропитано кошмарами, так к чему их множить? Воздухом с примесью ужаса сложно дышать: он такой тяжелый, что того и гляди подавишься. Они оказываются на небольшой поляне, и Эндрю быстро оглядывается. Сюда можно попасть только по тому же пути, по которому пришли они. С одной стороны продолжает щериться острыми осколками отвесная скала, а остальное пространство густым рядом охватывают деревья. Какие-то из них высокие, с заточенными, как пики, листьями, другие — приземистые, похожие на ивы. Их лозы спускаются до самой земли, укрывают ее тонким змеящимся ковром. С хлестких веток сочится прозрачная жидкость, капли стекают по узким листьям, на секунду повисают на их кончиках и вязко, лениво падают в натекшие лужи. Под ногами разбросаны тонкие ветки. Повисшую тишину прерывает хлопанье крыльев пролетающей птицы. Здесь странно пусто и тихо, почти заброшено, как в логове Бармаглота, ставшем ему гробницей. — Сюда, — зовет Кевин, и отчего-то голос его множится эхом. Взметнувшийся ветер вырывает звуки из пахнущего сыростью воздуха, доносит до верхушек деревьев, и те подхватывают, перешептываются едва слышным шелестом. Эндрю делает пару шагов и замирает рядом с присевшим на корточки Кевином. В скале, прямо рядом с его ботинками, вырезана замочная скважина. Она небольшая, едва ли больше трех дюймов. Эндрю недоуменно хмурится. — Что это? Кевин посылает ему снисходительный взгляд. — Если не ошибаюсь, к замочным скважинам обычно прилагаются двери, — отвечает он. — Это дверь. — А еще к дверям обычно прилагаются ручки, ключи и возможность вообще эти двери открыть, — в тон ему замечает Эндрю. — Не вижу здесь ни одного, ни второго, ни третьего. — Иногда замок сам является дверью. Это наш случай. За этим проходом наш дом. Кевин поднимается и роется в карманах. — Давно вы поселились в пещере? — Как много глупых вопросов ты стал задавать, — сетует Кевин. — Не забывай, где находишься. Не все, что есть на самом деле, есть на самом деле. И не все, что тебе кажется, действительно тебе только кажется. Он наконец вынимает руку из кармана, хватает Эндрю за рукав и что-то вкладывает в ладонь. Секундное прикосновение его пальцев обжигает нагретую солнцем кожу резким холодом. Эндрю опускает глаза. — «Меньше-в-раз», — следует ответ на немой вопрос. «Выпей меня» выведено витиеватым узким почерком на этикетке крошечного пузырька. Эндрю откупоривает его с протяжным чп-пок и вдыхает аромат. — Это вино. Спаиваешь несовершеннолетних, Чешир? Эндрю отрывает взгляд от пузырька, но Кевина, конечно, уже не видно. Растворился, как сигаретный дым. — Да ладно тебе, Эндрю, — звучит его голос прямо за спиной, и Эндрю едва подавляет вздрагивание. Поворачивается. Никого. Однако голос Кевина продолжает: — Ты пробовал вещи куда хуже, верно? Ну же, один глоток отделяет от встречи со старыми друзьями. Голос перемещается, но Эндрю не слышит ни шороха шагов, ни треска сломанных под ногами веток. — И всем вам нужно прибухнуть для этого? — Не-а, — говорит Кевин справа от него. — Только таким вот, как вы со Шляпником. Я бы сказал, что вы несовершенны. — Нил? — осторожно переспрашивает Эндрю. — А с ним что? «А что со мной?», хочет он спросить. — Ты знаешь. — Ты знаешь, что нет. На этот раз голос Кевина звучит откуда-то сверху. — Ты знаешь, но не хочешь знать. Поэтому не знаешь, — обвиняет он. — Вы оба почти за гранью. Ты больше, чем он. — И поэтому мы несовершенны? — допытывается Эндрю, хотя все равно не понял ничего из шизофазийного бреда Кевина. И это еще Эндрю зовут ненормальным. — А Аарон? Слышится смешок. — Аарону не нужно ничего пить. Он путешествует через отражения, — Кевин на секунду замолкает. — Знаешь, вы с Аароном и Шляпником так похожи. Со Шляпником ты похож в вашей непохожести. С Аароном ты не похож в вашей похожести. И при этом Аарон и Шляпник совсем уж отличаются. Это забавно, ты так не думаешь? От его пространных речей у Эндрю пухнет голова. — Прекрати говорить загадками, Чешир. — Прекрати везде их слышать, — в тон ему отвечает Кевин. Эндрю снова смотрит на пузырек. «Выпей меня», призывает тот. Эндрю почти слышит шепот. — Твое сердце бьется так быстро, — произносит Кевин. — Осторожнее, а то выпорхнет из-под ребер. Долго будем ловить. — Закрой рот, — отрезает Эндрю. — Не стоит так беспокоиться, — елейно тянет тот. — Кто опьянеет от одного глотка? К тому же… — он замолкает. Эндрю сжимает пузырек в ладони так крепко, что тот, кажется, сейчас лопнет. Выпей меня. Он слышит голос Кевина прямо перед своим лицом. — Кому как не тебе знать, что страх пьянит пуще вина. В воздухе появляется улыбка. Только она: сплошь острые кошачьи зубы. Невидимые губы прикрывают клыки, когда Кевин едва слышно шепчет: — А ты, Эндрю, полон им до краев. Сердце бьется где-то под ребрами, стучит отчаянно и предательски быстро. Эндрю на секунду стискивает челюсть, а затем делает глоток. Он не знает, кому и что доказывает, не знает, стоит ли идти на поводу у существа, которого некогда звал другом. Вино, горькое и сладкое, обжигает горло. И мир пускается в пляс.