Filth

– так, помнишь что говорить надо?- Хемлок поправил шарф, закрывающий лицо неловко опирающегося на трость мальчугана, убеждаясь что ничего ниже глаз не будет открыто взору любопытных недоброжелателей. – Угу...- Алансону очень не хотелось покидать уютную квартиру картографа, а в особенности — знакомиться с кем-то новым. Пускай Алиса, со слов Хемлока, и была довольно мирной и безобидной девушкой, Алансон всё ещё чувствовал сильную волну тревоги и неуверенности, разливающуюся по его телу. Мало того, что само по себе знакомство с кем-то было для него чуть ли не ночным кошмаром, так ещё и, как назло, тысячи и тысячи ужасных мыслей наполнили его голову жужжащим роем. А что если она лишь притворяется мирной, а на самом деле работает на диктатора? Что если она просто втирается в доверие к старику чтобы получить как можно больше информации и в итоге использовать её против них? А если она будет издеваться над ним, прямо как его сестра Фрида? Фрида... Боже, как же он скучал по своей семье... Однако негативные мысли ему быстро пришлось подавить, так как Хемлок довольно небрежно всучил ему просторную мешковатую робу пыльно- зелёного цвета, которую старик сам соткал всего за пару недель. В открытую появляться в Убежище было буквально смертным приговором как для Алансона, так и для картографа, и поэтому единственным способом доставить поборника лидеру Восхода без риска быть пойманными было облачить его в одежду, которая скроет максимальное количество кожи, не позволяя случайным жителям случайно распознать самозванца. Высокие сапоги, перчатки, повязка на всю нижнюю часть лица и просторная накидка. Наряд, идеальным образом скрывающий всё, что могло бы выдать его. Единственное, что всё-таки выделяло Мюррея среди толпы жителей — его почти что гигантский, в сравнение с коренастыми жителями, рост. – Красавец. - гаркнул Хемлок, довольно улыбаясь во все двадцать четыре (где остальные умудрился потерять — одному Солнцу известно) зуба. - Ай да Хемлок, ай да молодец, здорово придумал! – Сам себя не похвалишь — никто не похвалит? - повторил любимую поговорку своей матери поборник, снисходительно глядя вниз на своего нового опекуна. – А ты помалкивай! - буркнул картограф, едва скрывая задорной улыбки — коли бы я тебе не помог, ты бы уже вон как с месяц кормил бы пауков да гнилых. Я тебя на горбу на своём...- сказав это он демонстративно хрустнул спиной, по-старчески кряхтя и ворча — тащил километров пять, нет, шесть точно! А ведь немолодой уже, шестой десяток скоро пойдёт! А всё-таки Хемлок любил побухтеть. Пускай и просто в шутку. Раньше, когда у него когда-то был сын, Чингиль, такой же зелёный юнец, как и Мюррей, зеленоглазое кудрявое чудо с волосами цвета пепла, он мог шутить и дурачиться с ним. Ему всегда было с кем поговорить, кому пожаловаться, кому помочь, кого любить и поддерживать, одиночество стороной обходило его дом, пока однажды, с приходом последнего в истории города рейда, оно, наконец, не постучалось. Живущих в пустыне отшельников можно было понять. В голой пустыне мало что можно было вырастить, да и поборникам земледелие было ремеслом чуждым. Понять было можно. А вот простить — никак. В тот день они забрали у него сына. Юноша выскочил на улицу, в чём его застало это бедствие, с мотыгой наперевес, и атаковал подвернувшегося ему под руку варвара, что пытался утащить набитый краденым добром сундук, в попытках защитить свою деревню. Свой дом. Остальные жители бежали, зная, что нападающим не нужно ничего кроме еды и драгоценностей, зная, что их не будут преследовать и трусливо покидая свои дома. Чингиль был не таким. Ярость от несправедливости, ненависть к нахальным захватчикам, поправшим честь его народа, взяли контроль над ним, пересилив инстинкт самосохранения, и он ринулся в бой, повалив неуклюжего воришку чуть старше его на землю и что есть силы всадив мотыгу в его бок. Хемлок никогда не боялся рейдов, потому что знал, что местные разбойники просто забирают хлеб, изумруды, которые в то время использовались в качестве валюты, и зерно, после чего спокойно уходят восвояси. Но когда все налётчики, до этого ни разу не встречавшие сопротивления, в особенности такого яростного, разом застыли в недоумении, глядя на своего собрата, задыхающегося истошным воплем и извивающегося в луже собственной крови на пыльной земле, поросшей ковылем, он почувствовал, как сердце его остановилось, провалившись в ледяную бездну. Наконец, под всё так же раздающиеся завывания младшего из рейдеров, поверженного мотыгой разъярённого земледельца, мать раненого, легко узнаваемая по родимому пятну вокруг глаза и белой накидке на плечах, издав короткий вскрик, метнулась к своему ребёнку, спешно оттолкнув Чингиля в сторону. Мать клана в мгновение ока могла бы рассечь голову наглого мальчонки своим топором, но вместо этого она почему-то лишь отпихнула его прочь, прорычав что-то. Она не хотела драки. Не хотела, хотя имела полное право убить покусившегося на её дитя. Воспользовавшись моментом, Хемлок бросился к своему сыну, схватив его за шиворот и попытавшись оттащить обратно к дому, пока поборники не передумали. Может быть, они подобрали бы своё раненое дитя и ушли, может быть они могли бы уйти с миром и не вернуться обратно в следующий раз. Может быть, всё закончилось бы хорошо, если бы Чингиль, оттаскиваемый в сторону своим перепуганным отцом, в порыве слепой ярости не обрушил орудие на голову отвлёкшейся на своего сына женщине, промахнувшись и рассеча ей висок. Это было гробовой ошибкой. Потратив всего лишь мгновение, чтобы отпрянуть и взвизгнуть от боли, как подбитая камнем псина, женщина, почуяв угрозу, молниеносно выхватила свой топор и наотмашь полоснула лезвием, не глядя. Одного мгновения не хватило Хемлоку, чтобы спасти своего единственного ребёнка. Одного мгновения не хватило, чтобы не позволить лезвию топора рассечь его бедро, перебив артерию. Избежать смертельного ранения, похорон, потери единственного смысла его жизни. Два дня спустя Хемлок встретил сперва юнца, а затем и его мать вновь, на могиле своего сына. Картограф знал зачем они пришли. Она не хотела убивать никого в тот день, всё, что поборница пыталась сделать в тот момент — защитить себя и сына и отпугнуть нападающего. Случившееся было лишь злой шуткой рока. Не более. Первым пришёл младший. Неловко пошатываясь, опираясь о нагретый солнцем валун, он, очевидно ослабленный после вчерашней внезапной атаки, казалось, кого-то ждал. Из под грязно-зелёной пыльной накидки с капюшоном, покрывающей лишь голову и плечи парня, были видны бережно обёрнутые вокруг светло-серого торса бинты, сквозь которые всё ещё сочилась густая тёмно-красная кровь. Хемлок молча вышел из-за такого же осколка скалы и осторожно приблизился к незваному гостю, испытывая противоречивую смесь нерешительного опасения и так несвойственной ему ярости. Он остановился шагах в десяти от с натужным хрипом оттолкнувшегося от песчанниковой глыбы поборника, молча ожидая того, что должно было сейчас произойти. Извинится? А толку-то, Чингиль мёртв и этого никакие слова не исправят. Убежит? Пусть проваливает туда, откуда пришёл и не вернётся больше никогда. Убьёт? Пускай. Жить теперь всё равно незачем. Раненый юноша молча, шаркающей неровной походкой, начал подходить ко всё так же недвижимо стоящему жителю, едва заметно трясущимися руками доставая из под плаща топор. Хемлок глубоко вздохнул и закрыл глаза. «Убьёт. Так и знал убьёт.» Однако каким же было удивление селянина, когда вместо ожидаемого удара топором по голове он почувствовал тяжёлое древко в своих руках. Открыв глаза в недоумении, он увидел, как юный поборник, сохраняя всю ту же тишину, опускается перед ним на колени, решительно глядя ему в глаза. Намёк не мог быть понятнее. Око за око, зуб за зуб. В разом пересохшем горле застыл ком, а сердце пропустило удар, однако Хемлок, к своему ужасу понял, что ничего кроме ненависти и жажды мести не нашло места в его душе в этот момент. Он молча занёс топор над кудрявой головой раненого, сжав ручку орудия возмездия в руках с такой силой, что костяшки его побелели. Поборник закрыл глаза, мужественно замерев, позволяя картографу сделать то, что, как он считал, было верным. Хемлок уже готов был обрушить топор на ненавистного ему чужеземца, однако что-то в нём переломилось, вытолкнуло его обратно в сознание, разрывая его душу и заставляя его руки, всё так же вцепившиеся в дерево рукояти задрожжать. Нет. Как бы сильно он ни ненавидел тех, кто, пускай сами того и не желая, отняли жизнь у единственного человека, которого он любил, как бы он ни горевал, как бы ни душила его ярость, он не мог поменять факт того, что он просто не способен был на убийство. Отбросив топор в сторону картограф, тяжело дыша, как будто его только что вытащили из под толщи воды, отшатнулся от недоумевающего разбойника и вскинул руки, будто обожжёный кровью, что он чуть не пролил. – Малый...Что же ты...- прохрипел житель, чувствуя вновь подступающий к горлу ком.- Ты что удумал... Иди домой... Он мог бы отомстить, позволить горю перейти в семью убийц, но вместо этого житель лишь помог подняться парню на ноги. – Иди домой, ты не должен быть здесь.- Хемлок поднял топор и вернул его владельцу — Твои раны ещё не зажили. Тебе нужен отдых. Парень не отвечал, разочарованно потупившись в некой растерянности. – Из дома сбежал, да? Твоя мать, наверное, волнуется...- и действительно, вскоре из-за груды обломков некогда могучей песчаниковой скалы, словно в подтверждение слов жителя, вынырнул серый силуэт, облачённый в до боли знакомую белую накидку, замерев, как услышавший хруст ветки вдалеке олень. Парень обернулся и, помедлив, поковылял в сторон своей матери, однако взгляд её не сходил со смотрящего раненому вслед жителя. Зрительный контакт был долгим, мучительно долгим, невыносимым. И в этот момент, в эти мучительные секунды немого обмена самыми глубокими душевными муками утраты, Хемлок внезапно понял одну вещь — мёртвых не вернуть, но можно попробовать совместными усилиями предотвратить повтор трагедии. И сделать это не просто возможно, но и иронично легко. На следующий же день, под палящим солнцем, Хемлок, устало пыхтя, волочился по пустыне, таща на спине сундук со всем, что было нужно для плана, пока, наконец, не упёрся в поросшую сухой лозой стену из грубого булыжника и не присел передохнуть. Едва ли пять минут спустя он краем глаза заметил приближающиеся тени и посмотрел в сторону. К нему, с неким любопытством и опаской, подошли двое поборников, без оружия, как и он сам. День предстоял долгий и трудный. К тому времени как Хемлок разложил на песке своё снаряжение, состоящее ииз дюжины деревянных мотыг, двух лопат и ведра, вокруг него уже собралась семья разбойников в полном своём составе, удивлённо разглядывая фермерский инвентарь. Несмотря на языковой барьер, он довольно быстро смог объяснить семейству что к чему. В скором времени каждый поборник, от самого старшего, старика лет семидесяти, до едва научившихся ходить младших детей уже практиковался использовать инструменты, к обеду мать и отец семейства, следуя указаниям в момент сменившего свою профессию с картографа на фермера Хемлока, сажали в принесённую к аванпосту землю семена пшеницы, моркови и свеклы, а дети набирали на раскинувшейся неподалёку реке воду, а к вечеру у возвышающейся посреди песков башни уже располагались четыре кривоватых грядки. Перепачканный в грязи и пыли, уставший, запыхавшийся и пропотевший насквозь, но преисполненный небывалым облегчением и некоей гордостью, Хемлок сидел на песке среди таких же измотанных разбойников, радостно любующихся своим творением и о чём-то бойко переговариваясь. Собираясь уходить, картограф был остановлен и приглашён наверх, на верхний этаж аванпоста, где он, в довольно тёплой компании, выпил чашку травяного чая и разделил с ними хлеб и рыбу. На удивление, пойманной детьми рыбины и небольшой буханки хлеба хватило на всю компанию из тринадцати человек. Как миротворец и ожидал, ни в следующем месяце, ни спустя полгода не произошло ни одного рейда. Деревня зажила спокойной и размеренной жизнью. Разве что каждый вечер пятницы жители деревни с удивлением отмечали, что Хемлока нет в библиотеке. Теперь каждую пятницу, ровно в четыре часа дня в окно читальни раздавались два робких стука. Следуя этому сигналу, картограф откладывал манускрипты и испачканное в чернилах перо в сторону, менял свою простенькую вязаную шапочку из светло-бежевой шерсти на широкополую соломенную шляпу, брал кое-как сделанную из прутика, нитки и булавки удочку и буханку хлеба, после чего потайной дорожкой отправлялся пешком к нависшему над рекой утёсу. Там его всегда, какая бы ни была погода и как бы ни душила уже отступающая невыносимая жара, ждал всё тот же немного сутулящийся мальчишка, с удочкой в руках и бессовестно украденной у одного из зазевавшихся не в тот момент жителей соломенной шляпе набекрень. Вместе, под шёпот бегущей по камням реки и приглушённую песню играющего в горячих песках ветра, они часами напролёт сидели и рыбачили в абсолютном молчании, наблюдая за закатом, пока солнце окончательно не исчезало за подёрнутыми лёгкой голубоватой дымкой песчанными холмами вдали и на пустыню не опускалась тяжёлая синяя тень. После этого они делили зачастую скудный улов и, кивнув друг другу напоследок, с улыбкой расходились по домам. Это продолжалось, пока в один день ожидаемого стука в окно не раздалось. А на следующий день в деревню пришла рыжая девушка, назвавшаяся Призраком и пообещавшая навсегда изменить жизнь деревни, что у неё и удалось. Но в лучшую ли сторону? Хемлоку никогда не нравились её методы. Грубые, жестокие, полные то холодного расчёта, то жгучей ненависти и ярости, остро отличающиеся от его пацифистской методики перевоспитания. Он верил, что насилие ответным насилием не остановить, что поборники — такие же люди, как и они. Но Призрак была другого мнения. Узнав, что Хемлок, как и она, пострадал от рук «серых тварей», она довольно быстро привязалась к нему, видя в нём соратника и друга. Однако, доверие было быстро подорвано после того, как Хемлок был пойман укрывающим у себя в лачуге «недолюдей». Кого бы он ни пытался выходить, вылечить и защитить, рано или поздно, как бы он ни старался, Призрак находила каждого из них и каждый из них был сразу же убит. И вот теперь он был на самом краю, и от пожизненной каторги или смертной казни его отделяло лишь то, что о пребывании пятнадцатилетнего «врага народа» пока что не знал никто. Пока что. – Хемлок? - Из пучины воспоминаний старика выдернул неловкий толчок в плечо. - Ты в порядке? – А, что? А, да, точно... НУ, давай, топай. Сперва купишь что я просил, а потом пойдёшь по маршруту, который я тебе начертил, к Алисе. Жди меня у неё, ладно? Поборник кивнул, натянув маску до носа, оставляя заметными только глаза, и, накинув сумку на плечо, нерешительно подошёл к выходу. Сердце его бешено колотилось при одной только мысли о том, что ему придётся выйти наружу и быть там, среди людей, что за сам факт его существования ненавидят его настолько, что готовы разорвать на части, линчевать на месте... однако, обернувшись и увидев одобрительный, полный уверенности взгляд старика Хемлока, он глубоко вздохнул и открыл сперва входную дверь, а затем дверь в конце уютного, хоть и слегка тесного коридора.