Солдат и Инфанта

Ну что же можно сказать - если не считать небольшого нервного срыва, поднесённой внутренними демонами пятидесятиграммовой рюмки чувства вины и шести пощёчин самому себе для нормального душевного состояния - разговор с принцессой прошёл вполне сносно. Теперь предстоит привести себя в порядок и поступать так мудро, насколько только я смогу. Лечить подобное подобным, тушить огонь огнём и бороться с болью при помощи боли. Скуренный до фильтра бычок поставил на тыльной стороне моей ладони именной сигил, не пуская беспокойные мысли дальше - так маленький ребёнок пальцем перегораживает путь муравьям, чувствуя себя повелителем. Мне будет нужна ещё одна таблетка промедола, запитая проточной водой или чем-нибудь крепким, ещё одно подавленное воспоминание, ещё одна волна, чего-то похожего на язву желудка. Тихо прошипев от неприятных ощущений, я поспешил скрыться за дверью своей комнаты как в спасительное прибежище. Мне нужно было время, чтобы переварить всё случившееся за последнее время, и это будет потруднее моего стандартного пайка из духовной пищи и случайного перекуса. Прикрыв дверь поплотнее, я принялся приводить в чистоту те вещи, которые были мне по силам - одежду и тело. Подвесив сушиться только что постиранные рубашку и брюки, я разделся уже совсем и улёгся в смежную раковину, с удовольствием обнаружив, что могу вытянуться во весь свой бесовский рост и дотянуться до крана хвостом, при этом не вставая. Видимо, бывший винный склад был единственным местом собственного уединения, которое я мог себе позволить в Аду, но даже он не был моим. Только здесь я могу спокойно разгрести мысли и размышлять, если только кто-нибудь не захочет перестать следовать обычным правилам приличия и базовой вежливости. Легко задавать вопросы, если только ты не отвечающая сторона, не так ли? Я полностью разлёгся на серой моечной жести, ощущая, как струящаяся из душа холодная вода течёт по глубоким старым шрамам на моём теле, отыскивая новое русло и смягчая ороговевшую, побелевшую от времени кожу на спине, груди, бедрах и руках. Жаль, что обычная вода не сможет смыть грязь из души и головы; огненная вода хотя бы способна её закупоривать, заслуживая бонусные баллы за старание. Правда, наутро вся эта грязь прорывалась без предупреждения вместе с похмельем, смердя особенно едко и тошнотворно, но ведь за всё приходится платить? - Мне не нужны друзья, и уж точно они во мне тоже не нуждаются. Мне нечего им предложить, им нечего предложить мне. И точка. Вот так, правильно. Кто бы мог подумать, что смена рабочего места окажет такое сильное влияние на мою социальную жизнь, которую до этого составляла лишь самокритика пристрастий к опиатам, алкоголю, никотину и обольстительным женщинам с пустыми глазами? Хотя, можно предположить, что стрельба по членам вражеских банд тоже в какой-то мере взаимодействие с социальной группой. "Лурам, перестань, пожалуйста. Какой же ты глупый! Тебе протягивают руку дружбы, ты и сам не против быть друзьями, а почему-то отказываешься". Меня начинало знобить всякий раз, когда я снова слышал этот голос прошлого, заставляющий меня уйти в толщу холодных вод, падать всё ниже и ниже в кроличью нору своих мыслей - чёрных и густых, как вываренная смола. Уйти с головой в дебри этого подходящего для меня водоскопа, наполнить свои альвеолы жидкими опарышами и не дышать, пока я не потеряю сознание. Увы, я затеял отступление слишком поздно - так вражеский прожектор выхватывает из темноты квадратики силуэтов подползающих солдат, за лучом света вступает глухое, далёкое стрекотание пулемёта, чьи зелёные и красные нити трассеров навсегда оставляют лежать на сером песке Лимба, пока за тобой не прилетит белый журавль. - Табука, оставь меня, - вокруг меня холодная вода умывальника, а внутри - горькая, едкая отрава и к миру, и к самому себе. Когда вода дошла до стоков, я довернул кран в обратную сторону, закрыл глаза и погрузился в прохладную тишину вместе с рогами и хвостом. "Лурам, хватит себя грызть. Ты обязан проснуться от этой ненависти, нужно простить себя". - Не могу и не хочу. Для меня здесь больше ничего нет. "Позволь окружающим помочь тебе!" - Пусть лучше помогают себе живым, а мертвецам вроде меня бесполезно помогать. Я-настоящий погиб на войне, его тело застыло в красном кровавом льду скал Лимба как залитый янтарём жучок, а по адской земле ходит самозванец. "А как же твои родители? Твои родственники? Новые друзья? Мурев? Ты же обещал ему помочь! Или Стелла, у которой ты просил взгляда и дружеского совета?" Я уже почти поколебался и был готов сдаться, как тут же в моё сердце впрыснули дозу какого-то отвратительного, но при этом привычного яда. "Взгляд, дружеский совет? Какое же ты лживое отродье, Лурам!" Вот, это уже теплее и ближе, даже ощущаю как мои губы неосознанно сложились в вымученную улыбку. Ведь я ещё хуже, чем Стелла, какой бы хищной птицей высокого полёта она бы себя не мнила. Да какая ещё Стелла - хуже меня нет никого! Или неужели она действительно наивно полагает, что я поверю в её искреннее желание подружиться? "Молодец, продолжай в том же духе, Лурам. Ты правильно рассуждаешь - нужно обмануть и кинуть первее, чем это сделают с тобой". "А если она не обманывает, Лурам? Что, если она действительно была честна с тобой? У тебя будет настоящий друг. Тем более, что Стелла тоже видела очень многое, ей тоже причинили много боли, она так же ненавидит саму себя и только взгляд со стороны помогает ей жить заново. А ведь у неё вся жизнь впереди! Она так на тебя рассчитывает!" От голоса любимой бесовки, что я упустил по собственной трусости и глупости, моя улыбка злорадства и самоистязания моментально угасла, и едва осязаемый зуд в лёгких сделался невыносимым - пришлось вынырнуть над поверхностью и сделать несколько глубоких вдохов. Сплюнув попавшую в рот и лёгкие воду, я почувствовал, что уже совсем замёрз. Вылезти из раковины тоже оказалось непросто: жесть бортиков тоже успела покрыться инеем и больно щипала за ладони. Пару раз тряхнуть головой, промокнуть лицо полотенцем, подтянуться руками за потолочную перекладину, повернуть корпус в воздухе и перехватиться копытами, скрестив руки на груди - сотня "скручиваний" поможет привести мысли в порядок и согреться. "Всё ещё хуже - я лишь притворяюсь другом, но попутно строю свой расчёт, который по итогу причинит Стелле ещё больше боли". После войны и... ещё кое-чего, мне было трудно приспособиться к привычному укладу инфернальной жизни. Первое время у меня просто не укладывалась в голове преступная беспечность обывателей. Как можно столь безрассудно ходить по улице, не передвигаясь перебежками-зигзагами от укрытия к укрытию, не пригнувшись и не прикрывая голову предплечьем? Почему вон тот прохожий не обращает внимания на тонкую проволочку, которая натянута на уровне его лодыжек буквально в двух шагах? Неужели никто не видит тусклый отблеск вражеской оптики в окне многоэтажного здания? Да, я снова могу ходить по улице как все, разве что иногда неосознанно чеканю шаг и приподнимаю подбородок чуть выше, чем следовало бы. Да, я прекрасно понимаю, что у ног того грешника было вовсе не нить растяжки, а просто торчащий из асфальта тонкий стальной прут, который не подорвал гранату, а всего лишь порвал брючину ротозею. Да, я вижу, что оптикой оказалась игра света в единственном вымытом окне. Но кое-что остаётся непоправимым - я добровольно разучился принимать решения сам. И хуже всего, что я не хочу учиться заново, потому что любые мои попытки приводят к катастрофическим последствиям. "Поминки по погибшему сыночку". Я спрыгнул с перекладины и приземлился на копыта со звонким перестуком. По жилам пробежала разогретая кровь, ко мне возвращаются воля к борьбе и желание действовать. Я помогу Стелле, но вовсе не потому, что я хочу быть её другом, как и быть чьим-то другом в принципе - просто для меня картина стала однозначной, простой и понятной. Я просто исполняю свой приказ. Есть обозначенный враг в лице Бегемота, есть отданный чёткий приказ, есть командир - механизм действия снова запущен, я снова могу быть в строю, снова могу быть полезной боевой единицей. Что же касается Мурева, то и тут всё ясно и понятно - через призму его детской восторженности моё безрассудство будет принято как пример мужества, отваги и преданности, и даже моя возможная смерть на боевом посту станет не трагедией, а логичным завершением пути любого уважающего себя солдата на службе у адской инфанты. Мысль о прощении самого себя казалась отвратительной, ниже собственного достоинства и невыносимой. Нужно сражаться, сражаться и ещё раз сражаться - это всё, что ты умеешь делать более-менее хорошо. Никто не исцелит мне сердце и не успокоит мне нервы, как увещевал исполнитель с той контрабандной пластинки, выкупленной у херувима-коммерсанта, не гнушавшегося торговать с адскими жителями. И всё равно, несмотря на всю вечную чёрную мерзлоту моей души, через этот лёд пробивался упрямый светлый росток странного, непривычного чувства, что окружающие действительно хотят мне помочь и сделают для этого всё, что в их силах. И даже если бы они знали, что потерпят неудачу, то всё равно бы попытались протянуть мне руку. Тихо пискнул телефон - кто-то прислал сообщение с незнакомого номера. Впрочем, я уже догадался, кто это мог быть. "Привет, Лурам, это я - О.С.. У тебя нет никаких аккаунтов в соцсетях, так что пришлось выйти на твой номер телефона. Напоминаю - сегодня в семь часов вечера, ресторан "Гнёздышко Иштар", зона "Клуатр". Не опоздай, пожалуйста. Потом расскажешь, как всё прошло, и с кем я общалась". Я вытряхнул на кровать один из трёх полноценных костюмов, упакованных в сплошной чехол - этот был подарочным, от Петра Константиновича с подписью-вензелем "Хорошему бармену и славному другу". Простой, классический костюм-тройка, приятного для глаз блестящего чёрного цвета с "искрой" и аналогичного оттенка шляпа с пёстрой, расшитыми цветами лентой вокруг тульи и прорезанными круглыми отверстиями под рога. От оружия решил отказаться, взяв с собой только портсигар, а вместо зажигалки - старые спички из какого-то кабака. Переодевшись и загнув поля шляпы как полагалось, я почувствовал себя лучше - момент сомнения прошёл. Я всё ещё оставался солдатом, память о котором всё ещё жива. И, без излишней гордыни, одним из лучших солдат, между прочим, ведь кого попало не берут в штурмовое подразделение "Детей Уробороса" - и форменный чёрный берет, который я всё ещё храню у себя в шкатулке, это подтверждает. Тот факт, что я не очень-то хочу жить и не ценю свою жизнь, вовсе не означает, что я просто лягу на землю, сдамся и буду ждать смерти. Напротив, любой мой враг трижды пожалеет о том, что посмел напасть на меня - я намереваюсь продать свою жизнь подороже. Я - тренированный солдат Адских легионов, я не знаю страха и презираю смерть, мои воля и ум - несгибаемы и несокрушимы. "Лурам, тебе нужно перестать быть таким". "Это кем же мне тогда быть? Трусливым и гнусным предателем? Я уже им являюсь, спасибо за очередное напоминание". "Ты не трус и не предатель. Ты храбрый, стойкий и мужественный, но тебе пора перестать лезть под пули, прикрываясь неким героизмом, под которым скрывается разочарование и тоска. Это всё - лишь ложное чувство собственного превосходства, бег за адреналиновой дозой как единственный способ разбавить свою серую пресную жизнь. И самое страшное..." "Хватит! Я теперь опытный и сильный! Я могу справиться с любыми врагами - как материальными, так и духовными! Я могу закрывать собой от пуль и ножей, могу выступить один против батальона врагов, я сотню раз ходил в атаку и поднимал за собой перепуганных новобранцев! Что это, если не храбрость?!" "...это бессознательное желание отыскать на поле боя самого себя среди убитых. Потому что новый Лурам - больной, который не может нормально жить, не может встроиться обратно в общество. Старый ТЫ погиб там и на твоём месте - кто-то новый, кто-то гораздо хуже, нужно спасти старого погибшего себя. Повторный круг мук и страданий, попытка расплатиться с призраками прошлого и достигнуть очищения. И если ты действительно настолько храбр, то почему тебе всё ещё больно произносить вслух имя своей невесты? Почему у тебя сотня вариантов причин для вашего расставания и каждый раз они разные, но всегда лживые? Почему ты до сих пор просыпаешься по ночам в холодном поту и затыкаешь себе рот горлышком бутылки и пригоршнями таблеток, чтобы не выть от бессилия и обиды? И наконец, почему ты всё ещё хочешь слепо выполнять приказы, а не решать свою жизнь самостоятельно?" Скриип был прав - десоциализация, утрата социальных навыков, постоянно преследующее меня чувство ужаса и стыда, самый большой страх - это сделать самостоятельный шаг и тем самым повторить самый жуткий опыт, который я только мог пережить. Мне нужен мой проклятый промедол или глоток настойки, лишь бы не вспоминать этих слов, этих запахов и этой картины, которая никогда не исчезнет из моей памяти. «Нет. Нет-нет, этого не может быть. Это всего лишь сон, иллюзия, игра воображения! Я просто сбрендил на этой проклятой войне! Это глупость! Вздор! Небыль! …!» - Лурам? - осторожный стук в дверь и тихий голос Мурева помогли мне вынырнуть из воронки моих вечных размышлений. Оправив одежду, я открыл бесёнку дверь и тут же обмер от неожиданных перемен во внешности своего юного протеже: сбитые костяшки на указательном и среднем пальцах правой руки, на краешке губы отчётливо виднелся свежий кровоподтёк, глаза сияют факелом эйфории от всплеска адреналина, а на щеке - что-то чёрное и смазанное. - Кто? - резко и глухо спросил я. Рука сама собой вложила мне в губы топливо для размышлений, оформленное в виде сигариллы. Мурев пустился в сбивчивые объяснения, путаясь в словах и порядке действий, одновременно стараясь успокоиться - бесёнок был настолько взволнован, что не мог говорить и дышать одновременно. Обработав весь поток речи, выяснилось следующее - после физических нагрузок и крепкого сна от употребления настойки, Мурев отправился искать применение своей энергии. Сначала похлопотал на кухне с приготовлением обеда, после него - помог Вигории с глажкой белья, а уже потом - полетел за Перуллой на невидимых крыльях своей детской влюблённости. И хотя слово "инвентаризация" звучало не очень-то и романтично, но бесёнок был счастлив таскать мешки, просеивать муку и взвешивать специи. И когда Перулла поблагодарила его поцелуем в щёку, а сам Мурев сжал её пальцы, идиллию нарушило появление его дядюшки, у которого были какие-то претензии к главе горничных. Общий итог - Бартоломью придётся заказывать новые очки, а сам Мурев принял предназначенную для Перуллы оплеуху и лишился своего единственного места для жилья в виде тюфяка под столом. - Тебе есть где жить? - я спросил напрямую. - Это моя проблема, Лурам, - бесёнок старался держаться молодцом, но слова прозвучали вяло и неуверенно. При виде Мурева - растерянного, испуганного, смятенного - я тут же позабыл о своём плане "Выработать ресурс и выгореть". Души и судьбы дорогих мне друзей и родных - вот моё новое поле боя, за которое идёт нескончаемая, вечная война. Струшу, отступлю, сдамся - проиграю, а поражение - неприемлемая опция. - Нет уж, - я осмотрел разбитую губу беса при свете лампы. Просто ссадина, затянется уже к концу дня. - Можешь жить у меня, кровать уступаю, места для одежды хватит на двоих. - А как же ты? - удивился Мурев. - Я не слишком нуждаюсь во сне. Кроме того, я обычно сплю днём. Правило только одно - не рыться в моих вещах. Если будет что-то нужно, то лучше скажи мне, ладно? - Да, конечно! - бесёнок едва скрывал радость от свалившейся с плеч крупной проблемы. - Я правда тебя не потесню, даже не заметишь! - Надеюсь, - с напускной серьёзностью заметил я и тут же поспешил подбодрить. - И не беспокойся насчёт своего дяди. Ещё раз к тебе или кому-то ещё полезет, и получит от меня то, что причитается. - Лурам, не надо его убивать! - Мурев чуть не подпрыгнул на месте и тут же поспешил перейти на тихий голос. - Да, мой дядя может вести себя как... кое-кто не очень-то и хороший, но он - мой дядя, в конце концов! У меня больше никого не осталось из родных! Просто Бартоломью - одинокий старый брюзга; пожалуйста, не нужно душить его подушкой или толкать с лестницы, или вообще как-то вредить. Очень тебя прошу. - Хорошо, - я согласился. У Мурева были весомые доводы, ведь не убивать же в самом деле по закону мести всех и каждого, кто не идеален. - Ты ел? - Да, спасибо. Домино рыбкой угостила. - Тогда ложись и поспи. Чай в чайнике, кофе намолот, сладости для еды под стойкой в отдельном кульке, - я не удержался от удовольствия поддеть паренька. - Если вдруг заглянет Перулла, то свободное вино в отдельном ящике, а чистые простыни и контрацептивы... - Всё-всё-всё, я всё понял, хорошо, ладно? - бедный Мурев побелел от неловкости момента. - А ты сам куда? - В город, кое-что прикупить для бара. Тебе чего-нибудь нужно? - Нет, спасибо, Лурам, - бесёнок улыбнулся. - И это... - Что? - А можно мне с тобой поехать? - Нет, это исключено, - я ответил гораздо грубее, чем планировал. Снова причиняю боль, даже если сам того не хочу - выходит, что уже подсознательно я становлюсь мерзавцем. - Ну, пожалуйста, я не буду мешаться! - начал Мурев, и тут же замолчал, опустив голову и поджав хвост. Мне стало досадно за самого себя - бесёнок правда не хотел навязываться и готов был потерпеть, лишь бы не не разрушать нашу дружбу и не упускать меня. Я вздохнул - надо помочь, а ненавидеть себя буду позже, когда с Муревом случится что-то непоправимое. - Правда, Мурев, не сегодня - мне нужно наведаться в весьма злачное место. Вместе нас не пустят, заведение только для членов клуба, а оставлять тебя на улице, как собачонку, я не собираюсь, - и прежде, чем Мурев окончательно потух, я напомнил ему с широкой улыбкой. - Помнишь моё обещание? Я слов на ветер не бросаю - помогу Стелле разгрести её дела, сходим на Аменаж, и я плачу за угощение. - Спасибо большое! - обрадовался бесёнок. - И что приютил и за всё остальное! Ты - настоящий друг, Лурам! Я взлохматил Муреву волосы на голове, одобрительно похлопал по плечу - на секунду на душе сделалось ещё светлее, словно так я мог отправлять на первое свидание своего родного сына, давать последние наставления и тайком от матери просунуть ему за пазуху фляжку персикового ликёра, который совершенно не имеет привкуса спирта и придаст храбрости вместо безумия... Но только на секунду. У меня не может быть ни сына, ни дочери, ни жены. Я сам отрёкся от этих вещей собственным малодушием, сам вбил кол в сердце своему будущему. Хотя, может быть, это и к лучшему, ведь чему может научить кто-то вроде тебя? Давать советы по соблазнению и очарованию - это не одно и то же, что и воспитывать. Никогда нельзя забывать, что жизнь - жестокая, иррациональная и до невозможности позорная штука. И все её щедрые посулы, положительные эмоции и приятные соблазны - это химеры и иллюзии, необходимые лишь для того, чтобы глупец с широчайшей улыбкой и распахнутыми глазами шёл навстречу выставленному ножу, направленному прямо в незащищённое брюхо. И не сомневайтесь в том, что лезвие войдёт до самых внутренностей, перед этим провернувшись с десяток раз, чтобы жертва корчилась на земле от боли и визжала, как умирающая собака. Не верить, не принимать подарков, а будет совать дары под самый нос - укуси со всех сил, чтобы кости пальца хрустнули на зубах, как старый сухарь, а ещё лучше - отхватить всю руку целиком вместе с головой, чтобы неповадно было лезть. Ничего этого не было и не будет, особенно предложения дружбы от принцессы и свет её лица - да, особенно последнее. Померещилось, показалось, почудилось, блажь накатила, если уж совсем по-простому говорить - так не бывает и не должно быть. Есть нужная для хозяйки работа, которую надлежит выполнить в соответствии с правилами, уставом, регламентом или любым иным списком правил и предписаний, что так же очевидно, как клюв на лице Стеллы. Путь до "Гнездышка Иштар" занял у меня чуть больше часа, при этом до назначенного времени ещё оставалось порядка получаса в запасе. И хотя заходящее солнце и нежное тепло располагали к неспешному, вальяжному шагу, и встречные мне прохожие шли неторопливо, я срезал путь через мостовые и бордюры, обгоняя остальных. Сверившись с циферблатом висящих на фонаре часов, я уселся на скамейке прямо через дорогу от дверей в "Гнёздышко" и закурил, пуская колечки дыма. Почему-то окружающий мир, этот будничный день казался слишком улыбчивым, полным ярких глаз и ласковых слов. Даже осознание того факта, что я забыл принять промедол, не сильно меня расстроило - как будто быстролётной птицей пропорхнула лёгкая надежда на то, что я могу жить нормально, без всякого допинга. Приподняв голову, легче не стало - звёзды в небе казались сигаретными огоньками моих однополчан, вместе с которыми мы делили и хорошее, и плохое. Жаль лишь, что я не смогу их угостить или просто преподнести огоньку. А ведь помните, как мы мечтали о жизни после войны. Помните, знаю.

***

Нам определённо везло, жизнь налаживалась - как утверждал сам Саргон, победа будет на нашей стороне, и уже в ближайшее время мы вышибем пернатых из Лимба. Сегодня даже получилось помыться в настоящей горячей воде, вытравить вшей и постирать закостеневшее от пота бельё. Больше всего я был рад тому, что после мытья и горячей еды Шед наконец-то пришёл в себя, снова начал шутить и даже взял в руки гитару, а выражение испуганной забитости и отчуждённости куда-то пропало - лишь немного отрешённый взгляд, который есть у каждого старослужащего, всё ещё напоминал об его истерике, которая накатила на него во время обороны катакомб. - Спасибо, Лурам, - улыбнулся мой друг, протягивая мне кружку чая с мёдом, который ему невесть откуда удалось раздобыть. Не иначе как опять смог запустить руку в карман "трезубцев". - Я уж думал, что всё - спёкся. - Шинкель? - спросил Моссер, зашивая прореху в своём кителе и в очередной раз уколов себе палец. - А вы чего на войну-то пошли? Всё-таки немолоды! - А мне бояться нечего, - широко улыбнулся Шинкель. - Шесть мальчишек, трое девчонок, уже внуки правнуками балуют. А помру - хоть жену увижу, всё к лучшему. - Да чего заладил, старый? - буркнул Химлок, поплевав на недокуренную папиросу, чтобы убрать её про запас под вязаную шапку. - Помру да помру. Живи да радуйся, уже месяц воюем, а пока живые да здоровые. - Не говори за всех, - заворчал Ургаф, лёжа на животе и в очередной раз расчёсывая пластыри, несмотря на подзатыльники от Гутнера. - Я уже пятую пулю ловлю. - В задницу навылет - это не рана, - гоготнул бес с татуированными пальцами. - Даже если пятый раз подряд. - А ты зачем пошёл, Химлок? - тут уже к разговору подключился и я, вернув кружку Шеду. - Ты же из уличных - налетел, подломил, прокутил, повторил. Зачем на войну подорвался? - Надоело жить так, уже третий десяток маячит. Нарублю здесь трофеев, продам, выкуплю свободу себе и девушке своей, чтобы спросить с нас больше никто не мог. - Разве у воров есть девушки? - я даже удивился. - Есть биксы, марухи, полюбовницы... - У меня - есть, - твёрдо и решительно ответил бандит. - Толкну херувимское барахло, откупные отдам и рукой махну. Сделаю адью в самом шикарном виде. - Как зовут? - спросил Шинкель. - Женщину-то твою? - Дома, ударение на первый слог, - Химлок зажмурился и слегка улыбнулся. - Самая-самая хорошая бесовка на весь Ад, нигде такой больше не найдёшь. Так что всё, после войны завяжу с бандой и к вам в село рвану. Куплю кусок земли, домишко построю, жить заново начну с Домкой моей. - О, летят, сердечные, - обрадовался Шед, указывая пальцем в небо. - Птички наши! Для херувимов женский батальон "Алые когти" был проклятьем и погибелью. Эти бесстрашные крылатые гарпии с одинаковой лёгкостью и доставляли сообщения между участками фронта, и летали в разведку, и безжалостно атаковали подразделения "Первой компании", забрасывая врага заточенными стальными прутьями, бомбами и зажигательными гранатами. А для нас - птички, пташки, летуньи, барышни - и новости принесут, и чем-нибудь вкусным побалуют, и пулю вытащат, и просто составят хорошую компанию. Первой к нам приземлилась лейтенант - крылатая демонесса лет сорока - в застиранной грязно-серой гимнастёрке и засаленной, грязной пилотке, украшенной пришитым знаком их батальона - когтистой лапой, растущей из ястребиного крыла. Вслед за ней притормаживали остальные - кто-то с "красным крестом" на рукаве, другие - с вместительными сумками или мешками. - Вот, ребятки, держите, - перед нами как по волшебству появился вещмешок, набитый банками с мясом, сухарями, пачками чая, сигаретами и невиданной роскошью - завёрнутыми в вату яблоками и варёной картошкой. - Может чайку, дочка? - Шинкель любезно предложил ей закопчённую дымящуюся кружку, пока Химлок делил между нами содержимое мешка и рыком отгоняя особо наглых. - Поди, умаялась за день? - Успею, напьюсь ещё. Много раненых? - Ургаф, ты опять?! - невысокая красно-рыжая гарпия Мята с медицинской сумкой на боку распекала нашего смущенного товарища, пока мы едва держались от смеха. - В пятый раз уже тебя латаю - и всё в одно и то же место! - Просто наш Ургаф привык врага встречать грудью, а про защиту тыла забывает! - давясь картошкой, хохотал Билдж. - Это у него с детства, - добавил я, совершенно добивая своего друга. - Рассказать, как мы его всем миром с забора снимали? - Шинкель, ну хоть вы им скажите! - взвыл Ургаф, пока Мята, сама едва сдерживаясь от улыбки, рисовала йодную сетку на раненой филейной части моего пострадавшего товарища. - Чего они меня так парафинят? - И скажу! - оскалился старый бес. - Мятка, доченька, не съедай его всего, оставь капельку на завтра, а то как же мы без Урги в атаку-то пойдём? Всем батальоном за его брюхом спрячемся, ни одним снарядом не пробить! - Да идите вы все знаете куда! Ай! Щиплет!

***

Часы показали без пяти семь - я уже начал подниматься со скамейки, когда из дверей "Гнездышка Иштар" вышла целая процессия - и все как один - бесы в одинаковой форме, лишь отдалённо напоминавшей стандартные мундиры "Детей Уробороса". Лица некоторых показались отдалённо знакомыми, словно я их когда-то видел мельком, но не придал особого значения. Первая группа ушла сразу впятером куда-то в сторону неоновых вывесок ночных баров, остальные разбрелись кто куда - отдельной парой вышли крупный, кряжистый бес с дорогими, блестящими протезами копыт, гудящими моторами при каждом шаге, и его миниатюрная спутница - рыжая до красноты гарпия. И несмотря на то, что моя выправка и походка были практически такими же, как и у тех, кто шёл мне навстречу, я почувствовал себя белой вороной и опустил голову, надвинув шляпу до самого носа так, что виднелся только мой подбородок. А ведь внутренний голос с интонациями Табуки так и шептал - подними глаза, ты ведь точно узнал, кому принадлежат эти сверкающие механические копыта! Улыбнись, подай голос, протяни руку для приветствия, напомни о себе! Друзья и веселье! Ты ведь один из них! "Нет. Есть приказ. И точка". Раздосадованно дёрнув головой, я миновал выходящих мне навстречу бесов, не стал здороваться с Ургафом, который не узнал меня и больше был увлечён своей крылатой подругой, и остановился перед мрачной каменной горгульей в обсидианово-чёрном фраке. Висящий над ней красный фонарь, служивший единственным источником света, делал лицо привратника совершенно жутким - такому только гостей отгонять. - У вас назначено? Будьте добры, ваше имя и на который час? - голос швейцара как будто доносился со дна бездонного колодца. - Моё имя - Октавиан Сидиус, встреча на семь часов вечера, - я ответил как можно беззаботнее, надеясь, что мой блеф сработает, и мне не придётся искать обходных путей прохода в заведение. - Только не говорите, что опять ошиблись и неправильно записали! Уже в который раз, хотя я им по буквам проговаривал! Промолчав, горгулья провела когтем по гостевой книге, взглянула на меня испытывающим взглядом, прикусила клювом авторучку на цепочке, снова посмотрела на записи, и только потом обратилась ко мне. - На семь часов, говорите? А с кем? - Мой спутник пожелал остаться неизвестным, - здесь даже и врать не пришлось. А чтобы продемонстрировать дополнительную уверенность, я снял шляпу тремя пальцами и прижал её к груди, а правое копыто уже выставил на ступеньку выше - мол, меня ждёт общество и угощение, а вы меня только задерживаете и испытываете моё терпение. - Меня об этом предупреждали, - горгулья кивнула и, развернув пальцы руки с сухим скрежетом, указала всей ладонью на дверной проём с красно-желтой портьерой. - Проходите. Зона "Клуатр", цокольный этаж, кабинет за номером четыре, персидский стиль. Приятного вечера. Спуск вниз по винтовой лестнице почему-то показался невероятно долгим, но зато цокольный этаж освежил в моей памяти великолепие приватной зоны этого заведения. Справа и слева сквозь стеклянные панели виднелась ярко-голубая вода со множеством диковинных рыб, обживших декоративный подводный городок. Я настолько засмотрелся на работу мастеров, что не заметил, как столкнулся лицом к лицу с двумя бесами, стоявших на страже в коридоре. Первый положил ладонь на висящую у него на поясе кобуру, а второй, с дубинкой в руке, вышел мне навстречу. - Вы по записи? - спросил подошедший ко мне бес. Я различил вышитого белого Уробороса на плече его чёрного кителя. Пришлось действовать на инстинктах, с тоской пожертвовав головным убором - хоть он и был мне дорог как память, но, не в обиду господину Лещенко, эта лента, расшитая розовыми цветами на зелёном фоне, была откровенной безвкусицей. - По прописи, - рука перехватила шляпу для броска. - Что-о-о-о? - растерянное лицо охранника скрылось за краями брошенного головного убора, в который через доли секунды вонзился мой собственный красный кулак. Второй бес только и успел отшатнуться и подцепить застёжку кобуры ногтем большого пальца. Я резко прыгнул вперёд, ушёл в сторону от неловкой попытки оттолкнуть меня и со всей силы приложился локтем под ухо противника. Бес вытаращил глаза, сделал несколько больших шагов назад, громко шлёпнулся всем телом об стену и сполз по ней на пол, растянувшись рядом со своим товарищем, чьё лицо всё ещё было накрыто смятой шляпой. Я вытащил пистолет у него из кобуры, извлёк магазин, отвёл затвор назад - в патроннике было пусто; нападения явно не ждали. Забрав оставшиеся два магазина, я выбросил весь ненужный для меня боекомплект в урну-пепельницу и уже проскочил в нужный мне кабинет, когда в затылок мне уперся холодный револьверный ствол, а к подбородку из темноты вжался тонкий и острый кончик длинной сабли. Молодец, влетел, как слон в посудную лавку. Что теперь делать? - Стой где стоишь, - голос сзади был жуткий, хриплый, гласные звучали протяжно и раскатисто словно выстрелы гаубицы. - Руки подними, только медленно. Я тебя обыщу. Будешь дурить - убью на месте, застрелю. Пикнешь - зарежу. - Он не шутит, - баритоном добавил владелец сабли, выступив из полумрака занавесок. - Так что даже не пытайся что-нибудь придумать, или станешь короче на целую голову. Я кивнул и медленно поднял руки, как того и просили. Державший меня на мушке знал своё дело, обыскал меня быстро и скоро, ощупав тонкими, но сильными пальцами под мышками, запястья и голени, задержавшись только на неровностях портсигара, но лишь на секунду, опознав этот объект как безопасный. Стало быть преданный, раз не польстился на возможную ценность и не стал даже осматривать трофей. - Азат, Зигмунд, что такое? Кто там? - из мягкого полумрака кабинета послышался новый голос, молодой и звонкий. - Не знаю, хозяин, - я краем глаза рассмотрел обладателя револьвера - высокого грешника в странном приталенном тёмно-синем кафтане с пришитым костяным патронташем на груди и большим кривым кинжалом на поясном ремне. Кожи у грешника не было, остался только охваченный холодным зелёным огнём скелет и огромная чёрная борода, которая как будто продолжалась от такой же чёрной высокой косматой шапки. Револьвер тоже был не из современных, оказавшись старомодным "Скофилдом", который я видел в последний раз в оружейном сейфе своего отца. - Какой-то бес. Без оружия. Вооружённый тонкой саблей тоже был грешником, и тоже был пылающим скелетом, но при этом совершенно отличался от своего партнера. Кафтан - тёмно-фиолетовый, с длинными пышными рукавами, на плечи небрежно накинута поеденная молью леопардовая шкура, на отполированном черепе - бархатная круглая шапочка с воткнутыми в неё фазаньими и павлиньими перьями. Если у стоящего сзади меня грешника кинжал на поясе был самый простой и без изысков, а борода была взлохмаченной и нечёсаной, как воронье гнездо, то рукоятка сабли была позолоченной и усыпанной самоцветами, а длинные закрученные кверху усы могли заставить помучаться даже самого опытного парикмахера. - Оружия-то нет, но тех двоих у входа прибил, - вмешался щёголь. - Не насмерть, очухаются. А с этим что делать? "Хозяин" удивлённо вздохнул, словно не ожидал такой оплошности от своей охраны, на несколько секунд совсем затих - размышлял, убивать непрошенного неожиданного гостя или сначала посмотреть? И я думал - кто же это был такой? И самое неприятное, что голос очень уж знакомый - жизнерадостный, гордый, солнечный, лишь чуть-чуть придушенный жизнью. - Ну, ведите его сюда, посмотрим, кто таков. - Иди, дьявол, - сабля отошла от моего горла, а вот "Скофилд" ощутимо ткнул меня между лопаток. Я выждал секунду, чтобы показать - иду по своей воле, а не потому что мне угрожают. Ничего подозрительного в кабинете "персидского стиля" я не увидел - бесчисленное множество подушек разных форм и размеров, лампы с фиолетовыми абажурами, аккуратный столик с чистой белой скатертью, расшитые ковры на полу и стенах. И стоял такой запах заваренного чая и чего-то пряного, что у меня от голода закружилась голова и дрогнули колени. - Что, страшно? - с насмешкой спросил Азат. - Поджилки трясутся, дорогой? - Нет, есть хочется, - огрызнулся я. Бородатый грешник только хмыкнул в ответ, зелёный огонь в его пустых глазницах колыхнулся на невидимом ветру. - Не может быть! - удивлённо воскликнул обладатель знакомого голоса, вскочив из-за стола. - Лурам? Да неужели это ты? Передо мной возвышалась высокая, осанистая фигура, облачённая в ярко-синий, практически лазоревый парадный доломан с серебристыми шнурами и пушистыми белыми эполетами, украшенные родовыми сигилами. И, несмотря на то, что с нашей последней встречи минуло уже больше семи лет и что лицо носителя мундира было скрыто за белой полумаской, я узнал эти коротко подстриженные буроватые перья, полный отваги и вызова взгляд и по-военному приподнятые подбородок и клюв. Мои копыта сами собой лязгнули краями друг об друга, правая ладонь сложилась в кулак и стукнула меня по груди, голова склонилась - но это было вовсе не раболепное движение, как мне часто приходилось делать перед пьяным клиентом из высшего общества, вовсе нет. Это был идеальный пример преисполненного гордости и уверенности приветствия старшего по званию, который сражался не из штаба, но рядом с нами, плечом к плечу, как и подобает брату по оружию. - Ваше сиятельство, я очень рад нашей встрече.