Чёрный цвет солнца

— Шутка про социальный эксперимент зашла слишком далеко, — Стервятник расплылся в широкой улыбке, которую позволял себе, будучи лишь абсолютно пьяным. Он вытянулся на перекрёсточном диване как покойник в гробу. Трость покоится на груди, пальцы сцеплены, остроносые ботинки пристроились на мягком подлокотнике. Проклятый сюртук, изъеденный, без сомнения, аристократической молью, вписывался в эту композицию слишком хорошо. Такого покойника хотелось хоронить. С плачем, искусственными гортензиями и поминками. Ральф громко фыркнул. — Ты — не эксперимент. Ты — катастрофа. — Спасибо, я знаю, — улыбка стала немного печальной. — А ещё похож на жертву голодомора. И зелёный весь от курева, — не унимался Ральф. Наверное, стоило остановиться на катастрофе, ведь капитуляция была быстрой и очевидной, но воспитательская жилка внутри него требовала пройтись по всем прегрешениям воспитанника. — А ещё пьёшь как… — тут он немного растерялся. Внезапно позабыл все метафоры и фразеологизмы про алкоголиков, которые специально запоминал для таких вот воспитательных бесед. — …как вы с Шерифом, — вежливо подсказал ему Стервятник, за что был одарен смертоубийственным взглядом. — Шучу, — добавил он быстро, пока дело не дошло до рукоприкладства. Тоже — в целях воспитания. Ведь у них с Ральфом были сугубо «ученик-учительские» отношения, как он сам изволил выразиться однажды. Ну, когда Стервятник полез целоваться. Снова. — Почему не спишь?.. — спросил Ральф резко, тут же серьёзнея. У него это всегда сочеталось с нахмуренными бровями и напряжённой линией губ. Стервятник любил серьёзные разговоры. Он тоже состроил скорбную мину, ответил, — Я разучился. — Мне всегда казалось, что в этом деле не требуется особых навыков, — серьёзный разговор без вовремя вставленной усмешки самому Ральфу казался уже не таким серьёзным, так что он не стал себя сдерживать — и усмехнулся. Стервятник замер на секунду. Иногда у него случались неконтролируемые приступы нежности к этому человеку, — прямо как сейчас, — и он начинал замечать в нём абсолютно всё. Видеть целиком. Как античную мозаику. Что Ральф довольно молодо выглядит для своих почти-что-сорока, и это ему идёт, что подбородок у него уже порос щетиной, а руки как всегда спрятаны в карманы брюк. Что волосы у него чёрные как уголь, а глаза — как очень крепкий кофе без намёка на молоко, сахар, и даже вода скорее всего не кипячённая, а горячая из-под крана. И пахнет от него кофе. Кофе, сигаретами, дождём. Он что, ходил на улицу?.. — Вы совершенно точно ошибались, — прошептал Стервятник, возвращаясь. И прикрыл глаза. Пусть уйдёт, как будто и не было никогда. Пусть просто уйдёт. «Или я». Когда он открыл глаза, Ральф по-прежнему стоял. Молча буравил его взглядом, чуть сгорбившись, и руки из карманов не вытащил. Тогда Стервятник сказал, — Я — набор шрамов и дисфункций. Бессонница, сигареты, вино и стыд — вот что я такое. — Очень глубокий анализ твоей личности, пернатый, — вопреки ожиданиям, Ральф воздержался от язвительного тона. Спросил почти что мягко, — долго думал?.. — Целую жизнь. И я планирую посвятить ещё немного времени после смерти, которая, полагаю, не заставит себя долго ждать. Вы будете по мне скучать?.. — Сам-то как считаешь? — Считать я тоже разучился, — шутка показалась ему довольно смешной. Он даже похихикал на грани слышимости. Или про себя. Ральф не похихикал (он не умел, Стервятник давно его раскусил). — Конечно. Если столько пить, то можно даже разучиться нести чушь. Но ты пока что справляешься. Так держать, пернатый. — Мне нравится быть предметом твоей гордости, Ральф. Ральф почти что сказал «мне нравится тобой гордиться», но мысленно врезал себе по лицу. Очень вовремя. Если бы Стервятник это услышал, то отошёл бы к праотцам взаправду. К птеродактилям?.. — Хватит тут валяться, пьянь. Пошли, провожу тебя домой, — и он наклонился, хватая его за руку. Ральфу не следовало хватать его за руку. — Отпусти! — шипит Стервятник, и от этого пальцы сжимаются ещё сильнее. Ему не следовало хватать его за руку, и уж тем более — задирать рукав чёрной водолазки под сюртуком, изъеденным треклятой молью голубых кровей. Мгновение Ральф смотрит на чужое запястье, потом дёргается. Запоздало ослабляет хватку. Собственная ладонь измазана в липком и опасном. Хочется брезгливо отереть её о брюки, но вместо этого Ральф тычет ею в лицо Стервятнику, как нашкодившему щенку. — Какого чёрта? — рычит он. Заранее зная ответ на свой вопрос. Ведь чёрт здесь только один, с характерной кличкой. Стервятник молчит. Скребёт запястье ногтями и остервенело смотрит на Ральфа. Хочет вскрыть череп взглядом. — Зачем? — выдыхает Ральф. И собственный голос кажется ему одурманивающей смесью отчаяния, усталости и боли. В один миг он вспоминает, что щуплый Гамлет перед ним — гниющая изнутри плоть. Вспоминает, как однажды Стервятник сказал: если бы душа была материальной, то я бы выцарапал её ногтями прямо из-под ключицы, или где она там чешется, гадина. — Думаешь, мне это в кайф? — жёлтые Стервячьи глаза смотрят на него в упор, норовя проделать дырку между бровей. Так и не дождавшись ответа, он продолжил, — спойлер: нет, не в кайф. — Тогда зачем делаешь? — усмешка обожгла рот, как желчь, и Ральф шумно сглотнул, — ну, если тебе не в кайф. Губы Стервятника растянулись в неприятной улыбке, обнажая искривлённые зубы в винном налёте. — Потому что могу. Это же очевидно. — Нет, не очевидно. Мне вот кажется, что тебе всё же в кайф. — Ну, так это тебе кажется, Ральф. Знаешь, что в таких случаях принято делать?.. — Я не религиозен, — отрезал он. Ночь незаметно сворачивается в клубок, путается тёмными нитками за окном. Пока они ссорятся, пока Ральф тащит Стервятника до своей комнаты, а тот отбивается. Отбивается, пока Ральф цедит сквозь зубы едкие замечания про его психическое здоровье. Отбивается, пока Ральф обрабатывает ему воспалившиеся царапины. Перестаёт отбиваться, когда Ральф насильно кладёт светлую голову к себе на плечо и фиксирует. «Как перелом», — шепчет он каким-то странным голосом. Словно больно ему, а не Стервятнику. «Чтобы срослось правильно, нужно зафиксировать. И чтобы не было больно». «Может, я хочу, чтобы было больно», — возражает Стервятник. «Нет, не хочешь. Никто не хочет, чтобы ему было больно», — Ральф гладит его по голове, как маленького. Как в детстве. «Никто не хочет страдать». Последнее, что Стервятник запомнил достаточно чётко — это свой полупьяный шёпот о том, что люди — шрамы. Красивые (или не очень), но всегда загадочные, притягательные, опасные. За ними спрятана целая история. И их невозможно изжить. Стереть со своего тела. Ещё одна разновидность морщин. А в древности запястья были священным местом — и, получается, Стервятник посвятил свои запястья ему, Ральфу. Может, душа спрятана в запястьях?.. На что Ральф пробормотал что-то о выкинутых ножах, сожжённом диване и ненормальных птицах. И снова повторил: никто не хочет страдать. — Я кто, — буркнул Стервятник. — Ты — очень даже кто, — ответил Ральф. — Очень вредный кто. Спи. И он правда уснул.