По прозвищу К-13

Рождество прошло безрадостно. Накануне мы вступили в схватку с франкийскими партизанами у городка Люнри и потеряли много человек, так еще и холод был собачий. Я сидел за столом, крутя в руках жестяную чашку, землянка была скромно украшена еловыми ветками. Марианна рассматривала свой новый нож, она забрала его после какого-то боя из чьего-то дома. Он был таким красивым, что я тоже захотел себе такой. Ночью я слышал приглушенные разрывы бомб, конечно, город же совсем недалеко, вот его и бомбят, а мне тут слышно. Назавтра мы уходили на другое место куда-то на запад, но мне уже было все равно, хоть в Лузитанию, я уже устал от всего этого, от этих постоянных боев... Мы стояли в пятнадцати километрах от Исудёна. Утренний ветер нарушал нависшую над полем тишину. Мы хоронили недавно прибывшего в наш отряд товарища, он не успел пробыть с нами и трех недель. Франкиец расстрелял его в упор. Я уже привык к тому, что сегодня мы будем кого-то хоронить, в последнее время это происходило довольно часто. Поэтому и старались набирать новичков, а нам с Марианной и другими «малявками» выдали оружие. Настоящие автоматы, со штыками, который я часто, когда становилось невыносимо тоскливо, натирал до блеска. Лето 2036 года какое-то холодное, еще не было ни одного дня, когда бы мы изнывали от пекла, как в прошлом году. Смотря на могилку, я вспомнил, что ни разу за все время на войне не написал ни одного письма Эриху и Мартину, хотя обещал, они же мне даже сигарет не пожалели, которые я благополучно раздал ребятам, после этого меня начали чуточку больше уважать, хотя сигарет там было немного. Командир закончил свою речь, которую я совсем не слушал, и мы двинулись в путь. — Ты че ревешь? — спросила Марианна, незаметно подойдя ко мне сзади. — Я? — возмущенно ответил я, отбросив дурные мысли. — Нет, с чего бы это мне реветь? Она почему-то ехидно улыбалась, глядя на меня, периодически убирая коротко отстриженные волосы за уши. Я и не заметил, как она изменилась. Она стала, наверное, на сантиметров пять выше меня, и ее и без того худое лицо заострилось еще больше. — Мы скоро подойдем к Исудёну, — загадочно заговорила Мари. — Знаешь, что это значит? Я поднял на нее взгляд и стиснул висевший под кителем медальон. — Мама... — Да, мы дошли, — прошептала Марианна и чуть ли не кинулась меня обнимать. Наш разговор прервал старший солдат, он приказал всем замолкнуть. Впереди кто-то был. Я напрягся. Из леса и вправду доносились подозрительные звуки. Все произошло внезапно: на дорогу выскочило несколько франкийских партизан и открыло огонь, я рухнул на землю, все вокруг закружилось. Меня подхватили и подняли на ноги, мы бежали в противоположную сторону, попутно расстреливая противника. Я тоже попытался выстрелить и даже попал одному в ногу. Мы разбежались в разные стороны, и я продолжал палить. В один миг я навернулся и рухнул в яму. Мне хватило секунды, чтобы выглянуть из нее, и тут с другого ее конца что-то плюхнулось. Я обернулся и оцепенел. В метре от меня сидел партизан. У него не было оружия, но зато он быстро вскочил и ринулся на меня. Тут-то я как подпрыгнул, да как налетел на него с диким ревом. Моих сил хватило, чтобы вонзить острый штык автомата ему в горло. Алая кровь брызнула фонтаном, и он замолк, его китель побагровел за минуту. А я стоял над ним ни живой, ни мертвый, наблюдал, как из раны хлещет красная жижа. Я прижал к себе автомат и сел напротив трупа, в голове был лишь шум, а я отрывисто дышал. «Мама, я убил человека, — первое, что хоть как-то отрезвило меня. — Я убийца, мама!» Из ямы меня вытащил один из наших, заметил меня там, обнимающегося с оружием, и протянул руку. Уверен, он увидел мертвеца, потому что как только мы присоединились к отряду, он рассказал командиру, что я собственноручно расправился с врагом, один на один. Я же почти до вечера не проронил ни слова, все было как в тумане. И этот труп сразу появлялся перед глазами, стоило мне их закрыть. Вечером я никак не мог начать есть, сидел и крутил ложкой в похлебке, и тут меня окликнул переводчик. — Эй, как там тебя? Карл? — воскликнул он, подбежав ко мне. Я равнодушно кивнул, а тот сразу залепетал: — Отложи ужин, и пойдем, тебя командир зовет. Я послушно пошел за ним, уткнувшись взглядом в землю. У землянки пришлось отдать честь командиру и выровняться по струнке. — Карл, — начал говорить за командиром переводчик, — для меня большая честь, быть командиром такого смелого партизана, как ты. В столь юном возрасте ты не побоялся собственноручно ликвидировать врага. Я шмыгнул носом и продолжил слушать. — Карл, за свою смелость и отвагу я награждаю тебя почетной медалью. Надеюсь, теперь многие последуют твоему примеру. Переводчик замолчал, а командир достал из какой-то коробочки медаль и нацепил мне ее на грудь. Сердце забилось чаще, я еле сдерживал слезы. — Portez-la avec fierté! — строго сказал командир и потрепал меня по макушке. — Носи ее с гордостью! — повторил переводчик. Ночью я тихо плакал в этот сраный китель. «Как же так? Я же теперь убийца! И мама... мама... Она же не примет меня! Как я мог?!» Кто-то нежно погладил меня по плечу и вздрогнув я обернулся, в полумраке я разглядел Марианну и разрешил ей сесть рядом. — Карл, — прошептала она, — расскажи, что произошло. Чего это тебя сегодня наградили? — Мари, — я крепко сжал ее ладонь. — Я… человека убил, — прохрипел я. — Ты про того, которого сегодня собственноручно зарезал? Я заревел пуще прежнего, и Марианне пришлось зажать мне рот. — Тихо, остальных ведь разбудишь! — прошипела она, придвинувшись ближе. — Мне было так страшно, он... он кинулся на меня, а я просто замахнулся на него этим чертовым штыком! И убил его! Убил… Понимаешь? — сквозь слезы твердил я. — А потом все как в тумане... ничего не помню, только кровь, кровь, кровь! Повсюду! И в яме, и на штыке, и на его чертовой синей форме. Я сжался клубком и застонал. Марианна приблизилась ко мне и обняла, нежно поглаживая по плечу и по шрамам от кнута на спине. Я обнял ее и прижался к ней словно к маме, а она продолжала гладить меня, напевая какую-то песенку: — Лес уснул, зверюшки тоже, Детки спят и ты усни. Мама будет с тобой рядом, Ты ведь для нее один. Тихо птицы засыпают, Сон грядет в сырой ночи. Будем жить мы долго-долго, Только ты скорей усни. Спят котята и синицы, За окном поют сверчки. Видно вдалеке зарницу, Только ты так мирно спишь. — Марианна, — немного успокоившись, прошептал я, — я... я... так тебя люблю. Хорошо, что сейчас темно, и Мари не видит, как я покраснел. — И я тебя, — пролепетала она. — Еще с того момента, как мы от Гутманов сбежали. Я придвинулся к ней ближе и не удержавшись поцеловал ее прямо в губы. Она же в ответ снова обняла меня, но после этого я сразу же прекратил поцелуй. Сердце билось как сумасшедшее, как после того убийства в яме, только теперь не было страшно. Наступил покой. — Спокойной ночи, Карл. — прошептала Марианна и еще раз поцеловала меня, только на этот раз в щеку.