В тени инадзумских улиц

      Рука привычным движением выводила грифельные линии, останавливаясь на тенях, чтобы добавить им насыщенности. С каждым разом я все больше отмечала, что штрихи становятся мягче, как и выражения лиц на портретах людей, которые я рисую: все чаще они улыбались — совсем немного, одними уголками, но эта улыбка меняла их лица с пластмассово-кукольных на лица живых, настоящих людей. Впрочем, все дело могло быть и в качестве новых инструментов. Мои старые карандаши постоянно ломались, царапали шершавую поверхность бумаги, оставляя резкие, грубые линии, которым там было не место; бумага, в свою очередь, была неравномерной толщины, с инородными прожилками и даже неровными краями. И все же я так привыкла к ним, что первый опыт с новыми принадлежностями дался мне нелегко: я злилась, перечеркивала лица, потому что карандаш не слушался, потому что бумага была слишком гладкой и все выходило настолько идеально, что раздражало.       — Ты когда-нибудь наблюдала за нашей с братом тренировкой?       Аяка почесала лоб, поерзала на месте. Я нахмурилась.       — Не вертись, — попросила я, — да, я видела. Ты большая молодец.       Аяка просияла, с трудом удерживая себя от того, чтобы снова пошевелиться. Обычно она была гораздо более усидчивой — что-то ее сегодня явно будоражит.       — Я бы очень хотела посмотреть, как идут дела у вас. Аято сказал, что ты не разрешаешь никому подглядывать.       Я невольно улыбнулась, вспоминая наши занятия фехтованием. Не знаю, почему вообще Аято пришло в голову, что я буду хорошо смотреться с мечом — такое искусство требовало излишней концентрации и грациозности, а я, привыкшая все решать кулаками и ногами, только боролась с желанием побить его рукояткой, когда он в очередной раз начинал надо мной смеяться. И все же наши занятия кое-чему меня учили. Вряд ли мне придется хотя бы раз в жизни сражаться на мечах — особенно когда в мире уже сотни лет существует огнестрельное оружие, — но терпение, выдержка и уважение к противнику были для меня определенно чем-то новым.       Аяка снова заелозила на стуле, я упреждающе подняла на нее глаза.       — Прости, — виновато отозвалась она, — я просто очень люблю проводить с тобой время.       Я усмехнулась. За последний год времени с ней я проводила едва ли не больше, чем с Аято.       — Знаешь, у нас в семье никогда не было особо теплых отношений. Все, что делали родители, — учили тому, что у нас есть долг, и он всегда первостепенен перед любыми человеческими чувствами, — она опустила голову, разглядывая свои крепко сжатые на коленях пальцы, — мне всегда не хватало кого-то, с кем я могла поделиться… всем. У меня был брат, но, понимаешь, он же не девушка.       Моя улыбка стала еще шире. Я могла себе представить реакцию парня, если бы сестренка обратилась к нему с щекотливыми женскими вопросами.       — Я уже давно считаю тебя своей сестрой. Я ужасно рада, что ты появилась в нашей семье, — говоря это, она буквально подпрыгнула на месте, и я снова оторвалась от рисунка, обреченно вздохнув.       — Ты тоже стала мне как сестра, — честно призналась я. — Но формально я пока еще не часть семьи.       Аяка вдруг подскочила и замотала головой.       — Формальности! Это неважно. Главное, что мы тебя любим.       — Это правда, — прорезался откуда-то мужской голос. Я обернулась: у прохода, облокотившись о стену, стоял Аято в костюме. И хотя в последнее время это стало его практически повседневным нарядом, мне все еще непривычно было видеть бывшего гонщика таким.       Аяка окончательно сдалась и метнулась к нему, но посреди комнаты внезапно остановилась и неловко выпалила, поклонившись:       — Здравствуй.       — Ты сегодня рано, — бросила я вместо приветствия, и, когда парень подошел ко мне, потянулась к нему за поцелуем. Обычно он пропадал по делам до поздней ночи, так что такое раннее возвращение оказалось приятным сюрпризом. Я не знала, чем он занимается, но в его обязанности явно входили не только переговоры с бесконечными бизнес-партнерами. Аято оберегал меня от дел своего клана, и я не возражала — чем меньше мне будет известно, тем спокойнее я смогу спать по ночам.       — Решил, что сегодня у меня есть дела поважнее, — наши губы сомкнулись, Аято задержался на них на несколько долгих секунд. Отстранился. — Хочу сводить свою любимую девушку на ужин.       — Ужин? — удивленно переспросила я — обычно мы планировали такое заранее. — И по какому же поводу?       — Сегодня — без. Так что, собирайся, — он оставил очередной поцелуй на щеке, а я в ответ решила его подразнить:       — Ну, кажется, тебе придется подождать, — я потрясла листком с наполовину готовым портретом Аяки, — мы еще не закончили.       — Нет, нет! — вдруг взвилась девушка. — Мы обязательно закончим в другой день. А сейчас тебя надо собрать!       Она подлетела ко мне и взяла за локоть, утягивая за собой.       — Да что с тобой такое сегодня? — наконец, не выдержала я, и Аяка неожиданно осеклась.       — Сестренка, ты оторвешь ей руку, — Аято усмехнулся, — дай нам секунду. Рин сейчас придет терпеть твои парикмахерские эксперименты.       Зардевшись, Аяка откланялась кивком головы и убежала. Я обратилась к парню. Предчувствие забиралось под кожу смутной неизвестностью, заставляя сердце колотиться. Аято притянул меня к себе, зарылся пальцами в распущенные волосы и поцеловал. Комната погрузилась в полнейшую тишину, и только кровь у меня в ушах шумела.       — Мне, наверное, надо поторопиться, если это что-то очень важное, — шепнула я, разорвав поцелуй. Большим пальцем Аято скользнул по моей скуле, смотря мне прямо в глаза, и этот взгляд отозвался теплым чувством в груди.       — Не переживай, — ответил он, наклонившись ближе, почти к самым губам. — У нас с тобой еще полно времени.