Бестиарий

Укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней дьявольских

(Еф. 6:10-11)

По одну сторону от Барти шумели однотонным гулом блуждающие по парку маглы, глухо рычали механизмы в лодках, разрезающих местное озеро, скрипели детские коляски, в которых возили чад по свежему воздуху. По другую сторону — кашель, шмыганье носом, шуршание салфеткой, кашель и ещё раз кашель. Барти скоро свихнется. Опираясь спиной на дуб, в тени которого стояли они с маглой, возвел глаза к кронам, как будто спрашивал у них: — Ты в курсе, что твоя жертва сочтет тебя чахоточной и никуда с тобой не пойдет? Девчонка повернула к нему голову, смотря несколько секунд с таким холодом, будто и его выморозить за компанию захотелось. Взгляд ещё и воспаленный, блестящий от температуры, нос у неё, в тон глазам, красноватый, истертый до раздражения салфетками. Эта хворь, вероятно, и мозг ей разжижила заодно, потому что, без всякого чувства самосохранения и понимания, с кем она разговаривает, она невинно поинтересовалась: — И чья же это вина? Хиленького магловского организма. Не говоря уж о том, что на море он её закинул только после того, как она додумалась плеснуть святой водичкой ему в лицо. Ни тот, ни другой ответ не выглядел наиболее действенным методом её побесить, поэтому он воспользовался беспроигрышным вариантом: — Твоего Бога? — Она вскинула брови. — Чего же не уберег тебя от попадания на скалу или хотя бы от этого страшного недуга? — Это не так работает. — А как это работает? Посвятить его в тайны своей религии она не удосужилась, всего-навсего недовольно скривила губы и отвернула голову, чтобы уже через секунду зайтись ещё одним приступом кашля, от которого сотрясались её хлипкие плечи. Барти вздохнул. Жертву они ждали под деревом в отдалении от озера, потому что нежелательно, чтобы та незнакомая ему магла увидела будущую собеседницу рядом с подозрительными личностями — сразу минус к доверию и желанию куда-то уходить от столпотворения. И Барти всё посматривал на главный вход, у которого маглы договорились встретиться, но каждый раз — никого. Силенцио что ли пока на девчонку наложить. Или — ещё лучше — может, можно Империусом запретить больному кашлять? Задохнется поди, и всё. Ему в любом случае не хотелось применять Империо конкретно к этой магле. Дурацкий, уже сформировавшийся сам собой принцип. Всё-таки обращение к Непростительным означало бы, что без них он не смог справиться с какой-то всего-навсего магловской девчонкой, ещё и моложе его минимум на десяток лет или сколько ей там. Новая разорвавшая его мысли доза кашля, и Барти сдался. Неохотно отлепился от дерева. — Стой тут, — велел он и трансгрессировал. Вернулся всего через пару минут — эту ведь одну надолго не оставишь, ещё куда-нибудь залезет, если не на скалу, то на дерево, от него подальше. Вернулся с бутыльком зелья, пробку которого тут же, без прелюдий, вытащил из горлышка. Девчонка моментально переменилась в лице. Немного выпрямилась, брови хмуро сдвинула и, удивительно, сразу додумалась, что к чему. — Если это мне, то я не собираюсь пить никакую дьяво… «…льскую» споткнулось об его руку, которой он схватил маглу за подбородок, всунув сбоку, между верхней и нижней челюстью, большой палец, чтобы не закрыла. Она все равно попыталась, зубы капканом сдавили фалангу сквозь перчатку, но полностью сомкнуться не могли, и Барти беспрепятственно вылил в девчонку зелье. Тут же захлопнул ей рот и держал, чтобы не выплюнула. Секунду она упрямствовала. Уже привычно дырявила его взглядом. Но, похоже, была на грани того, чтобы разразиться очередным кашлем, поэтому не имела в запасе больше вариантов, кроме как рефлекторно проглотить. Барти её отпустил, и она всё-таки раскашлялась. Уже не грудным, хриплым надрывом: поперхнулась. Нездорово бледное лицо тем временем, оживая, стремительно теряло вид живого трупа. — Что, полегчало? — Он встряхнул рукой. — Укусила меня ещё… Хорошо ещё через перчатку, мало ли какую заразу маглы переносят. Она же, вместо благодарности, одарила его таким злющим, разобиженным взглядом, будто над ней только что надругались. Зато наступила — не считая прежних шумов парка — блаженная тишина. Чахоточная же совсем смолкла. Больше с ним даже не разговаривала, хотя до этого вводила в курс дела, что там с этой маглой Джанет Питтман: кто, зачем, откуда. По кускам записей из тетрадки черта с два он бы что-то разобрал, с этим диким полетом мысли маглы-суицидницы, поэтому это и правда настоящая удача, что у Барти был ходячий ручной переводчик — девчонка эти отрывки сложила и расшифровала Питтман как коллегу убитого. Эта коллега, как и убитый, с рабочего места почти не слезала, поэтому он находился в её поле видимости большую часть времени. Могла знать, с кем он водился перед смертью. Прошло ещё невесть сколько невозможно унылых минут молчаливого ожидания, и когда Барти взглянул на арочный свод парка в очередной раз, увидел среди прочих мельтешащих маглов женщину, молодую, стоящую на одном месте и посматривающую то вокруг, то на часы. — Глянь, — сказал он девчонке. — Твоя? Магла тоже не могла знать в лицо свою грядущую жертву, но, посмотрев, ответила: — Похоже на то. — Вперед. Кивнул в сторону женщины, и ей ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Сперва взяла пару секунд на вдох-выдох, собраться с духом — можно подумать, к дементорам её отправляет, — и выскользнула из укрытия, уверенно направляясь к ждущей. Барти остался смотреть издалека. Как она, видимо, поздоровалась, привлекая внимание, как пожала Питтман руку, как обронила ещё пару фраз и затем указала на просторы парка — безобидным предложением прогуляться. Та согласилась, разумеется. Удобно быть миленькой святой. Вести женщину за деревья было бы все равно несколько странно, поэтому, как они заведомо и решили, девчонка прогулочным шагом двинулась в направлении малой дорожки, отходящей от основных маршрутов и широких людных аллей. Заприметили это местечко чуть ранее. Там Барти оказался, очевидно, намного быстрее, чем две магловские черепахи, и стоял-бродил-ждал, опять. Размышлял от скуки. Как именно девчонка сейчас заговаривает жертве зубы, как оправдывает встречу, как удерживает интерес без конкретики. Фанатичка не казалась очень уж коммуникабельной. Или у неё язык завязывается только когда пристают незнакомые истовые праведники в церкви? За мыслями через время наведались и сами маглы. Девчонка бросила на Барти беглый взгляд, но сделала вид, что его не знает, продолжая о чем-то лепетать; женщина, слушая её, так и вовсе не обратила внимание, и он дал пройти — чтобы оказаться за спиной. Сделал буквально один только расслабленный шаг мимо и тут же развернулся обратно на пятках. Положил ладонь женщине на плечо, останавливая. Та вздрогнула, но прежде чем обернуться — уже получила короткий заряд Петрификусом между лопаток. Девчонка мигом отступила. Парой шагов спиной назад и забегавшим по округе взглядом: убедиться, что рядом никого, и тут же вернула всё своё внимание к Барти. Без облегчения, что отделалась со своей частью, а настороженно, настороженно и внимательно следила за его действиями. Всерьез, идиотка, беспокоилась, что он что-то сделает её несчастным маглам? Барти приставил к голове застывшей от паралича женщины палочку, распорол сознание легилименцией и сразу отмотал из картинок, хлынувших наружу, полгода ненужных воспоминаний. Прямиком на февраль, к дате первого убийства. Подцепил в клубке образов нужный — образ мужчины лет тридцати, того братца суицидницы — и отсеял прочий хлам. Едва не замутило от того, как много беглых кадров пришлось разом отгрести, чтобы добраться до той недели, когда магл пропал, и углубиться в периоды «до» и «после». После — попытки дозвониться до отсутствующего на смене работяги, новость по телевизору, ужас-шок-горе, разговоры с полицией. Чем дальше от убийства, тем бесполезнее — то ли просто была в хороших с маглом отношениях, то ли влюблена втихую, но дни после этого потянулись унылой серой кашей, без всякой пользы, и это объясняло, почему подруга девчонки отметила, что Питтман сразу после убийства «исчезла». Увы, не потому что скрывала что-то полезное, а потому что всего-навсего захандрила. Барти вернулся к «до». Прошерстил от дня убийства ещё пару недель вперед, чтобы точно не упустить, не мелькал ли рядом с местом работы какой-нибудь волшебник или не изменилось ли что в поведении магла за это время. Отпечаток общения с магическим миром всё-таки на личности маглов очень сказывается. Девчонка вон к насилию пристрастилась, этот тоже мог бы. Но ничего подобного. Пусто. Барти прошелся ещё раз по уже просмотренному, тщательнее, чтобы убедиться, что не пропустил по невнимательности никаких важных деталей. И выбрался из магловской памяти в таком скверном расположении духа, что задумался, не прикончить ли всё-таки — за бесполезность. Но сколько у них ещё жертв на досмотр памяти? Пять-шесть? Если убирать каждого бесполезного, это полдюжины магловских трупов за плюс-минус неделю. Не так критично, но загадочному маньяку это могло бы броситься в глаза, а если тот догадливый, может и понять, что пытаются выйти на его след. Ни к чему лишний ажиотаж. Поэтому он неохотно стер ей память — и о турне по воспоминаниям, и о встрече с маглой, и о её звонке. А затем великодушно отправил восвояси. Девчонка сперва проводила взглядом женщину, уходящую потерянным, недоумевающим призраком всё дальше, и только после этого неуверенно спросила: — Ну и… как? Как-как… Только зря зелье потратил, чтобы маглу вылечить. — Кто там следующий? *** Следующего ей вылавливать пришлось уже из кафе. Барти остался на лондонской улочке, единственным неподвижным черным пятном в бесперебойно текучем потоке маглов-пешеходов и маглов-водителей на дороге. Стоял, опираясь на стену здания и держа руки в карманах куртки. Через стекло заведения столик маглы не разглядишь, так что его равнодушный, скучающий взгляд сторожил вход. У них на очереди Эйден Фишер, приятель безглазого. Бедняжка-магла. До этого лета наверняка из своего панциря даже не высовывалась, а теперь столько взаимодействий с едва знакомыми мужчинами за такой короткий срок. Только он об этом подумал и сразу же увидел, как открывается полустеклянная дверь кафе, выпуская на улицу двоих. Мужчина открыл её перед блондинистой спутницей, преувеличенно джентльменским жестом пропустил вперед. А та смутилась, посмотрите на неё, голову опустила, прядку за ухо заправила, улыбнулась. Даже затошнило немного. На Барти запасов её любезности не хватило, и когда она, уже за магловской спиной, бросила в его сторону взгляд — убедиться, что всё ещё здесь, смотрит и двинется следом, — тот переменился по щелчку, ни намека на то же радушие. Как жестоко. С усмешкой Барти просто влился в поток маглов, направляясь за двумя теперь уже удаляющимися спинами, растворился в этой суетящейся после тяжелых магловских будней массе. Несколько домов, три поворота, и вот он — пустой переулок, куда магла удивительно легко завела несчастного. Третьего «подозреваемого» из тетрадки, какого-то Джорджа Харпера, она заманивала в почти такой же переулок, но не с такой же легкостью: магл-параноик стоял, не торопясь продвинуться дальше, мялся с ноги на ногу, всматривался в узкий коридор между двумя зданиями и не решался последовать за девчонкой. Барти ему немного помог. Толкнул в спину, достаточно сильно, до нескольких сбитых шажков вперед, а после осмотрелся, не заметил ли этого никто, и шагнул в переулок следом. Но ни второй, ни третий их прогресс так и не сдвинули. Ни на дюйм. Оба — пустышки. Память набита всё тем же ненужным мусором, ватой обычных магловских жизней, в какой-то момент чуть подкрашенных смолью убийства кого-то из их круга знакомых. Все эмоции на этот счёт у Барти были написаны на лице, потому что, когда он вышел из памяти Харпера и убрал от его виска палочку, девчонка даже спрашивать ничего не стала. Молча открыла тетрадку — которая на время этих их встреч кочевала то от него к ней, то от неё к нему, — провела в списке очередную удручающую линию, зачеркивающую ещё одно имя. И безучастно заключила, прямо как его личный секретарь: — Осталось ещё трое. *** К счастью, вся эта магловская возня занимала всего пару часов в день, и остальное время он уделял чему-то, более пригодному для успокоения ошметков своей совести. Если это совесть. Жужжащее над ухом, зудящее под кожей, до сумасшествия назойливое, не дающее выдохнуть, пока не сделает дело. Долг. Перед Темным Лордом и, наверное, перед магическим миром, ведь этот маньяк — угроза, и угроза не только маглам, — но до второго уже слегка до лампочки. Большую часть времени он продолжал читать, копошиться в разваливающихся фолиантах, а на днях ещё и выловил наконец вне Министерства того Боула, которого не застал в Трещине ранее. Убедил его достать из Отдела правопорядка копии отчетов по особенно мощным несанкционированным вспышкам магии, даты не называл, чтобы не кормить лишней информацией, но чем больше отчетов, тем лучше. Они не то чтобы приятельствовали, пересекались только на рейдах и в баре, но некоторая репутация Барти подсобила. Цепной пес Темного Лорда, как некоторые говорят. Не все сочли бы это лестным званием, но чем короче цепь, тем ты ближе непосредственно к Повелителю, а оказаться на самых верхах негласной иерархии грезят многие. Боул не очень-то колебался, прежде чем согласиться помочь: поможешь приближенному Лорда — и, возможно, однажды воздастся. Поэтому в свободный от беготни по магловским головам вечер Барти уже преспокойно сидел и рассматривал в Трещине принесенные Боулом пергаменты. Тот пока напротив него смаковал какой-то грибной деликатес, который Барти, как и выпивку, оплатил в знак какой-никакой благодарности. Уголок паба был выбран наиболее неприметный, глухой, и не видно ни зги, так что подсвечивал себе Барти отчеты слабеньким — чтобы не резало глаза, — Люмосом. Министерство Магии Департамент Магического Правопорядка Отдел Аврората Внутренний отчет о магической аномалии №142/1997 Дата: 15 февраля 1997 года Составитель: аврор Гектор Наттли 15 февраля 1997 года в 03:14 в графстве Уэст-Мидлендс, в заброшенном складском помещении, зафиксирована магическая аномалия, соответствующая VII категории, волновая структура указывает на… пу-пу-пу… интенсивность выброса — критическая (уровень 8.1 по шкале магической активности)… Надо же. Неслабо. По тому, что Барти где-то когда-то слышал — возможно, подслушивая в детстве отцовскую болтовню с коллегами, — всплески выше девяти регистрировали только в годы бесчинствования Гриндевальда. Около девяти — по большей части в семидесятые годы. А это значит, что, если шизик продолжит в том же духе или, того хуже, пойдет на повышение, Фадж вряд ли сможет продолжить свою стратегию «ничего-не-вижу» и признает наконец во всеуслышание, что Воландеморт вернулся. Чего им точно не нужно. Четыре года сидеть Лорду в тени, в родовом гнездышке Розье, чтобы в итоге его возвращение стало открытым фактом не из-за него самого даже? Из-за кого-то, кто ещё и творит свои крысиные дела без его ведома? Пусть лучше пока магическое стадо продолжает давиться бреднями Фаджа о том, что смуту наводит Орден, возжелавший власти и маскирующий свои действия под Пожирателей, чтобы дурить народ в анархических целях. Но орденовцы, вот незадача, вряд ли бы промышляли магическими выбросами такого веса. Прежние рейды Пожирателей-то — мелкотня, только иногда выходили за стандарт, если очень увлекутся; можно понавесить на кого угодно. Барти провел со вздохом ладонью по лицу, подпер висок пальцами и продолжил вчитываться. В 03:21 зафиксировано дополнительное магическое воздействие, соответствующее характеристикам заклинания, предположительно идентифицируемого как Мортсмордре. Через семь минут после выброса. Не до и не в процессе, чтобы приманить и вырезать орденовцев, как делали Пожиратели на вылазках, а уже когда, наверное, собрался покидать место преступления. Зачем вообще тогда вывешивать Метку? Как в старые-добрые — просто покичиться? Сверив данные с выбросами в мае и августе — очевидно, всё то же, только промежуток между ритуалом и Черной Меткой мог отличаться парой-тройкой минут, — Барти взглянул снова на собеседника. — И авроры, естественно, не слишком полны энтузиазма? Боул дожевал, вытер губы салфеткой, поправил завивающуюся прядь темной шевелюры, которая налезала на худое лицо — отпустил длину до остроугольной челюсти. Сделал глоток виски, прежде чем ответить: — Собрания созывают регулярно, но ты знаешь, как там сейчас всё. Промямлили вдохновляющие речи, призвали к бдительности, поднажать и найти виновников, а потом разбрелись в кафетерий, обсуждать матчи, зарплату и Мерлин знает что ещё. Всем своя голова важнее, чем надрываться лишний раз. — А Орден? Те из него, что работали в аврорате. Должны же они, неравнодушные, заметить, что нападения слегка отличаются от обычной зачистки Пожирателями. И испытывать немного бо́льшую обеспокоенность, чем их простые бедолаги-коллеги, работающие едва не за кнаты, всё же с казной в Министерстве беда, — за такую зарплату, понятное дело, под огонь лезть желания мало. Другое дело фениксовцы, но их бы ещё вывести на чистую воду, а то ведь прячутся от Фаджа, орденоненавистника. Соответственно, и от других, на всякий случай. Поэтому Боул, конечно, просто пожал плечами. Не знал ничего. Или не говорил. Из него порой слова тянуть нужно силками. Закрытый парень. Открывался только в двух случаях: когда пил и когда убивал. Уже непреложная, всем известная истина — убийства раскрепощают. Но тут лишних расходников для кровавого кутежа не предвиделось, так что оставалось только его напоить, а он не напивался. Пил в меру, сволочь такая. И сам наседал с вопросами: — Ты так и не сказал, зачем тебе. Не проще спросить у Лорда, кому он их поручал? И уже напрямую идти узнавать всё, что надо. Треснуть бы ему по лицу, тем самым бокалом благодарственного огневиски, и за излишний интерес, и просто чтобы скопившееся раздражение из себя вытряхнуть. Но Барти просто непринужденно ответил: — Не хочу беспокоить его по пустякам, — продолжая изучать отчеты. Поднял один из пергаментов на уровень глаз, всматриваясь. — Это я так. Развлекаюсь. Боул в это «развлекаюсь», конечно, не поверил. Копался в Барти взглядом, но Боул — не Лорд, и удачи ему что-то накопать. У него и взгляд такой, как у тихонь-умников, которые ещё всегда непременно почему-то носят очки, но этот был без них, и оттого ещё забавнее выглядел в своем полуинтеллектуальном амплуа. И вовремя, и очень не вовремя в их разговор вторглись голоса. — А мы-то думали, кто тут в уголке воркует. Трэверс. Не спрашивая разрешения на «присоединиться», отодвинул и занял стул слева от стола. — Чем это вы тут занимаетесь? Причард. Окинул взглядом бумаги, усевшись справа — напротив первого дружка. Надоело, вероятно, вдвоем надираться, пошли докапываться до остальных. Барти усмехнулся, равнодушно складывая пергаменты в стопку. — Помогаю трудяге с работой, — и взглянул на Боула, который эту небрежную ложь съел без возражений. Молчал. Теперь даже та небольшая щель в его скорлупе неразговорчивости захлопнулась с появлением чересчур многих лиц в диалоге. — О, тебя-то потянуло к аврорату? — спросил Трэверс, и усмешка прорезала шрам Причарда на щеке. — Не поверите. Всегда мечтал. Барти сделал мысленную ставку, додумается ли кто-нибудь пошутить про «по отцовским стопам», но никто не рискнул. Тема обсуждения переключилась на более безопасную зону, вопрос, кто что будет пить, и на нем уже Боул подал голос, поднимаясь из-за стола: — Я на сегодня все. Ну что за человек. Когда Барти его искал, тот «налакался» так, что даже пьяное тело было не найти, а в этот раз, когда появилась возможность его разговорить, запихнул в себя едва ли полбокала. — Ты-то хоть остаешься? — повернулся Трэверс к нему, после того как проводил взглядом Боула. — Тебя и так не видно последнее время, — заявил Причард, будто они закадычные друзья, которые в обычное время друг другом любуются ежедневно. Высматривал, есть Барти в Трещине или нет? Очень лестно. — Уже начинаем гадать, не закрутил ли ты какой роман. Ага, в точку. Закрутил с малолеткой-маглой. Ксенофильская интрижка на неделю-две, острых ощущений ради. Пресвятой Салазар, поскорее бы этот злосчастный список закончился, чтобы прирезать уже девчонку и забыть. Он же так скоро последние крохи здравого смысла растеряет. Барти потер занывший от чтения при плохом свете глаз и с тяжелым вздохом откинулся на спинку. Маякнул официантке, чтобы принесла ещё виски. Возможно, ему и не помешает немного продезинфицировать мозг от всей налипшей на него за дни общения с маглами дряни. *** «Пожалуйста, давайте пройдемся». «Пожалуйста, давайте пройдемся. Я бы не хотела, чтобы нас случайно кто-нибудь услышал». «Пожалуйста, давайте пройдемся. Мне нужно вам кое-что показать. Нет, я не могу сначала объяснить. Вам нужно увидеть» Ложь за ложью, такая глупая, примитивная, незначительная ложь, но опутывала её целой паутиной, и худшее в этом то, что София привыкала. Отрава неправдивых слов впитывалась в десна, язык, губы, и это становилось практически легко. В первый раз было невероятно сложно, у неё колотилось сердце, ладони чуть дрожащие и горячие от волнения; она тщательно подбирала каждую фразу, каждое слово, как будто даже каждый лишний слог мог увести её не туда, а соответственно и сорвать Питтман с крючка. Ещё и голова тогда гудела — простуда и прошла, и не прошла, чересчур резко, чтобы совсем без последствий. София потом уже, дома, даже выпила таблетки, чтобы промыть желудок и вычистить из себя эту скверну, ведь это неправильно, это противоестественно, что выпиваешь какое-то снадобье, и тебе становится легче за секунду. Но на ощущениях это никак не сказалось, симптомы правильной, естественной простуды не вернулись — колдовской яд уже дал свои плоды. Теперь всё, что ей оставалось делать, это постараться не допустить, чтобы подобное повторилось. Больше ни глотка бесовских лекарств. Во второй раз врать было сильно проще, но едва ли это её заслуга. Эйден, приятель Кристофера, оказался очень общительным. Ей почудилось даже в какой-то момент, что она могла бы выведать у него всё и без колдовского чтения мыслей, но вовремя осеклась, напомнив себе, что часто такая вот раскрепощенность — показная. Болтают и болтают без продыху, но как попытаешься заглянуть под верхний слой, а там всё сплошь в замках на запертых наглухо дверях. Надежнее всё же было вести его к колдуну. С Харпером было легче, потому что София уже приспособилась, и сложнее, потому что этот Харпер оказался полицейским в отставке, и долгие годы сплошной погони за призраками уже изъели его дух. Старание завести эту ходячую мнительность в тихий переулок обернулось чем-то почти-невозможным, и если бы колдун под конец не выручил, София бы точно со своей частью дела провалилась. К собственному спокойствию, она занималась не только заманиванием невинных людей в лапы колдуна. Чтобы доказать себе, что это всё временно, это всё вынужденно и необходимо, доказать, что она не на одной стороне с Дьяволом… она всё продолжала свой тернистый путь к револьверу. Бирмингемские антикварные лавки, ювелирные магазины, частные лица-коллекционеры — София бегала по ним без устали, покупая-продавая украшения так усердно, что не осталось свободных часов в сутках. Это окупилось. Истертые ноги, выжатые до изнеможения мышцы, синяки под глазами от недосыпа и потрепанные вечным торгом нервы возместились суммой в полтысячи фунтов стерлингов. Половина или даже лишь треть чьей-нибудь месячной зарплаты, а София откладывала бы на эту сумму по кусочку месяцами, потому что нужно же ещё на что-то жить. Чем-то помогать родителям платить по счетам, и за еду, и прочее по мелочи. Если бы она продолжила заниматься всей этой активной перепродажей драгоценных вещей, может быть, через время даже смогла бы накопить на пару лет безбедного существования, но ей это дело не нравилось и это не было её целью. Её цель была запрятана где-то в барах близ складов, водохранилища и железной дороги, по наводке того любезного антикварщика. Наиболее пугающий этап её размытого плана. Требовало больших усилий с её стороны для начала хотя бы даже зайти в заведения, которые никаким образом не внушали доверие. Как будто все глаза постояльцев тут же обратятся к ней, этому лишнему звену, и выпнут за порог одними только взглядами. Но стоило переступить через страх и убедить себя, что никто на неё не смотрит, наступал шаг, отнимающий ещё больше её выдержки. Бывало, она минут двадцать сидела за столиком, по крупицам собирая смелость, чтобы встать и пойти к бармену, наконец вставала, но в последний момент разворачивалась к выходу. «В следующий раз», говорила она себе и отлавливала себя уже в дверях, коря за трусость. Насильно возвращала себя обратно. А если бармен ещё и разговаривал в этот момент с кем-нибудь, или был занят напитками, или ещё тысяча оправданий не заговорить с ним, то это растягивалось ещё на сотню лет. Когда ей всё же удавалось сладить с собой, она применяла всё ту же формулу, которая пригодилась в антикварном магазине. Ненавязчивый вопрос про «короткоствольное и шестизарядное». Реакция бывала разной. Вскинутые брови, немое недоумение, «вы не ошиблись местом?». Ещё, конечно, «вы в своем уме?» или «ха-ха, очень смешно, дамочка, с таким не шутят». Нескончаемые плевки по её и так натерпевшейся решимости: такой она и выходила из душных, проспиртованных баров — словно обплеванной и совершенно не ведующей, что творит. Ладно бы только недоверчивый персонал, но и посетители, видевшие настолько не вписывающееся в пропитую обстановку пятно, то окликали её, то присвистывали, то — случалось пару раз — протягивали лапы, чтобы подцепить её за руку, юбку или кофту и привлечь её внимание. Не успевали, София каждый раз спешила вынырнуть из этого зверинца как можно быстрее. Нужное место она в конечном счете нашла так неожиданно, что сперва и сама не поверила в то, что получилось. Когда очередной бармен, споласкивающий бокалы, не рассмеялся и не обвинил её в глупых шутках. Когда продолжал мыть стекло, смотря на неё непроницаемым лицом. Когда после этого гнетущего молчания засыпал её вдруг очередью сухих вопросов. По калибру, модели, компактности. София и сама засомневалась, не шутит ли он с ней, не решил ли просто подыграть и разыграть, но всё-таки ответила, что ничего из этого не принципиально — она не разбиралась, — за исключением удобства ношения. Ей нужен был легкий, очевидно. Тогда он просто уточнил, на какую сумму она рассчитывает, она назвала, он кивнул и сообщил, когда и во сколько ей подойти. Так просто, что даже пахло подвохом. Или так оно и делается? Так просто нынче в скованной, казалось бы, строгими законами стране приобрести огнестрельное оружие в обход порядка? Чтобы успокоить душу, София напоминала себе, что это ведь и не было «просто». Сколько заведений она обошла? Сколько издевок выслушала? Кроме того, это же ещё только полпути. Оружия на руках у неё ещё нет, а как именно будет проходить его передача из рук в руки — ещё один повод заведомо вытрепать себе все нервы. Она надеялась, что за процесс продажи отвечает всё тот же бармен. Хоть и скупой на любезности, преувеличенно ко всему безразличный, но говорить с ним было не так страшно. Если бы он просто отвел её в какое-нибудь подсобное помещение, отдал бы там вдали от чужих глаз револьвер и забрал бы деньги, её и так тяготившие, это было бы лучшим, наименее нервозатратным исходом. Но он, конечно, оказался всего лишь посредником. Стоило Софии к нужному часу приехать в «Стивенс», в тот бар, оказавшийся уголком оружейной торговли, и подойти к стойке, бармен заметил её сразу. Шепнул что-то коллеге, вероятно, перекинув на него временно все обязанности, и повел гостью через зал. Мимо квадратных, покрытых следами от кружек и пепельниц деревянных столов, мимо стен, на которых вместо краски или обоев — кирпичная кладка. Мимо бильярдного столика, за которым все равно никто не играл, что в тот раз, что в этот: лампы над ним даже не горели. И в том небольшом коридоре, в который бармен её вёл, — тоже. Её сердце наливалось тяжестью с каждым шагом, и било так же, гнусно-тяжело, а когда она увидела перед собой лестницу вниз, так и вовсе грозило остановиться от усердия. Выпасть и покатиться по ступенькам железным шаром, куском свинца, в эту неизвестность. Почему-то её парализовавшую. Пульс грохотал в висках, а София все не двигалась и смотрела на эти слабо освещенные ступени, прокладывающие дорогу, стало быть, в подвал. А что ты ожидала? Чем вообще думала? Чем думаешь, если правда собираешься туда спуститься? Лисса бы ей гордилась. Это же её подобные истории София выслушивала, про её похождения, за которые очень хотелось дать ей подзатыльник. За всю её беспечность. А сейчас появился бы кто рядом с Софией, дал бы подзатыльник и отправил домой. Нет. Нет, она не могла уйти сейчас. Будь тверд и мужественен, шептала она себе мысленно слова утешения повелением Иисуса Навина. Не страшись и не ужасайся. Не ужасайся. Не ужасайся. Ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь. Даже в подвале грязного, торгующего оружием бара? Даже в подвале. София заставила себя сделать шаг, а за ним и второй, медленно-медленно преодолевая всю эту лестницу. Звук громыхающей в баре грубой музыки отдалялся, притуплялся, покрывался пленкой, как будто София оказывалась в другом мире. Погружалась не на дно здания, а на дно английского общества. Во всей этой зловещей обстановке даже как-то сильно отошел на дальний план колдун и её изначальный замысел, всё показалось вдруг таким мелочным и не имеющим значения. Как сильно колдун будет смеяться, если узнает, что в попытках найти защиту от него, эта «магла» оказалась похищенной и распроданной на органы? В лучшем случае на органы. Но он ведь даже никак этого не узнает. И родители не узнают. Она просто исчезнет. Не думать, не думать, не думать об этом. Она так поймает инфаркт ещё до того, как убедится в том, что ей не стоило сюда приходить. — Говорить будешь с мистером Стивенсом, — поведала ей спина бармена, сам он даже через плечо не обернулся. Мистер Стивенс. «Стивенс». Значит, владелец бара? Плохо освещенный подвальный коридор заканчивался несколькими дверьми, к одной из которых бармен её и привел. Открыл, пропуская внутрь. Одну. Он не пойдет? Желание бежать увеличивалось, но София держала себя на месте. Не ужасайся. Она — хоть и чудом — пережила резню, где убийцами были те, что в несколько раз превосходили силы простых смертных. А тут… тут всего лишь один человек, как она обнаружила, когда всё-таки ступила внутрь. В первую очередь взглянула не на него, а на обстановку. Хотелось верить, что её ждёт какой-нибудь официального вида кабинет, где сделки проходят совершенно цивилизованно, а ей открылся вид на какую-то скорее комнату отдыха. Изолированную ложу. Свет из-за красных абажуров отливал рыжеватым. Из мебели — преимущественно кожаные диваны; стол был, но отставлен в самый угол за ненадобностью. Ей это всё очень не нравилось, потому что атмосфера составляла образ скорее тех мест, куда девушек её возраста приглашают обычно не то чтобы для сделок вовсе. Наверное, и есть в Бирмингеме точки, где можно было искать оружие, не беспокоясь за свою сохранность. Какие-нибудь охотничьи магазины, в которых просто закрывается дверь, задергиваются шторы и достается из-под полы нужный незарегистрированный экземпляр. Но оружейных магазинов — куча, и искать по всему городу нужный, промышляющий правонарушениями отняло бы чересчур много времени. А антикварщик сильно сузил ей радиус. Так что своей безопасности София предпочла экономию времени, и Господи, пожалуйстапожалуйстапожалуйста, пусть это не выйдет ей боком. Человек, к которому её привели, также не выглядел олицетворением холодного прагматизма. Устроился на диване прямо перед ней, его полосатая рубашка — черно-бело-красно-зеленая — расстегнута настежь, но под ней, к счастью, ещё была майка, которая, тем не менее, не скрывала изъяны тела. Не полный, но и не подтянутый, а словно бы рыхлый — в общем и целом, стандартный мужчина ближе к пятидесяти годам. Лицо его она из-за приличного расстояния не могла видеть во всех деталях, в глаза бросались только темно-русые волосы, на удивление, аккуратно уложенные, и того же цвета густая щетина, устелившая пол-лица и доходящая до шеи. Подойти ближе не решалась. Дверь за ней уже закрылась, а она так и стояла у самого порога, неловко держа двумя руками рюкзак за петельку. Стивенс просканировал её глазами намного пристальнее. Обвел взглядом с ног до головы — и с головы до ног, — и часто заморгал, как если бы хотел сморгнуть пленку с глазных яблок. — Не предупредили бы меня о тебе загодя, решил бы, что птичка перепутала гнездышко, — заявил он вслух, голосом сиплым от табака, изъевшего связки, и София не уверена, что он обращался именно к ней, а не просто говорил вслух с собой. Решил бы так же, если бы знал, что у неё под одеждой нож? Если бы знал, что волосы она собрала в пучок, а не в хвост или косичку, чтобы сложнее было за них схватиться. Что толстый свитер, и блузка, и майка под ними — не от скромности или холода, а от желания натянуть побольше слоев как преграду, если будут пытаться раздеть. Что брюки на ней вместо привычной юбки — по той же причине. И чтобы бежать было удобнее. Поэтому нет, София заведомо понимала, в какое гнездышко идет. Без конкретики, но в общих нагнетающих чертах. Она ничего не ответила, и он вздохнул. Оправил небрежным движением края расстегнутой рубашки, сел прямее. — Ну, садись. — Большая ладонь похлопала по дивану рядом с ним. — Побеседуем. — Спасибо, сэр, я постою. Стивенс дернул щекой, прицокнул языком в демонстративном недовольстве. — Не обижай меня, птичка. Я человек злопамятный. Так ли нужен ей этот несчастный револьвер… Она уже столько ради него сделала, столько времени потратила, столько миль обегала и объездила. Финишная прямая. Если уйдет ни с чем, что она будет делать? Как даст отпор колдуну, когда ему надоест играться? София приблизилась к дивану. Настороженно, медленно, как по скользкому льду, в том числе потому что в это же время Стивенс ссыпал себе в ладонь из какого-то пакетика несколько таблеток. Вряд ли витамины, откровенно говоря. Больно пестрые, и хранятся сомнительным образом, и запил он их спиртным из бокала. Как какая-то картина из гротескных фильмов, от Софии, причем, бесконечно далеких, они никогда ей не нравились. Ей и на экране на это смотреть не хотелось, не то что в жизни. Алкоголь, наркотики, криминальная изнанка общества. Как она могла в это всё впутаться… Положив пока рядом с диваном свой рюкзак, София опустилась на сидение, на самый его край. Мужчина же фривольно откинулся на спинку, и руку расположил там же — за её спиной. Что только подкрепляло необходимость сидеть по струнке, только бы его случайно не коснуться. — Так и зачем в итоге такому прекрасному созданию потребовалась такая страшная вещичка? — заговорил он с ней, как с ребенком, до чего тошно, и смотрел на неё, а она — перед собой, на стол. — Для самозащиты. Он задумчиво подвигал губами, как будто они у него неудобно лежали, что очень может быть взаправду. София слышала, наркотики разъедают слизистую. — Кто-то пристает? Ты не стесняйся, можешь нажаловаться. Я не прочь помочь милому беззащитному личику. Как бы ему сказать, что перед тем, кто к ней пристает, он и сам будет немилым беззащитным личиком. Осознавала София это без какой-либо насмешки, а скорее с отчаянием, потому что, по правде говоря, если уж даже взрослый мужчина, свободно плавающий в уголовных делах, был бы обречен, то какие шансы у неё? Но любого незнакомого человека колдун при необходимости убьет без промедлений. А её он знает. И с ней играется, ей поддается из какого-то своего ненормального нрава. Это могло усыплять бдительность, да и это их… сотрудничество… проходило пока настолько спокойно, что он мог бы и совсем расслабиться. — Нет, — ответила она и взглянула на него, хотя старалась не поворачивать к нему голову, потому что спиртной запах забивал дыхательные пути. — Вы ведь знаете о серийных убийствах? По всей Британии? Все знают, но ей нужна подводка. Он наклонил голову в утвердительном кивке: — Допустим. София заглянула ему в глаза, в черные пропасти его расширенных зрачков, и вряд ли это было действием только что принятого — быстро слишком, хоть она в этом и не разбиралась. Он и до этого, может, был под чем-нибудь… На этот раз она лгать не стала. — Моих родственников убили при мне летом, я выжила, одна, — говорила она, не прерывая ни на секунду зрительный контакт для убедительности. — Не представляю, бьет ли молния дважды в одно место, но я бы не хотела проверять границы своего везения. Ему что-то не понравилось то ли в её словах, то ли в её тоне, то ли в этом её немигающем взгляде — он повел плечами, как если бы его передернуло. Прочистил горло. — Н-да. Не совсем тот ответ, что он ждал. Снова потянулся за бокалом, но, поскольку руку со спинки дивана не убрал, неизбежно задел корпусом её плечи. София сжала зубы, прикрыла на секунду глаза. Мышцы напряжены, как будто готовые сорваться в побег, и ей приходилось сохранять их неподвижными лишь усилием воли. После нескольких глотков облизнув губы, Стивенс отмел незадавшиеся предисловия и перешел к делу: — Сколько, говоришь, готова заплатить? — Пятьсот фунтов. — Пятьсот фунтов, — повторил он, как будто раздумывая, хотя знал же заранее. Мог пораздумать раньше. — Для студенточек, наверное, немало. И вскользь. Совсем невзначай. Та его рука, что вытянута позади неё. Кончиками пальцев по её плечу — как лапами паука, перебирающегося по мелкой вязи свитера и отправляющего по коже мурашки отвращения. Он наклонился к ней поближе, и она задержала дыхание, чтобы не вдыхать целый клубок из резкого запаха алкоголя, табака, подвыветрившегося одеколона и чего-то неприятно-сладкого. — Не хочешь скидку? И ущипнул её. Ущипнул за бедро сквозь ткань брюк, и София ожила тут же, мигом соскользнула с дивана, юркнув в сторону, подальше от него на несколько шагов. Не со страхом даже, а с каким-то смирением человека, понимавшего, что этим всё и обернется. Она могла бы даже горько усмехнуться, но ей было не очень смешно. «Обернется» — громкое слово. Пока ещё не оборачивалось. Только-только кренилось в эту очень нежелательную сторону, и у неё была надежда, что так всё и останется. Потому что Стивенс — всего лишь посмеявшись над её реакцией, — хоть и поднялся с дивана следом, но двинулся не к ней. Двинулся от неё, с какой-то иной целью, а София тем временем скосила взгляд на дверь. Дверь запирали? Она не могла припомнить, был ли щелчок, но уже неосознанно оживляла перед глазами наиболее короткий путь до выхода из бара. Рано ещё для бегства. Он еще даже ничего не сделал. Обронил намек, неприятный, но ещё не стопроцентно сулящий всё то, что она себе из опасений напредставляла. Пока ещё только предложение, даже не факт, что серьезное, а она — теоретически — имела выбор и право отказаться. Тревожно все равно. Хотелось подальше отсюда, хотелось дышать. Оранжевато-красный свет давил теперь ещё больше, будто был материальным, густым и плотным, как горячий жидкий воск. Мимолетная паника и брошенный на дверь взгляд её отвлекли, не дали рассмотреть, откуда мужчина уже достал небольшой кейс. Расслабленно двинулся к Софии. Теперь, когда он стоял, она заметила, что он не больно высокий. Непривычно, если всё время проводить лишь в компании то отца, то колдуна. Чувства уязвимости это не убавляло. Мужчина перевернул кейс, одной рукой держа его горизонтально на уровне груди, другой откидывая крышку. — Ну. Глянь, какой красавец. Револьвер. Вписанный в вырезанное по форме пистолета углубление пеноматериала, заполнявшего футляр, и правда неожиданно… очаровывал. Холодный стальной блеск гипнотизировал, как и изящные контуры барабана и гладкой, отполированной рукояти из темного дерева. В отдельной ячейке — набор патронов, уложенный в ровные ряды. Немало рядов. Кейс захлопнулся совсем скоро, вырывая её из секундного транса. — Могу отдать за три четверти цены. — Его мутный взгляд ещё раз ощупал её фигуру. — Или за две трети… На ней, похоже, висит бирка с ценником, которую видит только мужской глаз, и содрать бы её, даже если с мясом, но София всё так и не шелохнулась. И это упрямое, какое-то остолбенелое молчание он истолковал неверно, раздраженно вздохнул: — Ну точно не за полцены, ты себя тоже не переоценивай. — Я заплачу полную цену, — ответила она и обогнула его, чтобы пройти к рюкзаку. Оттуда она достала перевязанную канцелярской резинкой пачку наличных, довольно скромную, потому что преобладали фиолетовые купюры, двадцатифунтового номинала, и просочилась только пара оранжевых и зеленых, по десять и пять фунтов. Стоило положить её на столик, на ту часть, что не была бы изгваздана пятнами от спиртного, мужчина — она и выпрямиться не успела — вдруг перехватил её руку. Развернул Софию к себе. Не резко или грубо, а наоборот, как-то преувеличенно плавно, очень вежливо. Зажал её ладонь своими двумя. — Слушай, птичка. Я с тобой и так крайне галантен. У меня, видишь ли, был долгий день, очень надо бы выпустить пар… Эта идея, «выпустить пар», пришла ему, когда он увидел её, или изначально? Как именно бармен ему о ней сообщал? «Тут одна девица хочет себе револьвер». — «Хорошенькая?» — «Хорошенькая», или как это было? Её чуть было не передернуло, хотя это только мысли, всё могло быть вовсе не так. — Мог бы взять и иначе всё, чего хочется, понимаешь же? А так и мне, и тебе польза. Её взгляд слегка остекленел, пока фантазия обрисовывала масляными красками это «взять иначе», и в этих грязных картинках она вязла, пока в ушах звучал то ли шум крови, то ли собственные будущие крики. Та музыка наверху даже не даст услышать, что происходит внизу, как бы ни надрывалось горло. София вдруг резко попыталась высвободить руку — сильно дернула на себя, но он не дал. Не ладони, а тиски. Большие, горячие ладони, и Софии мерещилось, будто её рука в них зажата как в печи. Вот уже кожа словно бы плавится, морщится и сползает, и лучше бы это было так, потому что ощущать фантом этого прикосновения на ней было бы после ещё хуже, чем иметь руку без кожи. Жарко, до одури уже становилось жарко. И от его ладоней, и от беспрестанной работы сердца, качающего тревогу. Бежала по венам кровь, бежали мысли. Что за напасть? Почему, почему всё сводилось всегда… к этому. Она даже не считала себя достаточно симпатичной, чтобы порождать в чьем-то уме подобные мысли. Ничем не цепляла взгляд и всегда предпочитала зарыться поглубже в себя, нежели выставить напоказ. Но уже во второй раз. Первый — тогда, у Тернеров. Один из бесов… София не питала никаких ложных иллюзий по поводу того, что именно он бы с ней тогда сделал, если бы «Август» его не осадил по неведомой причине. Осадил бы сейчас? Окажись вдруг здесь? Не из сострадания, но из развлечения — убил бы этого мужчину, который ведь, в конце концов, тоже всего лишь «магл»? Из-за своего оцепенения София даже толком не могла ужаснуться мысли, что предпочла бы сейчас быть в одном комнате с колдуном, чем с этим человеком. Пытки колдуна были бы не такими. Его она в таком ключе не интересовала, для него она была, кажется, каким-то забавным бесполым зверьком. Рядом с ним приходилось беспокоиться за свою и чужую жизни, но хотя бы не за свою честь. Отрешенный, направленный на её запертую в ладонях руку взгляд поднялся выше. К мужской шее. Нож. Если вытащить нож… Глаза в деталях отмеряли, как глубоко лезвие войдет в плоть и какими брызгами кровь перепачкает её лицо, одежду, душу. Сможет она тогда сбежать? Заперта ли проклятая дверь? А даже если нет, не выловят ли её на выходе, что с ней сделают, обнаружив его труп? Она же и не убийца, Господи-Боже. У неё не научена рука, её движение не выйдет отточенным и твердым. Ему достаточно будет только слегка качнуться, и траектория уже съедет, а вместе с ней и элемент неожиданности, и надежда на спасение. Когда она рядом с колдуном, она об этом не думает, ненависть к нему настолько непоколебима, что насыщает её самоубийственной уверенностью до краев. Обычный мир туманится, откладывается на потом. А в обычном, человеческом мире она — всё та же беспомощная девочка, до этого года даже не выбиравшаяся толком из дома, и под ребрами у неё сейчас — не праведный, питающий её гнев ко всему дьявольскому. Под ребрами — простая вера в лучшее. — Вы послушайте… — заглянула она ему снова в глаза, ища в пьяных, утопивших радужку зрачках человечность. Он же человек. Человек. Не колдун, не бес, не чудище из Преисподней. Каким бы себя сейчас ни показал, она не хотела его убивать, никогда не хотела бы отнимать человеческую жизнь. — Я христианка, — сказала она вдруг. — Крайне, крайне набожная. — Это могло быть и фатальной ошибкой, ведь именно её целомудрие того демона-содомита и привлекло. Но она не теряла надежд. — Мой отец — священник, и служит Богу, и я тоже. Мне нельзя. «Нельзя», потому что «не хочу» никакой ценности для него точно не имело. А «нельзя»?.. Тоже, наверное… Но, к её удивлению, его лицо переменилось. Когда мозг осмыслил прозвучавшее. Переменился взгляд, только она не могла понять, в какую сторону — просветлел или, наоборот, ещё дальше уплыл в наркотический дурман. Она просто смотрела на него и ждала. Немного тяжело дышала и ждала. Мысленно молилась и ждала. — Что ж вы сразу не сказали? Чуть было не согрешил. Прежде чем София успела бы понять, глумится он над ней или всерьез, он потянул её руку выше — к его губам, оставил на тыльной стороне ладони влажный поцелуй. Пришлось воззвать ко всем своим силам, чтобы не поморщиться. Не провоцировать. — Тогда замолите за меня перед Богом словечко, ладно? — по его тону даже не поймешь, иронизирует ли он. После колдуна ей во всём чудилась насмешка. — Скидку небольшую я все равно сделаю, — заверил он, уже отпуская её и поворачиваясь к столику. Нагнулся, чтобы вытащить из её пачки несколько купюр, и закинул их в кейс, как сдачу. — За красивые глазки. Незаметно от него София вытерла ладонь о брюки. Не понимая. Как это всё понимать? Он не выглядит особо религиозным человеком, чтобы чтить божественные порядки. Начиная тем элементарно, кто он. Заканчивая этим его «мог бы и иначе взять», которое, вероятнее всего, София слышала из его уст далеко не первая. Может быть, из-за алкоголя и наркотиков его рассудок настолько помутился, что верующая девушка в его глазах вдруг приравнялась к неприкосновенному лику святых. А трогать сошедшего с небес ангела не поднимется рука даже у мужчины вроде него. Каковы бы ни были причины, ей лучше уйти до того, как его рассудок протрезвеет, и София опасливо потянулась к кейсу. На этот раз он её перехватывать не стал. — Я… могу идти? Он безразлично махнул рукой, и она оживилась, взяла тут же поудобнее кейс, скотски тяжелый, схватила заодно рюкзак и двинулась к двери. Открыта. Всё это время. Ну, конечно, даже если бы во время приставаний она выбежала, бар полон его людей и тех, кому все равно. Её бы просто вернули на место. А бар в её глазах теперь совсем подернулся дымкой, единственной идеей-фикс было поскорее выбраться отсюда, уйти, убежать, а ноги еле-еле слушались, мозг еле-еле работал. Господи. Выпустили её, кажется, через задний ход, может быть, чтобы лишний раз не мелькала с подобным грузом на людях, и она оказалась в крытом переулке. Оставшись одна, прижалась спиной к холодному кирпичу здания. Обняла двумя руками кейс и наконец вздохнула. Задышала, хватая воздух ртом, как утопающий. Часто заморгала, хотя плакать не хотелось, только смахнуть всё увиденное, услышанное, прочувствованное. Мелкая колотящая дрожь охватила её первым делом, и сразу следом догнало и всецелое осознание. Чем всё могло закончиться. Если бы не внезапная честность заядлого нечестивца. Чудо свыше. Он трогал только её руку, немного плечо и бедро, а она чувствовала себя облепленной грязью от ног до самой макушки. Снова беспомощно потерла ладонь об одежду, надеясь избавиться от этой невидимой липкой корки после его рук. Ей вообще не нравились прикосновения. Любые. Не только от незнакомых мужчин — в принципе. Сама не уверена, почему. Как будто это мешало ей закрыться в себе, остаться в комфортном для неё мирке внутри себя, где имели место только её собственные мысли и беспрестанный разговор с Богом. Вытаскивали её своими лишними, пустыми, ненужными прикосновениями наружу, напоминали ей, что она такая же, как они, живая, а не сторонний за ними наблюдатель. Это не невыносимо, не прямо уж мучительно, но странно, каждый раз неприятно заземляло и выбивало из колеи, а если накладывать ещё и на то, кто прикасается… До чего же весело будет колдуну, как же много почвы для издевательств над ней у него появится, если когда-нибудь он ещё раз залезет в её голову. Если увидит, в какую ситуацию она себя вогнала, только бы от него избавиться. Прерывая её мысли, вдалеке зазвучали вдруг пьяные голоса, плывущие мимо переулка и её не замечающие, но София наконец пришла в себя. Опомнилась, что всё ещё стоит, как приваренная к стене статуя, с этим злосчастным револьвером. От кейса она решила избавиться в ближайшем водоеме. Тащиться с ним домой, все эти мили между городами, — не лучшая идея. Вода заодно снимет отпечатки, и не то чтобы она планировала убивать из этого оружия людей, и не то чтобы её, соответственно, впоследствии могут искать… просто для собственного успокоения… Загрязнять природу неправильно, но что-то ей подсказывало, что на дне водоемов около мест вроде этого бара можно найти и что-то далеко не столь же безобидное. Сам же пистолет, целую кучу патронов и «сдачу» она переложила в рюкзак, спрятав основательно в складках заранее припасенной кофты, и поспешила удалиться как можно дальше от проклятого города. Уже дома она приняла душ настолько обжигающий, что и правда могла бы сползти кожа. Руку она терла щеткой особенно тщательно. Терла, скребла, драила до жжения, а затем и сухости — когда уже вышла из душа, раздражение осталось припекающей краснотой. Полночи София впоследствии провела на коленях перед крестом. Молилась о прощении, об очищении, о том, чтобы не чувствовать этот клейкий слой на душе — не только из-за прикосновений. Из-за всего, во что она целенаправленно шагнула, во что впуталась и в чем пачкалась всё больше с каждым безрассудным решением. *** Паб Барти покинул уже только утром. Думал попросить Винки разбудить его, если не проснется раньше пяти часов вечера — в шесть у него встреча с маглой, — но отключился раньше и пропал в постели на треть суток. Несколько раз просыпался, смотрел на часы, думал «ещё полчаса», или «ещё пятнадцать минут», или «еще пять минут», и выключался ещё на час. Где-то ближе к пяти понял, что такими темпами всё-таки проспит и заставил себя вылезти, принять душ, позавтракать и выползти из дома. Лучше придет пораньше и подождет маглу час-другой в фургоне, где не будет искушения в виде больно удобной кровати. Но всё-таки. Надо бы переставать пить. Если он будет отдавать на съедение огневиски столько часов в сутках, не разыщет маньяка даже к Рождеству. Мог ведь не в Трещине отсиживаться и выслушивать бессмысленные пьяные бредни Трэверса и Причарда, а штудировать книжки, которым и так конца не видно. Еще немного, и он правда научит Винки читать, просто чтобы скинуть с себя хотя бы часть всего объема. Погодка с каждым осенним днем всё больше портилась, и даже в фургоне, даже в куртке и перчатках, оказалось как-то зябко. Барти недовольно поморщился и наколдовал согревающие чары на эту развалюху. Полистал от нечего делать тетрадку, в которой всё равно ничего не понимал, порассматривал самодельную доску маглы — очень мило. Если бы не намеревался выпотрошить девчонку по окончании этого бредового марафона, посоветовал бы идти в сыщики. Сходить, может, пока за книгами, почитать в ожидании? Глаза слипались. Вряд ли хоть немного вчитается. Голова всё ещё была после ночной попойки тяжеловатой, набитой трухой, а бесконечные минуты всё ползли, как слизни, и Барти немного поддался жалобам тела. Улегся на этом крохотном диванчике, что стоял у стены напротив шедевра детективной мысли. Веки прикрыли ноющие от сухости глаза. Просто мелкая подачка требующему ещё больше сна организму — буквально на пять минут. Пять минут, и откроет обратно. *** Аж до утра ей не давали покоя мысли, а что если Стивенс её обманул. По части оружия обмануть Софию — всё равно что забрать конфету у ребенка. При покупке оружие следовало бы его как минимум проверять, и она это понимала, действительно думала об этом до прихода в тот бар, но обстановка сузила бег её мыслей до простого «выбраться живой и невредимой». Эмоции, проклятые эмоции. Вот почему нужно всегда сохранять душевное равновесие. Страх — такой же змей-искуситель, как все остальные пороки, ведет совсем не теми тропами, что нужны. Первую половину дня София занималась домашними делами, потому что обещала родителям. Врала им, что так сильно загружена из-за учебы, из-за тех бесплатных курсов по философии, поэтому почти не появлялась дома и не могла заняться бытом, но теперь стоило всё же привести его в порядок. Ближе к вечеру наконец освободилась, и хоть до встречи с колдуном ещё было достаточно времени, она покинула дом намного раньше. Направилась в лес, но не к трейлеру. Заехала на велосипеде в чащу поглубже, убедилась, что людей нет, а до дороги — далеко. Скинула с плеч рюкзак и достала его. Причину стольких потраченных дней, фунтов, нервных клеток. Так странно лежал — воплощение холода и твердости — в руке, привыкшей к мягкости цветов, вышивок и страниц священных писаний. Не верилось. Пальцы, ежедневно сцепленные в молитвах, взаправду смыкались теперь на начищенной рукояти пистолета. Нашли ощупью фиксатор барабана, нажали, и тот выскользнул в сторону. Шесть пустых полостей. София заполнила их один за другим, подбирая из рюкзака первую-вторую-третью пулю и вставляя в гнездо, и в этом не было ничего сложного, но её всё равно пугало, насколько легко, монотонно, бездумно это выходило. Даже не было понимания, что это взаправду оружие, которое несет смерть, — ощущалось как игрушка, в механизмах которой интересно покопаться. Каждый тихий звук соприкосновения металла с металлом неприятно контрастировал с ласковым шелестом деревьев, колышущихся от ветра. София аккуратно защелкнула полный барабан. Ещё один, более громкий звук — взведение курка. Руку она для первого выстрела отставила просто в сторону, направляя на землю, и, прежде чем дала бы себе снова уйти в мысли из-за чужеродности этого веса, тут же вдавила палец в спусковой крючок. Громыхнуло так, что зазвенело в ушах. Прокатило по лесу слабое эхо. И заныло запястье. Отдача. Дернула револьвер вверх, оставляя мимолетную боль в руке. Когда София стреляла из ружья, его отдача била хотя бы по плечу и этим больше распределяла силу удара на корпус. Это всё не имело значения на фоне того, что Стивенс, значит, не обманул. Значит, у неё в распоряжении теперь совершенно рабочий, стреляющий, способный убивать пистолет. Но прежде чем дырявить чью-нибудь голову, София жертвой избрала пустую жестяную банку, которую подобрала по пути сюда и теперь поставила на старый пень. Отошла подальше. Не повторяя своих ошибок, в этот раз она поддерживала одну руку второй, чтобы смягчить отдачу. Да и целить так было проще. Ещё бы это помогало. Три выстрела. Ноль попаданий. Дуло вскоре нагрелось, а пальцы, наоборот, мерзли всё больше от осенней сырости, и держать револьвер становилось всё тяжелее. Ничего. Ей и не нужно по щелчку становиться идеальным стрелком, у неё ещё есть время потренироваться, прежде чем колдун решит всерьез покончить с ней. И вряд ли ей придется стрелять на таком расстоянии. Жестянку она поставила далековато, чтобы проверить свои силы, хотя на самом деле, по тому, что она уже знала о колдуне, если ей будет грозить от него настоящая опасность, он будет от неё скорее где-нибудь в нескольких шагах. Ему нет нужды мучить человека совсем издалека, если есть прекрасная возможность поглядеть на страх, отчаяние и боль в глазах. Прежде чем покинуть свое импровизированное стрельбище, София подошла к пню ближе — сначала думала просто убрать банку, чтобы не мусорить в лесу. Но в паре шагов от неё остановилась. Задумалась. Знала, что глупость, какое-то ребячество, и тем не менее направила револьвер ещё раз на мишень. Небрежно, одной рукой, как в начале, чтобы не тратить ни крупицы лишнего усилия. Сбила всё-таки выстрелом банку с пня, потому что расстояние совсем детское. Но было, как ни посмотри, что-то очень приятное в этом звуке пули, прошившей мятое железо насквозь. *** От возвращения домой уже не было никакого прока, она бы больше времени потратила на дорогу туда-обратно, поэтому разумнее было свернуть уже сразу к трейлеру, ждать колдуна там. Зато в уединении поразмышляет дольше над газетными вырезками. Уже заранее слишком ими поглощенная, она припарковала велосипед у фургона, забралась в него — и сразу к доске. Несколько секунд скользила по ней взглядом, но мысли за ним следом не скользили, съезжая по пробковой поверхности без всякого смысла. Потому что засело в извилинах какое-то странное ощущение. Во-первых, здесь оказалось сильно теплее, чем должно быть. Кожу согревающихся рук и лица слегка покалывало от перепада температур, которого быть не должно, трейлер давно уже настолько выстуженный со всех сторон, что здесь порой бывало ещё холоднее, чем на улице. А во-вторых. Во-вторых… было ещё это чувство, как будто, когда София заходила в трейлер, боковым зрением она заметила — но не отметила умом — какой-то лишний предмет мебели в обстановке. Темный и неожиданный. Чересчур рано явившийся. Обернулась она не сразу, ещё секунду заторможенно всё переваривала. А когда всё же решилась повернуться, сделала это чрезвычайно медленно, плавно — сперва только головой, через плечо, затем уже и телом. Действительно. Он. Лежал. Диванчик в фургоне был небольшой, София лично могла бы на нём разместиться с относительным удобством, но и то — если растянуться именно во весь рост, — пришлось бы немного подтянуть ноги к себе. Колдун, очевидно, был намного более длинноногим, и устроил он свои конечности соответствующе. Колено одной согнул под острым углом, а другую закинул на стенку, приткнувшую диван с правой стороны — упирался в неё своим тяжелым ботинком. Что касалось рук, то одну подложил себе под затылок, лежащий на подлокотнике, вторую держал под расстегнутой кожаной курткой — София не сомневалась, что там эта его палочка, которую он не выпускает из пальцев. И в довесок ко всему глаза у него, разумеется, закрыты. Грудная клетка еле заметно размеренно вздымалась и опускалась. Он спал. Спал. В её с Лиссой трейлере спал колдун. София могла бы зарезать его прямо сейчас. У неё не только револьвер с собой, но и всё тот же нож в кармане. Ей даже не нужно огнестрельное оружие, чтобы покончить со всем. Это в какой-то мере несправедливо. Если не сказать обидно. Она так старалась накопить деньги, впуталась в подпольный мир, едва не стала жертвой изнасилования, всё ради револьвера, чтобы на следующий же день ей преподнесли такой шанс. Осторожно — бесшумно, насколько возможно — София подошла ближе. Взглянула на спящего колдуна сверху вниз. Рука почему-то не тянулась к ножу. Ей сложно было представить, чтобы она прямо сейчас взаправду достала его и вонзила чудищу в грудь несколько раз. Когда это вопрос жизни и смерти, у неё нет ни одного лишнего мгновения на то, чтобы сперва воспроизвести задуманное в голове. Всегда приходится действовать, потакая то злости, то потребности выжить. Сейчас времени было сполна, нет, даже чересчур много, чтобы погрязнуть в сомнениях целиком. Убивать его было бы бессмысленно. Сама ведь себе говорила. Он полезен. Ничего ей не рассказывает, но без него вероятность найти хоть что-то сокращалась с мизерной до минусовой. Или сейчас вероятность тоже минусовая? Если он что-то и отыщет в головах подозреваемых, обронит ли ей хоть крошки информации — как подачку за помощь? Не специально, может, а хотя бы случайно, в этих его словесных играх, пререканиях… А если прострелить ему колени? Как в фильмах. Стал бы словоохотливее? На брань — точно, а на что-то более ценное… он не выглядел как кто-то, кого можно разговорить болью. Всё ещё не зная, как поступить, София тихо опустилась на пол рядом с диваном, чтобы рассмотреть колдуна внимательнее, чем прежде. Редкая возможность. Бывал он близко к ней, лицом к лицу, довольно часто, но ей явно было не до того в те разы, чтобы его разглядывать. Да и лицо у него в этот момент, не насмешливое и жестокое, а безмятежное, выглядело иначе. Даже похож на человека. Во всяком случае, очень по-человечески выглядела мерно бьющаяся жилка на шее. София обвела взглядом и её, и выступ кадыка, и всё те же руны, клеймившие кожу резкими, строгими, геометрически правильными линиями сбоку у воротника куртки. Опять мелькнула в воображении заманчивая картинка. Каково было бы приставить лезвие к этой открытой, незащищенной части его тела. Нарушить чернильный рисунок надрезом и провести прямо до противоположной стороны шеи, длинной глубокой раной, которая не оставила бы ему шансов. Настолько удобного момента может никогда больше и не быть. Да, они сотрудничают. Но он убийца. Был, есть и будет. Намеревался заставить её убить Иви, просто веселья ради. Убил дядю Эдди, в чем с такой отвратительной развязностью ей же признавался. Убил невесть сколько невинных людей, и её убьёт тоже. А перед этим… холод по коже от понимания, сколько у него заготовлено изощренных, диких идей, как можно её перед этим истязать. Если только она его не опередит. Вместо того чтобы действительно перерезать ему горло — и обрезать единственную нить, ведущую к разгадке, — София сложила локти на свободном краешке дивана. Опустила на них щеку, продолжая рассматривать лицо колдуна снизу-вверх. Как какой-то диковинный экспонат. Все-таки это так странно. Он спит, как человек. Дышит, как человек. Когда думаешь об Аде, представляются существа с рогами, клыками, острыми черными когтями вместо пальцев. Язвы, трещины на обожженной адским жаром коже. Зловонное дыхание от звериного оскала, смрад разложения. Грязные колтуны или торчащие из покрытой струпьями шкуры клочки волос. Ничего из этого… На вид мягкие, его волосы лежали вполне аккуратно, но несколько прямых прядей падали на лоб, бросая на лицо тени. Губы наконец-то не складывались в извечную циничную ухмылку. Черты разглаженные, и впервые за всё время София всерьёз задумалась о его возрасте — прежде просто принимала как факт, что он сильно старше. Но сколько? Следы юности давно исчезли, а до следов старости тоже далеко. Если он инфернальное чудище, мог ли вообще стареть? Уже намечались тонкие линии мимических морщинок в уголках век — значит, вполне мог. Эти веки, окаймленные чуть подрагивающими во сне темными ресницами, ещё и скрывали сейчас глаза, которые и были самым в нем отталкивающим. Этот взгляд социопата, который разумными словами не опишешь, не аргументируешь, почему он пугает, а только чувствуешь. Сейчас, когда он лишил её этого удовольствия, смотреть ему в глаза, когда не скалился жестоко, она могла бы даже назвать его лицо, пожалуй, в каком-то смысле приятным. Но эстетом она не была и уж тем более ничего не смыслила в мужской красоте. Нет явных уродств — и ладно… А может, это всё только маска? Что, если под личиной этого «неуродства» — всё то, как она себе представляла? Натянул на дьявольскую морду человеческий лик, чтобы вольно ходить среди людей. Кончики пальцев аж зазудели от желания удостовериться. Убедиться, что на четких гранях его лица нет швов, означающих чужеродность облика. Что на изнанке кожи в самом деле обычные плоть и кровь, которые означали бы его смертность, а не холодное, склизкое — или, может, наоборот обжигающе горячее? — гнилое мясо неубиваемого существа. Вдруг все её грёзы о его смерти заведомо тщетны? София отлепила руку от дивана, ту самую, которую и так терзала вчера и сегодня без конца в попытке соскрести ощущение грязи. Хуже ей уже не будет. Медленно протянула к нему. Чересчур медленно, хотя вроде бы не то чтобы боялась. Но сомневалась. Сомневалась и всё равно хотела, почему-то. Очень. Ей было бы достаточно почувствовать самыми кончиками пальцев. Почувствовать настоящую теплоту крови под человеческой оберткой: просто чтобы убедиться или разубедиться… — Тронешь — кожу тебе сдеру. Так буднично. Уж сделай одолжение. Несмотря на желание взаправду избавиться от кожи, её рука, хоть и не вздрогнула из-за этой неожиданности, но замерла в воздухе на полпути. Прямо под прицелом его взгляда: он уже открыл глаза. Стало быть, то легкое подергивание ресниц означало не сон — предвестие, наоборот, пробуждения. Если он вовсе спал, а не проверял, как далеко она зайдет. Смотрел теперь на неё этими темно-карими глазами, которые ей так претили. Руку она не опускала. Взвешивала за и против. Он правда это сделает, если она осмелится? Или всё угрозы, угрозы, угрозы? Колебания отняли ещё несколько секунд в этой давящей тишине. Но всё же София вернула руку на диван и опустила подбородок обратно на сложенные друг на друга ладони. Не потому что испугалась, а потому что, наверное, всё-таки не стоит пока раскачивать ещё больше и так шаткий фундамент их совместной деятельности. Ещё будет время. Всего три встречи с «подозреваемыми» — и они снова вернутся в более подходящие для себя и друг друга роли. — Так, значит, даже дьявольские отродья нуждаются во сне? — невинно осведомилась она. Колдун вздохнул, равнодушно отводя от неё взгляд и касаясь пальцами переносицы. — И даже дьявольские отродья устают от глупостей маглов, — не очень изящно намекнул он ей уняться и помолчать. София закатила глаза и поднялась на ноги: в любом случае сидеть так близко с колдуном, теперь уже точно бодрствующим, тошно. Краткий период метаний — убить не убить, — всё равно миновал, поэтому София всё-таки вернулась к тому, зачем сюда пришла изначально. Помимо всего, что она смогла по памяти перенести из лиссиного блокнота на доску, она также дополнила этот хаос сведениями об убийствах, произошедших уже после её смерти. Места, даты, органы. Фазы луны. Её гложило последнее. Показалось ей значимым, но Софии, отрезанной от колдовского мира, сложно всерьез копаться в чем-то подобном. Впрочем. Раз уж колдун здесь. — В ваших ритуалах имеет значение положение небесных тел? — спросила она, не поворачиваясь к нему. — Или это красивая выдумка для простых людей? — Имеет. Прозвучало уже за её спиной, и София очень постаралась не дрогнуть. Столько встреч с ним позади — какая это уже по счету, девятая? — а всё ещё выносить его присутствие тяжело. Хоть и не оборачивалась, понимала, чувствовала, что колдун стоит и смотрит на доску из-за её плеча. Констатировал: — Считаешь, даты подбирались в зависимости от лунного цикла? Ничего себе, даже без насмешки. Но да, верно. Считала, хотя всё равно ничего не складывалось. Рядом с убийствами были прикреплены заметки, где обозначались положения согласно лунному календарю: 15.02: первая четверть. 22.05: полнолуние. 20.08: последняя четверть (убывающая луна) И никаких совпадений друг с другом. Если луна и имела значение, то она ведь тогда набирала полную — Господи, прости — «силу» только в майское убийство. А остальные? Или они окаймляли среднее? Тогда на этой троице всё и закончилось, больше жертв не будет? Но если будет… — Я пытаюсь понять, почему у них такой разброс, — высказалась она неожиданно вслух. — У них не одинаковые фазы, между ними не одинаковое количество дней. Если на трех убийствах ничего не закончилось и будет ещё одна жертва, то можно было бы предположить, что будет она, например, через столько же дней, сколько было между последними двумя. Ровно девяносто. Тогда это будет восемнадцатое ноября. Но февральское все портит, между февральским и майским — больше, девяносто шесть дней… Закономерности не было. Никакой. Не предугадать, когда будет следующая смерть и будет ли вообще. Колдун ничего не говорил, и чтобы узнать, как он к этой её неожиданной тираде относится, она все же обернулась. За ней его не оказалось. И где-нибудь поблизости. Вообще в трейлере не оказалось. София растерянно огляделась и даже, после секунды оторопи, выглянула через дверной проем, чтобы проверить: неподалеку его нигде тоже не было. Она настолько нудно — или нелепо — звучала, что он не выдержал? Но куда? До встречи с Эммой Роуз не настолько много времени. Если он не собирался ждать здесь, зачем вообще так рано явился? Поспать, серьезно? У него нет дома? Есть ли вообще у бесов дом… или он между встречами с ней — к себе в Ад на перекур? Туда-обратно, понежиться в адском котле и снова на Землю к людям. Её не должно это волновать. Копошиться в головах подозреваемых ему нужно не меньше, чем ей, так что вернется. Раньше, чем она предположила. Уже через минуты три-четыре. Явился как всегда из ниоткуда, будто и не уходил, с той лишь разницей, что на этот раз в его руках громоздилась стопка книг. Которую он небрежно, с глухим стуком, опустил на высокий столик, предназначенный когда-то для готовки еды, будь трейлер целее. — Читай. Растерянность, с какой София посмотрела сперва на книги — но после этого приказа метнула тут же взгляд к нему, — умножилась десятикратно. В голове столпились суматошной кучкой невесть сколько вопросов за раз, но выдала она только: — Сейчас? — До встречи ещё почти сорок минут. Предпочтешь всё это время бессмысленно глазеть на доску? А он чем планирует заниматься… Всё ещё не до конца осознающая, что колдун взаправду притащил из своих каких-то дьявольских архивов книги, внутри которых — не выдумка, не домыслы наивных смертных, а самое настоящее колдовство, притащил и всучил ей, невежде-«магле»… она аккуратно принялась рассматривать. Поверхностно — только лишь немного сдвигая, чтобы взглянуть на обложки. Некоторые совсем старые — скорее даже древние, едва не рассыпающиеся в труху, — другие, наоборот, блестели новизной, черной гладкой поверхностью, словно начищенные гуталином. Где-то страницы идеально белые, где-то совсем изжелтевшие, выцветшие на них буквы едва видно… Хорошо если буквы. Потому что стоило открыть одну из них, и на неё уставились ряды угловатых символов. Руны. И как, по его мнению, ей читать… Ответил он до того, как она спросила. Ответил тем, что просто захлопнул конкретно эту книгу и забрал себе, заодно давая ответ и на её неозвученный вопрос о его собственном времяпровождении. Направился ко всё тому же дивану и снова на нем растянулся, ровно так же, как минут десять назад: голову — на подлокотник, вытянутые ноги — на стенку. Улегся так, будто собирался читать легенький роман на вечер, а не какой-то внушительный старый том, сплошь на жуткой рунической письменности. Сорок минут — на самом деле, не так много, для изучения чего-то подобного, поэтому София, отмерев, последовала его примеру. Взяв одну из книг — что-то с «астромагией» в названии, — и убедившись сперва, что та и внутри на английском языке тоже, прошла глубже в трейлер. Чтобы, во-первых, хоть куда-нибудь сесть, а во-вторых — чтобы колдун не мозолил глаза. Мебельную расстановку в этом продолговатом пространстве замыкало подобие спальни, представленной небольшой квадратной кроватью от стенки до стенки. Очевидно, никакого белья, только просевший, продырявленный матрас, оголяющий пружинные внутренности по центру. На таком не поспать, не разлечься, но Софии много места не надо, и она вполне комфортно примостилась в наиболее сохранившемся уголке. Хотела уже было приступить к чтению, раскрыла на коленях книгу. А взгляд тянуло нитями воспоминаний правее. К матрасу. Стало как-то немного скверно на душе. Несильно, но пасмурно, как если бы в ребрах просто сгустились мглистые, серые облака, налегшие разом на сердце. Словно наяву память оживила рядом с ней давние образы, её собственный и Лиссы: двух девочек-подростков, разместившихся прямо здесь. Иногда приходилось ютиться, иногда одна закидывала ноги на другую, чтобы улечься компактнее, и делали совместно домашние работы после уроков, и баловались настольными играми, и обсуждали что угодно. И фантазировали о будущем. О том, как закончат школу, поступят в университет, желательно один и тот же, чтобы вместе ходить на пары, а ещё лучше, если удастся выбить места в общежитии и жить вдвоем. Подальше от семьи Софии, которые, по мнению Лиссы, сверх всякой меры опекали дочь. А без этого якоря-бремени они могли бы сорваться в какое-нибудь путешествие даже, в горы, или на море, или поглядеть на шотландские замки. Возить их мог бы Кристофер — София с ним не была знакома лично, но Лисса тогда уверяла её, что он «очень крутой» и точно не был бы против прихватить в дальнюю поездку подругу сестры. Мог бы даже покатать её на мотоцикле, если у неё хватит смелости. Те прекрасные, утопические перспективы. Покачнувшиеся ещё раньше этого года, под весом несовпадающих взглядов, разности воспитания, характеров и избранных дорог. Даже тогда это не ощущалось настолько тяжко. Лисса была далеко от неё, во всех смыслах далеко, но жива, и что-то ещё можно было бы исправить. Будущее, о котором они грезили подростками, ещё можно было изменить. Но вот оно. Теперь. Будущее. Выдранные маньяком глаза Кристофера. Собственноручно перерезанные вены Лиссы. И София, сидящая в одном трейлере с серийным убийцей, который даже не человек в привычном смысле. Почитывала с ним книжки. Бесконтрольные чувства всё шли вразнобой — отрывистые куски вины, тоски, злости, бессилия от вечных тупиков. София через силу собрала эту раздробленную мозаику эмоций воедино, в холодный монолит, чтобы не разбредались, оставив во главе угла только легкий налет меланхолии. Выпрямила слегка плечи и принудила себя читать. Читать, искать, из кожи вон лезть, но главное — сделать всё возможное, чтобы рано или поздно принести на могилу Лиссы голову виновника.