1. В коконе плотоядных шипов.
Говорят, что взмах крохотного крыла бабочки может вызвать тайфун, падение листа на землю отражается на звездах, легкая рябь на воде вызывает цунами, и в то же время ураганы и стихийные бедствия приближаются к нам так медленно, что когда мы обнаруживаем их, бывает слишком поздно.
Возможно, в тот раз именно так и случилось, но точно сказать трудно: любой заметит, что идет дождь или начался торнадо, но никто не сможет отыскать ответственную за него бабочку или упавший лист…
С чего все началось? Порою понять невозможно. Обычно так все и происходит…
Врата — туннель, соединяющий другое измерение с нашим привычным миром, и место обитания различных созданий, далёкий от всякой человечности, называемый «подземельем».
Никто не знал, из-за чего появились первые врата десять лет назад. Они просто возникли из воздуха, а за ними появились и другие по всему миру. По закону, которому подчиняется все живое, вслед за вратами стали пробуждаться и «охотники», благодаря толчку неизвестной энергии, что вмешалась в давно выверенную цепочку ДНК, вынуждая эволюционировать. Именно охотникам суждено побеждать чудовищ или быть ими убитыми при менее удачных раскладах — сильный пожирает слабого, ничего нового, естественный отбор в действии… и это понять и принять оказалось проще, чем все остальное, но… может, так и должно быть?
Не всегда стоит искать объяснение, либо смысл случившегося. Некоторые вещи лучше принимать, как данность, какими бы фантастическими они ни казались. Ведь искать так называемую «правду» себе дороже. Как известно, любопытство сгубило не одну кошку — так… к чему испытывать судьбу?
_____________________________________________________
Говорят, что выход есть всегда. Умная фраза. Нарочито правильная. Да, конечно, выход есть всегда. Теоретически. Вот только цена этого выхода может быть настолько высока, что вот это «есть всегда» приравнивается к отсутствию выхода. Если у человека есть совесть и принципы. Если человек не законченный гедонист. Иногда выхода нет. И это надо признать, отбросив в сторону все необыкновенно тошнотворно-красиво написанные теории. И осознание этого душит. Становится клеткой, в которой пол — это разбитые стекла, а каркас — раскалённый металл. И ты танцуешь на этих стёклах, как проклятый. И знаешь, что этот танец — это всё, что тебе остаётся.
И если приходится сотрудничать с дьяволом, то потому, что иногда только он один открыт для сотрудничества.
Судорожная дрожь пронзила тело молодого окровавленного, лишённого ноги и руки парня, что лежал на алтаре. Он ненадолго пришёл в сознание, но вряд ли осознавал действительность. Воздух стал каким-то странным: вязким, даже тягучим. Вздохнуть каждый раз становилось все тяжелее. Казалось, что легкие горят. Больно. Жарко. Невозможно дышать. Еще мгновение, и возникало такое ощущение, что тело его воспламенится не хуже бумаги, объятой пламенем. Голова разрывалась на части. Желудок скрутило. Хотелось крикнуть, но голос будто бы пропал, лишая Сон Джин-У не только возможности орать от боли, но даже хрипеть не получалось. Раздался странный булькающий звук. На языке ярко ощущался привкус железа. Джин-Ву судорожно пытался сглотнуть или хотя бы закашляться. Но сил не было ни на что. Жизнь покинула парня — пожалуй, он сам не успел это толком осознать. Капельки крови закапали на холодный каменный алтарь, просачиваясь из каждой поры его тела. Мгновение. Капли крови, словно застыв во времени, взметнулись вверх и на короткое мгновение застыли в воздухе. Каждая из них словно светилась изнутри, как стая маленьких алых светлячков. Тело парня неестественно выгнулось до хруста. Жуткое зрелище. Сейчас он больше напоминал опустевшую тряпичную куклу, которой управлял сумасшедший марионеточник. Мертвое тело продолжило двигаться. Голова откинулась, а темные волосы просто повторили ее движение. Рот был распахнут, словно бы в безмолвном душераздирающем крике. Но ни один звук так и не сорвался с его губ. Тишина. Кровь, которая без движения застыла в воздухе, резким потоком хлынула внутрь, наполняя тело Сон Джин-Ву. Неподвижные зрачки голубых глаз закатились, являя белоснежные белки. Мгновение. Тихий отзвук маны — подобно лопнувшей струне.И…
…все прекратилось.
Тело выпрямилось. В тишине раздался щелчок, словно бы позвоночник снова встал на место. Переломанные кости стали постепенно срастаться. Взамен, оторванной ноги и руки выросли новые — без каких-либо повреждений. Тёмные волосы стали белоснежными, безвозвратно теряя свой родной цвет. Веки опустились. Грудная клетка приподнялась, обозначая первый вдох мертвого тела. Через несколько секунд дыхание стало спокойным и размеренным. Вокруг все так же было тихо. Создавалось такое ощущение, что парень просто крепко и спокойно спал, словно и не было того ужаса, что охватил это тело не так давно.— спустя три дня —
Больничная палата буквально утопала во тьме — единственная тусклая дорожка света разливалась с распахнутого настежь окна. И в этом не слишком ярком прожекторе из лунного света прямо на больничной койке. Его затылок буквально впечатался в подушку, в то время как белые, словно первый снег, волосы разметались в стороны. Глаза закрыты. Губы сомкнуты и неподвижны. У самых ключиц горло подрагивало в немом созвучии с поднимающейся и опускающейся грудной клеткой — дышал. Но было в этом его сне нечто странное и совершенно точно неправильное. Люди обычно не погружались в собственные сновидения настолько глубоко, словно бы не надеясь когда-либо вообще всплыть обратно на поверхность. А парень внутри себя падал и падал, в настолько темные закоулки сознания, куда свет до этого ни разу не проникал. Пульс и дыхание были замедленны практически до минимума, как если бы парень не спал в том самом смысле этого слова, который предполагался, а существовал на узкой грани между жизнью и смертью — глубокий, крепкий и невероятно концентрированный сон. Он помнил, как это было.«Его крик — пламя…
Полные боли глаза — искры…
Все изменилось слишком внезапно. Джин-Ву даже не смог понять, когда именно… не уловил момент, когда все пошло не так, неправильно. С того момента, как он отдал свой голос за то, чтобы идти дальше? Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того юноша и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя.
Едкий, как кислота, запах крови и гнили въедался в слизистую носа, разъедая ее изнутри — казалось, если вдохнёшь, он безжалостно обожжет легкие, проест их до рваных зияющих дыр с безобразными ошмётками плоти, свисающими по краям, подобно никому ненужной мишуре. Его кровь? Или кровь кого-то из отряда? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или их?..
Пронзительный вопль Джу-Хи будто бы настоящим лезвием вспарывает воздух, эхом отскакивает от стен, оставляя от того лишь безвольные звенящие лоскуты — его дополняют крики, плач, мольба. Сокрушительная невообразимая волна из звуков накатывала, грозя сбить с ног, погребая под толщей воды, что не преодолеть.
Его крик — пламя…
Полные боли глаза — искры…»
Рваный выдох сорвался с губ юноши. Но сам спящий не пошевелился даже, продолжая все так же неподвижно лежать на больничной койке. И вроде он спал. Совершенно точно спал. Но, даже охваченный сном, разум не потерял свою способность к осмыслению. Сон Джин-Ву? Кто это? Это он сам? Да, это он. Его зовут Сон Джин-Ву. Хотя многие его называли «слабейшим оружием» — это прозвище ему никогда не нравилось, казалось невыносимо насмешливым и до отвращения уничижительным Юноша резко мотнул головой в сторону. С губ сорвался болезненный стон.«Его крик — пламя…
Полные боли глаза — искры…
В ушах все ещё звенело от криков Джу-Хи.
Но Джин-Ву не сдавался. Не сдавался даже несмотря на то, что собственное тело стало тяжелым, почти неподъёмным. Продолжал сражаться за собственную жизнь. Продолжал даже тогда, когда статуи стали окружать его, смыкаясь неразрывным кольцом, отрезая от выхода. Продолжал даже тогда, когда видел, как один за другим члены отряда падали, лишались жизни под беспощадными взмахами гигантских клинков и секир. И он не мог… остановиться. Не имел права. Сделал свой выбор слишком давно, чтобы отступить сейчас.
Всего вдруг стало слишком много… Крики отчаяния, блеск клинков, град ударов, хрипы умирающих, хруст костей, звон стали, булькающая из рассеченного горла кровь — все это заполнило разум юноши, утягивая его в чёрную бездну. А перед глазами были лишь лица членов отряда, которые не вернутся к своим семьям, их руки никогда больше не обнимут собственных детей, не одарят лаской жён — они все, подобному бесконечному ковру, лежали на холодном каменному полу, а их неподвижные взгляды остановились на Джин-Ву, кто так легко оборвал их жизнь, одним своим голосом отданным за то, чтобы попасть сюда.
Его крик — пламя…
Полные боли глаза — искры…»
Кто он?
Джин-Ву и сам не понял, в какой именно момент в его голове появилась зыбкая мысль о том… а был ли вообще «Сон Джин-Ву»? Но эта мысль все крепла. Собственное имя казалось чужим, почти незнакомым, неузнаваемым, а уверенность в том, что оно когда-то ему принадлежало таяла… подобно залежавшемуся снегу по весне. Все словно бы ускользало сквозь пальцы — никакой возможности удержать, ни малейшей.Зачем он здесь? Для чего?
Нити мыслей продолжали виться в истощенном разуме, соединяясь воедино, образуя неведомой сложности узор, невообразимо крепкий в своих плетения.Кто он? Был ли Сон Джин-Ву?
Стена забытья внутри, казавшаяся непробиваемой, незыблемой… Первые трещины стали появляться. Почему именно он? Ведь Джин-Ву никогда не был героем, не стремился им становится, имея другие цели, считая героизм чем-то для себя недостижимым — иллюзий на сей счёт у него не было. Если бы составляли рейтинг героев, эдаких рыцарей в сияющих доспехах — не занял бы даже последнее место, скорее, просто бы не вошёл в него. Это участь кого-то, кто сам ее выбрал, имел достаточно сил и стремился к почетному званию героя на всех парах. Джин-Ву же просто не подходил для этого. Но именно его оставили у того алтарного камня, как никому ненужный балласт. Можно было уверять себя, что сам принял такое решение, но… Почему именно он?... Потому что слаб.«Его крик — пламя…
Полные боли глаза — искры…
Внутри был лишь страх. Густой и концентрированный. Тот страх, когда хочется забиться в угол и сжаться, подобно испуганному зверьку.
Время словно бы издевательски замедлилось, вгрызаясь зубьями в разум, что даже в сейчас с лихорадочным отчаянием пытался найти выход, но его не было. Мгновения замкнулись в петле бесконечности, было четкое ощущение того, что каждая секунда раздувалась, растягивалась до невообразимых размеров.
На собственном языке железистый привкус. Кровь. Она во рту, на губах. Джин-Ву закашлялся, позволяя ей стечь по подбородку вниз.
Физическая боль… она есть. Ее не проигнорировать, не уменьшить.
Джин-Ву мелко подрагивал. Зубы мелко стучали. Раны буквально горели, разъедающим плоть, огнём. Он будто лежал в коконе из плотоядных шипов, что вгрызались в него, пытаясь отхватить от него кусок побольше, и яд их отравленных, кривых и изъеденных гнилью зубов просачивался все глубже, достигая сердца.
Джин-Ву чувствовал, как жизнь покидала его с каждым судорожным вдохом, с каждой каплей крови, что вытекала из тела. Единственная целая нога дрожала. Удушающая слабость плотно окутывала плоть. Зловоние бессилия для него всегда было чем-то невыносимым. Оно затягивало, уничтожало… прямо как сейчас, когда ноги едва держали, а сознание было не в силах оставаться ясным.
Его кровь? Или кровь кого-то из отряда? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или их?..
— Ещё… ещё слишком… рано… я так… так много… не… не успел… — звучит тихо, хрипло, надтреснуто, пока на языке вкус металла.
Все обрывается резко. Сменяется чернотой, перешедшей сразу на смену вспышке слепящего света, которая лишает дыхание, засасывает с чудовищной силой в леденящий душу и тело водоворот…»
Казалось, сама ночь стала вдруг темнее, а тишина глубже, концентрированней. Но даже если все так и случилось, парень на больничной койке вряд ли заметил разницу. Сейчас все то, что происходило за пределами его тощего и слабого тела было несущественным. Он продолжал свое падение дальше, все глубже в темноту, пока его оболочка продолжала неподвижно лежать на больничной койке. И даже лунному свету было не пробиться в непроглядную темень бездны его сновидений.***
Джин-Ву проснулся с собственным хриплым криком, осевшим на губах. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. Приходил в себя парень медленно, тягуче и совершенно без желания разлеплять глаза. Голова казалась невероятно тяжелой, практически неподъемной. Темно. Очень темно… Веки будто бы налились свинцом. Тело не слушалось.Глубокий вдох. Выдох.
Казалось, в груди что-то оборвалось. Нет, все нормально. Только казалось. Еще одна неудачная попытка открыть глаза. Ничего не вышло.Вдох. Выдох.
Дышать трудно. Воздух какой-то густой и вязкий. Тяжело. В груди опять что-то больно кольнуло. Кажется, вдох был слишком глубоким. Медленно, но получилось чуть приоткрыть глаза.Вдох. Выдох.
Глаза болели. В легких что-то болезненно кололо. Кулаки сжались, тут же разжимаясь. Слабость. Тело слушалось неохотно.Вдох. Выдох.
Снова безрассудная попытка открыть глаза. Резкая боль. Но веки все равно упрямо поднимались вверх. Тяжело. Больно.Вдох. Выдох.
Глаза уже должны были привыкнуть к свету. Тело уже могло переносить боль. Дышать стало гораздо легче. Над головой знакомый белый больничный потолок.Вдох. Выдох.
Силы постепенно начинали возвращаться. Тело слушалось лучше. Уже не больно. Не страшно. Жить можно. Жив. Все-таки выжил. Умирать — не приятно. Это вполне можно выдать за общеизвестный факт. Однако мало тех, кто прошел через подобное и смог вернуться, чтобы поделиться впечатлениями. Джин-Ву оказался в числе таких вот «счастливчиков». Но… Почему выжил? Почему из всех именно он?.. Сознание прояснялось медленно, будто бы неохотно. У Джин-Ву даже было подозрение, что ему вообще все приснилось… вплоть до собственного судорожного шёпота на грани слышимости: «Ещё… ещё слишком… рано… я так… так много… не… не успел…». Но нет… Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мысли в голове текли медленно, словно бы с неохотой. Но память была ясна, как день. Помнил, как Ким Санг Шик бросил меч и сбежал, оставляя Джин-Ву той самой необходимой жертвой, которая позволила тем немногим остальным выжить.«Все изменилось слишком внезапно. Джин-Ву даже не смог понять, когда именно… не уловил момент, когда все пошло не так, неправильно. С того момента, как он отдал свой голос за то, чтобы идти дальше? Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того юноша и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя.
Все было не так. Неправильно. Подземелье D-ранга не должно было быть двойным. А раз оно таковым оказалось, никто не должен был идти дальше, нужно было с самого начала, едва завидев огромные двери, развернуться и направиться к выходу, чтобы доложить обо всем в «Ассоциацию». И некоторые, действительно, не хотели идти вперёд в неизвестность… им было страшно. В мире у людей множество разных фобий: насекомые, пауки, змеи, высота, глубина, множественные отверстия, огонь, темнота — этот список можно продолжать до бесконечности и ни разу не повториться при этом. Но существовал страх сильнее и древнее прочих. Какой же? Неизвестность — иначе говоря, агнософобия. Так уж исторически сложилось, что человеческий мозг считает, что неизвестность — это опасность, угроза. Когда мозг определит, где опасность, тогда ему легче контролировать весь процесс и защитить своего «обладателя». Психике лучше, когда все идет по плану, как все запланировано, когда есть последовательность и порядок. Мозгу тогда не нужно думать, что будет дальше, ведь тот уже знает, что у него все под контролем, что следует по уже известному сценарию. От того люди всегда стремятся к лучшему, к стабильности — хотят изменений, но в тоже время боятся перемен, потому что нужно будет от чего-то отказаться, от того, к чему привыкли. И вот тут невольно вспоминались слова Говарда Лавкрафта: «Самая старая и сильная эмоция человечества — это страх, а самый старый и самый сильный вид страха — страх перед неизвестностью.». Что тут скажешь? Старина Лавкрафт был прав. Так что, тех немногих, кто проголосовал «против» можно было понять, как и их страх. Они были правы с самого начала. Но… их было меньше, меньше, чем тех, кто проголосовал «за». И именно голос Джин-Ву стал решающим. Ему нужны были деньги? Да. Нужны. Однако на поверку все кажется жалким оправданием. Ведь он знал, что слаб, что не справится. Вот только все равно проголосовал «за», подписав себе и остальным смертный приговор.
Едкий, как кислота, запах крови и гнили въедался в слизистую носа, разъедая ее изнутри — казалось, если вдохнёшь, он безжалостно обожжет легкие, проест их до рваных зияющих дыр с безобразными ошмётками плоти, свисающими по краям, подобно никому ненужной мишуре.
— Они… они двигаются!
— Какого черта?!
— Неужели мы должны драться с ними?!»
Прошло несколько дней, если верить медсёстрам. Но для Джин-Ву словно прошло не больше пары часов. Боль обжигает нутро каленым железом. Эту рану не залечить никакими письменами, заговорами, никакими целительными отварами, от нее не избавиться. Она будет кровоточить, теряясь в знакомых петлях бесконечности.«— А-а-а-а-а!!!
Пронзительный вопль Джу-Хи будто бы настоящим лезвием вспарывает воздух, эхом отскакивает от стен, оставляя от того лишь безвольные звенящие лоскуты — его дополняют крики, плач, мольба. Сокрушительная невообразимая волна из звуков накатывала, грозя сбить с ног, погребая под толщей воды, что не преодолеть.
— Госпожа Джу-хи! Госпожа Джу-хи!!! — пытается дозваться до целительницы кто-то из отряда.
Но она не слышит. Лежит на полу, прижав колени к животу, подобно беззащитному зародышу, зажав уши руками и зажмурившись, будто желая хоть так защититься, отгородиться от творившегося вокруг ада.
— Не вставайте! Всем оставаться на своих местах!
Джу-Хи уже не кричала, лишь тихонько всхлипывала, сжавших на полу. Но в ушах все ещё звенело от её криков.
Она с самого начала не хотела быть здесь. Проголосовала «против». Но… голосов «за» было больше. Джу-Хи лежала здесь и дрожала, испачканная в чужой крови именно из-за Джин-Ву. И именно его голос стал решающим. Ему нужны были деньги? Да. Нужны. Однако на поверку все кажется жалким оправданием. Ведь он знал, что слаб, что не справится. Вот только все равно проголосовал «за», подписав себе и остальным смертный приговор.
Но… Джи-Ву, даже понимая это, не сдавался. Не сдавался несмотря на то, что собственное тало стало тяжелым, почти неподъёмным. Продолжал сражаться за собственную жизнь. Продолжал даже тогда, когда статуи стали окружать его, смыкаясь неразрывным кольцом, отрезая от выхода. Продолжал даже тогда, когда видел, как один за другим члены отряда падали, лишались жизни под беспощадными взмахами гигантских клинков и секир. И он не мог… остановиться. Не имел права. Сделал свой выбор слишком давно, чтобы отступить сейчас.
— Почему мы должны… — чей-то дрожащий всхлип.
— Это всего-лишь подземелье D-ранга… всего-лишь D-ранга… — чье-то беспрестанное причитание сочилось отчаянием.
— А-а-а-а-а!!!
— Моя рука!!! Моя рука!!!
— Помогите!!!
— Не-е-е-ет!!! Не надо… прошу, не…
Всего вдруг стало слишком много… Крики отчаяния, блеск клинков, град ударов, хрипы умирающих, хруст костей, звон стали, булькающая из рассеченного горла кровь — все это заполнило разум юноши, утягивая его в чёрную бездну. А перед глазами были лишь лица членов отряда, которые не вернутся к своим семьям, их руки никогда больше не обнимут собственных детей, не одарят лаской жён — они все, подобному бесконечному ковру, лежали на холодном каменному полу, а их неподвижные взгляды остановились на Джин-Ву, кто так легко оборвал их жизнь, одним своим голосом отданным за то, чтобы попасть сюда.»
Нехватка воздуха — вот, что ощущал юноша. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже. Что чувствует человек, когда его душат? Сначала ощущаешь, как сдавливает горло. Глаза слезятся. И во рту появляется очень… очень кислый привкус. А потом будто кто-то зажигает спичку, прямо у тебя в груди — все тело горит. Пламя заполняет легкие, горло и проникает в глаза. И, наконец, огонь превращается в лед. Будто сотня маленьких иголок пронзает твои пальцы. Сначала видишь звезды, затем темнота. Джин-Ву знает, что виноват лишь он один. Да, большинство проголосовало «за», но именно его голос был решающим. И он кричит. Кричит оглушающе громко, раздирая исторгаемым звуком собственное горло. Кулаки непроизвольно сжались. Короткие ногти впились в кожу, раздирая ее до крови ладоней.«Внутри был лишь страх. Густой и концентрированный. Тот страх, когда хочется забиться в угол и сжаться, подобно испуганному зверьку.
Время словно бы издевательски замедлилось, вгрызаясь зубьями в разум, что даже в сейчас с лихорадочным отчаянием пытался найти выход, но его не было. Мгновения замкнулись в петле бесконечности, было четкое ощущение того, что каждая секунда раздувалась, растягивалась до невообразимых размеров.
На собственном языке железистый привкус. Кровь. Она во рту, на губах. Джин-Ву закашлялся, позволяя ей стечь по подбородку вниз.
Физическая боль… она есть. Ее не проигнорировать, не уменьшить.
Джин-Ву мелко подрагивал. Зубы мелко стучали. Раны буквально горели, разъедающим плоть, огнём. Он будто лежал в коконе из плотоядных шипов, что вгрызались в него, пытаясь отхватить от него кусок побольше, и яд их отравленных, кривых и изъеденных гнилью зубов просачивался все глубже, достигая сердца.
Джин-Ву чувствовал, как жизнь покидала его с каждым судорожным вдохом, с каждой каплей крови, что вытекала из тела. Единственная целая нога дрожала. Удушающая слабость плотно окутывала плоть. Зловоние бессилия для него всегда было чем-то невыносимым. Оно затягивало, уничтожало… прямо как сейчас, когда ноги едва держали, а сознание было не в силах оставаться ясным.
Его кровь? Или кровь кого-то из отряда? А есть ли разница? Она давно соединилась воедино, смешиваясь с грязью и пылью под ногами. Его? Или их?..
— Ещё… ещё слишком… рано… я так… так много… не… не успел… — звучит тихо, хрипло, надтреснуто, пока на языке вкус металла.»
«Вы должны помочь Джу-Хи уйти отсюда…» — собственные слова были режущей насмешкой. Герой нашёлся. Глупо. Эти слова не имели смысла, лишь бравада, чтобы не чувствовать себя жалким и никчёмным. Ведь Джин-Ву знал, каким будет финал и без них. Голос Ким Санг-Шика все ещё в голове: «Пацан, я всегда смотрел на тебя свысока. Не ждал от тебя никаких результатов, когда ты к нам присоединился. Многие погибли, когда мы вошли в эту комнату… но те, кто живы… живы, благодаря тебе. Все потому, что тебе удалось решить головоломки здесь. Я тоже жив, благодаря тебе. Спасибо. Но… У меня тоже есть семья. Я не хочу умереть здесь. Я не хочу умирать… Мне жаль… Мне жаль… Я не думаю, что смогу оставаться здесь дольше… Прости.». Спасибо? Мне жаль? Прости? Смешно. У Джин-Ву тоже была семья. Ему тоже было куда возвращаться. Но сейчас это будто бы не имело никакого значения. Он сам не имел никакого значения. Потому что слаб. И это был просто естественный отбор, не больше. Возможно, Джин-Ву бы даже спасся. Вот только именно тогда у Джу-Хи отказали ноги. Он бы не смог вынести ее оттуда со своими ранами. Он не только слаб, ещё и невезучий. «Вы должны помочь Джу-Хи уйти отсюда…» — эти слова действительно были лишь глупой бравадой, как жалкая попытка прикрыть собственные слабости и никчемность. Кулак с силой врезался в пол. Еще и еще… еще и еще… И так до тех пор, пока пока пол не окрасился в красный. Джин-Ву плохо помнил, что было дальше — слишком смазано, слишком обрывочно. В какой момент вбежали обеспокоенные медсёстры? Когда он снова оказался на кровати? В память въелось лишь то, как медсестра кому-то сказала, что Сон Джин-Ву ещё не готов принимать посетителей, пусть те и из «Ассоциации». А ещё… ещё укол, что своей иглой пробил кожу. Успокоительное? Скорее всего. Но додумать не выходило. Джин-Ву вновь затянуло в ту тьму, из которой на него смотрели остекленевшие глаза тех, кто так и не вышел из подземелья.***
Мерное капанье воды — видимо, все из-за кондиционера, что был тут в каждой палате. Совсем тихое, но сейчас оно казалось чем-то оглушающе громким, словно набат. Собственный голос сорван от криков, горло ныло. Разодранные в кровь костяшки пальцев беспрестанно саднили под бинтами, становясь напоминаем, что все это не кошмар, не бред воспалённого сознания, а самая, что ни на есть, действительность. Сам же юноша лежал на больничной койке, прижав колени к животу. Воспоминания вонзались в него с силой, что была способна раздробить в мелкое крошево все кости… до единой. От этого не отмахнуться, не забыть. Оставалось лишь лежать со всем тем, что осталось. Вот только… у него не осталось ничего. И уколы, что позволяли ему засыпать на деле ни черта не помогали.Где он?
Джин-Ву лежал на больничной койке и практически не шевелился, лишь чуть вздымающаяся грудь говорила о том, что ещё дышит, ещё жив. Хотя уместнее было бы ко всему добавить слово «пока». Пока ещё дышит. Пока ещё жив. Да, так точнее. Ближе к сути.Сколько он уже тут?
Юноша не знал, сколько он уже здесь, сколько пролежал вот так. Ощущение времени затерялось где-то среди этих стен, от которых несло привычным для любой больницы фенолом, где ещё совсем недавно эхом отражались его стоны, крики, надсадное дыхание и скрежет ногтей по полу. Никак не получалось подсчитать с педантичной точностью ни дни, ни часы, ни тем более минуты, попросту не хотелось. Ничего не хотелось. Если бы у Джин-Ву спросили: «Что ты чувствуешь прямо сейчас?», он бы ответил просто — «потерянность». Возможно, добавил бы еще «наверное». Из-за уколов ли это, или ещё из-за чего, но он чувствовал пустоту. Точнее, не чувствовал ничего. Будто теперь ему плевать, перегорел. Наверное, какой-нибудь мозгоправ в такой ситуации посоветует начать вести дневник, попытаться объяснить письменно свои ощущения. Но Джин-Ву не сможет написать. Слов просто не найдется. Вот ведь ирония, не правда ли? Он не чувствовал ни черта. Вообще ничего. Люди считают боль худшим ощущением... это не так. Что может быть хуже этой бесконечной тишины внутри него? «Да что с тобой не так, Джин-Ву?» — вопрос напрашивался сам собой, и в ответ на него так и хотелось крикнуть: «Слишком много! Слишком много чего не так! В этом и беда, да? Много чего не так, и это не изменить. Никак.». Джин-Ву отдал бы все, что у него есть и еще будет, лишь бы снова почувствовать хоть что-то. Вот только все внутри и правда будто бы перегорело. И неизвестно, сколько Джин-Ву бы так пролежал, словно бы стремясь стать частью пространства вокруг, а не чем-то живым. Но… он принял сидячее положение. Не с первой попытки. Но смог. Джин-Ву попытался собраться с силами — первая попытка принять сидячее положение. Собственные икры напряглись. Ноги двигались — медленно и неохотно, словно забыли, каково это… двигаться. Ладони стали опорой, впечатавшись в упругий матрас по обе стороны от своего тела, сбитые костяшки под бинтами отозвались болью. И… Неудача. Правая нога подвела, неудачно соскользнув, так и не став надёжной опорой. Джин-Ву попытался снова. И снова… тщетно. Исполнить задуманное действие, такое простое в своей основе, но сложное в воплощении, получилось с шестой попытки. Джин-Ву сел, прислонившись спиной к подушке, буквально впечатавшись в неё — собственное тело все ещё держалось неуверенно и, казалось, любое неаккуратное движение приведет к тому, что он потеряет, с трудом обретенное, шаткое равновесие и попросту рухнет, вынужденный начать все сначала. Честно? Джин-Ву и сам не понимал, зачем он принял сидячее положение. Он все ещё противился этому, а из желаний было — лежать на этой больничной койке, больше ничего. Но… все же сделал это, пусть и пришлось опереться спиной о подушку, чтобы мир вокруг не шатался со столь дикой настойчивостью. Перед глазами маячило странное окно, прямо как в играх…[системное оповещение]
[Восстановительный период завершён.
Выполните ежедневный квест.
В случае невыполнения вам будет назначен штраф.]