novissime solis

Северный лагерь сопротивления

9 лет назад

В большой отсеке, обставленном невысокой мебелью, сделанной специально для детей, непривычно тихо. Маленькие подопечные детского центра посапывают в кроватках, стоящих по периметру комнаты. Безмятежная тишина нарушается едва слышимыми шорохами листов бумаги и аккуратными штрихами, что неспешными движениями рисует сидящий в центре комнаты омега. Поджав под себя ноги, юноша уверенной рукой выводил линии, перетекающие в утончённые силуэты людей. — Когда я вырасту, обязательно создам выставку твоих работ! — слышиться восхищённый шепот сверху, заставляя темноволосого омегу оторваться от бумаги. На бледном лице появляется улыбка, а на щеках расплывается нежный розовый румянец. — Твои картины должны увидеть все, — поправляя песочного цвета военную форму, присаживается рядом Хосок. — Ты так думаешь, хён? — неуверенно доноситься шёпот в ответ. Альфа обводит набросок глазами, внимательно рассматривая силуэты. Талант молодого омеги с каждым новым штрихом, с каждой новой картиной только продолжал раскрываться, не желая утаивать потенциал удивительного художника. Взгляд Хосока цепляется за небольшие ладони, украшенные яркими мазками от разноцветных мелков. Он не может сдержать смешка, когда замечает небольшое жёлтое пятно на щеке сосредоточенно осматривающего своё творение юноши. — Не думаю, а уверен, — кивает темноволосый. Он протягивает ладонь вперёд, нежно касаясь щеки всё стремительно краснеющего парня, и пальцем вытирает след с мягкой кожи. — Да ну тебя. Опять меня смущаешь, — отворачивается омега, усаживаясь поудобнее и вновь подхватывая мелок. Солдат радостно улыбается, наблюдая за покрасневшим лицом, и ложиться рядом, устраиваясь головой на коленях художника. Сердце трепетно бьётся, сливаясь с умиротворённой тишиной. Хосок чувствует, как глаза слипаются от усталости, однако картина перед его глазами в тысячу раз, нет, даже в миллионы раз прекраснее сна. — Как прошёл ночной дозор? — тихо интересуется омега, не отводя карие глаза от бумаги. Рукой очерчивает нарисованные фигуры. — Было круто! Хёны столько всего показали. Правда, мы с Юнги немного налажали, не по инструкции пошли, — негромко посмеётся парень, прикрывая губы, боясь разбудить спящих недалеко малышей. — Но мы вовремя поняли это, поэтому никто из командования не заметил, — реабилитирует себя и друга Хосок, рассказывая всю правду. — Вам бы крупно за это влетело, — улыбается, переводя взгляд на лежащего на его ногах альфу. — Да уж, — облегчённо выдыхает Хосок. Солдат зачарованно скользит по нежным, неземным, словно нарисованным чертам лица омеги. Красноватые, немного искусанные из-за плохой привычки губы на аристократически бледном лице манили. Пышные тёмные ресницы, обрамляющие блестящие глаза, кидали полупрозрачную тень на ещё оставшиеся подростковые щёки, от которых омега давно желал избавиться, хоть Чон и не понимал почему — каждую часть художника, абсолютно всё альфа считал в нём совершенным, не требующим никаких изменений. В детстве альфа смеялся, когда майор Хон читал им с Юнги романы о принцах, которые не могли жить без своих возлюбленных. Однако теперь он сам был таким же покорённым. Безвозвратно прикованным сотнями цепями к молодому омеге, не желая освобождаться, с каждым днём только сильнее заковывая оковы. — Кого ты рисуешь? — не переставая разглядывать художника, спрашивает Хосок. — Секрет, — загадочно отмахивается парень, сдерживая уголки ползущей вверх улыбки. Он уже не помнит ни одного дня, который провёл бы без компании общительного и иногда чересчур энергичного солдата. Неожиданного появившийся друг сначала казался, тогда ещё маленькому, омеге не лучшей компанией. Ну, а как считать иначе, если тебя в первую же встречу называют вором? Юноша помнил, как Хосок пытался вымолить его прощение, принося охапки сладостей, что он даже не мог представить, где столько нашлось. Обида на альфу быстро прошла, сменяясь интересом, однако мальчик не хотел тогда этого признавать, воротя нос от не собирающегося его отпускать нового друга. Омега сейчас и не вспомнит, когда дал заветную для Хосока слабину, позволив их дружбе крепко взяться за руки. — Обещали, что через пару дней мы сможем выйти на вылазку вместе с четвёртым дозором! — воодушевлённо делиться альфа, всё же прикрывая сонные глаза. Рука юного художника замирает. — Ты не боишься? — задумчиво спрашивает он. Хосок вопросительно мычит. — Ну, не боишься встретить пустынников? — выдыхает, теряя улыбку. — Они же очень опасны… А солдат Каструма? — Я лучший в стрельбе! — напоминает альфа, чуть повышая голос, однако юноша прикрывает его губы своей ладонью, боясь, что кто-то из детей мог услышать его. Омега удивлённо замирает, чувствуя, как влажные губы оставляют едва ощутимый поцелуй на внутренней стороне ладони, волнительным трепетом разливаясь по телу. — Обещаю, что буду усерднее тренироваться, чтобы мои пули всегда попадали только точно в цель, — нежно отодвигая его руку, шепотом произносит Хосок. Тишина, теперь нарушаемая только сладко посапывпющими малышами, словно мягкий вакуум укрыла двоих, чьи сердца уже давно бились в унисон, от всего мира. — Не бойся. Я смогу постоять за себя, — мягко улыбается темноволосый, поглаживая прохладную ладонь. — И всегда смогу защитить тебя, — не отрываясь от взволнованного лица напротив, обещает солдат. Глаза омеги ни с чем нельзя сравнить. Ни с ярким голубым океаном, что замершими фотографиями располагался на страницах книг, ни с необъятным небом, раскинувшимся над всем земным шаром, которому достаточно сменить свой окрас, чтобы вновь покорить этим смотрящих на него. Художнику не нужно ничего делать, чтобы покорить солдата, ведь не найдётся во всём мире ничего прекраснее его омеги. — О чём задумался? — вырывает из мыслей капитана голос Леона из-за спины. Хосок зажмуривается, глубоко вдыхая и промаргивая глаза от наплывшего воспоминания. Ладони, крепко обхватившие старый, потрёпанный временем лист, на местах сгибов которого отчётливо виднелись протёртые дырки, потряхивало. Как бы альфа не пытался сберечь дорогой сердцу уже начинающий выцветать рисунок, он не мог заставить себя выложить его из своего кармана, храня за со своим пропуском, поближе к сердцу. Альфа тогда только смог преодолеть скребящее душу чувство, чтобы переступить через себя и зайти в хранящий тепло и нежность отсек, выделенный для них бывшим лидером, как только омеге исполнилось восемнадцать. Видеть, прикасаться, перебирать пропитанные воспоминаниями вещи было невыносимо. Небольшой торчащий уголок среди медицинских книг невольно привлёк его внимание, заставив Хосока вытянуть сложенный вчетверо белый лист. Омега тогда умолчал, что в тех, пока ещё силуэтах, юный художник видел себя в объятиях солдата. Капитан выдыхает, откашливаясь. — Как проходит работа у технарей? — приобретая привычную за последние годы серьёзность, спрашивает Хосок, закрывая карман на груди. — Запаздывают, — Леон складывает руки на груди, обтянутой тёмной холщёвой курткой, облокотившись на спинку железного стула. — Юнги говорит, что не успеют всё закончить за три дня, даже если не будут спать сутками. — На сколько это может затянуться? Альфа повторяет позу майора, нахмурившись. — С утра связывался с Южными. У них всё готово. Ждут только нас, — отрезает Чон, поясняя. — Время поджимает. Как бы альфа не отличался выработанным терпением, он не мог сидеть и ждать, даже, когда от него ничего не зависело. Внутри всё сворачивалось, ходило неприятным табуном. Нужно было искать всевозможные варианты, чтобы уже начать действовать. Капитан задумчиво прошёл к стеклянному окну, скрипя по-военному начистященными ботинками по металлическому полу. Работа в штабе кипела без остановок, словно бесконечный цикл. Бегающие из угла в угол подземные жители переносили оцифрованные карты, готовили и проверяли отчёты, полученные от других лагерей. Сидящие в отдалении склонились за общим столом, анализируя предоставленные данные, которые сейчас были так важны. Хосок обводит сосредоточенные лица, ловя собственное отражение на стекле. Взгляд тёмных глаз отрешённо бледный, совершенно не тот, что нужен сейчас его людям, а тем более ему самому. Воспоминания о его художнике должны делать его только сильнее, крепя жгучую жажду мести, — не слабее. Альфа сжимает кулаки, ощущая подбирающееся изнутри раздражение. — Переведи всех, кто может помочь технарям. Их работу распределим. Не убежит, — твёрдо решает Хосок, получая в ответ солидарный кивок.

***

Каструм

Знойный палящий воздух, едва ли доходящий в это тёмное, освещённое лишь нагревающими лампами помещение, тонкими струйками протискивался через приоткрытые тонированные окна, высотой во всю стену. Выложенные тёмно-зелёным мрамором пол и стены давили, словно в холодной темнице. Большая комната прерывалась по середине, открывая вид вниз — на застывшую будто подо льдом воду, дно которой было не разглядеть среди чёрной плитки. Гладь воды, подобно драгоценному камню, поглощает и отражает все вокруг. Красные блики касаются поверхности, создавая искры, напоминающие капли яркой крови, но там же и замирают, только повторяя колебания света. Однако оставалась одна не вписывающиеся в эту картину вещь. Зелёные или пестрящие красками, высокие большие, едва ли помещающиеся в горшки, или небольшие, стоящие на подножках в стеклянных вазах. Комната была обставлена всеми цветами, что только можно было представить в этом пустом, засыхающем мире. Словно галлюцинация. Больное воображение. Железная дверь, облицованная камнем, с громким стуком отворяется. И по комнате раздаются родные для красноволосого омеги шаги. — Разве они не прекрасны? — не поворачиваясь, спрашивает Ёнсу, когда их владелец останавливается за его спиной. Омега сидит на полу, не боясь испачкаться в земле, и осторожно перебирает длинные корни ярко-розовых цветов, оттенок которых под искусственным светом казался ещё насыщеннее. Синяя футболка, кажется на несколько размеров больше нужного, была заляпана старыми пятнами, которые уже даже сложно было определить от чего — настоящий кошмар омег Каструма. Однако Ёнсу это никогда не волновало. — В последнее время я слишком часто слышу про эти ваши сорняки, — не пытаясь скрыть отвращения, отмахивается Чонгук, смотря на перепачканные в земле перчатки омеги. Ёнсу тяжело вздыхает, закатывая лисьи глаза. — И зачем я тебя спрашиваю? — звучит без обиды в голосе. С дурацким характером альфы он смирился, однако из раза в раз не собирался сдаваться. Он на протяжении уже четырёх лет пытался обратить внимание Чона на прекрасные растения. — Чем в этот раз эти милые создания тебе не угодили? Альфа раздражённо хмыкает, дергая тёмной бровью, проходит вперёд и останавливается напротив красноволосого. — Значит, пока ты не был в лаборатории, — игнорирует слова омеги Чонгук. — Ты опять занялся копанием в этой, — обводит рукой обставленный пол разными горшками и цветами, пытаясь найти менее грубое слово, чем то, как он хотел назвать это всё. — Земле? Чонгук не терпел и не поддерживал интерес Ёнсу ко всему этому цветочному недоразумению. Верхний этаж большой комнаты, обставленный вдоль и поперёк растениями всех цветов и форм, был последним местом, в которое альфа хотел бы прийти. В карцерах, пропитанных терзаниями и последними остатками разума оставленных после неудачных экспериментов, Чону нравилось больше. Ещё с давних пор все эти омежьи радости в виде дорогих одежд и драгоценных побрякушек, нужных только, чтобы похвастаться перед другими омегами, Глава Совета не понимал. Однако, когда Ёнсу только пришёл в себя, его ничего не интересовало. Ни шмотки, которые Чимин стопками приносил молодому омеге, в попытках вызвать хоть какие-то эмоции, ни украшения, что он сам дарил ему, не отражали на бледном лице и долю интереса. Только один жалкий цветок, который принёс полковник Ким, сменил пустые бледные глаза на волнующиеся глубокие волны. «Лучше бы ему нравились эти тряпки», — ловил себя на мысли брюнет каждый раз, когда замечал новый букет, оставленный Ёнсу на его столе. Настойчивость омеги и нежелание сдаваться даже в таком мелочи вызывали двоякие чувства. — Это вербена, хён, — также, как и альфа, игнорирует вопрос. — Намджун принёс её сегодня с утра. Кто-то из его дозора вечером нашёл рядом с остатками города, с западной части Каструма. Я читал, что для них нужно много солнца, наверное там им было комфортно, — рассуждает красноволосый, нежно перекладывая один из цветков. — Я должен помочь им вырасти, — заботливо разглаживает землю ладонями омега. — Снова Джун? — скрестив руки на груди, усмехается брюнет. Полковник был единственным, кто поддерживал увлечение Ёнсу. Ни Чонгуку, ни Чимину не претили эти пахучие обрывки травы. — Слышал, что омега хёна тоже любил цветы, — задумчиво тянет Ёнсу, немного потряхивая головой, чтобы смахнуть лишние пряди, упавшие на лоб. — И от кого ты это слышал? — хмуриться Чон. — Он сам случайно проговорился, — признаётся красноволосый, уже локтём пытаясь убрать мешающие волосы. — Несколько месяцев назад, когда помогал мне пересадить астильбы, — омега кивает на стоящие около окна высокие, метра полтора в высоту, нежно-розовые цветы. — И много ты о нём знаешь? Уверен, что ты уже нашёл о нём информацию, — хмыкает брюнет, подходя ближе. Чонгук обходит раскиданную по тёмному мраморному полу землю и присаживается на корточки рядом с младшим. — Не так много, как хотелось бы, — честно отвечает Ёнсу. — Немного про его работу и родителей, но и их уже нет в живых. Пытался разузнать через работников больницы, но только я произносил его имя, как они все быстро находили оправдания, чтобы уйти от темы. Чонгук со всей серьёзностью рассматривает лицо лисы, что без остановки начинает рассказывать всё, что смог выведать про таинственного омегу полковника. — Почему он тебя так интересует? — строго отрезает Чон и протягивает ладонь вперёд, заправляя за ухо мешающие омеге красные пряди. — Он был чуть ли не женихом хёна! Отличным медбратом. Все операции, в которых он участвовал прошли без осложнений, его карьера развивалась так успешно, — бурно делиться найденной информацией, отрываясь от копания в горшке. — И у него было всё, о чём могут мечтать омеги Каструма! Шикарные апартаменты, красавчик альфа, тем более на такой должности! Вся его семья была членами Совета. Поэтому я не понимаю, — его голос становиться тише, задумчивее. Брови надламываются. — Что с ним произошло? Куда он исчез? Ёнсу отставляет горшок, полностью направляя своё внимание на Чонгука, взгляд которого не прочесть. — Хён, ты же всё знаешь, — с прищуром смотрит омега. — Расскажи мне. Я же не остановлюсь, пока не узнаю, — заговорчески тянет. — Твои игры на мне не сработают. Даже не пытайся, лиса, — твёрдо произносит брюнет. Прошлое, что он считал бессмысленным бременем, Чонгук не вспоминал. Даже под самым крепким алкоголем всплывающие мысли о человеке, которого он, хоть и не признавал никогда, но считал своим другом, упорно подавлял, не желая понять его поступка. Альфа поднимается, не спеша отходя в сторону. Ёнсу выжидающе провожает его глазами, внимательно следя за его действиями. Тихое жужжание ламп, отскакивающие от холодных стен, словно тоже в надежде предвкушающе затихает. — Он слишком отличался от нас, — неожиданно произносит Чон, разрезая тишину правдой, чем заставляет Ёнсу затаить дыхание. — Его также, как и тебя не интересовали все те удобства, которые ему были доступны по крови. Он грезил стать врачом столько, сколько я его помню. Чонгук складывает руки на крепкой груди, напряжённые мышцы которой рельефно виднеются под натянутой футболкой. — Намджун часто говорит, что ты напоминаешь ему его. «Также, как и он не знаешь слова нет», — звучит голос внутри. — Его ничего не волновало, кроме как спасать заражённых от этой херни. Не мог смотреть на их мучения, — вспоминает слова молодого медбрата Чонгук. — С Джуном он впервые и познакомился в больнице. Брюнет вспоминает горящие неизвестностью глаза друга, который впервые так возбуждённо ходил по комнате, не в силах присесть и обдумать всё спокойно. Чимин тогда ещё не мог перестать гортанно смеяться с выражения лица солдата, уверяя его, что тот должно быть всё-таки подцепил что-то. Непривычное поведение Намджуна было нелепым, совершенно не связывающимся с безэмоциональным и чересчур серьёзным альфой. — Намджун был покорён этим мальчишкой, — без злобы ухмыляется Чонгук, дергая бровью. А Ёнсу с удивлением отмечает, что глаза альфы впервые не кажуться такими тёмными. — Сокджин и вправду отличался от других омег. «Сокджин» — цепляется за скрытое за всеми печатями имя. — Он был красивым? Глава Совета кивает, признавая красоту омеги, пленившего сердце друга. — Словно с картины сошёл. Высокий с кукольными лицом. Был чересчур умным, постоянно с книгами ходил, — перебирает давние дни в голове альфа, подмечая, что на душе что-то тяжёлым камнем давит. — Когда Джун его нам представил, Чимин даже рот закрыть не мог. Как идиот стоял и кивал на всё, что он говорил, — прищуривается Чонгук, перед глазами рисуя тот день. Тогда врач не мог поверить, что пропустил среди своих подчинённых такой бриллиант, и всё же искренне был рад за друга. — Родители Сокджина погибли за год до всего. Джун себе места не находил, всё переживал о нём, будто тот и вправду был фарфоровой куклой. Тогда и решил, что им пора стать семьёй. Сокджина к себе перевёз, над помолвкой думал. Как девственник ломался, не мог набраться решимости. Чон замолкает. Неприятный ком воспоминаний о беспечных, не наделённых сложными решениями днях обжигает, заставляя альфу почувствовать словно давно умершее чувство тоски. В секунду его лицо темнеет, брови сдвигаются к переносице. На шее появляются напряжённые вены, паутиной расползающиеся под загорелой кожей. — После произошедшего Намджун приказал скрыть все его фотографии. Хотел оставить их только себе. Сходил с ума без него. Как заражённый бился об стены, надеясь очнуться от всего, как ото сна, — открывает тайну полковника брюнет. Чонгук ещё тогда видел всё, замечал. Любовь — это порок. Большой недостаток. Она делает людей жалкими. Беспомощными марионетками. Привязывает их прочными нитями к рукам кукловода. Заставляет выполнять любые желания своего хозяина, теряя себя без остатка. Чон видел, как это ничтожное чувство берёт контроль над другом. — Джун горел им. Чёрные глаза опасно переливаются красными огнями, словно отражая то, что происходит у него внутри. — А он его предал, — скривившись выплёвывает с отвращением альфа. — Он предал Каструм. Сбежал. Красноволосый замирает, шокировано приоткрывая рот. Его карие глаза, подсвечиваемые ярким искусственным светом нагревательных ламп, округляются, становясь похожими на большие монеты. — Сокджин сбежал из Каструма? — удивлённо вырывается из уст Ёнсу. Чонгук разворачивается в сторону дверей, не желая больше обсуждать прошлое. — Почему он сбежал? — вопрос оглушительно отскакивает от холодных стен. — Хён, почему он сделал это? — не унимается омега, резко поднимаясь с пола. Не такую правду он ожидал узнать. Тяжёлые шаги, отдающие вибрацией по полу, больше не звучат по-родному. Только сталь и холод, служащими ответом молодому парню. Брюнет останавливается прежде, чем открыть массивную дверь. — Он предатель — это всё, что тебе нужно о нём знать, — со злостью кидает Чонгук, даже не повернувшись. Дверь с грохотом закрывается. Но Ёнсу даже не шелохнулся, продолжая растерянно смотреть туда, где ещё секунду назад стоял огорошивший его правдой о прошлом альфа. Омега предполагал, что Чонгук и Чимин тоже были близки с омегой полковника, с Сокджином, поправляет себя Ёнсу. Однако он даже представить не мог, что он был им другом. И хоть альфа не произнёс этого, его глаза говорили громче, чем слова. «Предатель» — такое сильное, пропитанное злостью и отвращением слово, которое Глава Совета выплюнул, словно это не был близкий им человек. Будто не он работал вместе с Чимином. Словно этот Сокджин не был любимым Намджуна. Ёнсу никогда не терял надежды на то, чтобы увидеть другую сторону Главы Совета. Веря, что та поддержка и забота, которую альфа оказывал ему, порой не желая признавать этого, была лишь малой долей от всего, что тот таил глубоко в себе за железными затворами. И сегодня, видя то неосознанное тепло, на доли секунд промелькнувшее в чёрных глазах Чонгука, когда он вспоминал о прошлом, омега окончательно убедился. Где-то внутри этого альфы ещё есть человечность, не очерневшая под властью и стальной маской Главы Совета.

***

Северный лагерь сопротивления

— Чувак, тебе серьёзно понравится здесь! — с усмешкой говорит Юнги, ускоряя шаг, когда впереди виднеются открытые двери столовой. — После больничной еды, то, что дают здесь покажется произведением искусства. Альфа возмуждённо ускоряется, будто не он до этого десять часов просидел в тех отсеке, восстанавливая данные с карт, на что Хосок и Джэхо, идущие следом за ним, прыскают, переглядываясь. — Он может немного преувеличивать, — хлопает Мотылька по плечу Джэхо, переходя на пробежечный шаг, чтобы догнать технаря. За прошедшую пару дней, что солдат пришёл в себя, это место всё ещё казалось неизвестным лабиринтом, узнать которое Мотыльку только предстояло. Главный врач на пару с молодным медбратом сторожили сутками напролёт, чересчур сильно, по мнению альфы, переживая за его неспешно стабилизировавшиеся состояние. Под этим постоянным вниманием незаметно пробраться вновь до отсека с компьютерами было невозможно. Единственная надежда солдата была, что Каструм, получив его сообщение, смог опознать, откуда пришёл заветный сигнал. Выйти из больничного отсека Мотыльку позволили только сегодня, и то, благодаря настойчивости технаря. — Если вам станет хуже, обязательно скажите, — раздаётся негромкий голос медбрата, идущего рядом. Темноволосый наклоняет голову, утвердительно кивая, скользя по невысокому парню, светлые пряди которого подпрыгивают с каждым новым шагом омеги, пытающемуся успеть за размашистым темпом длинноногого солдата. Карие глаза юноши не смотрят в ответ, но он всё равно скромно улыбается, неловко закусывая внутреннюю часть розоватой щеки. — Почему ты обращаешься к нему на «Вы», — улыбнувшись, спрашивает Хосок, наблюдая за смущённым младшим. Таким он видел его крайне редко. — Ты же не намного старше его, что у вас за дедовщина? — обращается к альфе, забавляясь с молодых людей. — Мне нет разницы, — спокойно произносит Субин. — Обращайся как тебе удобно, Кион. Светловолосый удивлённо вскидывает голову, не ожидав услышать собственное имя из уст отстранённого альфы, сталкиваясь с чёрными, словно глубокая ночь, глазами. Если бы у Киона спросили, как бы он описал проведённые вместе дни, хватило бы одного слова: неловкость. Единичные фразы, чаще всего состоящие не больше пяти слов за раз, были сухими, совершенно не заинтересованными, будто Субина вообще не волновало что происходит вокруг и кто те люди, ставшие его новыми соседями. Кион, обычно легко находящий язык с новыми людьми, чувствовал, что его навыки общения рядом с конкретным альфой исчезали словно по щелчку пальцев. Взгляд мрачного парня всегда был пристальным и настороженным, будто тот тщательно анализировал каждое движение или брошенное слово. Кион, беспокойство которого не унималось и на несколько часов, всегда замечал эту едва уловимую перемену в нём. Его мысли как будто были заняты чем-то своим, скрытым от окружающих. Кион осторожно прокашливается. — Хорошо… Хён? Мотылёк кивает. Уголки губ сами тянутся вверх на лице капитана от развернувшейся картины. Парни были правы — их новый знакомых немногословен. В столовой по обыкновению шумно, однако Субин кривится: последнюю пару недель его окутывала пронзительная тишина. В пустыне, словно предсмертной агонией, она несла с собой крики пустынников, переплетающиеся с завываниями рассколённого ветра, холодом покрывая обожённое солнцем тело солдата. Здесь же, кроме жужжания датчиков и голосов врача с медбратом, не было слышно ничего. Столовая, кишащая громкими разговорами и детским смехом, не вязалась в ни в одну из реальностей альфы. — Тэхён с утра говорил, что сегодня на обед картошка с мясом, — делится Юнги, когда на железную скамейку приземляются остальные. Альфа озирается в сторону стойки с раздачей, прищуриваясь. Кион, присаживаясь рядом с Хосоком напротив технаря, кивает. — Он уже поел? — удивляется Джэхо, не скрывая своего разочарования. — На пробежке столкнулся с поварами, — мотает головой светловолосый, поджимая пухлые губы с сожалением. Мотылёк заинтересованно прислушивается, отрываясь от разглядывания просторной комнаты, обставленной длинными железными столами, чем то отдалённо напоминающей столовую в башне Совета. Вот только лет пятьдесят назад. За всё это время он так и не познакомился с лидером сопротивления. Ни разу не пересёкся с ним в этом, казалось бы, небольшом подземном городе, выстроенном в канализации. Тот словно призрак, о котором все говорят, но увидеть которого невозможно. Его имя звучит из каждого угла, всплывает в очередном разговоре. Но за всю чёртову неделю этот Тэхён умело исчезал от его глаз. — А сам он где? — интересуется Хосок. — К Джину собирался, — вспоминает утренний разговор технарь. Альфа заворачивает рукава серой, поношенной рубашки, хлопая себя по крепким бёдрам прежде, чем встать и направиться в сторону раздачи, рядом с которой резвились дети. Джэхо, кивая самому себе, поднимается следом, поднимая руку, чтобы потрепать младшего омегу по пушистым волосам. Поймав понимающий взгляд светлых медовых глаз, темноволосый улыбается уголками губ, не желая тревожить нежное сердце медбрата меланхоличными мыслями, что точно ещё не скоро отпустят его. — Как тебе тут? — рассматривая задумчивое лицо Субина, интересуется капитан. — Шумно. Очень шумно, — бросает Мотылёк, хмурясь. Пытливые глаза неустанно продолжают петлять от одного стола к другому, рассматривая непривычные солдату города за стенами перемешки разных слоёв. Альфа уже понял, что панибратство — это присущая здешним людям черта, но чтобы повара сидели за одним столом с работниками госпиталя, очевидно стоящими на несколько ступеней выше обычных кухарей — невиданное неуважение. Представить такую картину в Каструме Мотылёк не может. На грани фантастики. Чётко разделенные часы приёма пищи для каждого социального слоя обеспечивали контроль и порядок. Которого, по мнению альфы, здесь определённо не хватало. Дети, резвящиеся вокруг стола в нескольких метрах от них, громко смеются, однако никого из находящихся в столовой людей это не раздражает. В отличие от Субина, который не понимает радостных улыбок на лицах жителей пустынь, посматривающих в сторону неугомонных, очевидно визги которых достигают всех. На самом деле, солдат до этого не видел такого поведения. Все дети, с которыми он пересекался в Каструме, были другими. Приученные наблюдателями к порядку и строгим правилам, одним из числа первых которым было молчать до тех пор, пока тебя не спрашивают, они больше напоминали взрослых. Субин никогда их не жалел. Он сам вырос в таких условиях. Сильные выживают — этот мир не слабых. Эта мысль стойко закрепилась в его голове, а окружающие его события только подпитывали её, не давая усомниться. — Тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть. Обычно новенькие осваиваются за пару месяцев. Бывает, некоторым хватает и нескольких недель, — поддерживающе произносит Хосок. Субин кивает. — А вот и мы, уже без нас плакать готовы, да? — подстёбывает Юнги, ставя на стол подносы с едой для себя и для новоиспечённого друга. — Извини, капитан, рук хватило только нашего гостя. Придётся тебе прогуляться. Джэхо, лицо которого всё ещё мрачновато, прыскает от слов технаря, и залёгшие тени становятся светлее. Альфа, мотая головой, чтобы прогнать лезущую улыбку, оставляет напротив Киона второй поднос и садиться лицом к лицу с младшим. Медбрат тепло улыбается на привычную с детства заботу. — Эти лепёшки только для омег? — звучит вопрос после быстрого осмотра стола. Члены командования переглядываются, не сразу понимая, о чём говорит Субин. — Это только для детей, — подавляя улыбку, отвечает Юнги, замечая, как омега краснеет пуще прежнего. — Нашему младшенькому ещё семнадцать, — опережает вопрос. В этот момент Киону кажется, что он впервые видит отголоски удивления в чёрных глазах, которые замирают на нём. — Но ты работаешь в госпитале? — хмурится Мотылёк. Кион, не выдерживая тяжёлого, возможно от любопытства, взгляда, опускает лицо и начинает неловко ковыряться в тарелке с едой. — Сам понимаешь, рук не хватает, — не до конца понимая, чем вызваны вопросы альфы, говорит Джэхо, зачёсывая свои тёмные кудри широкой ладонью назад. Субин вновь немногословно кивает, больше не произнося ничего. Новые вопросы, словно песчаная волна, накатывают сверху. Конечно, солдат догадывался, что медбрат с его припухлыми по детски щеками и вечно блестящими глазами молод. Он бы даже сказал, тот выглядел странно на фоне стен госпиталя. Как яркая часть мозайки, затерявшаяся среди других, окутанных мраком. Семнадцать лет? Слишком молодой возраст, чтобы спасать жизни. — Чёрт, я совсем забыл, — ругается капитан, проверяя наручные часы, затёртый металл которых слабо переливался под светом искусственных ламп. — Хан просил зайти, — темноволосый подрывается, спешно похлопывая по крепкому плечу Субина, прежде чем покинуть стены столовой. — Есть что-то чем бы ты хотел заниматься? — зовет солдата Джэхо, немного проглатывая слова из-за еды во рту. — Я хорошо дерусь, — отрезает без колебаний. Джэхо переглядывается с Юнги, довольно поджимая губы, кивает. — Вот и отлично! Пойдешь со мной, сразу как Джин даст команду. Если совсем надоело сидеть в госпитале, то приходи просто посмотреть. Познакомлю тебя с нашими. Размяться сможешь, насколько тело позволит. — С нашими тебе пока рано тренироваться, — соглашается Юнги, на что Субин внутри презрительно хмыкает, забавляясь с того, насколько они недооценивают его. — Но ты можешь потренироваться с Кионом! Помнишь, ты же хотел найти кого-нибудь, кто смог бы научить его постоять за себя, — вспоминая слова Джэхо, предлагает технарь. Упомянутый омега резко вскидывает голову, пшеничные пряди которой неудобно приземляются на глаза, и поворачивается к молчаливому альфе, прочесть выражение лица которого остаётся такой же нерешаемой задачей. Мысли спутанны, с каждой секундой быстрее переплетаются с подкрадывающейся из глубин лёгкой тревогой, вызывающей дрожь в ладонях. Тяжело читать эмоции другого, и это только усиливает неуверенность. — Хорошо, — к удивлению светловолосого бросает Субин, соглашаясь. Близкий к лидеру ещё слишком молодой омега — идеальный источник нужной Каструму информации, выведать всё через которого не составит проблем. Возможно, наспех выдвинутое предложение станет прекрасной лазейкой для Мотылька.

***

За прошедшие две недели Тэхён едва ли успевал задержаться в этом уединённом, спокойном месте, забегая по утрам на какие-то жалкие минуты. В медицинском отсеке привычный приглушённый свет, разбавляемый тёплыми лучами светильников, мягко освещающими маленьких владельцев этих стен. — Давно я тебя здесь не видел, — раздаётся негромкий голос Джина. Тэхён неловко улыбается, спиной чувствуя смешливые нотки обиды в голосе врача, который неспешными шагами подошёл к младшему. Поравнявшись со светловолосым, Джин расслабленно выдыхает, и младший замечает мягкую, словно родительскую, улыбку, появившуюся на бледном лице омеги. Его густые, сегодня слегка волнистые волосы аккуратно уложены, но небольшие тёмные пряди, растрепавшиеся за время работы, всё равно падают на лоб. Родные черты лица, подсвечиваемые тёплым светом, вселяют приятное ощущение безмятежности. — Как они тут? — кивает в сторону младенцев Тэхён. — Скучали по тебе. Ты давно к ним не заходил, — мягко посмеивается темноволосый, наблюдая, как маленькие комочки начинают копошиться во сне, будто подсознательно чувствуя их присутствие. — И не только к ним, — наклоняя голову к младшему, приподнимает тонкие брови Джин. Слова Джэхо долго не выходили у него из головы, продолжая крутиться на повторе заевшей пластинкой. Пропажи младшего, который стал всё чаще испаряться прямо из-под носа, в последнее время стали заметнее. И ответы, которые врач получал от командования и от других общих знакомых, не сходились в одно целое. Одни говорили, что омега занят на медицинском складе, добавляя, чтобы Джин немного дал ему передышки, другие же утверждали по обыкновению, что лидер в штабе. Вот только ни там, ни там Тэхёна не было. — Джэхо рассказал мне кое-что странное, — начинает врач, не отрывая глаз от малышей. От заговорческого тона страшего, открыто, без всяких обходных путей, намекающего на то, что он знает о совсем не маленьком секрете омеги, по спине бегут мурашки. Тэхён никогда не скрывал от Джина ничего. Ни своих достижений, ни своих промахов, что были не редким явлением за его бурное подростковое время. Все передряги, в которые он залезал по собственному же интересу, хотя скорее лучше назвать это глупостью, оставляли желать лучшего. Тэхён уверен, узнай об этом Кион или Джэхо — седых волос прибавилось бы у всех. Джин же был другим. Прошедший нелёгкий путь молодой омега не пытался отгородить его от боли, была ли та от разбитых коленей или острых ран на сердце, — был ли в этом смысл? Это не тот мир, в котором лидер сопротивления мог бы прятаться от сложностей. Быть открытым, без страха готовым принять возникающие на дороге преграды — таким учил его быть врач. Омега напоминал ему его потерянного друга. Джин поджимает губы, поворачиваясь к притихшему омеге, проницательно смотря на него. Тэхён втягивает побольше воздуха, который в один момент стал так необходим, и поднимает голову, встречаясь взглядом. — Ничем не хочешь со мной поделиться, Тэхён? — осторожно интересуется темноволосый, не давя. В его спокойном взгляде блестят краткие нотки волнения. — Хён, — тяжело вздыхает омега. — Ты же не ввязался ни во что, да? — подталкивает к разговору врач, читая Тэхёна как открытую книгу. Тэхён сглатывает образовавшийся ком в пересохшем горле. — Ни во что, что может навредить нам, — уклончиво признаётся. Ему не хочется врать. Совершенно не хочется. Рассказать о потерянном в песках поезде, стены которого наполенны прошлым, поделиться пробирающими до костей мурашками от встреч с солдатом крысиного города — именно то, чего хочется омеге. Но страшно представить, что бы сейчас ощутил Джин, узнав, куда Тэхён сбегает чуть ли каждый день. — Обещаю, хён, я расскажу тебе всё, как только придёт время. Тебе не о чём переживать. Тэхён уверенно кивает, и на его лице появляется тёплая квадратная улыбка. И ему только остаётся надеяться, что это вселит спокойствие в душу врача.

***

Каструм

— Какие есть результаты? — рявкает Чонгук, со злостью распахивая дверь, что с гулким стуком ударяется о железную стену лаборатории, заставляя склянки, стоящие на полках, звонко покачиваться. Работники, одетые в белые халаты, будто пешки разбегаются в стороны, отходя с пути разгорячённого альфы. — Это подготовленный отчёт за сегодняшнее утро, — слышиться дрожащий голос сбоку. Лаборат, молодой омега, трясущимися руками тянет Главе железный экран. Чон вырывает его, одним острым взглядом говоря не мешать ему, и больше не обращает внимания на парня, что в туже секунду отбегает к своему рабочему месту. — Господин Чон, что-то произошло? — участливо интересуется Вэйлор, подходя к брюнету. Он прищуривается сальными от возраста веками, рассматривая лицо альфы, на котором мышцы ходят ходуном. Чонгук раздражённо стискивает зубы, игнорируя вопрос. Разговор с младшим омегой вспыхнул забытые воспоминания. Всковырнул старую, прижившуюся временем занозу. Чонгук изначально никак не относился к омеге друга. Неожиданно появившийся медбрат, с каждым новым днём имя которого всё чаще звучало среди его друзей, не интересовал солдата. Альфа не собирался обращать на него внимания, посчитав обычной подстилкой, заинтересованной в статусе и возможностях Джуна. Чон никогда не считал омег кем-то особенными. Не видел смысла в излишней заботе о них. Все, кто встречались на его пути, были обычными дешёвками, одурманенными его внешностью, статусом и положением в обществе. Замыленные искушением глаза стали обыкновением для него, обращать внимание на которые Чонгук стал только в нужные ему моменты. Альфа и не собирался видеть в них кого-то. Личности? Тем более. С Сокджином он познакомился совершенно случайно. Кукольный омега с холодными, не заинтересованными в разговоре глазами, выделялся, привлекая опасное внимание. Спокойное, безразличное выражение лица, которое не выдавало ни одной эмоции, интриговало, как закрытая книга, вместо обложки которой было только название. Желанием идти на сближение с не последним в Совете альфой, в отличие от других, омега не обладал. Этим он и заработал первые очки в глазах Чонгука. Медбрат оказался умным, умеющим поддержать любой начатый альфами разговор, не боясь выражать своё мнение под стать сильному полу. Чонгук никогда не называл Сокджина «другом» — слишком много чести. Однако не считал вписавшегося в их компанию омегу лишним, скорее наоборот. Относился к нему как к равному. До его предательства. Ёнсу, неожиданно свалившейся на его голову спустя пару месяцев после побега Сокджина, слишком сильно, до колющего чувства где-то в скрытых даже от самого альфы закромах души, напоминал его. Чёрные волосы, фарфоровая кожа и такой же холодный взгляд — вызывали неконтролируемую злость, пугающе граничащую с неприятным чувством, сильной волной сшибающей всё вокруг, оставляя лишь голую, ничем не прикрытую тоску. Не одному Чонгуку найденный в песках юноша напоминал предавшего Каструм медбрата. Но как бы сначала Ёнсу не напоминал Чону Сокджина, он оказался другим. Очнувшийся омега был боязливым, нерешительным — совершенно не для Каструма. Судьба — непростая штука. Невозможно узнать, что же она скрывает в недрах своих сценариев сплетённых душ. Прошлое, которое альфа считал бессмысленным бременем, Чонгук не вспоминал. Даже под самым крепким алкоголем всплывающие мысли о человеке, которого он считал чересчур близким к нему, упорно подавлял, не желая понять его поступка. Неожиданно начавший сегодня разговор Ёнсу, не подозревая, снял все тормоза с альфы. — И это всё, что вы смогли сделать? — раздражённо кидает Чонгук главному учёному Каструма. — К сожалению, у нас слишком мало подопытного материала, — прилизливо, как змея, начинает Вэйлор, завуалированно скрывая под этими словами холодящую кровь реальность. — Это мои проблемы? — скалится брюнет. — На мне предлагаешь экспериментировать? — Нет, что вы, господин Чон, — тут же тушуется пожилой альфа, выставляя руки вперёд в примирительном жесте. — Конечно, нет. — Жду результатов к вечеру. Хоть что-то должно быть, — впихнув экран в руки учёного, альфа переводит чёрные глаза на него. Его взгляд холодный, не терпящий шуток или игр — не до этого. Вэйлор обходительно кланяется, тут же вздрагивая, когда дверь с мощным хлопком закрывается за Главой Совета. Учёный потирает морщинистой рукой шею, разминая её, и тяжело дышит, скривив лицо. — Чего встали, болваны? — рявкает гнусавым голосом на притаившихся лаборантов. — Живо за работу!

***

— Слышал ты задал хорошую трёпку в лаборатории, — громко смеясь, вваливается в кабинет Чона Чимин. Альфа лениво потягивается, разминая пальцами шею, и на мгновение замирает, натыкаясь на стоящего около стола Чонгука. Глава Совета, не обращая внимания на слова зашедшего, перезаряжает пистолет, наводя его на врача. Чимин на это только театрально вскидывает руки вверх и, не произнося ни слова, проходит вперёд не торопясь. Не впервые. Чонгук переводит ладонь, крепко сжимающую нагретое от недавно выпущенных пуль оружие обратно к стене, на которой висела мишень. Он нередко так расслаблялся. Помещение было метров тридцать — не лучшее место для стрельбища, однако этого хватало, чтобы снять напряжение, пустив пару десятков пуль. — И что тебя, позволь спросить, так вывело из себя? — Пак даже не вздрагивает, когда пули пролетают мимо с неприятно режущем писком, нескрываемым глушителем. Чонгук раздражённо отворачивается, бросая пистолет на стол, который с звонким треском бьётся о каменную поверхность, и пододвигает к себе кресло. — Лиса. — Ёнсу? — густые брови в удивлении взлетают на широком лбу альфы. Младший омега хоть и был наделён непростым характером, но Чонгук, будто имея аварийный переключатель, крайне редко, даже в самые наколённые моменты, оставался непоколебимым по отношению к нему. — Чёрт, это, — Чон тянет загорелые ладони к лицу, потирая глаза. — Не он сам, — глубоко вздыхает, поясняя. — Он узнал про Сокджина. — И ты рассказал ему? — Чимин понимающе кивает, не поворачиваясь к брюнету. Когда нибудь этот день бы настал. Скрыть абсолютно всё, все упоминания про омегу полковника — непростая задача. Чимин, в отличие от Чонгука, считал Сокджина своим товарищем, другом. Омега вызывал уважение. Главный врач Каструма был уверен, что через пару тройку лет медбрат смог бы занять высокую должность в медцентре — нужно быть слепым, чтобы не заметить потенциал хорошего врача. А Чимин не дурак, сразу это понял. Сокджин был интересным. Любой омега от одного взгляда врача чуть ли не тёк, краснея под хищными глазами — наличие пары никого не смущало. Сокджин же был достойным соперником: ни стиль общения Пака, который больше напоминал флирт со всем, что движется, ни его пылкие взгляды — ничего не заставляло молодого юношу обратить на него больше, чем требовал того их статус. Нетипичный омега. Медбрата, по правде говоря, кроме Намджуна и медицины ничего не интересовало. — Он бы всё равно не успокоился, — тяжело выдыхает Чонгук, равнодушно смотря на врача. — И как он отреагировал? — задумчиво, всё ещё не вынырнув из мутного омута воспоминаний, отзывается Пак. — Ещё пристанет к тебе, уверен в этом, — отмахивается Чонгук, зная характер несносного омеги. Скрип открывающейся двери привлекает внимание альф, приковывая глаза к появившемуся полковнику. Тот, не обращая внимания на воцарившеюся тишину, проходит в затемнённый тонированными стеклами кабинет. Атмосфера мгновенно сменяется на напряженную. Обменявшись многозначительными взглядами с Главой Совета, Чимин кивает, читая по лицу Чона: «Не стоит продолжать.» Обсуждать Сокджина было последней темой, на которую Намджун хотел говорить. Он — причина первой любви полковника. Он же — причина его разочарования в ней. — Почему ты снова здесь? — поставив рацию на стол, басит Ким. — Судя по всему, в медцентре ты ещё не появлялся, — альфа пристально, с присущей его должности внимательностью, оглядывает врача с ног до головы. Чимин, как ничего и не бывало, вальяжно облокачивается на спинку кресла, дергая бровями с вызовом, выжидая приговора полковника. — И кто этот омега, с которым ты кувыркался ночью? Пак на это заявление прыскает. На его лице расплывается хитрая улыбка, а в глазах начинают плясать насмешливые огоньки. — А тебе всё таки расскажи, — ухмыляется темноволосый. — Кажется, я даже знаю кто, — повторяя позу врача, с прищуром заявляет Глава Совета. — Он же из лаборатории? Не просто так ты одним из первых узнал о моём визите туда. Полковник отодвигает кресло напротив Пака и расслабленно откидывается на прохладную спинку, отделанную змеиной кожей. — Ты их хоть в лицо запоминаешь? — хмыкает Намджун. — Мне хватает их стонов, — тянет Чимин, на что Ким закатывает глаза. — А какие у них сладкие, — выставляет руки перед грудью, очерчивая фигуры омег по памяти, прикрыв глаза. — Нет смысла смотреть на лица, — смеётся альфа. Пак никогда не считал и не называл себя примерным альфой. Он уж точно не был «принцем на белом коне», о котором все так мечтают. Случайные встречи на одну ночь без каких-либо обязательств — его неизменный выбор. — Лучше бы не о моём члене беспокоились, а о своих. Когда ты в последний раз нормально отдыхал? — кивает темноволосый Чонгуку. — Ты совсем бешеный в последнее время. Услышав последнюю фразу, Намджун кивает. Не только врач заметил это. — Засел в своём кабинете, а ещё Ёнсу в этом упрекаешь, — Чимин наигранно качает головой. Чонгук тянется к лежащему перед ним пистолету, затем вновь облокачивается на спинку кресла, немного отъезжая от стола. Альфа задумчиво перебрасывает оружее, успевшее остыть под прохладным потоком с кондиционера, следя за бурно говорящим врачом. — Омеги с медцентра, каждый раз когда ты приходишь, слюной давятся от одного взгляда на тебя. Постоянно от них слышу про нашего горячего Главу Совета. Так уж и быть, можешь занять кого-нибудь из них на вечер. Ты же знаешь, мне для друга не жалко, — довольно бросает Чимин. — Тебе какого? Найду любого, какого захочешь. Пак хлопает по столу, уверенно кивая. — Блондина, — с губ срывается без раздумий. Чонгук сводит брови и с сомнением замирает. Обычно отдавая предпочтение брюнетам, внимание альфы было сосредоточено исключительно на них. Откуда только появилось это неожиданное влечение? Глава Совета понимающе ухмыляется, когда перед глазами словно по щелчку всплывает отчётливый образ сумасшедшего омеги из поезда. Плавные изгибы, мягкими линиями видневшиеся под потрёпанной одеждой, цепкий взгляд альфы заметил сразу. Светлые медовые глаза, что неустанно пылали вызовом, хотелось себе. Заполучить и окрасить их привычной Чону покорностью и желанием. Даже чёртов характер парня — всё манило. То, что тот парень заинтересовал Чонгука, отрицать было бессмысленно. — Блондина? Есть несколько вариантов… Да, есть прям куколки, — задумывается врач, перебирая в голове всех омег, работающих под его начальством. — Медбрат с восточной башни, уверен, тебе понравится. Я бы сам его разложил, но он по тебе течёт. Сам слышал, как они об этом шептались. Задница у него зачётная, — гадко ухмыляется темноволосый. — Характер ещё слаще. Послушный, лишнего слова не скажет. «Послушный? Отлично звучит», — мелькает в голове. А в ушах дерзкий голос пустынника не стихает. Не слишком ли много берёт на себя этот омега? Скрывая под чёрным платком не только ключ к затерянному в песках сопротивлению, но и неожиданно будоражащий альфу интерес, он набивает себе слишком высокую цену. Тёмный взгляд, случайно брошенный под стол, цепляется на торчащие из урны длинные зелёные стебли — очередной букет оставленный Ёнсу. — Ну так что? Отправить его к тебе сегодня? — играя бровями, предлагает Чимин. — На сегодня у меня уже есть планы, — ухмыляясь своим мыслям, произносит Чонгук и вновь переводит взгляд под стол. — В другой раз. В чёрных опасно блестящих глазах отражаются зелёные блики.

***

Жгучий ветер, охваченный расколёнными песчинками обожённого песка, заметал только оставленные следы, скрывая своего путника. Тэхён жмуриться, касаясь нагретой ручки двери, ведущих в поезд, что после пустынной бури тяжело поддаётся из-за застрявшей грязи, успевшей за несколько дней непрекращающейся непогоды намертво застыть. Заброшенный поезд встречает приятной после долгого времени под солнцем тенью. В этот раз завывания ветра не так слышны, хоть на свету, выбивающемся сквозь разбитые окна, видно, как вокруг хаотично летают частички пыли. Тэхён без сомнений знал для чего он здесь сегодня. Ни сам поезд, ни вывески в вагонах не были объектами его интереса. Только один солдат Каструма. Безрассудно было надеяться застать его. Но омега, уверенность которого к собственному не понимаю была чересчур сильна, отчего-то продолжал верить, что этот Чонгук сегодня тоже будет здесь. Вверивший встречи с солдатом в руки судьбы в этот раз хотел столкнуть их сам. Он слышал утренний разговор Хосока с Южным штабом. Чем больше они опаздывают, тем быстрее крысы доберуться до всех тех, кто скрывается в его стенах. Время — драгоценность, которой им сейчас совершенно не хватало. И как бы Тэхён не хотел, но игра со смертью в лице солдата Каструма была единственным выходом, выиграв которую, он мог бы спасти сопротивление. — Кхм, — негромко, на пробу, прокашливается светловолосый, облокотившись на дверь за спиной. Голос глухо отскакивает от ржавых стен, разлетаясь по пустому, на первый взгляд, вагону и долетая до каждого угла. — Ты сегодня рано, — доносится басистый голос, нарушая тишину. Тэхён даже бровью не ведёт, услышав чужой голос. Тёмная фигура поднимается среди рядов покрытых пылью и песком сидений, не спеша выходя из тени. Альфа хитро скалиться, когда натыкается на невысокую фигуру в начале вагона, будто только и ждал появления пустынного гостя. — Смотрю, ты совсем не удивлён, — уверенно пересекая пару метров навстречу, хмыкает омега. Светловолосый юноша останавливается в нескольких шагах от солдата, бросив взгляд на серые под толстым слоем пыли сиденья, коричневый цвет которых выцвел под огненными лучами солнца, оставив только едва заметный грязный оттенок. Омега подносит ладонь в чёрной, сделанной под кожу перчатке к одному из них и проводит пальцем, собирая многолетнюю грязь, смешавшуюся с песком от бури. Тэхён задумчиво сводит брови и поджимает губы, прикрытые плотным чёрным платком. Да уж, в этот раз желания пачкать свой зад об это всё у него нет. — Будто бы ты удивлён, — надменно бросает Чонгук, пробегая чёрными глазами по стройной фигуре, закрытой несколькими слоями ткани, которая должна защитить нежную кожу от знойно палящего солнца. Приятные изгибы манили, очертания которых Глава мог рассмотреть даже под этой старой, поношенной одеждой. Тэхён закатывает глаза и только прислоняется к железной спинке, поросшей на местах стыков коррозией, постепенно разрушающей металл, перехватывая внимательно скользящий по нему пытливый взгляд альфы. Чонгук ухмыляется. Да. Это именно те смотрящие с вызовом янтарные глаза, которые он хотел увидеть. В районе живота приятно и одновременно волнительно растекается горячее терпкое чувство, сродни эмоциям пустынных угрей, после утомительной охоты поймавшим загнанную мышь. Вот только беззащитный зверёк сам прибежал в его руки, и только сильнее раззадоривает солдата. — Принц не хочет запачкаться? — посмеётся темноволосый, заметивший метания пустынника. Так по омежьи. Даже жители пустыни не забывают кто они от природы. — Знаешь, не горю желанием, — парирует Тэхён, складывая руки на груди. — У вас то, в вашей жестянке, со стиркой полегче, пришел — постирал. Пачкайся сколько хочешь. Да, Чонгук? — тянет имя солдата, наклонив светлую макушку к плечу. Брюнет замирает. Он много раз слышал своё имя. Его произносили по разному: кто-то со страхом, боясь даже поднять на Главу метающийся в агонии дрожащий взгляд, кто-то с уважением, подчиняясь каждому его слову, а кто-то сладко постанывал, царапая загорелую спину, забываясь в наслаждении. Но никто не произносил его так. С нескрываемыми издёвкой и презрением, сочившимся в бархатном голосе, смотря без страха прямо в глубокие, даже в лучах яркого солнца, морионы. Пустынник бесстрашно играл с ним, не тая своего отвращения, но манил сильнее, чем сотни стелющихся за Главой Совета омег. — Так перебирайся ближе к воде. Это не так уж и сложно. Хочешь, я лично дам тебе координаты новых источников, которые нашёл наш дороз? — колко, наигранно любезно произносит брюнет, конечно же, понимая всю сложность неспокойной и обделённой комфортом жизни за высокими стенами Каструма. — Спасибо, но я и без твоей «помощи» разберусь, — раздражённо отмахивается Тэхён. Конечно, омега понимал, что таким отношением он только выводит солдата из себя, накаляя обстановку. Эти горящие предупреждением знаки продолжали проскакивать в мыслях Тэхёна, но это было выше его сил. Как по другому можно обращаться с Каструмскими крысами? Этот Чонгук отнюдь не глуп, прекрасно знает на что давить. И продолжает успешно с этим справляться. Зрительный контакт не прерывается — никто из негласных противников не хочет выходить из очередного незначащего ничего боя. Тёплый ветер поочередно обнимает замерших в паре метрах друг напротив друга парней, словно пытается разорвать возникшее молчание. — С моим именем ты уже знаком. Не хочешь познакомить с твоим? — прищурившись, говорит Чонгук. Тэхён, не сдерживая ослепительную улыбку, увидеть которую альфа не может под плотным слоем ткани, наклоняет голову, скидывая капюшон, чтобы запустить тонкие пальцы в золотые волосы. Омега уже чувствует, как по спине скатываются горошины пота, — в нужной для защиты экипировке слишком душно, но отвечать он не спешит, забавляясь с нелогичности всей ситуации. — И что тебе даст моё имя? Твоё мне хоть для дела нужно было. Можешь не сомневаться, порчу, как и обещал, я навёл, — зачёсывая светлую прядь за ухо, дерзко посмеивается омега. — Никто не говорил, что я не могу навести в ответ, — издевательская улыбка растягивается на загорелом лице. — Никогда не поверю, что такой альфа как ты, будет заниматься чем-то подобным, — хмыкает Тэхён, скептически закатывая карамельные глаза. — И какой же я в твоих глазах? — спрашивает Чон, делая шаг ближе к пустыннику, что в ту же секунду отталкивается от сидений и делает шаг назад. — Заносчивый, — театрально загибая пальцы, произносит Тэхён, не боясь наступления брюнета, скорее интуитивно, как от огня, пятится. — Высокомерный, — ещё один шаг солдата навстречу. И вновь шаг омеги назад. — Прогнивший за своими стенами-жестянками. Одного взгляда на тебя хватит, чтобы прочесть, какое у тебя холодное, бесчувственное сердце, — тормоза словно срывает. Тэхён резко замолкает, когда за спиной чувствуется плоская поверхность стены поезда, а по бокам от головы врезаются крепкие руки альфы. Глаза распахиваются в удивлении. Невозможно унять бешено скачущее сердце, разгорячённое взорвавшимися словами. Тэхён вслушивается в тяжелое дыхание брюнета, рассматривая лицо напротив. До покалывания на кончиках пальцев предвкушающе пугающе. — Это всё, что ты хотел сказать, пустынник? — тяжело выдыхает Чонгук, сжимая челюсть в раздражении. — Это только предисловие. Я ещё не начал, — не собирается проигрывать, пряча внутри тревогу. — Я же говорил тебе не играть со мной, — предупреждающе. Чёрные глаза ползут по скрытому лицу, до которого едва ли остаётся метр, замечая дрожь его владельца. Чонгук не может не усмехнуться от упёртости этого омеги. — Я чувствую, как ты боишься меня. Светлый, ярко освещённый вагон сейчас казался тёмным подвалом, где эмоции вспыхнули, как искры из разгоревшегося костра. Напряжённая атмосфера, смещавшаяся со страхом, витала в воздухе, словно электрический разряд, готовый в любой момент пронзить обоих. — Только в твоих мечтах, солдат, — выплёвывает Тэхён, отталкивая брюнета, однако его сил едва ли хватает, чтобы сдвинуть того даже на шаг. Альфа надменно посмеивается с этой нелепой попытки, вновь нависая над ним. Его глаза сверкают хищным блеском, а губы кривятся в усмешке. — Не пытайся обмануть меня. Не знаю, что творится в твоей светленькой головушке, — подносит ладонь к голове омеги, но не касается, останавливаясь. Чонгук прищуривается и крепко сжимает ладонь, борясь с самим собой. Однако глубоко вздохнув, всё же опускает руку, так и не ощутив мягкость золота. — Но таких как ты я встречал сотни. Ты только веселишь меня своей самоуверенностью. То, что я всё ещё не убил тебя, не делает тебя особенным. — Я с рождения выживаю здесь, — через зубы шипит Тэхён. — В огнище расколённах пустынь и свихнувшихся ублюдков, которым даже слово сказать нельзя. Всё, что их интересует — сожрать меня. Думаешь, меня делает особенным то, что меня всё ещё не убил ты? — делая акцент на последнем слове, усмехается омега. Чонгук не отвечает. Лишь сводит брови и наклоняет лицо вниз, замечая рядом с глазами омеги светлые веснушки, уходящие дальше, под платок. И хмыкнув, отталкивается от стены. Тэхён наконец выдыхает, стараясь как можно незаметнее вдохнуть необходимого сейчас кислорода, которого стало чересчур мало за прошедшие пару минут. Облизывает пересохшие пухлые губы, так и не отрывая взгляда от солдата. — У меня был для тебя подарок, но не похоже, что ты рад меня видеть, пустынник, — разминая шею, говорит Чонгук с нарочитым безразличием. — Мне от тебя ничего не надо, — крепко сжимая ладони в кулаки, постепенно возвращая контроль над собой, грубо выдыхает Тэхён. — Ты так уверен в этом? — самодовольно произносит альфа, приподнимая бровь, его улыбка становится шире, зловещей. Взгляд чёрных глаз пронзает Тэхёна, словно пытаясь прочитать его мысли. Под сочащийся недоверием взгляд омеги, Чонгук показательно расстёгивает куртку и вытягивает из-за пазухи алый цветок, который будто горит на фоне бесцветного песка, покрывающего вагон. Лепестки цветка немного примяты, но это последнее, что заботит Тэхёна, который впервые за свои двадцать лет видит настолько удивительную картину. Те небольшие, едва ли отдающие понурыми оттенками цветы в Фидеме из его детства было глупо сравнивать с пышным бутоном, который даже на вид выглядел мягким и бархатистым, переливаясь под солнечными лучами. Шипы, расположенные вдоль стебля, вместе с яркими красно-бордовыми лепестками будто подчеркивали красоту и стойкость хрупкого растения в руках опасного человека. Воплощение силы, но одновременно и уязвимости. Тэхён сразу узнал его. Тот самый цветок с полувыцвевшего плаката. Он удивлённо протягивает руку вперёд, на секунду упуская все окружающие его обстоятельства из внимания, поэтому не успевает отпрянуть, когда солдат резко перехватывает его за тонкую кисть, болезненно сдавливая её. Альфа прищуривается, отмечая контраст бледной кожи, показавшейся из-под перчаток, что за несколько часов в пустыне оставалась обжигающе холодной. Омега дёргается, пытаясь вырваться, но хватка Чонгука слишком крепка. — Не так быстро, — притягивая светловолосого омегу ближе, довольно тянет Чонгук. — Думаю, ты знаешь цену. Тэхён перестаёт вырываться, застывая на месте. Кто знает, что этот солдат может сделать, узнав его имя? Мысли хаотично летали то к одному страху, то к другому, собираясь в один огромный спутанный ком. Раскрытие означало, что он больше не сможет скрываться за маской безликой личности. Даст альфе что-то, что способно приблизить его к нему. И это чертовски пугало. Каждый миг, который Тэхён провёл рядом с этим альфой, заставлял его сердце биться быстрее, не отпуская из цепких лап тревоги и страха. — Чёрт, — выругивается омега, ероша волосы свободной рукой. Чонгук опередил его. И не просто на шаг, на сотню! Тэхён даже подумать не мог, что солдат мог запомнить его слова в их прошлую встречу и теперь злорадно, упиваясь загнанностью омеги, смотреть на него, празднуя победу. Светловолосый невольно бросает взгляд на манящий алый цветок. Это даже звучит абсурдно. Имя какого-то пустынника взамен на такую драгоценность. Этот солдат явно ничего не знает о ценности вещей. Прикрыв глаза, он сдаётся. — Тэхён. Меня зовут Тэхён. — Тэхён, — тянет солдат, словно пытаясь распробовать. — Вот и познакомились, пустынник, — ухмыляется Чонгук, разжимая ладонь. Тэхён недоверчиво и осторожно касается цветка, перехватывая его из руки брюнета за тонкий стебель, боясь зацепиться за шипы. И отступает на несколько шагов назад. Чонгук забавляясь с реакции парня, возвращается обратно, отряхивая от пыли сначала сиденье для сумашедшего омеги, а после опускается на котором сидел ранее. — Где ты его раздобыл? — задумчиво начинает Тэхён, не спеша присаживаясь напротив Чонгука. — Украл? — Я похож ещё и на вора? — бросает альфа, закатывая глаза, и мотает головой, мысленно хваля себя за выдержку и терпение. Тэхён на это фыркает, решая оставить солдата и без того очевидного ответа. Его любопытство сейчас не главное. Он осторожно касается кончиками пальцев сначала шипов, невольно поджимая губы от их хоть и примятых, но острых иголок. Мягко, боясь повредить, неспешно тянется к бархатным лепесткам. Приятно. Омега притягивает цветок ближе, но тонкий сладковатый аромат едва ли можно почувствовать сквозь плотно прилегающий платок. — А ты сопротивлялся, — басит, не отрываясь от блестящего янтаря. — Знаешь, Чонгук, — закатывает глаза Тэхён, ловя взгляд альфы. — Не думай, что это что-то меняет. Да, может в вашем паршивом Каструме есть даже такая редкость, но это не отменяет той несправедливой жестокости, которую вы творите. Для чего ты принёс мне его? Ради моего имени? — омега мотает головой. — Не думаю. Я, конечно, могу построить дурочка, но это очевидно слишком низкая плата. Уверен, раздобыть его для тебя было не так уж и просто. Так что тебе реально от меня нужно? Брюнет наклоняется вперёд, опираясь локтями о колени, исподнизу пробегая чёрными глазами по стройному телу напротив. — Тэхён, — протягивает альфа, замечая, как юноша вздрагивает от этого. — Мне было интересно твоё имя — я узнал его. К чему лишние доводы? — В первую нашу встречу я решил, что ты сбежал. И ты не пытался меня переубедить. Но теперь же, оказывается, ты как был, так и остаёшься их пешкой. Зачем тебе рисковать, Чонгук? — спрашивает Тэхён, приподнимая брови. — Сбегать в этот дурацкий поезд? И ради чего, — перекинув ногу на ногу и откинувшись на спинку сидения, ведёт омега. — Ради того, чтобы подарить мне его? — кивает на алый бутон. — В моих действиях нет ничего дурного, — тяжело выдыхает альфа. Раздражение охватывало тело будто вьюнок, сжимаясь колючим кольцом вокруг горла. — Правда, думаешь я в это поверю? Ты из Каструма — этого достаточно, чтобы не верить не единому твоему слову. — Для чего же ты здесь? Не ты ли искал меня? — перехватывает Чон. Тэхён молчит, вновь избегая вопроса, не позволяя альфе уцепится даже за выдуманную ложь. Солдат сам рассказал ему всё, что он хотел узнать. Тот всё ещё имеет доступ в Каструм — большего Тэхёну сейчас и не нужно. Медовые глаза скользят от пылающего огнём цветка к часам на тонком запястье, переливающимся в солнечных лучах. В этот раз омега не пытается этого скрыть. — Всё продолжаешь сверять часы, — комментирует альфа. — Я тебе уже говорил, — голос парня становится мрачнее. — Да, пустыня страшна, — Чонгук хмыкает равнодушно, будто предупреждения омеги ничего и не стоят. — Но за те дни, что я здесь, я так и не встретил пустынников. — И ты этим разочарован? — не понимает Тэхён, вновь поднося кровавый бутон ближе. Однако аромат омега так и не чувствует. Вместо этого шипы на стебле цепляются за ткань, прикрывающую его лицо, крепко застревая среди немного пыльной от песка материи. Тэхён подцепляет её свободной ладонью, пытаясь отцепить, но ничего не выходит, лишь сильнее разрывает тёмный платок. — Нет. Всё же, — наигранно задумывается солдат. — Одного я встретил, — вверх кивает, подбородком указывая на Тэхёна, что поднимает на него острый взгляд. «И это даже больше чем рассчитывал», — прокрадывается в мыслях Главы Совета. — И ты тоже этого не отрицал, — наблюдая за жалкими попытками светловолосого, подмечает Чонгук. В вагоне становится тихо. Только слышится возня омеги и лёгкие дуновения жаркого ветра, неспешными шагами прогуливающегося через разбитые окна. Солнце ярко светит, постепенно перебираясь по голубому небу, чтобы час за часом начать спускаться к песчаному горизонту и погрузить жаркое пеклище в опасную темноту, кишащую живыми мертвецами. Тэхён закусывает губы, пыхтя, когда понимает, что шипы запутались окончательно. — Моему пустынному принцу нужна помощь? — усмехается Чон. Тэхён, не слушая альфу, медленно тянет руки за шею, где чёрный платок завязан плотным узлом. За то время, что он будет идти по пустыне, цветок всё равно иссохнет под знойными лучами, и он упустить возможность не только полюбоваться им, но и его ароматом, найти который в Фидеме невозможно. Этот альфа уже знает даже его имя. Что ему терять? Ощущая на себе пронзительный взгляд, омега подцепляет ткань, развязывая её подрагивающими пальцами. Он не собирался заходить так далеко — это просто безумие, но игра, которую Тэхён был вынужден начать, требовала жертв. Глубоко вздохнув и прикрыв глаза, юноша медленно потянул платок вниз, чувствуя, как горячий ветер касается его кожи. Ухмылка на лице брюнета исчезает в то же мгновение, как он видит перед собой аккуратное, словно вылепленное самыми искусными в Каструме мастерами, фарфоровое лицо: высокий нос, россыпь светлых, едва заметных, веснушек и манящие блестящие розовые губы. Чонгук в непонимании сводит густые брови, скользя по приятной картине напротив. Настоящее искусство было перед ним. — Теперь я уже не уверен, не нагрело ли мне? Ты случаем не моя галлюцинация, Тэхён? — басит солдат. Чонгук жадно обводит точёные черты лица, наклоняя голову к плечу. — Замолчи, — разражённо бросает Тэхён, наконец притягивая бутон к носу, и осторожно втягивает приятный аромат. Сладкий с пряными нотками. Пухлые розовые губы приподнимаются, и на лице появляется лёгкая улыбка. Он был прав. Ни с чем не сравниться. А морионы как полчище змей — не могут оторваться от омеги, пытаясь вкусить как можно больше, уловить каждую деталь. — У нас полно этих сорняков. До потолка можно было бы засыпать этот вагон, — сглатывая густую слюну, усмехается альфа от довольного лица блондина. — Хвастаешься? — фыркает Тэхён, закатывая глаза. — Всего лишь показываю возможности так нелюбимого тебе Каструма. Каструма — города, день изо дня убивающего ни в чём не повинных детских душ. В сердцах его жителей нет ни сочувствия и ни раскаяния. Его младшему брату только исполнилось семнадцать. Его только оберегать и защищать от опасностей пустыни, помогать и учить правилам суровой жизни в разрушенном мире. Но для города за стенами он всего лишь очередной подопытный материал. Как и сам Тэхён. — Думаешь, существует в мире хоть что-то, что заставит меня полюбить таких крыс, как вы? — выплёвывает омега. Лицо солдата темнеет. — Кто сказал, что я хочу, чтобы ты полюбил, Тэхён? — скалиться Чонгук. Бурлящее чувство злости, до этого прикрытое наваждением, просыпается внутри, напоминая об его истинных намерениях. Желание вонзить в мягкую кожу шипы, пустить яркой крови приятной сладостью оседает на кончике языка. — Твоей светлой головушки едва ли хватает, чтобы вовремя закрыть рот. И то не всегда, как мы заметили. Любовь? — презренно улыбается Глава Совета. — Ты провёл свою никчёмную жизнь среди заражённых — такие любить не умеют. Тэхён в бешенстве сжимает зубы и шипит: — А ты? Ты умеешь? Каждое слово словно искра, зажигающая в них пламя. Чонгук резко подрывается, преодолевает разделяющие их пару метров в один миг и нависает над не успевшим ничего понять омегой, упираясь руками по бокам от его плеч, перекрывая тем самым пути отступления. Крепкая фигура солдата заслоняет солнечный свет, и Тэхёну кажется, что под его тяжёлой аурой он будто становится меньше. На щеке чувствуется горячее прерывистое дыхание, ледяными мурашками расползающееся по замершему телу. Омега сильнее вжимает голову в плечи. В нос ударяет запах металла вперемешку с нагревщейся змеиной кожей. Он в ловушке. Тэхён сильнее сжимает стебель цветка и храбро, с вызовом поднимает глаза, натыкаясь на лицо альфа, которое было непозволительно близко. Вблизи лицо сумасшедшего омеги Чонгуку ещё больше кажется иллюзией припёкшегося в пустыне сознания. Пшеничные волосы, несмотря на небольшую растрёпанность, лёгкими волнами обрамляли лицо. Светлые веснушки, которые он заметил ранее, звёздами рассеялись по светящейся коже. Мягкие черты лица и этот неизменно дерзкий взгляд — сокрушительное сочетание. Таких омег Чонгук ещё не встречал. Эфемерная картинка, сновидение во время горячки, которое ему к чуду удалось поймать. Эта чертовски завораживающая картина заставляет сердце Главы Совета биться быстрее, что только сильнее злит его. Внутри стягивается неприятный узел. Вены на загорелой шее вздуваются, а дыхание становится тяжелее. Словно омега сам своими ладонями пережимает необходимый сейчас кислород. Неспешно блуждающие солнечные лучи поблескивают в карих глазах напротив, и Чонгук с силой сжимает губы. Слова исчезают, как и желание вонзить шипы в аккуратное лицо пустынника. — Когда-нибудь ты доиграешься, — в последний раз переводя взгляд на пухлые губы, отталкивается брюнет. Чонгук тяжело дышит, небрежно лохматя тёмные волосы, и отходит в сторону, поворачиваясь к Тэхёну спиной. Он не может себе объяснить тот ураган, бурлящий внутри, сметающий все чувства в гигантский ком. Якоря не успевают закрепиться, неожиданно нагрянувший шторм смывает их, стирая любые упоминания. И всё из-за одного чокнутого пустынника. Альфа оттягивает ворот кожаной куртки, раздражённо мотая головой, чтобы привести разбросанные мысли в порядок, не понимая, почему этот омега вызывает в нём такие сильные эмоции. Чонгук опирается ладонями на пыльную спинку одного из сидений и опускает кипящую голову, даже не поворачиваясь, когда слышит быстрые удаляющиеся шаги сзади и резкий скрип железной двери вагона. Раздражение накатывает с новой силой. Он снова отпускает его. Живым.