Rakish Twenties

И было в этом что-то мирное. В ветре, жужжащем в ушах, облупленном окне заброшки, в камнях и остатках стекла, впечатанных в задницу. Музыка сзади так же орала, осталась на первом этаже с теми, кому ещё не хватило. Кто-то за спиной блевал. А он курил, свесив ноги с высоты пятого этажа. Блитцо не боялся высоты. И смерти тоже не боялся. Первому его научила цирковая жизнь, второму — то, что от неё осталось. Чёрт. Надо было соглашаться на добавку. Надо было с кем-нибудь поговорить — да что угодно, лишь бы бесконечный поток мыслей не продолжал возвращать его к прошлому снова и снова. Блитцо ненавидел тишину. В тишине всё кажется эфемерным и искусственным. Искусственное небо над головой, полная луна — обычный прожектор, искусственные дома с искусственными демонами. Искусственная жизнь. Искусственная кровь упадёт на пол вместе с ножом, безжалостно вдавленным в живот. И, может, только почувствовав боль и скорую смерть, он поймёт, что иллюзия на самом деле являлась реальностью. Но будет поздно. Что он сделает? Разноется, словно ребёнок, умоляя скорую быстрее взять трубку? Ляжет на пол тяжёлой тупой головой и примет свою судьбу? Увидит жизнь перед глазами? А если спрыгнуть? Блитцо посмотрел вниз. Тёмная пропасть под ним казалась бесконечной, пожирающей сущность, холодной, безжалостной, но в то же время… манящей. Манящей. Он точно знал, что снизу: острая торчащая в разные стороны ржавая арматура в рассыпавшихся кусках бетона. Упавших ещё лет десять назад с самой крыши и оставшихся гнить на земле. Навечно. Его кровь бы на них смотрелась интересно. Дополнила бы депрессивную картину неминуемого конца всего. Он пнул стену каблуком — с треском от неё отлетел осколок кирпича. Раз, два, три — прошло всего-ничего, когда послышался звонкий удар о железо. Смерть. Всего в паре мгновений от него. Всего в одном движении. Всего в одной секунде. И всё это закончится. Наступит пустота. Он поводил ногой в воздухе. Интересно, каково это: лететь вниз, оставляя все проблемы и волнения позади? Оставляя тусовки, слёзные обещания пытаться, нелюбимую работу, идиотское существование? Это свобода? Это та лёгкость, о которой он мечтает много лет? Это его финал? Блитцо дёрнул головой и зажмурился. Холодный воздух обнял плечи. За его спиной зашлись блевотой с новой силой. Противно. Отвратительно. Всё отвратительно. Он отвратительный. Всё бессмысленно. Всё пусто. Всё уничтожено, всё пропало, ничего не вернуть… — Угостишь? — женский хриплый голосок послышался сзади. Бесовка в коротких рваных шортах в одном только лифчике недовольно обвязала волосы вокруг своих длинных рогов и присела рядом на раму разбитого окна. Она тут же поморщилась: битое стекло поцарапало ей ягодицу. И без зазрения совести или даже намёка на разрешение она подстелила под себя кожаную куртку Блитцо, кинутую рядом на пол. Чисто по привычке, уже протягивая пачку, он ответил: — Раз есть желание к чему-то присосаться, могу угостить не только сигаретой. Она весело хмыкнула в ответ и вытянула самую ровную из оставшихся пяти штук. И позволила ему поднести огонёк зажигалки, будто они были близки или как минимум знакомы, хотя видели друг друга в первый и последний раз. Это было какое-то особое тусовочное доверие. Блитцо был убеждён: при обычных обстоятельствах каждый демон был сам себе хозяин и самый лучший друг, но в разъёбанном здании под ритмы безвкусной попсы все становились друг другу семьёй. Все подчинялись негласным правилам, все открывались с другой стороны. И в этом было что-то такое… приятное. Прям до улыбки на лице. — Ты перебрал? — она ожидаемо спросила. Блитцо пожал плечами. — Просто вышел покурить. — Ты сильно кислый для того, кто «просто вышел покурить». Он ухмыльнулся: — А ты типа чё, мой психолог? Она закатила глаза. — Какой ты смешной. И всё, тишина. Больше сказать было нечего, да и как будто не нужно было. Мысли тоже заткнулись на удивление — на удивление, всегда затыкались, когда рядом появлялся кто-то ещё. — Ты не из Гордыни? — она резко спросила, от чего Блитцо на секунду даже потерялся. — Да. В смысле, нет. В смысле… блять, чё за идиотский спобособ задать вопрос? — он вдарил себе по лбу. — Из Гордыни, и что? — По тебе видно. Только бесы из Гордыни считают, что они выше того, чтобы обсуждать с незнакомцами свою тяжёлую жизнь. На рандомной тусовке, где никто их всё равно не запомнит. Блитцо поднял брови в удивлении. Такое ему говорили впервые. Разумеется, культурные различия между кругами и их обитателями были, но… такие, серьёзно? — Ничего тупее в жизни не слышал. — Ничего личного, просто опыт. А ещё ты прямой, как рельса. — А ещё горячий, как… — Нет. Это точно нет. Блитцо нахмурился и пробормотал «охуевшая». Он вообще много чего хотел ей сказать, правда много, потому что теперь меланхоличная спокойная атмосфера сменилась привычной заёбанностью ото всех и вся. И вызывала её одна конкретная личность, посчитавшая, что имеет право лезть ему в голову. — А я из Похоти. Он скривился. — Ойй, а почему я так и думал? Как ты сказала? Только бесы из Похоти считают, что они имеют право совать нос не в своё дело. Она снова хмыкнула и затушила сигарету о кирпич в опасной близости к его руке. — Бесы из Похоти, мистер хмурое ебло, — её голос стал заманчивым шёпотом, — могут засунуть не только нос и не только не в своё дело. Сандра. — Очень приятно, имя полностью соответствует характеру. И он замолчал. — И? — А моё тебе знать не обя… — БЛИТЦО! Он не успел закончить ответ: со стороны лестницы прозвучал звонкий мужской бас. Настолько резко, что даже парень, которого тошнило уже несколько минут на пол, отвлёкся от своего восхитительного занятия и обернулся вместе с обоими бесами. Блитцо узнал Мэттью: двухметрового инкуба, с которым якшалась Веросика. Крупный, как бык, и сексуальный, как сам Асмодей в миниатюре, — кажется он никогда не появлялся на людях хотя бы в футболке. И если бы у пансексуальности Блитцо было бы лицо, то это было бы лицо Мэттью, его острая квадратная челюсть, его выпирающие жилки на шее, его несимметричная ухмылка — и руки… руки ебучей машины. Приходилось одёргивать себя от желания заценить его хуй, но только потому что иначе его могли бы легко разложить и трахнуть. А он сам блять актив вообще-то. Мэттью сплюнул на пол, заметив его, и поманил пальцем, словно собачку. От того, как красиво при этом перекатились мышцы от движения его руки, Блитцо даже почти повёлся и слегка наклонился вперёд. Но потом он опомнился, повёл плечом, чиркнул пару раз железным колёсиком зажигалки. — Чё? — Нахуя тебе телефон блять? — он размеренно зашагал ближе и возвысился над Блитцо, глядя на него в упор хмуро и пренебрежительно. Тот поднял бровь, и Мэттью тяжело вздохнул. — Сошлась с сопляком, так теперь все страдать должны… — Ой блять. Ты меня намного старше? Или Вер нахуй? Чё произошло, говори или уёбывай отсюда. Инкуб хмыкнул, окинув взглядом Сандру. Та пожала плечами и повела рукой, мол, я не с ним, мне вообще похуй — и ушла, оставляя в помещении только троих, из которых один уже валялся без сознания. — Тебе не стыдно? — Мэттью наклонился к нему почти лицом к лицу, вынуждая отпрянуть назад, к чёрной пропасти. — Твоя девушка тебе сказала, что сегодня поедет на запись. И вообще-то просила забрать. А ты ошиваешься хуй пойми где, хуй пойми с кем с порошком на ебле. Он щёлкнул языком. Ну да, запись. Веросика грезила о карьере певицы, что на личный и не очень профессиональный взгляд Блитцо считалось полным идиотизмом. В Аду она скорее бы добилась успеха как порно-звезда, в этом преуспевали даже ссаные грешники, коих он в большинстве своём терпеть не мог. Ну то есть нет, мог. Даже трахал иногда. Но сути того, что эти кровососы каким-то хуем считали себя выше других, и особенно выше бесов, раз уж они оказались на низшей ступени иерархии, не отменяло. Каким-то образом даже они могли получить власть и силу. Блитцо — нет. А петь Веросика умела, умела красиво, и, скорее всего, получила эту способность чисто по праву рождения, ведь у каждого инкуба и суккуба был способ заставить тебя хотеть с ним жёстко трахнуться. Когда варишься среди них долгое время, это притупляется, правда, но на то они и сеятели разврата, что чаще всего не остепеняются, оттого оно и не так заметно. Блитцо в ответ на её желание хмыкнул только «ну удачи», сравнивая её мечту о карьере с его мечтой о жизни на острове в окружении одних лошадей. Она расстроилась. Что-то там ему сказала о том, что он хуесос, — что, в целом, давно вошло в привычку — но он так и не понял, в чём, собственно, был не прав. Это правда, а на правду не обижаются. — Я ж не её личный шофёр, чтобы жертвовать своим временем на её придурь. Я ей так и сказал, между прочим. — У тебя вообще что ли фильтра нет? Или ты все мозги вынюхал? — Мэттью сжал свои большие кулаки. Что-что, а друзей Веросика находить умела. — Может, тебе их тогда вправить? Блитцо ухмыльнулся. Была у него такая ублюдско-самоуверенная ухмылка, настолько наглая, что аж в зубах щемит и так и просится хорошенько по этому ебалу дать. — Ну попробуй. Примерно две секунды спустя, прийдя в себя после размашистого удара куда-то в челюсть, Блитцо обнаружил, что валяется в пыли и чужой блевотине с горящей от боли щекой. И сначала он решил, что не видит Мэттью, потому что ему хорошо прилетело: голова гудела так, будто он бухал неделю, а потом проснулся с похмельем. Но оказалось, что ублюдок просто ушёл, даже приличия ради не убедившись, не был ли случайно его хук летальным. «Сука и ведь реально въебал», — пронеслось в голове Блитцо, когда он дотронулся до виска кончиками пальцев. От резкого удара об пол там болело и жгло даже сильнее, чем от выходки инкуба, и, почувствовав на них влагу, он даже понял, почему. Кровь, ну конечно же. Он просто вытер её запятьем. Размазал скорее, но и так пойдёт, не впервой получать пизды, совсем нет. Его тешила мысль, что Мэттью он запомнил и что иногда срочно требовались наёмники, чтобы прихлопнуть плохо работающих инкубов — и этот уёбок случайно мог бы возникнуть в списке, а Блитцо случайно мог бы его и ёбнуть за скромную плату. Да хоть за «пожалуйста» — перехерачил бы всех, кто общается с Вер, они конченые. В основном ему так казалось, конечно, потому что конченым считали они его. Но это не важно, потому что они не правы. Он еле поднялся — по стеночке, — но, споткнувшись о пьяную мразоту на полу, полетел обратно и расшиб ладони в кровь. Живот от удара засаднил, и захотелось блевануть тоже. Сатана, ну за что ему блять всё это? — Иднхй… — пробормотал незнакомец, едва разлепляя зенки. Блитцо захотелось ёбнуть его снова, но уже специально. Парочку раз. В висок. — Ты, блять нахуй, хули тут разлёгся?! — Иднх… — и он уснул. Будем верить, вечным сном. Блитцо встал, на этот раз с бóльшим успехом, и потянулся тут же к разбитому подоконнику, чтобы поднять с него свою куртку. Ветер из окон дул неприятный: холодный и липкий, пробивающийся сквозняками в протлевшее старостью с известкой здание, пошатывая жестяные листы на крыше. А внизу так и орала музыка, посылая на хлипкие стены сильную дрожь, почти волнами, и содрогание этой мрачной многоэтажки ощущалось всем естеством, всем телом. Камни бились друг о друга, скрипели и падали на пол, клубя толстый слой пыли и задевая бычки, потухшие ещё, кажется, в прошлом столетии. Блитцо тяжёлым размеренным шагом направился к лестнице, поднимая и поднимая за собой эту пыль, держа руку на месте удара и стараясь придумать, как извернуться. Путь к квартире предстоял — уж чересчур — нервный.

***

Ключ провернулся в замочной скважине, и громкий щелчок оглушил на мгновение. В подъезде своровали последние лампочки, там, где лампы были люминесцентными, остались лишь только обрывки цветных проводов. На стенах — объявления. Поиск работы. Помощь зависимым. Кто блять в Аду, находясь в полном здравии, направится лечить какую б там ни было зависимость? Запить горе легче. И если в разгаре войны промыть алкоголем глубокие раны, они очистятся так же, как от самого лучшего медицинского спирта. Просто лекарство. Лекарство для мозга. Дешёво, быстро, удобно. Вот так. Дверь открылась со скрипом несмазанных ржавых петель. Блитцо прошёл внутрь тёмной квартиры, заполняя её перегаром и спотыкаясь о, естественно, палёные лабутены на коврике. В этой гнилой, жалкой до смеха однушке не пахло едой, не бежали встречать у порога. Только тянулась дорожка от дыма из спальни и тот же холодный сквозняк. С грохотом он разулся. Почти потерял равновесие и чуть не впечатался в полку для обуви. Оставил стоять ботинки рядом с туфлями — сегодня домой его ночевать не пустят, уже всё ясно и очевидно. Веросика. Сидела на подоконнике, свесив ноги на улицу вниз. В её руках сигарета, кончик горит огоньком разлада, предстоящей ссоры и сбегания от любой ответственности. И запах… такой травянистый, сладкий. Кто-то сегодня потратился. Явно. Блитцо молча прошёл вперёд и завалился лицом на подушки, не раздеваясь и не снимая даже пыльную куртку. Она так и сидела молча, покачивая хвостом, будто не замечает его возвращения. — Поделишься хоть? По запаху хорошая травка, — он пробубнел ей в спину, зарытый в подушках, как будто бы буря уже миновала. Как будто она всё простила. — По запаху — могу сказать, что ты отлично провёл время, Блитцо, — она процедила холодным тоном, сжимая косяк тонкими длинными пальцами. И снова это ударение. «Блитцо». Почти уже как оскорбление, претензия без претензии, как будто он и правда был виноват. — Ну ладно, — он протянул, зевая. — Мэт мне уже рассказал, что ты злишься — он, кстати, ещё и в ебальник мне дал, так что я считаю, что я искуплён, я спать. — Тебе на меня вообще насрать, да? — она не повысила голос, не начала истерить. Тот же ледяной, острый, как лезвие, тон, так же смотря в тёмный город. Лишь хвост её стал напряжённее, дёрнулись тонкие крылья. — Бля, Вер. Не начинай. Отрывисто капли дождя прилетели ей на лицо. Каждая после падения билась: кап. Кап. Воздух лип к коже, обвивал оболочкой, стремился затушить всю обиду — не мог. Не выходило. Кап. Кап-кап. Худые нежные плечи вздрогнули — оголённые домашней футболкой с растянутым воротом, они совсем уж замёрзли, но она так и сидела на холоде, раня себя сильнее. — Блитцо. Нахуй иди отсюда. Не хочу тебя видеть, — через ком в горле она прошептала. Косяк истлел полностью, она позволила каплям дождя затушить его и бросила непричастно лететь с высоты парочки низких и страшных на вид этажей. Он ей в ответ промычал. — Там дождь. Она подобрала колени, обняв их. Напротив их дома высокий фонарь мерцал полуубитой лампочкой. Лужа под ним отражала мерцание, будто звезду, затухающую в бескрайнем практически чёрном небе над головой. Никто не мог ей помочь, и она задыхалась, тонула и умирала в омуте тёмной пучины. Её провода никогда не починят, она так горит уже долго. И скоро совсем потухнет. Пока остальные, хоть и редчайшие здесь, фонари продолжат гореть так же ярко. Смотрела она на фонарь, — всего-то фонарь на грязной и мокрой улице, — но видела в отражении лужи себя. Перегоревшую. И нахуй никому не нужную. — А когда ты за мной не приехал тоже был дождь, Блитцо? Сваливай нахуй. Я от тебя устала. Он снова промямлил в подушки что-то. — Ещё раз и чётче блять, — она сильней напряглась, когда поняла, что уходить он не собирается. — Как же ты заебала со своим пением, Вер, — он повторил со вздохом, еле как размыкая глаза. — То одна хуйня, то другая. Ты спишь что ли со звуковиком, или нахуя ты туда так часто ездишь? Она повернулась к нему всем телом. Он так же, словно ни в чём не бывало, лежал мордой вниз и не подавал лишних признаков жизни. — Я сплю с другими только по работе. В отличие от тебя. — Ну мало ли ты ему за деньги сосёшь, — он снова зевнул и накрылся лениво одеялом. — Если бы я хотела с кем-то другим переспать, я бы это не скрывала, поверь, — обида вырвалась. Веросика поднялась с окна и сделала шаг навстречу к кровати. Стояла над ней: гордо, ровно и сложа руку на руку. — И не терпела бы такого подонка, как ты! — Ага, класс, — он даже не шевельнулся. — Просто попросила: Блитцо, приедь и забери меня! Приедь и забери, а потом можешь идти куда хочешь, ты же знаешь, уёбок, что эта студия в другом, нахуй, городе! Тебе лень было потратить пару часов на путь туда и обратно?! Конечно! Гулянки же лучше, предпочтительнее! Ты же не проживёшь без бухла лишние тридцать минут! Естественно! — она всплеснула руками, слёзы наворачивались на глаза. Хороший день прервался одной мудацкой выходкой. Одной мудацкой выходкой, которую она не собиралась прощать. — Ты меня слышишь вообще?! Он только накрыл голову подушкой. — Ага, только немного потише, голова болит пиздец. Она замолчала. Нет, смысла орать на него сейчас никакого, только соседи сойдут с катушек и придут разбираться опять, что за вопли звучат постоянно из их квартиры. Вопли… да пожили б они с этим бараном хоть час — и сразу бы всё осознали. Весь масштаб того кошмара, через который она проходит почти каждый чёртов день. Веросика отошла к окну, обняла себя за плечи. Сломанный фонарь погас и больше не зажигался, дождь обратился в ливень. Она тихонько замычала, тихонько и разбито, мелодию своей последней песни, не стирая даже дорожек слёз на своих щеках. Звук растворился в шуме льющихся капель. Она открыла телефон. Мэттью писал ей всё это время, спрашивал, пришёл ли Блитцо и надо ли ему дать дополнительных пиздюлей. Она отвечала «нет» на оба вопроса. Жалела его. Думала, хоть извинится. Теперь уже предложение казалось заманчивым до боли.

Вы:

Он пришёл, всё окей

Мэт: Опять хуйню нёс? Она подумала, стоит ли говорить ему правду. Мэттью вполне себе мог за неё заступиться так, что её придурка потом бы пришлось собирать по частям. Она этого не хотела. Но и врать не могла, сколько можно.

Вы:

Ну это же Блитцо

Я просила его уйти

Но он завалился спать, даже не переоделся

Мэт: Бессовесный ублюдок Оно тебе надо вообще, Ви? Ответ был один.

Вы:

Надо

Но вопросов было больше.

Вы:

Слушай

Можно я у тебя переночую?

Пожалуйста

Не хочу проводить ночь в кровати с ним

Меня уже заебали его пьянки, какие бы там ни были причины

Мэт: Ок, вызову тебе такси Ты всегда можеш положится на меня Дай ему только по морде разок) Пожалуста)) Она шумно выдохнула в окно. Наступило какое-то странное спокойствие, мир на душе. Блитцо похрапывал, бормоча что-то во сне, пыль с его одежды липла к постельному белью, но морщиться в отвращении не хотелось. Хотелось забыть обо всём и спать. Завтра смена в стрип-клубе, послезавтра выступление в Люцифером забытом баре, потом снова работа, работа, работа… Как тяжело. Вещи летели в сумку. Она уже знала, что туда класть: друзья не впервой познаются в беде. Бес не проснулся ни на мгновение. Веросика принесла тазик и кинула рядом с кроватью, надеясь, что утром его найдут перед тем, как стошнит. Ну и хватит с него. Мудака. Его телефон блеснул уведомлением. «Сука, ещё и на такси сюда ехал, потратился», — она стиснула зубы, прочитав «оцените поездку, а не то мы придём к вам домой и дадим по ебалу». Ну просто шикарен. Лучший из лучших. Мэт: Такси тебя ждёт Ключ провернулся в замочной скважине. Она вышла в тёмный холодный подъезд и закрыла все свои беды в квартире. До завтра, Блитцо. До завтра, идиотская тусклая жизнь.

***

На следующий день она обнаружила только букет цветов на крохотной серой кухоньке. Нежно розовые, лепестки обнимали сердцевину с обеих сторон, пожёванные будто бы листья обрамляли каждый цветок сверху и снизу. Самый ходовой букет Похоти. Потому что похож на пизду. А в середине, средь розовой, пахнущей сладостью и целлофаном попытки сбежать от «прости», лежала записка корявым почерком: «Напомнели о тибе :) Сорь за вчирашние, кст Я на роботе» Придурок. Но до одурения милый.