Порченная.

Живи, трахайся, ешь до отвала кишечника, пичкай себя наркотой и алкоголем, вообщем, твори, что хочешь, как говориться, и не еби, пожалуйста, мне голову.       Иногда проблемы не решаются по поступлению, не решаются они и стратегией, деньгами, ведь их не было под рукой, убийствами, разве, что только психики, даже препаратами — они не решаемы. Словно иконка, что бесконечно грузит видео без интернета. Это все б-е-с-с-м-ы-с-л-е-н-н-о. Как, впрочем, и в моей ситуации.       Мне было шестнадцать, когда мои глазки бесцветно уставились в такой, казалось бы, широкий, необъятный, белый потолок, и всё вокруг меня: подушки, одеяла, коридоры, люди — разжились запахом лекарств, хлорки, мочи, не вкусного пюре с хлебом и чем-то тянущимся за всеми ими, будто шлейфом или жуйкой… Смерть. Это слово не вносило какой-то тревоги, больше нет. Диагноз поставлен: рак лёгких. Поначалу, о да, были слёзы, крики, смех — этот этап пройдёт, он упокоится вместе со мной. Бабок не было, но были книги, натужный кашель с кровью и сонливость. Спать хотелось постоянно, много, ненасытность отхватила меня, но, правда, я не видела снов. Так, пожалуй, и закончила свою жизнь. В темноте, где не было ничего и никого, главное, что в не в тесноте, да не в обиде.       Правда, иногда сны все же приходят, навещают меня, это был самый яркий и до жути реальный, перед смертью наверно, нет, даже точно, не надышишься.       Свет был необычный, белый сменился синим. Небо, дорогая моя, это небо! И ветер обдувает впалые щеки, руки щупают бетон или асфальт.       — Абсолютно поебать. — изрекла хриплым до нельзя голосом, забывая все на свете, и не удержавшись, слёзы рекой хлынули с глаз. Эмоции били через край, тело трясло. — Дышу, я дышу… — немо, уже не в силу вскричать, промолвили губы. И только потом, когда биение сердца успокоилось, я, наконец, смогла ощупать зенками место, где я нахожусь, и в тот же миг, непроизвольный смешок вырвался с сухих, обезвоженных губ.       Помойка — лихая, вонючая, забитая до отвала мусором помойка. От куда родился ублюдок, там он и зачахнет. Но мне нравилось начало, будем честны, проснуться живой, без проколотых вен, крови на зубах, повторюсь: ж-и-в-о-й! Уже охуенное начало.       И ноги было не удержать, какое-то детское, невиданное доселе упорство и странное, чуждое, восторженное ожидание охватило мной. Серенькая футболка задралась, ткань шорт смялась, когда я попыталась сесть на корточки, босые ноги подогнулись, сильно, как осиновый лист задрожали, но встали, тонкие руки оперевшись сзади на стенку, помогли телу. И вот: тоненькая веточка стоит, вот-вот сломается, но зато улыбается, хохочет, думает, что после этого можно покорять мир!       И с такой нервной, ломанной улыбкой, я тихонько, до сих пор не веря, шаг за шагом, со жгучей болью в ногах, пытаясь не упасть с непривычки, иду к мусорке.       — Тапки-тапки, где же вы? — напевая сказала я, руки сразу погрузились в кучу разного дерьма, словно дайвер, что ныряет, я искала то, что мне было нужно, перибирая пальчиками, спустя некоторое время, наконец, находя одну пару измученных, дырявых кроссовок, но самое важное было то, что они были приемлемы, чтобы в них можно было рассекать по суше. Я уже и не помню, как это: одевать обувь, вдыхать сквозь ноздри свежий воздух, выживать, это что-то новое, но, правда, давно забытое.       Когда говнодавы были одеты, я готова была выйти, идти куда-то, у меня не было конкретной цели, не было плана, единственное, чего бы мне хотелось прямо сейчас… Идти, просто идти, передвигать ногами, гулять, быть человеком, жить.       Мусорка была, как и везде, расположена в узком переулке, здесь проливались лучи солнца, но несравнимо с тем, когда ты выходишь из него, яркий свет ослепляет глаза, жжет яичный желток под названием «Солнце». Не выдержав, я вновь хохочу, икаю от задушенных прежде эмоций, раскидываю руки по сторонам и ковыляя, иду куда-то в бок, вдоль стены с магазинами, параллельно замечая, как люди кидают странные взгляды, они шепчутся, говорят обо мне, ведь я оборванка, я никто в их глазах. Но что им понять, как уяснить им, что сейчас испытывает человек, когда он ныне только родился… Я дитя, что пока не ведает проблем, лишь только счастливо гогочет, наблюдая за своими неумелыми, хлипенькими шагами, и все же, не удержавшись я падаю, роняя лицо в асфальт дороги, разбивая с криком нос, люди испуганно охают, лепечут что-то на незнакомом мне языке, аккуратно обходя тело.       — Больно! Как же, сука, больно! — горланю, слёзы вновь окропили щеки, смешиваясь с кровью, они стекают по подбородку. Кто-то кому-то звонит. «Полиция…» — сразу мелькнуло в голове, но перевернувшись, я откидываю голову наверх, мотнув в сторону, словно отмахивая надоедливую муху, мысль. «Неважное, кто там приедет, все потом… Потом».       Иногда жизнь меняется, как по щелчку пальцев. Будучи ещё недавно немощной, ты лежишь на койке, харкаешь, как последняя побитая собака кровью, без планов на будущее и денег на выздоравливание, а сейчас грязными глазами уставившись, усмехаешься окрашенными в кровь зубами прямимом в небо.       — Какой-то ебанный сюр… — шепчу, не отрываясь от лицезрение облаков, слегка хмуря брови, люди собрались кучкой, и я не выдержав, глухо смеюсь. — О люд, лицезрите порченную свинью! О, дорогая моя…       Где-то совсем рядом слышен звон сирен.