Memento Mori

... Рэнбу встал с кровати. Его Фиолетовые глаза выглянули в окно. Звёзды всё ещё горели, как маленькие, далёкие огоньки. Казалось, можно вечно смотреть на них, но, его ноги вели его куда-то сами. Он, движимый чем-то, сбросил с себя свою пижаму, и облачился в свою повседневную одежду. Натянул свои порты, накинул свой пиджак, взял с собой свой дневник, уже как обыденность, и открыл дверь своей комнаты. Спустившись на этаж ниже, он сразу помчался к двери, у которой стоял небольшой гардероб. Там, он взял свою Белую и Чёрную перчатку и Шарф, любезно позаимствованный у его друга. Он с лёгкостью просунул в них свои руки, и, намотав чёрный шарф вокруг своей шеи и отперев дверь, вышел на улицу. Яркие огоньки в небе так и ласкали его взгляд, а тусклые натриевые фонари лишь едва освещали путь. Снег захрустел под его ботинками. Свежий, холодный воздух, и самое главное, слабая вьюга, едва переносящая снежинки по воздуху. Ветер дул в его спину, как в парус, и веновал идти. И он шёл. Тонкий лёд трескался под его ногами. Вдалеке, казалось, где-то его уже ждали. Ждали именно его, где-то в тепле, далеко от дома. Дорога была устлана каменным кирпичём, ещё не убранная от первого снега, едва была видна позади. Всё очаровывало взгляд, соединялось в симфонию, рождественскую мелодию. Казалось уже забыта вся та горечь, и память его больше не подведёт. Он может говорить свободно, сам с собой, на своём, родном языке края. Нет нужды закрываться, можно распахнуть руки и открыться. Казалось, вот вот, сейчас он проснётся, и всё это будет позади. Но, это покалывание снежинок, это чувство мороза, эти горящие огоньки. Это всё так прекрасно, что не может быть сном. Вот он и в центре. Город спит, крепнет, а он — нет. Огромная Ель, горящая яркими огоньками, такими же как и звёзды. Всё это так великолепно. Кажется он почувствовал себя живым. Он, безпричинно достал дневник, и сделал запись. —"⟟ ⎎⟒⟒⌰ ⏃⌰⟟⎐⟒ ⎎⍜⍀ ⏁⊑⟒ ⎎⟟⍀⌇⏁ ⏁⟟⋔⟒ ⟟⋏ ⋔⊬ ⌰⟟⎎⟒. ⟟ ⏃⌰⌰⍜⍙⟒⎅ ⋔⊬⌇⟒⌰⎎ ⏁⍜ ⌇⎍⏚⟊⎍☌⏃⏁⟒ ⋔⊬ ⍜⍙⋏ ⏚⍜⎅⊬, ⏁⏃☍⟒ ☊⍜⋏⏁⍀⍜⌰ ⍜⎎ ⏁⊑⟒ ⌇⏁⍀⟟⋏☌⌇, ⏃⋏⎅ ⎅⏃⋏☊⟒, ⎅⏃⋏☊⟒, ⎅⏃⋏☊⟒...” Буквально всё то, что описывало всю его жизнь, он написал на давно забытом самим собой языке. Он спрятал свою книгу, и, учуяв мелодию, что играла в его голове, то, что его окружало, как будто пело её в унисон. Его ноги пустились в пляс, и он, вальсируя под пульс этой мелодии, закрыл глаза, и отдался сам себе. Его хореография дала о себе знать, и изящные движения, как перо по бумаге, писали шедевры. И Раз, раз-два-три. Раз, раз-два-три... У ели той, рдит огонёк. В Вальсе своём, как снегирёк. Ярки глаза, в этой ночи. Все по домам, а он один. Кружится он, в мыслях своих. Пляшет душа, голос утих. Все по домам, он к небесам. Кровь изо рта, из-за слёз шрам. Шрам на душе, два у очей. Сколько ещё, ярких ночей? Без сна ночей, в свете луны. Слёзы мои, мне так больны. Я их утру, и запишу. “Всё хорошо”, заткну душу. Горечь моя, мне не нужна. Вновь пропадёт, память моя... О, казалось даже небо горело в северном сиянии от восторга... ... Всё стихло. Гробовая тишина пронеслась сквозь улицы так же быстро, как и эхо. Он попытался сделать вдох, но, что-то как будто не давало ему. Как будто, душило. Он чувствовал себя как рыба, которую прибило на берег. Он упал, откашливаясь, едва делая ещё один вздох, как его вновь рвало. Густая кровь оставалась на снегу, как будто ручейком шла изнутри. Он захлёбывался, и, казалось он здесь и встретит свою кончину, у этого треклятого дерева. Ветер завыл, а едва-царапающие снежинки обернулись иглами, протыкающими его насквозь. Он наконец, отплевался, и про-себя молясь, дрожащий, встал на ноги. Прохлада сменилась морозом, ветерок — метелью. Праздничные огоньки — Блеклыми лампами. Он, изнурённый, вновь упал. Лицом в снег. Как будто тот стал ему новой постелью, а он, уже не спал трое суток. Эндермен почувствовал чью-ту руку на своём плече. Она перевернула его набок. Лицо ему показалось незнакомым. Хотелось бы и отбросить его, и пойти своей дорогой, но не было сил, от слова совсем. Он положил руку Ранбу себе на плечо, а свою, под его другую руку. Он его тащил, как друга после славной пьянки. Эндермен едва перебирал своими ногами, делая неосмысленные, хаотичные шаги. Они вместе куда-то шли. Все эти улицы казались незнакомы, как и дома, и люди, или скорее их отсутствие. А он лишь смотрел вниз. Как одинокие капли алой крови, одна за одной, падали на снег. Но ему как будто бы всё равно. Он сам себе, всё ещё спит. Впереди показалось какое-то здание. Деревянное. Можно было насчитать два этажа, по количеству окон. Крыша была сделана из тёмного дуба. Они вместе вошли внутрь, и дальше, на второй этаж. Он завёл его в пустующую комнату, и положил на мягкую кровать, стянул с него перчатки и шарф, уложил его в кровать. Из окна было видно звёзды, растворяющиеся в небе с каждым часом. Вокруг, пару сундуков, полки, шкаф, письменный стол. Фигура окутала его в одеяло, и положила руку на голову. Она ушла, и вернулась, но уже держа кружку в руках. Незнакомец попытался его разбудить. Он его покачивал, и приговаривал. Проснись... Проснись... Фигура, как будто не видела, что он и так не спит. Он лежит, смотрит на неё, смотрит вокруг, пытается дотянуться до звёзд, а она всё его игнорирует. Она вновь исчезла в дверном проёме, и вернулась, держа уже что-то завернутое в кусочек ткани. Тень положила ледяной кулёк ему на лоб, и... Как будто... Всё стало... Чётче. Незнакомец вновь стал Табби, а комната, вновь знакомой. Он сделал глубокий вдох, прежде чем поперхнуться, когда всё встало на свои места. —“Тише... Тише... У тебя лихорадка... Ты вновь куда-то ушёл, во сне, а я за тобой следом... Видел как ты у Ели танцевал... Красиво... А потом... упал... Я увидел кровь на снегу, и сразу к тебе. А ты там валяешься в бреду. Бормотал что-то под нос, весь дрожал. Я тебя под плечо взял, а ты знаешь как мне тяжело..." Он отложил лёд в сторону, и протянул ему кружку с горячим чаем, от которого так и веяло травами. Он не мог сдержаться, и зевнул. —“Спокойной ночи, поправляйся.” Табби закрыл дверь, оставив своего друга одного, в тёмной, как обсидиан комнате. Чернота этих стен вновь навивала кошмары. Рэнбу достал коробок от спичек, удобно лежавший в его кармане, чтобы запалить свечу. Он чикрал спичку о фосфорный коробок, и когда та загорелась, она, на короткий миг, осветила его прошлое. Тот раз, когда он зажёг фитиль... Той треклятой ночью. Он выронил спичку, и затушил её ботинком. Его руки дрожали, а ноги пошатывались, то ли от уличного холода, то ли от страха. Паранойя вновь возратилась, и казалось пожирала его изнутри. В своей тёмной комнате, что без света так напоминала ему его Паническую комнату, он чувствовал себя более спокойно, на Одиссее сквозь тьму вокруг, чем пытаясь запалить треклятую свечу. Ему казалось, что кто-то говорит. Но он не слушал. Он пытался не слушать, пытался оставаться собой, не раствориться в этой темноте. Сохранить свою мораль и неведение. Быть слепым котёнком всяко легче, чем пытаться простить самого себя. Но это становилось всё труднее. С каждой секундой, казалось, голоса становились всё громче. Он попытался открыть дверь. Но, ручка, внезапно, как исчезла. В одно мгновение, его комната стала так похожа на место, что он навсегда поклялся покинуть. Таблички на стенах, неизменно говорили: —«У тебя все в порядке.» —«ВСЁ ИЗ-ЗА ДРИМА!» —«Выбирай людей, а не стороны.» —«Техноблейд выбирает людей, а не стороны» —«Все должны быть против Дрима.» —«Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ» Он схватился за голову. Не может быть! Он осмотрелся, искал выход, но его не было. Не было той спасительной лестницы. Дышать становилось труднее с каждой секундой. Он взял мел, и продолжил писать на последней табличке. —“Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ, Я НЕ ЗНАЮ...” Табличка кончилась, и он продолжил писать это уже на чёрной обсидиановой стене. Вновь и вновь, он переписывал эту фразу, пытаясь или внушить себя, или отпустить мысли. Голоса становились все более чёткими, а надписи всё менее и менее разборчивыми. В какой-то момент, надписи стали лишь набором абстрактных линий, а всё вокруг затихло, оставив его наедине со скрипом мела и виденьями, что сводили его с ума. Голос повторял его имя, вновь и вновь. Он знал, что ОН позади, но не хотел оборачиваться. Он, на грани, наконец сдался, и схватившись за голову, позволил голосам взять верх, позволил себе их услышать. —“Спасибо...” Дверь распахнулась. —“Рэнбу, ты в порядке? Я слышал ты... Табби обратил внимание, на стену, что теперь была покрыта надписями. —“О, боже, что случилось?” Он обнял Ранбу, а тот, потом, обнял его. Он услышал тихое всхлипование в его плечо, на которое тот положил свою голову. —“я... я больше не могу так жить, он вернулся, и теперь сводит меня с ума, я просто не могу... не могу... я чувствую, что боюсь самого себя, боюсь, за майкла, за тебя... это просто кошмар на яву, я больше так не могу...” Его слёзы падали на плечо его друга, который, теперь, стал его опорой. И его другу тоже становилось тревожно. Он чувствовал себя совершенно неважно, ему было что скрывать. Он не мог посмотреть в глаза своего друга, а то, что тому этого и не надобно, было лишь отговоркой. —“Тише... Тише... Я всегда буду тут, для тебя. Никуда я не денусь.” В дверь постучались. Но, кому в такой богом неугодный час, нужно что-то от них двоих? —“Я спущусь...” — Сказал Ранбу. —“Не стоит, я могу и сам ответить.” — Ответил его, таки лояльный друг. —“Если в такой час приплыли, значит это ко мне. И что-то важное.” Эндермен протёр свои, вновь алые, шрамы, где отдался своим эмоциям, и спустился вниз. В дверь вновь постучались. Он сделал глубокий вдох, прежде чем открыть дверь. Та, как портал, в нечто, что уже не напоминало само себя, показала кого-то, в полном обмундировании, на лыжах. —“Разрешите войти.” Ранбу встал в сторону, пока фигура ввалила обе свои ноги в прихожую. Та, отстегнула свои Ботинки от Лыж, и, начала шариться в своей сумке. Она подняла свои очки, и опустила Шарф, показав свою оранжевую шёрстку. Они оба стояли, как будто уже не помнили, что случилось вчера. А может, уже, действительно не припоминали. Фанди перебирал письма, и отложил в сторонку три из них. Удивительно много, учитывая, что обычно им не приходило и весточки. Лис взглянул всем своим серьёзным взглядом Ранбу в глаза, что конечно, нервировало его. —“А это, лично тебе!” Фанди дал знатную пощёчину Эндермену, прежде чем, натянуть свои очки, затянуть шарф, вновь пристегнуть лыжи, и выйти через дверь, в крайне нервозной обстановке, лишь дрова щёлкали, да ветер выл. Табби закрыл дверь, и запер её. ... Неловкая тишина нависла над сей действом. Письма лежали на столе у Камина. Эндермен взялся за первое из них. Взяв нож для писем, лежавший как раз рядом, он разрезал печать, и распаковал конверт. В нём лежал некий листочек. —«За сотрудничество с...» —“О, нет, нет, нет, это... это мне.” — Не на шутку перепугался Табби. ... Крайне неловкая пауза нависла, и казалось, можно было ножём резать напряжение в воздухе. Некое подозрение на друга своего ближнего, что только недавно стал тебе, в буквальном смысле, плечом, о которое можно опереться, действительно напрягало. Ранбу, уставившись прямо в глаза своего друга, схватился за второй конверт, и распечатал его. Внутри лежало известие, с печатью. —“Мистер Ф. Табби, Президент Манбергской партии справедливости вызывает вас на беседу.” Какого чёрта? — Пробежала мысль в голове Эндермена. Он наконец разрезал последнее письмо, которое было самым коротким, но, наверное, самым страшным. —“Несмотря на все обстоятельства, вы ОБЯЗАНЫ выйти на работу. С уважением, М-р. Томми” Ранбу не знал с чего и начать. И, казалось, начинать то и нечего. Он присел на диван, и, мог лишь думать. Страшные слова, и мысли посещали его. Однако он был спокоен. Ему не впервой. Он думал о Майке. О Табби. Он думал о том, кто он есть в ИХ жизни. Он думал, стоит ли любая партия, что он может сыграть, свечей, проливших свой воск на доску. Он думал обо всём. И о том, почему ему дали пощёчину. Он не мог подумать, что виновен. Но не мог и подумать, что он невиновен. Оба его лица согревал камин. Правда, одно думало, что, в камине горит лес, что он срубил, а другое, думало что тот слишком слаб, чтобы наколоть дров. У него на уме — Тишина, и, казалось бы самая жестокая битва. Он открыл свой дневник. Он вновь принялся его читать. Главы, части, строчки, слова, всё это не имело веса, что, успокаивало. Он хотел верить, что его единственная призма, сквозь которую он познаётся себя, треснула, и, не отражает реальность. Ему хотелось верить, что Дрим её подделал. Что он невиновен. Пред самим собой, он завидел бутылку вина, и, тарелку с чем-то. Похоже на еду. Видно было овощи и рыбу. Однако, ему это показалось неаппетитным. —“Съешь что-нибудь. Ты едва-едва клюнешь что-то. Как пёрышко, кажется, тебя ветром может снести.” Тот, скорее, чтобы не подавать вида, или, чтобы не расстроить своего друга, (Чёрт его знает, обе его половинки сошлись во мнении, и это уже радовало), но всё таки он, едва пережёвывая, но решился перекусить. Рыба так и таяла во рту, как и овощи... Однако, это было не то. Как будто, ему не хотелось их даже глотать, как будто он самого себя заставлял это делать. Он только попробовал, и уже был сыт по горло. —“Спасибо, я сыт.” Он налил себе Вина, и, после бокала, направился к выходу. —“Ты сам не свой. Даже если это состояние для тебя норма. Ты никогда не выходишь так рано, и, кажется, что-то не так. Всё точно в порядке?” Тот, молча, одел свои перчатки, и натянул шарф. Ему нечего было сказать. Он не помнил, что было вчера. Почему все на него так злы. Он пытается не записывать плохое. Но постоянно об этом правиле забывает. Снег захрустел под его сапогами, как он вышел на улицу. Блеклые, оранжевые лампы не освещали дорогу, покрытую льдом. Каменный кирпич вёл в центр. Ему так одиноко, но стоит ему оказаться среди людей, и ему, тоже одиноко, но в тишине всяко лучше. Он открыл свой дневник. Вдруг, у него что-то на сегодня запланировано. Рядом стояло две пометки. "Фестиваль Томми Шлатта" и "Вывести Майкла поиграть в снегу" Он остановился. Взялся за перо, и за новую чернильницу, и внёс коррективы. "Фестиваль Томми Шлатта" "Вывести Майкла поиграть в снегу" Он тяжело вздохнул, прежде чем его кашель вновь напомнил о себе. Мелкие капельки крови остались на странице. Он не хотел думать о том, что этот кашель что-то значит. Что-то серьёзное. Но он чувствовал, что его силы покидают его. Кашель стал только хуже. ... Что если он умрёт? ... Он приостановился, и обернулся. Будут ли-... А нет... Вот бежит Табби, вслед за ним. Ему не дали пофилосовствовать. —“Стой! Мне же тоже на Фестиваль нужно! Вместе пойдём!” —“А что на счёт...” Поросёнок, едва с просонок, стоял за его лучшим другом. Вот оно, всё семейство. Хотя, они лишь друзья... И сын приёмный. Ранбу развернулся, и двинулся дальше. Табби шёл за ним, а за Табби шёл и Майкл. Вся компания. Они шли в тишине. По крайней мере, Эндермен ничего не слышал. Он был закрыт в четырёх стенах своего сознания. То, что его контролировало. Подходя к зданию, Ранбу встретился с Томми, что пристально всматривался в него. Это неприятное чувство слежки... Эндермен прошёл внутрь, один. Слава богу. Он прошёлся по коридору, поднялся на второй этаж, и уже там нашёл свой кабинет. Достав свою связку ключей, и, перебрав несколько, он наконец вошёл внутрь, сбросив с себя одежду. Он прошёлся по кабинету, и... Чёрт, эта картина здесь всегда висела? Он уставился на полотно, что, он не мог припомнить. Изображён был дом на хуторе. Маленький, старенький, но уютный. По правую сторону, были винтажные часы с маятником, ростом выше самого Ранбу. Рядом было и зеркало, оба из которых он мог припомнить. Все эти непрочитанные книги на полках, и половина из них с закладками. Он закрыл своё окно, и сел за стол. Распахнул тканные жалюзи. И ждал. Ждал чего-то или кого-то. И, боже мой. Эта картина ему не даёт покоя. Он бы НИКОГДА не повесил такую мазню себе на стену. Она ему не нравилась, вот и всё. Внезапно, в его кабинет врывается никто иной, как Шлатт, собственной персоной. Человек Рок-Звезда. Улётные очки, усики, белый прикид, чем-то похожий на Элвиса. —“Хэй-хэй-хэй, где же мой любимый Эндерняшка? Ранбу уставился на него. Он, конечно, не думал, что Шлатт бунтарь. Он был в этом уверен. —“Чем могу помочь?” —“Братэлла, сгоняй в архив, и найди мне файл на имя... М-ммм... Туббо. Барашек швырнул ключ на стол Эндермену, и, лунной походкой, вышел из его кабинета. Кошмар. Но делать нечего. Придётся таскаться. Выйдя из кабинета и поднявшись на третий этаж, он сразу же направился направо, в Архивную. Он просунул ключ, и отпёр дверь внутрь. Тонны и тонны бумаг, отсортированных от А до Я. А... Б, В... Г, Д, Е... Т! На полке лежало много пыльных документов. Прокашлившись, он принялся их перебирать, пока не нашёл то, что искал. Толстая папка на своего друга. Но, что-то его привлекло более этого. Внутрь папки был вложен диск и стенограмма. Что-то, что, обычно, не лежит там подолгу. Конечно, это было запрещено, но, он взял Диск с собой. Удобно был расположен и проигрыватель, у входа. Положив папку на стол, сам он присел, и вставил диск в проигрыватель.

***

—«...» —«...» —«Запись... От 8 Декабря... 19XX года от сотворения мира по Нотчу.» — Монотонно произнёс диктор. —«...» —«Здравствуйте, как вас зовут?» — Похожий голос он где-то уже слышал. —«М-р Табби, сэр» — Послышался голос его друга. –«Ознакомлены ли вы, что ваш друг, подозревается в Гос. Измене?» —«Ознакомлен.» —«Желаете ли вы дать показания против него?» —«...» —«...» —«Да.» —«Благодарим вас за сотрудничество. Будьте любезны предоставить нам веские аргументы в пользу вашего обвинения.» —«Я думаю, что, у него некая... Предрасположенность из-за его проблем с психическим здоровьем, как и с памятью в общем.» —«Думаете ли вы, что, ваш друг заминировал Дом Сообщества?» —«...» —«...» —«Да.» —«Можете ли вы чем-то подкрепить свои... М-ммм... Скажем... Предположения.» —«...» —«...» —«...» —«...» —«Я помню этот день, как вчера. Я приготовил ужин, и, ждал его с работы. Он, всегда мне казался чуточку... Странным что-ли. Но, я в нём что-то видел. Вёл свои записи. В основном лишь записывая имена, а потом небольшие записи, со временем, они становились целыми абзацами, полными эмоций. В тот день, он пришёл, и не сказал ни слова, что на него не было похоже. Он, паниковал. На его лице я видел скорее ужас, чем злой ухмыл. Он что-то тихо повторял себе, и, заперся наверху. Я не знаю, но, возможно, что... Да, он что-то скрывает.» —«Знаете ли вы, что грозит вашему другу?» —«Да, но...» —«Замечали ли вы что-то странное в его поведении за последнее время? Возможно вспышки агрессии?» —«...» —«...» —«Я боюсь его.» —«Будет ли вам лучше, скажем так, без него?» —«...» Пластинка остановилась, а запись оборвалась. Его крепкое доверие, разрушено, а лояльность пошатнулась. Он выбирал людей, а не стороны, но стороны выбрали его, а люди, нет. Он взял файл с собой. Как бы плохо ему ни было, он не должен подавать и вида. Спрятать свою нестерпимую боль за широкой улыбкой он уже привык. Его живот крутило, а руки дрожали. Он подумал о том, что, теперь он не мог больше ничего рассказать своему другу. Казалось, ему больше некуда податься. Его хрупкие ноги вели его обратно в свой кабинет. Он открыл дверь, а там, сидел Шлатт. Он курил сигару, положив ноги на стол. Это было неприятно. —“О, вот и мой "Эндер-Мальчик!" Давай сюда папку.” —“Прошу, не стоит.” Ранбу положил файл на стол, а сам, сел напротив. Рок-Звезда же изменилась в лице, и стала более серьёзной. —“Скажи мне. Что ты делал у Дрима за 2 часа до Побега?” Эндермен побледнел. Кровь в его жилах застыла, и он, как будто замёрз. Не мог пошевелиться. —“Что?” —“Что ты делал за 7 часов до побега?” Ранбу присел. Он не понимал, о чем тот говорил, как будто пропустил день из своей жизни. —“Два посещения опасного террориста, в одни сутки. В два часа ночи и в девять вечера. Побег был совершён в четыре утра. Что вы мне расскажете об этом?” —“Я? Вы, возможно меня с кем-то путаете. Я посещал его единожды.” Шлатт удобнее устроился в кресле. Он уставился в его глаза, прежде чем достать, и воткнуть нож в скатерть, в деревянный стол. —“Знакомый?” —“Сходство то есть, но из карманов я его никогда...” Он прощупал свои карманы, как, внезапно, он не почувствовал его у себя в кармане. Дыхание резко участилось, а его здравомыслие сыпалось. —“Тебе везёт, что ты можешь без ошибок переписать Толстого. Без этого, так скажем... М-мм... Тебе бы не повезло дожить до сорока.”