Faith in love

Ангелы никогда не знали боли. Их сущность была воплощением света, гармонии и любви. Они существовали вне времени, их крылья, сотканные из чистого света, не знали тяжести. Каждое их движение было наполнено грацией, а каждая мысль — безупречным пониманием сути бытия. Даже слезы, которые они проливали, были не от боли, а от радости, которая переполняла их сердца, когда они наблюдали за совершенством творения. Но Джошуа всегда чувствовал иначе. Он был ангелом, который слишком часто смотрел вниз, на Землю. Ему было трудно наслаждаться блаженством небес, зная, что внизу люди страдают. Ему было больно видеть, как они спотыкаются, борются, но всё равно поднимаются, чтобы идти дальше. — Они такие хрупкие, такие страдающие, но всё равно продолжают жить, — говорил он, стоя на краю облака, глядя вниз. Его голос звучал тихо, но в нем была сила. — Разве это не прекрасно? Остальные ангелы смотрели на него с удивлением, иногда с жалостью, а иногда с лёгким раздражением. Они не понимали его восхищения. Для них люди были несовершенными созданиями, порой жестокими, порой глупыми, ведомыми своими слабостями. — Ты слишком романтизируешь их природу, Джошуа, — сказал однажды Джонхан, его старший товарищ. — Да, они хрупкие. Да, они страдают. Но ты не видишь их тьму. Ты не понимаешь, на что способна их душа, когда она погружается в грех. — Может быть, — соглашался Джошуа, но в его голосе была тихая решимость. — Но я всё равно хочу их понять. Джонхан лишь покачал головой. С тех пор Джошуа начал всё чаще говорить о своём желании спуститься на землю. Он хотел испытать жизнь, которую вели люди. Хотел узнать, каково это — чувствовать их боль, их радость, их страхи. Он мечтал прожить их борьбу, чтобы понять, что делает их такими стойкими, несмотря на их уязвимость. Когда он пришёл к Богу с просьбой даровать ему человеческую жизнь, тишина наполнила небеса. Все ангелы замерли, боясь даже дышать. Бог долго молчал, словно взвешивая что-то внутри себя. — Ты не понимаешь, что просишь, — наконец произнес Он, Его голос эхом разнесся по бескрайним небесам. — Ты видишь их свет, но ты никогда не знал их тьму. Их мир полон не только любви, но и страданий, предательства и жестокости. Если ты спустишься, ты потеряешь всё, что делает тебя ангелом. — Я готов, — ответил Джошуа, не колеблясь. Его взгляд был полон решимости. — Если я смогу стать ближе к ним, если я смогу понять их, я готов потерять всё. Бог посмотрел на него с грустью, но не стал отговаривать. — Я уважаю твоё желание, — произнес Он. — Но помни: путь, который ты выбрал, будет тяжёлым. С этими словами Бог коснулся его лба, и свет, который всегда окружал Джошуа, угас. Его крылья исчезли, превратившись в пепел, который ветер унес прочь. Его тело стало тяжёлым, человеческим, и сердце его забилось глухо и неуверенно. Он открыл глаза и увидел небо. Но теперь оно было не бесконечно ясным, как на небесах, а серым, затянутым облаками. Воздух был холодным и влажным, а его ноги касались твёрдой земли. Теперь он был человеком. Теперь он мог узнать, каково это — жить.

* * *

Ночь была холодной и мрачной. Узкие улицы, пустынные и грязные, тонули в слабом свете редких фонарей. Джошуа шел, зябко кутаясь в тонкую куртку, которую нашел у дороги. Его ноги едва не подкашивались от усталости, а желудок болезненно сжимался от голода. Он не знал, куда идти. Всё вокруг было чужим, пропитанным серостью и безнадежностью. Вдалеке слышались крики и шум проезжающих машин, но это казалось чем-то далеким, будто происходило в другом мире. Когда он услышал шаги позади, то замер. Его сердце, которое теперь билось как у человека, дрогнуло. Шаги были уверенными, тяжелыми. Джошуа медленно обернулся, надеясь, что это просто случайный прохожий. Мужчина, который шел к нему, выглядел словно олицетворение всего, чего он не понимал в людях. Его лицо было грубым, с резкими чертами. Глаза смотрели на Джошуа с холодным любопытством, словно он был странной игрушкой, которую можно сломать ради забавы. — Эй, ты, — произнес он хрипловатым голосом, его губы искривились в насмешке. — Что ты тут забыл? Джошуа почувствовал, как дрожь пробежала по его телу. Но он попытался справиться с собой, поднял голову и ответил тихо, но твёрдо: — Я… ищу помощь. Мужчина прищурился, изучая его. Он был высок, а его фигура казалась крепкой, мощной. Джошуа чувствовал себя маленьким и беззащитным под этим взглядом. — Помощь? — переспросил мужчина, и в его голосе прозвучала усмешка. — Здесь тебе никто не поможет. Он подошел ближе, и Джошуа инстинктивно сделал шаг назад, но наткнулся на холодную стену. Мужчина остановился прямо перед ним, наклонившись, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Разве что я, — добавил он, его голос стал ниже, почти шепотом. Прежде чем Джошуа успел что-то сказать, грубая рука схватила его за шею. Пальцы впились в его кожу, сжимая её с пугающей силой. Мужчина прижал его к стене, наклонив голову немного в сторону, словно наблюдал за его реакцией. — Ты слишком чистый для этого места, — произнес он, его глаза блестели в тусклом свете фонаря. — Прямо как ангелочек. Джошуа задыхался, его руки инстинктивно потянулись к руке мужчины, пытаясь ослабить хватку, но это было бесполезно. Он чувствовал, как по его телу распространяется паника, но в то же время странное, необъяснимое спокойствие оставалось с ним. — Посмотрим, как долго ты продержишься, — продолжил мужчина, с силой отбрасывая его в сторону. Джошуа упал на землю, боль от удара прокатилась по его телу, но он быстро поднял взгляд. Мужчина смотрел на него сверху вниз, как хищник, рассматривающий добычу. — Вставай, — приказал он, его голос звучал угрожающе спокойно. Джошуа подчинился, хотя его тело протестовало. Он хотел спросить, зачем тот делает это, но интуиция подсказывала, что сейчас не время. Мужчина усмехнулся, взяв его за руку и таща за собой в темноту переулка. — Добро пожаловать в ад, святой мальчик, — бросил он через плечо. Джошуа не сопротивлялся. Он чувствовал, что это начало чего-то ужасного, но его вера в людей всё ещё теплилась внутри, как маленький, едва заметный огонек. И он был уверен, что даже этот человек — со своим холодным взглядом и жесткими руками — может быть спасен. Но Джошуа не знал, что его вера станет его самым большим проклятием. Сокмин тащил Джошуа по пустынной улице, крепко держа его за запястье. Его хватка была жесткой, почти болезненной, но Джошуа не сопротивлялся. Он едва мог идти — ноги подкашивались от усталости, а холодный ветер пробирался под его тонкую одежду. Когда они дошли до заброшенного дома на краю улицы, Джошуа почувствовал, как тревога нарастает внутри него. Дом выглядел мрачным и угрожающим: разбитые окна, облупившаяся краска на стенах, дверь, скрипнувшая, словно предупреждая о том, что за ней лучше не входить. Сокмин толкнул его внутрь, закрывая за собой дверь. Внутри пахло сыростью и плесенью. Пол был покрыт грязью и обломками, стены казались готовыми рухнуть. Шуа огляделся, чувствуя, как страх заполняет его до самых краев. — Садись, — приказал Сокмин, кивая на угол комнаты, где на полу лежал пыльный кусок ткани. Джошуа молча подчинился. Он сел на холодный бетонный пол, притянув колени к груди, чтобы хоть немного согреться. Сокмин не спешил уходить. Он прислонился к стене напротив, закурил сигарету и стал смотреть на Джошуа, словно изучал его. Его взгляд был тяжелым, пронизывающим, полным скрытой угрозы. — Кто ты такой? — наконец спросил он, выпуская клубы дыма. — Меня зовут Джошуа, — тихо ответил тот. — Я не про имя, — Сокмин усмехнулся. — Ты выглядишь, как будто тебя вытащили из какой-то сказки. Слишком чистый, слишком наивный. Что ты вообще забыл в этом месте? Джошуа хотел ответить, но слова застряли у него в горле. Ему не хотелось врать, но правда о том, что он был ангелом, теперь казалась абсурдной. — Молчишь? — Сокмин бросил окурок на пол и растоптал его ботинком. — Ладно. У тебя будет время подумать. Он развернулся и ушел, оставив Джошуа одного в темноте.

~First day~

Первый день прошел в молчании. Сокмин приходил несколько раз, но ничего не говорил. Он просто смотрел на Джошуа, будто ждал чего-то. Джошуа сидел, стараясь сохранить спокойствие, но чувство одиночества и страха становилось всё сильнее. Он пытался молиться, но слова не находили отклика. Это новое человеческое тело ощущало всё по-другому: холод, голод, боль. Он чувствовал себя слабым и уязвимым. Когда наступила ночь, Сокмин вошел в комнату с миской воды и бросил её на пол рядом с Джошуа. — Пей, — коротко бросил он. Джошуа поднял взгляд на своего мучителя, но не двигался. — Я сказал пей, — повторил Сокмин, его голос стал жестче. Джошуа наклонился, поднеся миску к губам. Вода была грязной, с неприятным привкусом, но он выпил её до дна, чувствуя, как горло обжигает жажда. — Хороший мальчик, — сказал Сокмин с усмешкой, прежде чем снова выйти, заперев дверь на замок.

~Second day~

Утром Сокмин вернулся. В этот раз он принес что-то тяжелое — металлическую цепь. — Сегодня начнем, — сказал он, подходя ближе. Джошуа не понял, что он имеет в виду, пока Сокмин не схватил его за руку, толкнув на пол. Мужчина начал наматывать цепь вокруг его запястий, затягивая узлы так сильно, что металл врезался в кожу. — Ты слишком чистый, — сказал он, подтягивая цепь, пока Джошуа не почувствовал, что не может пошевелиться. — Посмотрим, как долго ты продержишься таким. Сокмин ушел, оставив его связанного на холодном полу. В комнате было тихо, слышался только гул ветра за разбитыми окнами. Джошуа чувствовал, как цепи врезаются в его тело, как руки начинают неметь. Когда Сокмин вернулся через несколько часов, он держал в руках нож. — Хочешь знать, как это быть человеком? — произнес он, опускаясь на корточки перед Джошуа. Его голос был ледяным, в глазах плескалась жестокая усмешка. — Они чувствуют боль. Нож прошелся по коже Джошуа, оставляя тонкую линию пореза. Он зашипел от боли, но не закричал. — Тихий, — отметил Сокмин. — Посмотрим, как долго ты будешь молчать. Каждый порез был словно удар по его вере. Джошуа хотел верить, что Сокмин не был полностью жесток, что в нем всё ещё есть свет. Но с каждым движением ножа его надежда таяла. И это был только второй день...

***

Комната наполнилась тишиной, нарушаемой лишь еле слышным звуком дыхания Джошуа. Он сидел на полу, его руки оставались скованными цепями, натянутыми так, что каждый его малейший жест сопровождался болью. Голод уже давно поселился в его теле, сверлящий и мучительный. Живот сжимался в спазмах, а голова кружилась от слабости. Сокмин вошел в комнату, неся в руках тарелку. Запах горячей еды тут же заполнил пространство, заставляя желудок Джошуа болезненно заурчать. Он поднял взгляд на своего мучителя, надеясь, что в этот раз тот просто позволит ему утолить эту невыносимую боль. — Проголодался? — спросил Сокмин с ледяной усмешкой, поставив тарелку на стол неподалеку. Внутри были куски хлеба, и немного тушеного мяса, простая еда, но для Джошуа это было словно пир. Он сделал движение, пытаясь дотянуться до еды, но цепи дернулись, ограничивая его свободу. Сокмин наблюдал за ним, скрестив руки на груди. — Тянется, как собачка, — произнес он, насмешливо приподняв бровь. — Но ты знаешь, что собаки должны заслужить еду. Джошуа остановился, чувствуя, как внутри всё сжимается. Его руки опустились, он отвел взгляд, стараясь не показывать унижения, которое росло внутри него. Сокмин подошел ближе, толкнул тарелку ногой, сдвигая её чуть дальше от Джошуа. — Хочешь есть? — Его голос был тихим, но в нем звучала угроза. — Тогда заслужи это. Джошуа снова попытался дотянуться, на этот раз изо всех сил. Его тело дрожало от напряжения, руки были в синяках от цепей, но он старался. Его пальцы почти касались края стола, но тарелка оставалась вне досягаемости. Сокмин усмехнулся, наклонился к нему и прошептал: — Смотри, как близко. Ещё чуть-чуть. Он ждал, пока Джошуа из последних сил снова потянется, и, в последний момент, снова сдвинул тарелку ногой. — Ах, не получилось, — притворно вздохнул он, его насмешка становилась всё ярче. Джошуа опустил руки, измождённый и опустошённый. Он закрыл глаза, стараясь подавить чувства, которые кипели внутри него. Голод, унижение, боль — всё это смешивалось, заставляя его тело слабеть ещё больше. Сокмин наблюдал за ним, его лицо не выражало ни капли сочувствия. — Ангелочек, — сказал он, присаживаясь на стул напротив. — Ты хотел узнать, что значит быть человеком? Так вот оно. Голод. Унижение. Ты хотел боли? Я покажу тебе её во всей красе. Джошуа не ответил. Его губы шевельнулись, словно он хотел что-то сказать, но сил не хватило. Единственное, что оставалось с ним в этот момент, — это крошечный огонек веры, который он отчаянно пытался сохранить внутри себя. Сокмин остался сидеть за столом, неторопливо съедая еду из тарелки, словно демонстрируя, что всё это было в его власти.

***

Каждое утро начиналось одинаково. С первыми лучами света, которые пробивались сквозь щели в разбитых окнах, Джошуа слышал, как скрипит дверь. Сокмин входил в комнату, его шаги были тяжелыми и размеренными, а в руке он держал старый кожаный ремень. Джошуа сидел на полу, его спина прямая, взгляд устремлён куда-то в точку перед собой. Он знал, что его ждёт, но не показывал страха. — Поднимайся, — коротко бросал Сокмин, его голос звучал грубо и холодно. Джошуа медленно вставал, цепи на его руках издавали тихий металлический звон. Он поворачивался спиной к Сокмину, подставляя себя под очередной поток боли. — Ты слишком послушный, — произнес Сокмин с раздражением. — Словно ты вообще не понимаешь, что происходит. Первый удар всегда был неожиданным, как удар молнии. Кожаный ремень с силой опускался на спину Джошуа, оставляя за собой длинную алую полосу. Джошуа вздрагивал, но не издавал ни звука. Его губы плотно сжимались, а руки слабо сжимались в кулаки. — Почему ты молчишь? — спрашивал Сокмин, с силой ударяя снова. Ремень касался его рёбер, ног, плеч. Кожа трескалась, и из ран выступала кровь, стекая тонкими струйками вниз. Джошуа продолжал стоять, его тело дрожало от боли, но он не кричал. Это сводило Сокмина с ума. — Ты же человек, — прошипел он, нанося ещё один удар. — Так кричи! Покажи, что тебе больно! Джошуа медленно повернул голову, его взгляд был усталым, но спокойным. Его губы шевельнулись, едва слышно произнося: — Потому что я не ненавижу тебя. Эти слова всегда действовали на Сокмина, как спусковой крючок. Его лицо искажалось от ярости, он поднимал ремень снова и снова, удары становились всё сильнее. — Не ненавидишь? — кричал он, его голос срывался от злости. — Как ты можешь? После всего этого? Но Джошуа не отвечал. Он просто продолжал стоять, пока ремень с треском опускался на его тело. Пол под ним начинал покрываться каплями крови, а стены комнаты наполнялись звуком ударов. Когда Сокмин, наконец, останавливался, его дыхание было тяжелым, лицо красным от напряжения и ярости. — Ты ненормальный, — бросал он, глядя на Джошуа с презрением. Но Джошуа продолжал смотреть на него, и в его глазах, несмотря на всё пережитое, светилась жалость. — Ты не понимаешь, — прошептал он однажды, его голос был слабым, но наполненным искренностью. — Я вижу твою боль. Эти слова заставляли Сокмина уходить быстрее, чем обычно. Его шаги были громкими, дверь захлопывалась с силой. Джошуа оставался один, его тело изувечено, но его вера — всё ещё жива.

***

Однажды утром, вместо привычного ремня, Сокмин вошёл в комнату с чем-то небольшим, зажатым в руке. Джошуа поднял на него взгляд, уже привычно готовясь к очередному дню боли, но заметил этот новый предмет. Это была простая зажигалка. Сокмин не спешил. Он медленно подошёл к Джошуа, его лицо озарилось жестокой улыбкой, когда он зажёг пламя. Оранжевый свет плясал в воздухе, отражаясь в холодных глазах мучителя. — Как ты думаешь, что чувствуют люди, когда их кожа горит? — спросил он, наклоняясь ближе. Джошуа молчал, его губы плотно сжались. Он уже знал, что сопротивление или просьбы о пощаде ничего не изменят. Сокмин протянул руку с зажигалкой, поднеся её к плечу Джошуа. Огонь был близко, так близко, что тепло обжигало кожу даже на расстоянии. Джошуа почувствовал, как его дыхание сбилось, но он не двинулся. — Давай начнём с маленького урока, — сказал Сокмин. Пламя коснулось кожи. Жжение было мгновенным, резким и невыносимым. Джошуа вздрогнул, его тело инстинктивно отшатнулось, но цепи не дали уйти далеко. Боль пронзила его, растекаясь по телу, как волна. — Каково это? — спросил Сокмин, наблюдая за ним. — Больно? Джошуа, задыхаясь, прошептал: — Это… часть человечества. Сокмин рассмеялся, его смех был сухим, почти механическим. Он снова зажёг зажигалку, в этот раз поднеся её к предплечью Джошуа. На этот раз пламя оставалось на месте дольше. Кожа начала чернеть, запах горелой плоти наполнил комнату. Джошуа сжал зубы, стараясь не закричать. Его руки дрожали, мышцы напряглись так сильно, что казалось, они вот-вот порвутся. — Почему ты не кричишь? — спросил Сокмин, отодвигая зажигалку. Его голос звучал раздражённо, как будто Джошуа лишал его какого-то удовольствия. — Потому что я прощаю тебя, — прошептал Джошуа, едва слышно, но с такой искренностью, что Сокмин застыл. На мгновение его лицо исказилось, словно он не знал, что чувствовать: ярость или растерянность. Но это длилось недолго. Его губы снова растянулись в холодной усмешке. — Прощаешь меня? — переспросил он, снова зажигая пламя. — Тогда давай проверим границы твоего прощения. Снова и снова огонь касался кожи Джошуа, оставляя ожоги на плечах, руках, груди. Каждый раз Сокмин наблюдал за его реакцией, пытаясь выбить из него крик, но получал лишь тяжёлое дыхание и тихие слова прощения. — Ты ненормальный, — бросил он, наконец, убирая зажигалку. Он вышел, хлопнув дверью, оставив Джошуа одного в комнате, наполненной запахом ожогов и боли. Джошуа опустил голову, его тело тряслось от слабости, но в его глазах по-прежнему оставалось то, что Сокмин так ненавидел: «спокойствие»

***

Вечерами, когда комната погружалась в полумрак, Сокмин любил садиться напротив Джошуа, вытягивая ноги и закидывая одну руку на спинку стула. В другой руке у него была бутылка дешёвого алкоголя и пачка сигарет. Он делал медленный глоток и затяжку, глядя на Джошуа, сидящего на полу, измождённого и едва дышащего. — Ты знаешь, — начинал он своим холодным, почти ленивым тоном, — всё это не моя вина. Джошуа поднимал взгляд, тихий и непроницаемый. Его губы дрожали, но оставались плотно сжатыми. — Ты думаешь, я просто плохой человек? — продолжал Сокмин, наклоняясь ближе, его голос становился тише, будто он делился какой-то тайной. — Нет, дело в тебе. Он сделал паузу, наслаждаясь моментом, наблюдая, как эти слова постепенно поглощают остатки света в глазах Джошуа. — Ты заслужил это. Всё это. Знаешь, почему? — Сокмин наклонился ещё ближе, почти шепча. — Потому что ты настолько глуп, что всё ещё веришь в добро. Эти слова ударяли сильнее, чем ремень или огонь. Они пробирались глубоко внутрь, в самые хрупкие уголки души Джошуа. Он чувствовал, как вера, которую он так старательно сохранял, начала давать мелкие трещины. — Ты смотришь на меня так, будто я чудовище, — усмехнулся Сокмин, откидываясь назад. — Но правда в том, что чудовище - это ты. Ты со своим светом, со своей верой. Это раздражает, понимаешь? Джошуа оставался молчаливым. Его руки дрожали, а глаза наполнялись слезами, но он не позволял им скатиться по щекам. — Молчишь, как всегда, — бросил Сокмин, делая ещё один глоток. — Думаешь, что молчание тебя спасёт? Нет, ангел. Ничто не спасёт тебя. Он отставил бутылку, встал и подошёл ближе. Его тень упала на Джошуа, придавая его фигуре ещё большую угрозу. — Посмотри на себя, — сказал он, хватая Джошуа за подбородок и заставляя поднять голову. — Ты весь изранен, истощён. Ты ведь уже не веришь в добро, верно? Джошуа с трудом посмотрел ему в глаза, его голос был слабым, но твёрдым. — Я всё ещё верю. Эти слова всегда были, как нож в сердце Сокмину. Его лицо искажалось от гнева, он отталкивал Джошуа с такой силой, что тот падал на пол. — Лжёшь, — шипел он, отходя к двери. — Ты сломаешься, ангелочек. Это только вопрос времени. Когда он уходил, тишина накрывала комнату, а Джошуа оставался лежать на холодном полу. Он знал, что слова Сокмина были ложью, но эта ложь находила отклик в его ослабленном разуме. Он боролся, цепляясь за крохотный свет внутри себя, но каждый раз эта борьба становилась всё тяжелее.

***

Ночью, когда тишина заполнила заброшенный дом, Сокмин пришел с ножом. Он двигался медленно, но уверенно, как всегда, когда собирался причинить боль. На этот раз он не говорил ничего, только смотрел на Джошуа с ледяным взглядом. Нож был блестящим, его лезвие отражало тусклый свет от уличных фонарей, и Джошуа, несмотря на то что был истощён и изранен, не отводил глаз. Он знал, что это снова будет больно. Но в его груди не было страха. Его глаза оставались спокойными, даже когда Сокмин подошел слишком близко и прижал холодное лезвие к его шее. — Почему ты не боишься? — спросил Сокмин, голос его был странно тихим, как будто эта тишина была не просто физической, но и частью того, что происходило внутри него. Джошуа не ответил сразу. Он чувствовал, как холод металла касается его кожи, как его сердце бьётся с трудом, но он не стал отводить взгляд. Он не боялся, потому что всё это было уже знакомо. Боль была частью его жизни, но ненависти не было. — Потому что ты не чудовище, — тихо сказал Джошуа, его голос был уверенным, несмотря на усталость, которая разрушала его тело. Эти слова, сказанные с такой искренностью, повергли Сокмина в замешательство. Он на мгновение замер, его рука, сжимавшая нож, застыла. Джошуа продолжал смотреть на него, не отводя глаз, как если бы пытался увидеть того, кто скрывался за этой жестокой внешностью, за этими поступками. Сокмин отступил, его лицо на мгновение исказилось от боли. Он вдруг почувствовал, как его собственное дыхание стало тяжёлым, и не смог удержать себя. Взрыв ярости, ревности и отчаяния прорвался наружу, и он ударил Джошуа. Удар был не таким, как обычно — с жестокой целью унизить или сломить. Это был удар, полный боли, как будто он сам пытался наказать себя. Джошуа упал, его тело отозвалось на удар с болью, но он снова поднял голову и встретился взглядом с Сокмином. Его глаза, полные усталости и крови, не были полны ненависти, только странной, тихой привязанностью. Сокмин отшатнулся, его дыхание становилось всё более беспокойным. Он стоял в нескольких шагах от Джошуа, его лицо, скрывающееся за волосами, искажалось от эмоций, которые он сам не мог понять. Слезы, которые с трудом пробивались из-под его закрытых век, не были такими, как у обычного человека. Это были слёзы боли, унижения, страха, но ещё больше — слёзы безысходности. — Ты ничего обо мне не знаешь, — прошептал он, почти с ненавистью, но в его словах была пустота, как если бы он сам задавался этим вопросом: «Что я за человек?» Джошуа с трудом поднялся на колени, его тело было покрыто кровью и синяками. Но его глаза не теряли света, и в них была не просто жалость, не просто сожаление, а понимание. Он знал, что Сокмин не родился таким. Он знал, что тот был порождён собственной болью, тем, что когда-то сломило его душу, сделав его жестоким. — Я знаю, — шептал Джошуа, не двигаясь, несмотря на то, что каждая клетка его тела кричала от боли. — Ты не такой. Ты стал таким, потому что это был единственный способ выжить. Ты не чудовище, Сокмин. Ты просто... потерян. Сокмин стоял, не в силах пошевелиться. Слёзы, которые он пытался скрыть, всё-таки пробились. Он не знал, что с ними делать, и с силой сжал нож, чтобы почувствовать его холод в своих руках. Джошуа был прав. Сокмин знал, что его душа была изуродована. Он сам разрушил себя, и теперь мучился от этого. Но эти слова... Он не мог понять, почему именно Джошуа, который был его пленником, который сам страдал, не отвернулся от него. Почему он продолжал верить в него? Почему он продолжал смотреть на него с таким взглядом, полным света, несмотря на всю тьму, которую он сам излучал? И тогда, несмотря на свою ярость и страх, Сокмин понял. Джошуа любил его. И это было, возможно, самым страшным для него.

***

Последний день пришел неожиданно. Сокмин привел Джошуа к мосту, стоящему в пустынной части города. Туман лёгким покровом скрывал горизонты, и всё вокруг казалось затмённым, как будто сам мир держал дыхание, ожидая завершения. — Это конец, — сказал Сокмин, его голос был лишён эмоций, почти пустым, как если бы он пытался скрыть какую-то свою уязвимость, которую всё это время тщательно прятал. Он стоял рядом с Джошуа, его взгляд был холодным, но глубоко внутри — где-то очень глубоко — он чувствовал, как что-то умирает. Джошуа едва стоял на ногах, его тело изнемогало от боли, но глаза оставались живыми. Он чувствовал, как усталость и боль охватывают его, но ничего не мог с этим сделать. Он даже не мог рассмотреть, что происходит вокруг. Всё стало каким-то размытым, обвёрнутым в туман. — Я не боюсь, — ответил он, его голос был едва слышен, но твёрд в своей уверенности. Это было последнее, что у него осталось — не поддаться страху. Он не мог позволить себе быть слабым, даже в этом моменте. Сокмин стоял неподвижно, его глаза не отрывались от Джошуа, как будто он пытался разглядеть в нём что-то, что могло бы вернуть его назад. Его рука дрожала, и он снова обхватил её, будто пытаясь удержать в себе остатки контроля. — Ты должен ненавидеть меня, — прошептал Сокмин, его слова звучали как мольба, но он не хотел, чтобы Джошуа увидел это. — Скажи это. Кричи. Делай хоть что-то. Джошуа не мог. Он не мог выкрикнуть слова ненависти, потому что он не чувствовал их. Да, его тело болело. Да, он пережил невообразимые страдания. Но всё это не могло победить то, что было внутри него. То, что не могло быть уничтожено. Он молчал. В его глазах была странная смесь боли и света. И в этот момент его слабая, но искренняя улыбка стала его последними словами. — Я никогда не пожалею, что встретил тебя, — произнёс он, и эта фраза была для Сокмина последним ударом. Это было не просто признание, это был дар, который, возможно, был последним, что Джошуа мог дать. Сокмин почувствовал, как что-то рушится внутри него, как будто весь мир ломается в один миг. Он толкнул Джошуа, и тот, слабо покачнувшись, полетел вперёд, падая в пустоту. Секунды растянулись в бесконечность, и всё вокруг как будто остановилось. Но прежде чем Джошуа исчез в темноте, их взгляды встретились. В этот момент всё стало ясным. В его глазах Сокмин увидел не только прощение, но и ту безграничную веру, которую Джошуа носил в себе. Это была вера в него, несмотря на всё, что он сделал. Вера, которую Сокмин так долго отвергал, но теперь наконец осознал, что потерял. И тогда, в этот момент, Сокмин понял, что он не мог исправить своё прошлое. Он потерял единственного человека, который верил в него. Всё, что оставалось, было пустотой, эхом его собственного бессилиия.

***

— Ты всё ещё веришь в людей? — спросил бог. Джошуа молчал долго. — Я верю в любовь, — наконец ответил он. Бог ничего не сказал, лишь закрыл глаза, отпуская его душу..........