Победителей не судят

«Зря, конечно, жандармы так дурно обращаются с преступниками. Неблагодарные люди: не будь на свете преступников, так и жандармы уже давно бы перестали существовать»

—Альфонс Алле

      Редко кого из преступников содержали в полицейском департаменте до суда. Большинство отправляли в тюрьму, если у их родственников не было денег на выкуп. Винсент, похоже, был особенным. Возможно, его настолько боялись выпускать из виду, что даже запретили перевозку в тюрьму. Что же, Винс не жаловался. В небольшой камере была койка, окошко сверху и даже туалет с умывальником. Условия были ужасные, но мужчине очень помогало не отчаяться то, что это была не тюрьма — совсем рядом ходили люди. Он сидел в этой клетке один, но в комнате был дежурящий офицер полиции, а где-то за стеной раздавались голоса. Возможно, Винсента боялись. А возможно, с ним ещё просто не закончили. Словно бы в подтверждение этих слов, невидимая дверь в комнату распахнулась, и высокий молодой женский голос потребовал, как попросил: «Откройте его». Дежурный устало угукнул, звякнули ключи, и двое людей наконец появились в поле зрения Винсента. И Винсу захотелось громко, страшно и злобно засмеяться, потому что забирала его на новый допрос, оказывается, его старая любовь Ирма Бланш. Он не видел её вот так вблизи уже год или два. Возможно, она за это время испортилась и растеряла всю красоту, возможно, дело было в том, что она точно не спала сутки, но выглядела она плохо. Под большими карими глазами были серые круги, побледнело и осунулось лицо, были завязаны в неаккуратный низкий хвостик шикарные чёрные волосы. Дежурный открыл замок камеры, и в тот самый момент, когда дверь открылась, они впервые встретились взглядами. Она не держала зрительного контакта. Она столкнулась с его глазами лишь на мгновение и тут же отвела взгляд, но Винсенту хватило этого мгновения, чтобы увидеть самое главное. То, как карие глаза испуганно округлились. Ирма боялась его. Она была в ужасе. Винсент, пусть и был влюблен в нее долгие годы, никогда не испытывал к ней сильной нежности и трепета. Таким он был человеком — он никогда не влюблялся полностью. Он никогда не терял головы от женщин. По правде говоря, он сомневался, что его чувства к Ирме вообще можно было назвать влюбленностью. И сейчас её ужас не заставил сердце болезненно сжаться, ведь пассия Винса боялась его… Винсент Уильям Афтон улыбнулся в лицо своей пассии, выходя из камеры. И улыбнулся ещё шире, видя, как она еле заметно сжалась рядом с ним. — Вас проводить? — отозвался где-то за спиной дежурный. — Н… Нет, — ответила Ирма Бланш и дотронулась пальцами к пистолету на поясе. Они шли молча. Конечно, они шли молча, потому что ты — всего лишь преступник, и никто не собирается перед тобой расшаркиваться. Да, пусть Винс был просто преступником, но сейчас, во время того, как он шёл по коридору, а рядом шла и косилась на него до ужаса напуганная женщина, в которую он был почти влюблен, на мужчину накатывала чуть ли не эйфория. Было так весело и смешно, словно бы он забыл, что его поймала полиция и что его готовились судить. Она лишь иногда дотрагивалась до его локтя, когда они должны были поворачивать. В остальное время Бланш держала руки по швам так ровно, словно бы Винсент был сделан из кислоты, и прикосновение к нему значило смерть. А Винсент почти не смотрел на неё. Он, словно впервые, разглядывал коридоры полицейского департамента, в которых он вырос. Они были все однотипные, серые с чёрным и лишь иногда перекрашенные в другие цвета, но в них было столько памяти. Он бегал здесь с самого раннего детства. Прятался от отца в бесконечных комнатах, коридорах и развилках; рвал и эксперимента ради ел листья на цветах; рассказывал капитану департамента о том, что выиграл в ярмарке в младшей школе, потому что мама всю ночь пекла на нее вкусные печенья с кокосовой стружкой. Ему, как приз, тогда дали дурацкую голубую ленточку, да и все, а Винс рассчитывал на самокат. А капитан тогда дал маме премию за то, что она была хорошей матерью.

Как же хорошо было в детстве.

Теперь мальчик, любимец прошлого капитана, стал Фиолетовым Человеком. Как же сильно может повернуться жизнь. Вот ты поступаешь в колледж своей мечты, а вот ты уже убиваешь четверых детей. Как же плохо и как же грустно. И даже испуганная Ирма Бланш уже не смешит. Она вообще больше не вызывает никаких эмоций. В тот самый момент они дошли до тёмной комнаты с большим обманным окном, которое было прозрачным, если смотреть извне, и матовым чёрным, если смотреть изнутри. Допрос. Конечно, это будет первым допросом подозреваемого в их деле. Время на часах в коридоре показывало четыре часа дня. Как… много и мало прошло с момента, когда Винса забрали из дома. Это ведь был тот же день? Наверное. Винс в последний раз обернулся на Ирму Бланш и, кивнув, вошёл в комнату. Если в мире жили девочки-пятницы*, она была девочкой-понедельник. Потому что первые никогда не сутулились и не боялись совершенно незнакомых им людей, а она оказалась серой, беспомощный и неловкой, и никакая красота не спасала.

***

— Мистер Афтон, то есть, Вы утверждаете, что не совершали покушения на Майкла Шмидта? А вот Джеффри Леджер никого не боялся. Он выглядел так свежо, словно этой ночью проспал все восемь часов. Он вошёл в комнату для допросов через пять минут после Винсента. Даже не вошёл, а вальяжно вплыл, держа в одной руке стаканчик с кофе, а в другой — пачку документов. Словно бы пришёл для того, чтобы эстетично учить конспекты по органической химии, а не чтобы допрашивать преступника. Офицер Леджер сегодня поймал серийного убийцу и был крайне доволен собой. В общем-то, заслуженно. В комнате для допросов было ожидаемо мало света. Лампа горела прямо над головой, но лучше от этого не становилось. Было тревожно и почти страшно. Винс загривком чувствовал, что кто-то смотрел за ним сквозь большое окно. Смотрел и наблюдал, оценивал. Они говорили уже минут двадцать. Говорили спокойно, даже неожиданно спокойно — Винс-то рассчитывал, что на него будут давить, пока он не расколется, — словно бы это было интервью. Как на интервью, Винсент безбожно врал. Он все отрицал и выцарапывал заусенцы. Офицер ему не верил и щелкал автоматической ручкой. — Да. Я возвращался со смены, меня ограбили и ударили ножом. Это не необычная ситуация в нашем районе- — Со смены в «Пиццерии Фредди Фазбера» на бульваре Мартина Лютера Кинга? — перебил его Леджер. — Той самой, где произошло нападение? — Нет. Из второй пиццерии. На Адамс-стрит. Офицер улыбнулся шире. У него были очень хорошие белые зубы, такими только и улыбаться. У козлов всегда были красивые улыбки. А ещё козлы всегда хорошо выглядели. Офицера можно было назвать красавцем: высокий, широкоплечий, с правильным, пусть и не волевым лицом, с русыми волосами и пронзительными серыми глазами. Винсент любил красивых людей, но Джеффа Леджера он понял, что скоро возненавидет. — Очень мило… И чем же Вы занимались там так долго, что вернулись домой лишь ночью? Винс про себя облегченно выдохнул. Похоже, поверил. — Проводил плановую проверку аниматроников, и одного пришлось чинить. Чеки собирал. Общался с поставщиками. Организационные моменты, ничего не обычного. — Ага, — пусто бросил офицер, а потом внезапно улыбнулся, и у Винса в пятках похолодело. — Знаете, я предвидел такой расклад событий. Поэтому сегодня я успел опросить работников в пиццерии на Адамс-стрит. Они не видели Вас в ресторане ни вчерашним вечером, ни этой ночью. Твою же… Не скоро возненавидет — Винс понял, что ненавидел офицера уже сейчас. Леджер знал свою работу. — Я… ошибся, — замялся Винс. — Я заходил туда днем. Вечером я был в главном офисе в центре. — Я предвидел и это. Камеры в бизнес-центре не засняли Вас там на протяжение всего дня. Мистер Афтон, так с какой ночной смены Вы возвращались, если Вас не видели ни в офисе, ни во втором ресторане? Леджер говорил спокойным, заискивающим голосом, а Винсент был готов сорваться. Он проигрывал. У него не было алиби. Не было, потому что он его не придумал, просто не успел. — Какие у Вас есть доказательства против меня? — Мистер Афтон, Вы не ответили. — Какие? — Нам хватит даже только того, что Вы специфично ранены и у Вас нет алиби. Этого достаточно, чтобы доказать, что Вы — Фиолетовый Человек. Что следует из этого, я уверен, Вы понимаете, человек Вы не глупый… А еще есть то, что второкурсник университета месяц не появлялся на парах, потому что «болел», а после этого там, где он работал, были убиты дети. Скажите, ответ сам напрашивается. Но ведь это так не работало, да? Этого ведь было недостаточно? — Тогда зачем вам мои показания? Если полиция так уверена в том, что нашла серийного убийцу, пусть открывают суд. — Винс откинулся на стуле и попытался расслабиться. — Признаться было бы очень правильно с Вашей стороны, мистер Афтон. Не потому, что это справедливо, — офицер коротко засмеялся, — честности от Вас я не жду… Просто чистосердечное признание сыграет за Вас в суде. Одна половина семьи Винсента Уильяма Афтона была полицейскими, а другая — юристами, так что он прекрасно понимал, что офицер врал. Чистосердечное признание не перекроет покушения, а еще несколько десятков трупов, взрыв метро и детей. Чистосердечное признание только ускорит момент, когда Винсента… отправят на пожизненное? Мужчина впервые задумался о том, что его ждёт, и от этих слов похолодело в груди. — Я… Я ничем не могу Вам помочь, офицер. В горле пересохло, и Винс захотел потянутся к стакану с водой, но рука стала словно каменная. Леджер точно заметил это промедление, потому что стрельнул в его руку глазами и заговорил вновь: — Тогда, возможно, Вы сможете сказать другое. Скотт Эверест Коутон был Вашим коллегой и хорошим другом на протяжении нескольких лет, не так ли? Винс кивнул. — А ещё он — друг мистера Шмидта и мистера Фитцджеральда. Люди, у которых есть общие друзья, обычно знакомы, но пострадавшие о Вас и понятия не имели. Почему? И более того, Вы-то о них прекрасно знали: Вы их начальник. Тогда почему Вы не захотели познакомиться с новыми приятелями своего лучшего друга, мистер Афтон? — Я не понимаю, к чему Вы ведёте… Я считал их идиотами, вот и все. А почему Скотт не рассказывал им обо мне, я не знаю, я не его мать. Тем более вскоре после того, как они познакомились, мы перестали общаться- — Почему же? Сотрудники говорят, вы дружили с восемьдесят седьмого года, так что же произошло? — Я… — губы Винса невольно растянулись в полуулыбке от того, насколько глупо и в то же время правдиво это звучало. — Я пытался отбить его девушку. Офицер поднял густые брови и хмыкнул. Атмосфера на секунду показалась почти дружелюбный, и от этого стало абсурдно. — Пусть будет так. Я бы мог поверить в это… Однако насчёт того, почему Скотт не рассказывал о Вас, у меня есть более правдоподобное объяснение. Он знал о том, что Вы — Фиолетовый Человек, и не знакомил Вас со Шмидтом в первую очередь из-за этого. Он боялся, что Вы убьете их, если они догадаются. — Доказательства? У Леджера их не было, не могло быть. Догадка может быть сколько угодно правдивой, но от неё нет смысла, если нет доказательств. — Вы знали, что Шмидт лежал в одной больнице с Вами? В день Вашей выписки Коутон и Фитцджеральд навещали его, и между ними произошёл очень занимательный разговор. В ходе него и выяснилось, что Майкл ударил нападавшего ножом, благодаря чему мы и нашли Вас. Однако сейчас меня больше интересует то, о чем мистер Коутон проболтался в самом конце. Джереми смог дословно передать нам одну его фразу. Знаете, какую? Винс отрицательно помахал головой. Он ещё не успел испугаться. Скотт не мог сказать что-то сильно страшное. Ну не сказал же он, что Винс был убийцей. Офицер достал из светло-жёлтой папки листок и, пробежавшись по нему взглядом и прокашлявшись, зачитал: — «Я предал вас, но лучше я буду предателем и спасу вас, чем скажу, что Винс Афтон был Фиолетовым Человеком, и подпишу вам и себе смертный приговор». Интересно, не правда ли? Если бы Винсент Уильям Афтон пил воду, он бы поперхнулся настолько сильно, что умер бы. У него враз стало сухо во рту, а сердце упало в пятки, захватив с собой возможность нормально дышать. Он не проигрывал. Он проиграл. С треском и летящими вокруг осколками. Он попытался что-то сказать, возразить, но изо рта вырвалось лишь невнятное молчание и мямленье. Винсент словно бы потерял умение говорить. А мистер совершенство офицер Джефф Леджер улыбнулся своими идеальными зубами и, потерев руки, заговорил вновь, и внезапно его идеальный голос показался таким раздражающим: — Что же, я думаю, на этом стоит сделать перерыв. Я отлучусь на полчаса, а Вы пока посидите и подумайте над своим дальнейшим признанием. Мужчина не смог даже согласно кивнуть. Он смотрел на Леджера и ничего не видел, ничего не знал, ничего не понимал. Офицер зачем-то кивнул Винсу и встал из-за стола. Поднял папки, забрал стаканчик с кофе и деловито прошёл к выходу из тёмной комнаты. Лишь тогда Винсент обрёл дар речи, и это было первым, что пришло в голову: — А-а-а… сколько мне светит? Он не хотел этого говорить. Рот открывался словно бы сам. Враз стало влажно и словно бы топко, и Винс не понимал, что нужно было делать. Накатывала паника. Ему было страшно. Так страшно, что холодело лицо. — Несколько десятков жертв, взрыв метро и убийство четырех несовершеннолетних, мистер Афтон? — развернулся и спокойным тоном отчеканил офицер, словно бы он говорил приговоры каждый день. — Пожизненное. Сгорел сарай — гори и хата. Это худшее, что могло придти тебе в голову сейчас, Винсент. Тебе нельзя бросать все на половине пути. Ещё есть выходы. Просто придумай их. Просто вызови малолетку Флетчера и пообещай ему что угодно, если он тебя вытащит. Но… Да какая, к чертям, уже разница? Скотт сдал его. Его сдал единственный человек, которому он доверился. Одним предложением развалил всю возможную защиту. Одним выстрелом убил Винсента Уильяма Афтона. Когда-то давным-давно Винса не посадили только потому, что Скотт промолчал. Теперь его посадят на пожизненное за то, что Коутон слишком много болтал. Слова о пожизненном набатом звучали в голове. Пожизненное заключение — высшая мера наказания. Они все уже доказали, тебя уже ничего не спасёт, так сознайся во всем, что натворил, и облегчи жизнь и себе, и другим. Хоть раз сделай по совести. Единственное, что ты можешь сделать сейчас, это сознаться. Сгорел сарай — гори и хата, Винс. — Стойте! Леджер застыл в дверном проеме и медленно повернул голову в сторону Фиолетового Человека. А Винсент вдохнул и на одном дыхании выпалил: — Я все скажу.