Победителей не судят

      Прошло более недели. Был четверг, обед, в зале разговаривали люди и пели аниматроники, но в офисе охраны было почти безмятежно и тихо: чужие приглушенные голоса до него почти не доносились. Винсент опять залипал. Сидел, с ногами забравшись на кресло и тупо глядя в одну точку на полупустом, немного пыльном черном столе, и думал, думал, думал. Мял в руках, почесывал и непроизвольно душил старенького игрушечного Фредбера, плюшевую копию золотого медведя-аниматроника, прототип которой сейчас уже не использовался, до этого мирно покоившуюся в забытьи много-много лет в каком-то ящике. Потертая золотая ткань-шерсть плюшевого мишки, вся в каких-то непонятных, еле видных пятнах, страдальчески трещала, так и норовя в один момент разорваться и выпустить наружу синтепоновые органы. И при каждом таком трещании Скотт, сидящий рядом, на столе, листающий какую-то книжку в мягкой обложке и молча, устало поглядывающий на явную непривычно сложную умственную деятельность друга, морщился, будто убить пытались не чуть ли не раритетную игрушку — компания свою продукцию перестала выпускать ещё в 83-ем, — а его лично. При чём с завидным упорством.       В любом случае, эта пытка молчанием продолжалась ровно до того мгновения, когда не выдержавший раздражительного звука да и просто сжалившийся над подопытным Коутон вытащил из чужих расслабленных рук многострадальную копию многострадального аниматроника-кусаки и посадил ту на стол рядом с собой, одновременно с этим отряхивая ее от пыли. Винс тогда, не замечая вообще ничего нового, позависал ещё с полминуты, продолжая слабо придушивать теперь попавшийся под руку воздух, и только потом обратил внимание на то, что прошлая жертва куда-то пропала. Совсем растерянно огляделся вокруг, нашел Фредбера на столе, помедлил, стрельнул в охранника глазами и только потом, впервые за последние полтора часа, подал голос:       — Ага-а… А зачем?       — Ты б ему голову открутил. Что вообще с тобой такое творится?       — Думаю, знаешь ли, над возможностью улучшения своего материального положения.       — Десятый день уже? За это время можно было бы уже придумать. Или на крайний случай уже и пойти-       — Я уже сказал, что не буду сидеть с этим твоим дедом. Чего ты так к этому Дэйву вообще пристал? Дом он на тебя все равно не перепишет, ты его сосед просто, — Винс хихикнул.       — Я и не претендую, вообще-то… И почему сразу этот дед? О-Один, — его приятель имел восхитительный недостаток: когда он нервничал, был возмущен, возбужден и далее, то начинал заикаться, — раз предложил, н-называется, помочь с-старику одинокому, так теперь вечно «аферист, аферист, дом у д-деда с моей помощью увести хочешь»…       Коутон закатил глаза, Афтон усмехнулся, и на этом закончили.       Конец августа тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года ознаменовался тем, что все-таки можно было несколько отдохнуть. Потому что сроки выполнения «проекта» никуда не гнали, и сам Винс находился в самой начальной стадии подготовки, да и временами вообще казалось, что начальство о нем забыло. Потому что деньги на квартиру за этот месяц не без родительской помощи были благополучно найдены и заплачены, и дел больше не находилось.       Однако при факте летнего отдыха отдохнуть нормально не вышло, как бы Винсу этого не хотелось. И все потому, что план убийства, хоть и находящийся в разработке, накладывал на всех, знающих о его существовании, и особенно на самого Винсента, ряд обязательств.       Ими были постоянные обсуждения всего, начиная от примерного месяца происшествия и заканчивая минимальным алиби. Происходили подобные разговоры довольно часто, преимущественно вечером, и именно из-за них Афтон по возвращению домой чувствовал себя окончательно и бесповоротно разбитым и уставшим от жизни в свои неполные двадцать лет. Однако стоит признать, даже принесенное в жертву внутреннее спокойствие принесло свои плоды: в итоге было решено, что весь сентябрь Винсент просидит дома с гриппом и вытекшим из него бронхитом и будет планировать все самостоятельно, просто отзваниваясь начальству и рассказывая о собственных планах, и такое решение почти пришлось юноше по душе — просто было тихо обидно оттого, что мистер Фазбер фактически с легкой руки бросил Винса расхлебывать всю эту кашу в одиночку и зажил своей обычной жизнью. Однако для того, чтобы подтвердить болезнь, оказались нужны справки. А со справками вышла неувязка: человек, за деньги печатающий их, работу выполнить согласился и даже отправил четыре готовых листа по почте, однако шли они непозволительно долго и все грозили оказаться утерянными при пересылке.       За окном проехался извечный придурок на велосипеде, донимающий их двоих своим постоянным дзиньканьем каждый божий день. Вообще-то это было единственной причиной, по которой они его свято ненавидели. Винсент устало поднялся с кресла, не забыв вздохнуть, подошел к столу, открыл ящик и чуть ли не впал в отчаянье. Любимое «Миллер лайт» (в голову опять пришел тот дед), которое он хранил в ящике стола тайком от Генри, бесследно пропало. Ну, или Винс его допил, тут не разберешь.       А почему именно сентябрь? На одном из компактных полуночных собраний, ради которого пришлось оставаться на ночную, первый месяц осени из числа всех двенадцати был выбран по трём с половиной причинам.       Во-первых, именно весь сентябрь они с Генри ещё в начале лета вознамерились посвятить техосмотру, обновлению искусственного интеллекта всех четверых аниматроников, заплатке костюмов и просто замене непригодных деталей на новые, приехавшие к ним во все том же июне, и весь месяц аниматроники пролежат в мастерской, а значит, можно будет на время спрятать в них трупы.       Во-вторых, если Винс пропустит только начало нового учебного года, а не, например, его середину, то быстро наверстает. В любом другом случае пришлось бы жертвовать успеваемостью — обучение в колледже шло в слишком быстром темпе, — и потом очнется он в конце года, а его, позорника, отчислили. А такого родители не переживут и все-таки отправят сына в полицейскую академию, чего очень не хотелось бы.       В-третьих, Фазбер оказался на удивление нетерпеливым в вопросах «престолонаследия». И Винсент, признаться, когда узнал начальственную выгоду из их небольшой заварушки, ходил в прострации еще с полдня, переваривал услышанное и отбивался от очень некстати вылезшей совести. Как Джошуа спокойно и с видом весьма удивленным тому, как Афтон не понял это с самого начала, заявил, ему осточертело работать в подчинении у своего отца, и именно таким радикальным образом он решил отправить не желающего выходить на пенсию, но в тот же момент очень чувствительного ко всякого рода инцидентам, особенно с детьми, Фреда домой.       Последняя полупричина заключалась в том, что совершить убийство четверых подростков в тот же месяц, когда они спровоцировали скандальный Укус 83 и убили брата одного из них, будет довольно символично и красиво. Почему именно многострадальные четверо, которым сейчас лет под семнадцать, если не больше? Да потому что какие-то отголоски совести (он предпочитал весь остаток августа даже не вспоминать о её существовании — становилось до ужаса гадко), возможно, те же, что грызли его относительно Фреда, Винсу убить кого-то случайного просто не позволяли, но убийство «из мести» чуть ли не одобряли.       На самом деле, в тот самый момент, когда он смирился со своей миссией, жить стало немного проще: не приходилось ночами копаться в себе, не надо было ненавидеть начальство, не хотелось ныть на тему того, как несправедлив мир. Ведь, в конце концов, предложение Фазбера не было неудачей — если подумать, возможность заработать под сорок тысяч (за четверых) выпадает один раз в жизни. И совсем не важно, что ради этого надо лишить жизни четырех подростков… То мгновение, когда ему стало все равно на будущих жертв, он тоже как-то пропустил. В конце концов, они заслужили.       По крайней мере, хотелось думать так.

***

      Все пошло не в то русло в начале сентября.       Сначала все было даже хорошо и оптимистично. Письма пришли с небольшим опозданием, но все же вовремя. Сам же Винсент, благодаря этому, смог второго же сентября с утра пораньше позвонить своей старосте, одной из единственных девушек на потоке, и слезно нажаловаться ей, как ему «вчера резко поплохело», а это оказался невесть откуда вылезший грипп. Девушка тогда посочувствовала и пообещала даже, как Винс выйдет, дать ему конспекты.       Днем пришлось из-за пренеприятных обстоятельств, которые состояли в том, что Винс брал отчет на дом на выходные, и в эти самые выходные ему приехали справки, заматываться в марлевую повязку и идти отдавать бумаги, попутно покашливая. Фред тогда покачал головой, посочувствовал, а потом выпроводил горячо любимого единственного стажера из заведения, чтоб посетителей не заражал. В тот же день, уже вечером, пришлось звонить матери и для алиби спрашивать, какие лекарства лучше пить. А потом и отговаривать ее от идеи навестить сына.       Тогда, второго сентября, и начались его незапланированные каникулы. Да вот только отдохнуть сначала никак не вышло.       Его изначальный план заключался в том, чтобы как-нибудь заманить четверых почти что совершеннолетних молодых людей в подсобку. А они просто так не пойдут — не дураки же. Поэтому было решено их отравить. Вернее, напичкать их барбитуратами* (это умное слово он вычитал в книжках, в которых искал картину болезни бронхита после гриппа, а потом у того же по голосу довольно старого мужчины, который справки выписывал, за них же узнал). А там уже дело за малым — наплести мало соображающим подросткам, мол, он аниматор и ему нужны помощники в масках аниматроников, чтоб детей развлекать. Ну, и денег за это пообещать дать с зарплаты за день.       И вот все, вроде как, хорошо, он даже две пачки контрабандных таблеток в местной аптеке, в которой продают втридорога, зато без рецепта, купил, да вот только потом понял, как облажался. Кто, вот ответьте, будет следить за тем, когда эти дети наведаются в заведение? Он? На больничном? И как он, интересно, напичкает их таблетками? В официанта переоденется и будет светить лицом перед всей кухней? И чего он решил, что они придут в сентябре, а? Вспомнить, что натворили?! Поностальгировать?! Засунуть в пасть аниматронику нового ребенка, черт возьми?!       Признаться, именно когда он это осознал, а это произошло ночью, дома канули в лету три тарелки и прелестная чашка. Приступы гнева были нечастыми, и оттого это было жутко непривычно.       И пришлось все планировать заново. Хотя, даже нет: он психанул и решил, что проберется в пиццерию с утра, когда еще будет темно, числа так двадцать восьмого, отопрет «Безопасную комнату», переоденется в костюм Пружинного Бонни, собрата Фредбера, который лежал там, выцепит любых четырех более-менее свободных от родительского внимания детей, заманит тех в мастерскую и убьет. И пусть совесть не возникает — она вообще последнее, что в данной ситуации слушать надо! А… А таблетки он сам съест! Наестся и умрет!       После такого инсайта, утром, он пил кофе, звонил Джошуа и прояснял их новый план. Начальство тогда было либо очень сонное, либо вообще потеряло всякий интерес к убийству, со всем соглашалось, только попросив не особо мазать мастерскую, и пообещало именно двадцать восьмого отправить Генри куда подальше на весь день.       На этом и решили.       Через семь дней пришлось опять обзванивать всех подряд и рассказывать, что у него бронхит.       Остаток времени, когда он уже разделался со всеми побочными делами, неполные четыре недели, он старался все же хоть как-то отдохнуть перед всей этой полной нервов и бессонницы бесконечной бредятиной, которая начнется после убийства и будет включать в себя строенье из себя хорошего, примерного мальчика, попытки наверстать пропущенный за месяц материал и остальные вылезшие из ниоткуда проблемы, от которых уже сейчас было тошно. Ну, почти отдохнуть: одно время пришлось походить вокруг заведения ночью и поглядеть, можно ли пролезть в мастерскую, чтобы охранник (вернее, Скотт, который как раз и будет работать в ту ночь) из офиса не заметил. Как оказалось, все-таки нельзя, но Афтон решил, что проскочит, потому что достаточно низкий и непримечательный — ну прямо чуть ли не мышка. Только не серая — белая, лабораторная. А мышей в этом заведении вообще не заметишь и не выгонишь — вон, сколько их травят, а они все равно откуда-то берутся.       И вот с этими размышлениями о мышах он лежал на от скуки заправленной кровати, раскинув руки, и глядел в потолок — делать было решительно нечего. Хоть бы потому, что он сам обрек себя на затворничество, одиночество и карантин, и единственное, что ему оставалось — кривиться от наскучивших книг и телевизора, лежать в кровати и грустно смотреть в окошко, при этом на всякий случай замотавшись в одеяло, на проезжающие машины, на похожих на муравьев людей и на временами темные облака, а потом набирать номер Дикона и так же не получать от своего будущего адвоката ответа.       А тем временем приближался конец сентября.