Вся искренность двойственной души

Морозный воздух жжёт лёгкие — на улице конец весны, ещё немного и наступит жаркое лето. Пар струится змеёй. Он часто забывает, что правильно. Небо над головой ярко-белое с чёрными бездонными облаками. Он поднимает руки вверх, на ладонях оседает вечный пепел. Сломанный мир, граничащий с ярким беззаботным Хогвартсом. Тени людей — эхо былого. Они скрываются за всеми углами, нишах и возможными тупиками. Он, не раз проведя рукой по серым шершавым камням неожиданно находил неприметную дверную ручку — стена мгновенно пропадала, а тени с шипением рассеивались по сторонам от света. Вступаешь вперёд, набирая в лёгкие как можно больше воздуха — переходишь грань будто через толщу воды. И только тогда возвращаются краски. Звуки. Там тишина, редкие вскрики доносятся будто через толстые стены. Тихий шёпот, что смог пробиться сюда. Войти легко, достаточно только закрыть глаза на мгновение, но выйти уже труднее. В одном мире лестница разрушена, но потом он обнаружил, что если попробовать подняться точно зная, что она есть, то можно идти прямо по воздуху, ощущая мягкую, будто саму неверующую в это, мягкую, расползающуюся почву. Так легко оступится в один момент, что он делает с завидной регулярностью. И не он один. Было удивительно в серости и черноте увидеть яркую синюю блузку. Зелёную юбку и разноцветные гольфы. Яркие украшения и странные серьги-редиски. Девочка не была тенью как все, она была как он. Стало легче, хотя он и думал, что привык к этому. Потом он увидел ещё одного человека. Теплое многообразие шалей. Большие выпуклые очки. И робкая боязливая улыбка женщины. Она боится больше него, стараясь отгородится одним местом — башня самое целое и даже теплое место, что не пронизывают потусторонние ветра. Она показывает на тени, учит определять живых от эха. Выявлять почти ставших ими. Увидеть трещины, что разрушают живых. Даже предсказывать момент распада, становлением лишь одним из множества. Но это только люди, животные выглядели по-другому. Они почти не менялись, только принимали другую форму, более искажённую. Прекрасные белые единороги — чёрные с серыми прожилками, словно кроветворными сосудами, что испещрила всю плоть. Ярко-алой радужкой и полностью жёлтым белком. Тела становились более худыми, костлявыми — отдалённо похожими на скелетообразных фестралов. Они любят неожиданно появится из серой дымки-тумана и схватив за одежду повести за собой. Туда куда они вели веяло ещё большим холодом и животной опасностью. Он стразу пытался оторваться, заходя за защитные стены полуразрушенного замка — в след слышал только разочарованное фырчанье. Множество глаз этих существ так и продолжали наблюдать из чернильной бездны Запретного леса. Больше он не выходил из замка, только наблюдал из разбитых окон за резвящимися скелетами русалок, что любили прорезать молочную гладь Чёрного озера. Чем старше он становился, тем сильнее стал проваливаться. Этот мир тянулся к нему, иногда проступая чернильными пятнами в более ярком — он стал больше путать какой настоящий. Женщина печально улыбаясь качала головой, она сама редко покидала его, научившись жить глазами в этом, а телом там. Девочка же всё реже приходила, больше оставаясь в громкой и шумной параллели. Он завидовал ей белой завистью, с тоской провожая каждый раз её яркий облик. Сам он будто тускнел. Незаметно. По чуть-чуть, но всё больше проваливаясь в чёрно-белый разрушенный мир. От каждого шага пепел поднимался в воздух. Всё труднее дышать, кажется, что глотаешь настоящий лёд, а не воздух. Щёки и кисти рук давно не чувствовались — женщина пыталась уговорить не идти, говоря об опасности. Предостерегала о трудностях — вечном пронизывающем холоде. Именно из-за него в Хогвартсе никогда не бывает лета, только вечная зима из пепла. Но кто если не он пробудит дракона? По пророчеству именно он герой.