Wolf in a Cage

      

Сквозь мерный гул миров мне слышен голос твой. П. Элюар

      

Улетай, моя птица синяя,

Улетай, отзвенело лето.

Мои губы покрылись инеем

И не могут вновь крикнуть «Где ты?»

Улетай, улетай, родная,

Я не плачу, то только дождь

Вот она, твоя новая стая

Я надеюсь, меня подождёшь.

Эпитафия А.М.

             Иголки полудня шили шёлковый шлейф рассвета. Летние дни радовали тёплой погодой. Настроиться на рабочий лад сложно. Мысли Мо Гуань Шаня витали где-то далеко. Он сидел на уроке литературы и думал о недавнем сообщении, которое Хэ Тянь написал ему поздно ночью:       (02:47)       Шань, я завтра пропущу занятия. Нужно съездить домой. Как я смогу, позвоню тебе.       Утром Рыжий отписался ему и звонил, но номер мажора был не доступен. Это немного тревожило его: «Надо расспросить пацанов, может, они знают, что приключилось у Хэ на этот раз». На обеде Шань пересёкся с ними, и, плюхнувшись напротив неразлучников, произнёс, жуя сэндвич:       — Вы не в курсе почему Тянь сегодня пропускает пары?       Цзянь переглянулся с Чжанем, и весь его расслабленный вид испарился, как по волшебству. Он серьёзно и робко проговорил:       — Вы, наверное, не знаете, но я сам, если честно, узнал об этом только на второй год нашего с ним знакомства, — Цзянь И скомкано сглотнул, подбирая слова. — В общем, у него освобождение на несколько дней по семейным обстоятельствам… Тянь каждый год уезжает к отцу в эти дни из-за… В общем, из-за годовщины смерти матери, — последние слова И прозвучали тихо и печально.       Мо и Чжэнси сидели молча, понурив взгляды. Рыжий знал из рассказа Тяня, что его мама погибла летом на их семейной яхте, но точной даты не знал и не решался спросить — не хотелось тогда погружать Хэ в болезненные воспоминания того тяжёлого дня ещё больше.       Пожевав губы, Цзянь тихо продолжил:       — Тянь мне об этом не рассказывал. Сомневаюсь, что кто-то из его одноклассников знает настоящую причину его отсутствия. Я узнал случайно, когда без приглашения завалился к нему домой… Тогда он тоже не пришёл в школу, не отвечал на мои сообщения и звонки. И, короче, я решил его тогда проведать…              

***

       Два года назад              Цзянь подошёл к входной двери студии Тяня. Рука уже потянулась к звонку, но вдруг что-то привлекло его внимание. Дверь была едва прикрыта. Парень осторожно потянул ручку на себя и чуть не споткнулся о завязанный мусорный мешок, приваленный к двери. И нахмурился. Войдя в прихожую, он перешагнул ещё пару таких же мешков, случайно задев один пяткой кеда. До него донёсся глухой звон стекла. «Бутылки?» — его глаза расширились от удивления. — «Вечеринка, что ли, у него тут была? Судя по количеству мусора, попойка была ещё та…» Цзянь стал звать его:       — Эй, Хэ Тя-я-янь! Ты чего на звонки не отвечаешь, не пришёл сегодня в школу? — он прошёл чуть дальше.       — Тя-я-я-нь, ну и срач у тебя… — простонал Цзянь, осёкшись и, осторожно ступая, вошёл глубже в студию. Перед ним предстала довольно удручающая картина: Тянь сидел на полу напротив панорамного окна, привалившись спиной к постели с початой бутылкой виски в руке. На нём был помятый чёрный костюм, небрежно заправленная белая рубашка и ослабленный галстук. Повсюду валялись бутылки и жестяные банки из-под алкоголя, коробки от лапши быстрого приготовления и пиццы. На кофейном столике стояла пепельница, переполненная окурками, постель была не заправлена, и мажор пребывал в совершенно упадническом настроении.       Он даже не обратил внимания, когда Цзянь прокашлялся и вошёл. Его взгляд был устремлён в одну точку за окном, не мигая, словно в омут своих мрачных мыслей. Лицо его, бледное, как фарфор, обрамляли глубокие тени под глазами, и этот опустошённый, омертвевший взгляд… Парня пробрала дрожь. Было видно, что Тянь в таком состоянии уже несколько дней — и Цзянь никогда не видел его столь подавленным. Он не знал, что стало причиной этой удушающей тоски, отравляющей его друга. «Может, его бросила девушка? Разбитое сердце, все дела…» — взволнованно предположил он, изучая помятый вид Тяня.       Закусив губу, Цзянь озабоченно разглядывал мажора, цепляясь взглядом за детали, которые могли подсказать, что творится в душе Тяня. И вскоре он заметил нечто, что его тревожило. Этот мучительный привкус чего-то неясного. Обречённость, которая обычно отражается на лице после потери близкого человека. В груди неприятно кольнуло, а в голове промелькнула неуверенная мысль: «У него кто-то умер? Надеюсь, я ошибаюсь…»       Если подумать, Тянь, будучи душой компании в своём классе и баскетбольной команде, редко приглашал к себе домой друзей. Никто из его знакомых не знал почему. Ходили слухи, что он баснословно богат и не пускает в свою жизнь обычных одноклассников, не из таких же как его собственная привилегированных семей. Из-за этих сплетен многие считали Тяня снобом и, если бы не его обаяние и привлекательность, злословили о нём, наверняка, ещё больше. Цзянь лишь на второй год их знакомства узнал, что Тянь живёт совершенно один, в квартире своего дяди. Он никогда не видел его семью, родителей, вообще никого… И Хэ о них не рассказывал, изредка лишь упоминая о старшем брате.       Вздохнув, блондин прошёл глубже в гостиную, осторожно огибая пустые бутылки и мусор. Ещё раз прокашлявшись, он протянул:       — Оу-у… ты при параде и с бутылкой, а меня не позвал?       Хэ не сразу ответил, и когда он заговорил, его голос, хрипловатый и тихий, звучал так чужеродно и непохоже на него.       — Я хотел побыть один, — безжизненно пробормотал Тянь, не оборачиваясь.       Цзянь подошёл к нему ближе, загораживая собой вид на панорамное окно. Хэ Тянь поднял на него припухшие, покрасневшие, усталые глаза.       — Почему? — парень сел перед ним на корточки, внимательно скользя взглядом по бледному лицу и помятому виду друга.       Тянь отвёл взгляд от пытливых глаз Цзяня. Его серые радужки сочились какой-то бесконечной усталостью, будто даже говорить ему стоило неимоверных усилий.       — Годовщина смерти мамы.       Светлые глаза Цзяня дрогнули. «Всё-таки не ошибся…» — с грустью подумал он, сжав губы и пробормотав печально:       — Оу… прости.       Цзянь осторожно подсел к нему, опустившись рядом с Хэ Тянем у постели и привалившись к ней спиной. Тихо вздохнув, он заметил, как Тянь, не обращая на него внимания, запрокинул бутылку, жадно глотая виски, будто пытался заглушить что-то тягостное. Оторвавшись от бутылки и шумно выдохнув, он вытер сухие потрескавшиеся губы тыльной стороной ладони.       — Думал, со временем боль утихнет, но нет… — прохрипел Хэ, глядя на стеклянные высотки захмелевшим взглядом. — Нет ничего хуже.       Цзянь осторожно взял его расслабленную раскрытую ладонь, лежащую на полу у бедра, и мягко её сжал, как бы безмолвно говоря: «Мне жаль».       Парни сидели так, погружённые в полную тишину, и в этом безмолвии незаметно ускользая, текли обломки минут. Время словно застыло, здесь оно уже не хозяин. Оно оседало заученным смехом… «Почему же этот опущенный лоб, эти горькие рвущие душу глаза задевают меня до самого дна сердца? Я так остро чувствую, как одиночество тащится за тобой по пятам. Да… все твои мысли полны кровоточащих ран. Сейчас там с изнанки не сталь… только хрупкое олово…» — с горечью думал Цзянь И.       Вечернее, ускользающее солнце отражалось багрово-персиковым заревом в стёклах соседних высоток. Вокруг всё словно задремало в огне… и казалось, Тянь вместе с этим светом медленно угасал. Он подтянул к себе ближайший стакан, и глухо зажурчал наливаемый виски. Парень протянул стакан Цзяню, который с благодарностью его принял, сделал глоток и тут же поморщился от резкого вкуса. Цзянь И не привык пить крепкий алкоголь. Тянь уловил реакцию друга, и его губы тронула лёгкая горько-насмешливая полуулыбка. Он медленно отвёл поплывший взгляд к окну. Прочистив горло, светловолосый юноша тихо спросил:       — Сколько прошло лет?       Прежде чем ответить Тянь, словно отгоняя туманный морок перед глазами, мотнул лохматой головой. Его взгляд оставался расфокусированным и расслабленным.       — Шесть лет примерно…       Немного помедлив, Цзянь робко наклонил голову, нерешительно положив её на плечо друга. Убедившись, что Тянь не стряхивает его макушку, он расслабился, наблюдая за тем, как отблески заходящего солнца быстро сгорают. Едва касаясь плеча Тяня, Цзянь И тихо пробормотал:       — Какой она была?       — Она? — Хэ Тянь тепло хмыкнул, с надтреснутой улыбкой, вспоминая. — Она была уникальной. Душа её была такой тёплой и яркой, что притягивала людей, словно мотыльков… — его голос звучал хрипловато, а взгляд оставался слепо устремлённым в одну точку. — Мама видела то, что скрыто от всех. Видела всё, что творится внутри тебя… каждый ноющий нерв… Она исцеляла своей искренней добротой, улыбкой и смехом, безмерной нежностью.       Светлые глаза Цзяня увлажнились, и он, почувствовав движение рядом, шмыгнув носом, поднял голову с плеча друга. Тянь снова надтреснуто усмехнулся, вытащил из-за пазухи чёрного пиджака мятую пачку сигарет, закурил и, выпуская сизый дым, продолжил:       — Она умела заставить меня смеяться… смеяться, и плакать, и говорить… — в его серых глазах блеснуло серебром, и он добавил мягко. — Даже тогда, когда мне нечего было сказать… — дым струился сквозь усталые слова, Хэ отстранённо смотрел на отражение догорающего солнечного диска в стёклах небоскрёбов. Глаза его дрогнули, осыпаясь серым пеплом. Он глубоко затянулся, и, поперхнувшись, надсадно закашлялся, сипло выплёвывая с горечью. — Иногда мне кажется, я умираю от того, что не умер тогда…       Цзянь И бросил на него взволнованный взгляд:       — Не говори так, — серьёзно пробубнил он, чуть помолчав, тихо продолжил. — Чтобы дожить до этой грани надо состариться.       Тянь посмотрел на него с лёгкой снисходительностью, как человек, который повидал немало дерьма.       — Прости, друг, сегодня ты от меня не услышишь оптимистичных речей. Ничего не могу с собой поделать… саморазрушение так и прёт наружу… Сегодня больше, чем всегда. А ты просто… невольный свидетель этого… — Тянь усмехнулся, но его глаза оставались безжизненными. — Хотя ты можешь не смотреть, — добавил он с преувеличенным весельем, сквозившим горечью. — Зрелище, наверное, довольно… жалкое, — он выдохнул через нос горький дым. — Вот пока я нахожусь среди людей, эта херня как-то отступает… но как только остаюсь наедине с собой… — Тянь хрипло засмеялся, глядя в сторону окна с пустым, остекленевшим взглядом, словно Хэ Тянь смотрел насквозь и всё равно не видел. Этот смех напоминал треск от чего-то ломающегося. Его улыбчивая маска пошла трещинами… — Цзянь И, мы умираем, чтобы жить, и живём, чтобы умереть… и, видимо, мой ангел-хранитель как-то пропустил это мимо ушей. Потому что мы снова ходим по лезвию.       Цзянь смерил Хэ Тяня взволнованным взглядом, собираясь что-то сказать, но Тянь, заметив реакцию друга, резко его перебил:       — Не переживай… это временно. Мне просто… надо это перетерпеть… для начала дождаться завтра, — его глаза влажно блеснули. — Пройдёт несколько дней, и тот весёлый Тянь, которого все знают, вернётся, — тяжело вздохнув, он поник, словно вся усталость разом навалилась на плечи. — Всё будет как обычно. По-старому…        — Тянь, то, что ты говоришь… это тревожит меня. Тебе больно… а я… я даже не знаю, что сказать, — обеспокоенно промямлил Цзянь И.        Хэ Тянь обернулся к нему и несильно щёлкнул его по уху, отчего Цзянь тихо вскрикнул и, придерживая мочку, растерянно взглянул на мажора:       — Не надо ничего говорить, — тихо произнёс Тянь с лёгкой, но уставшей улыбкой. В его глазах читалось невысказанное: «Это всё равно не поможет». А вслух он лишь добавил: — Достаточно того, что ты здесь.       — А мне кажется, этого мало, — с надрывом произнёс Цзянь И, расколото всматриваясь в друга. Его взгляд, полный сожаления, обжёг Тяня.       Мажор печально усмехнулся, и его прищуренные глаза блеснули в лучах закатного солнца. Цзянь видел всю тёмную бездну, что раскололась внутри него. «Ты словно упал с высоты исступления, измученный до неузнаваемости», — думал с грустью И. — «Это пугает до дрожи. Растекается горечью в грудной клетке и сердце трепещет загнанной птицей, захлебываясь от этой смертельной ауры. Она давит своей беспросветностью».       — Цзянь И, — негромко позвал Тянь.       — А…?       Тянь обронил тихо, будто бы невзначай:       — Ты бы скучал… если бы меня не стало…?       Блондин широко распахнул светлые ресницы, в его взгляде читался немой вопрос: «Дурак что ли?». Он внимательно смотрел в тёмные зрачки Тяня, они почти поглотили радужку и были похожи на тёмные сапфиры. В них отражалась: боль, боль, боль. Он поджал напряжённо губы и, смаргивая навернувшиеся слёзы, боднул его в плечо, глухо ворча:       — Конечно, скучал бы. Что за вопрос вообще…       Уставшие глаза Тяня на мгновение сузились, выражая нечитаемую эмоцию, но губы тронула тёплая, знакомая улыбка. Он едва слышно прошептал:       — Хорошо, если так…       — Это так, — уверенно произнёс И, пристально оглядывая его лицо.       Голова Тяня угрюмо поникла, и чёлка упала ему на глаза. Сглотнув, он выдавил, надсадно посмеиваясь:       — Мы поругались с отцом сегодня. И он… ха-ха… грозился вычеркнуть меня из завещания, лишить наследства, — Тянь накрыл ладонями лицо, не выпуская тлеющую сигарету, и продолжил с саркастическим смехом. — Ещё чуть-чуть, и я почти был уверен, что он скажет, что я ему больше не сын…       В тишине студии прокатился его шелестящий печальный смех. Тянь мелко подрагивал от волн хриплого хохота в раме агонии…       Помявшись, Цзянь неуверенно сказал:       — В эти сложные дни вы все взвинчены. Наверное, он сказал это в сердцах… а… с чего он так?       Тянь тихо фыркнул:       — У нас… скажем так, неразрешимые разногласия… по поводу смерти мамы… Я считаю, что он, отчасти, виноват в её гибели… а он утверждает, что виноваты лишь обстоятельства… Спокойно говорить на эту тему, как ты понимаешь, мы не можем.       Светловолосый юноша зябко поёжился, всё-таки их семьи были связаны с криминальным миром, и избежать последствий от этой опасной связи было почти невозможно.       Тянь болезненно вздохнул, глухо простонав, будто ему было больно.       — Он не замечает, как его слова ранят нас с Чэном. Отец с самого начала одёргивал нас… Как будто есть свод правил, как правильно скорбеть…! — раздражённо выпалил Тянь. — Я не понимаю его… Он не то чтобы прям ужасен… но будто хорошие моменты не перевешивают плохие. Иногда с ним так невыносимо… Этот его характер, он словно бы делает всё, чтобы уничтожить последние крупицы понимания между нами. В доме постоянно скандалы… И эта его новая пассия…! Да она старше Чэна лет на десять! Избавляется от её вещей… — захлёбывался гневом Тянь. — Я зашёл в мамину гардеробную, а она убрала все её платья! Она заполняет собой всё, будто бы хочет заменить её!       Цзянь чуть помолчал, видя, как Хэ злился, и, подбирая слова, осторожно произнёс:       — Может… может… Она не пытается заменить её? Просто твой отец… он старается жить дальше, как-то налаживать свою жизнь…?       — … она делает это слишком грубо. Никакого почтения к памяти… я… я даже не успел забрать хоть что-нибудь… совсем ничего, — голос Хэ болезненно дрогнул, он зашипел, сигарета в его пальцах прогорела до фильтра и обожгла кожу между пальцами. Он с остервенением затушил её и бросил смятый окурок в ближайшую жестяную банку от пива, резко встал и пнул её, так что та с грохотом откатилась. — Чёрт! — Тянь закрыл лицо дрожащими ладонями. — Чёрт! — задушено выдохнул он. — У меня ничего не осталось от неё…!       Цзянь И встал и мягко приобнял его за плечи, осторожно поглаживая спину:       — Позже… попробуй поговорить с отцом. Возможно, он что-то сохранил…? Ну, вдруг. Но когда вы оба остынете. И потом… у тебя же остались воспоминания о ней… Их у тебя никто не отберёт.       Тянь тяжело вздохнул, тыкаясь в плечо Цзяня, и жалобно прошептал:       — И, мне кажется, я забываю её голос, её смех… Как же так…?       Цзянь И поджал губы, от этих слов по его телу прокатилась волна мурашек, как от ледяного ветра. Он выдавил из себя тихое, искреннее:       — Друже, со временем воспоминания тускнеют и искажаются… Я вот тоже почти не помню своего отца. Не знаю, какое воспоминание о нём ложное, а какое истинное… но всё равно остаются ощущения, которым ты… можешь доверять…? — Цзянь утешающе погладил Тяня по спине.       — Угу, — хрипнул Хэ.       — А у вас не сохранилось видеозаписей с ней… с вами из детства? — тихо поинтересовался Цзянь, словно размышляя вслух.       — Нет… только фотографии, и их совсем мало.       Цзянь И вздохнул, обдумывая это. Немного помолчав, он робко предложил:       — Ты мог бы поговорить о ней с Чэном…? Он помнит её больше, ведь так?       — … да, — хрипло отозвался парень.       Тянь немного отстранился, шмыгнул носом и, слегка пошатываясь, медленно направился к постели. Не раздеваясь, он рухнул на ворох одеял и подушек, прикрыв припухшие глаза. Цзянь И тихонько подошёл к кровати, присел на колени и положил руки, а затем и голову на матрас рядом.       — Ты всегда пропускаешь школу в эти дни, да? — робко спросил он.       Брюнет приподнял растрёпанную голову и бросил на него усталый взгляд.       — Честно говоря, я просто не в состоянии… у меня нет сил «держать лицо» в эти дни.       — … понимаю, — прошептал Цзянь.       Они помолчали какое-то время, и вскоре Тянь тихо пробормотал:       — Знаешь, когда наступает самый тёмный час для меня?       Цзянь отрицательно покачал головой. Хэ, опустив пушистые ресницы, хрипло пробормотал:       — В эти дни… Самое сложное время для меня — это ночь, потому что я плохо сплю. Самые мрачные мысли донимают меня перед рассветом… Я просто мысленно уговариваю себя дожить до утра. А потом меня попускает… Накатывает, как волны в шторм… С годами стало чуть легче, но в начале это… напоминало агонию… Сейчас немного по-другому… Я отношусь к этому, как к болезни… Поэтому Цзянь И, не обижайся на меня, если не отвечу на звонки, не захочу выйти погулять… или повеселиться накануне этих дней… или после. Я просто… не могу. Понимаешь…?       — Да… Хэ Тянь, — тихо ответил Цзянь.              

***

      Наши дни              Воспоминание стало выцветать в памяти Цзяня. Он тяжело выдохнул и тихо произнёс:       — Шань, ему в эти дни очень плохо. В прошлом году я был у него накануне, и… после поминок он почти не вставал с постели. Ни на что не было сил, он много спал и почти ничего не ел. Я пытался уговорить его хоть немного поесть… Но он просто закрывается от всех… а потом потихоньку приходит в себя. Так что не думай, что он тебя игнорирует. Не принимай на свой счёт, если он станет замкнутым, — Цзянь немного замолчал, потом продолжил тише. — Думаю, он избегает всех в этот период, потому что не хочет, чтобы его видели в таком подавленном состоянии.       Мо покусывал губы, глядя на свои пальцы с рассеянной грустью. В сердце неприятно тянуло. Он хотел бы поддержать Тяня в это сложное для него время.       — Как думаешь, когда он вернётся домой? — тихо спросил Рыжий.       — В прошлые разы он не задерживался дома больше, чем на сутки. Так что, может, завтра или послезавтра… — Цзянь пожал плечами. — Думаю, он позвонит тебе, когда вернётся, — добавил он, поднимаясь из-за стола. Обеденный перерыв подходил к концу. Чжэнси засобирался вслед за другом, с серьёзным и задумчивым видом.       — Почему ты так уверен…? Он же избегает всех в эти дни… — тихо буркнул Мо.       Цзянь подошёл к нему и, слегка похлопав по плечу, слабо улыбнулся:       — Теперь всё немного иначе. Он позвонит. Я знаю.       

***

      Прозрачные водяные перья хрупкого дождя прорезали стальное небо. Воздух остро пах свежестью и мокрой травой. Белые цветы на поле вокруг могилы Хэ Сюин все в слезах, будто в звёздах. Деревья, окружавшие поле, окутала лёгкая дымка. Тянь присел на корточки перед могилой, поправляя небольшой венок из белоснежных эустом — маминых любимых цветов. Он убрал с плиты опавшие листья, свободной рукой держа раскрытый зонт. Чуть поодаль стоял Чэн, тихо переговариваясь с отцом, дядей и А Цю. Немного дальше, в окружении дальних родственниц матери, стояла мачеха. Мужчины были в строгих траурных чёрных костюмах, женщины — в сдержанных платьях и шляпках.       «Я знаю, что снова закрою глаза, чтобы вызвать знакомые краски и формы, и они мне позволят тебя обрести», — думал Тянь, опуская густые ресницы. Его плечи поникли. Он зябко поёжился, а дождевые капли лениво стекали с зонта.       «Я закрыл глаза, чтобы больше не видеть… Закрыл, чтобы не плакать. От того, что не вижу тебя», — Тянь прикусил нижнюю губу и медленно распахнул веки. Нежно провёл ладонью по мраморной плите, с тоской думая: «Где твои руки…? Я скучаю по твоей ласке… Где глаза твои? Прихоти дня… Всё потеряно. Нет тебя здесь. Всё потеряно. Я живой… Как сложно весь день в себе нести своё живое сердце». Он вздохнул, с трудом поднялся и медленно направился к брату с отцом. Они молча двинулись прочь, шаг за шагом, словно процессия, по дороге к старому поместью. Прислуга и охрана остались в доме — этот личный момент всегда принадлежал только их семье.       Хэ Тянь ладонью толкнул калитку, ведущую в сад. Белоснежные бутоны еле заметно колыхались от лёгкого дуновения ветра. Он шёл по мощёной дорожке, и серые глаза его скользили по цветочным кустам, пока не задержались на старом тутовом дереве. Остановившись, он погрузился в воспоминание, как в туман.       «И забыть не могу. Она была здесь. В сад на прогулку водила. Срывала нам с братом ягоды с шелковицы. Снег её смеха пеленою ложился на грязь… Она шла так легко, точно ангел». В сердце остро кольнуло.       — Тянь…? — Хэ Чэн, шедший за ним, тихо окликнул его.       Очнувшись, Тянь сглотнул, проглатывая комок в горле и отрывая болезненный взгляд от дерева. Пора было идти — их ждали. Он направился к дому, где на крыльце под козырьком выстроилась шеренга слуг, терпеливо ожидая хозяев. Подойдя, Тянь передал ближайшей служанке сложенный зонт и молча прошёл в холл. В гостиной, на кофейных столиках, стояли блюда с рисовыми шариками цинтуань, традиционным угощением на Цинмин. Он тяжело опустился в кресло, рядом присел Чэн.       — Я не останусь до завтра, — хрипло произнёс Тянь.       Старший брат устало вздохнул, бросив на него тяжёлый взгляд, но промолчал. В гостиной пахло благовониями — жгли сандаловые палочки. Родственницы тихо беседовали с женой Веймина. Отец с дядей отправились в библиотеку. После поминального обеда Тянь планировал поговорить с отцом, а затем уехать домой.       Во время обеда все сдержанно переговаривались, изредка вспоминая истории о Сюин. Некоторые из них вызывали улыбку, другие лёгкую грусть… Тянь ел доуфу с рисом, хотя аппетита не было, но отказываться было бы неприлично. Он сглотнул вязкую слюну, чувствуя сильную усталость и желание остаться одному после всех поминальных ритуалов. Закончив беседу с родственницами мамы, он вежливо попрощался и направился к библиотеке, где, как сказал Чэн, находились отец и дядя.       Дверь была приоткрыта, и, подходя, Тянь уловил обрывок их разговора. Хэ Веймин и Хэ Ронг сидели в высоких вольтеровских креслах с «ушами» и с ножками в виде львиных лап. Они курили и попивали виски напротив горящего камина. Вдоль стен тянулись высокие книжные стеллажи из красного дерева. На полу лежал персидский ковёр, в комнате стояли письменный стол, два дивана друг напротив друга с низким кофейным столиком между ними, а в конце комнаты возвышался массивный антикварный камин из мрамора итальянской работы, которому было более ста лет.       — … порой с ним слишком сложно, — глухо произнёс Веймин.       — Он молод. Вспомни себя в его возрасте. Тем более никто не знает, что пережил мальчик после смерти матери. Эта рана останется с ним навсегда…       — Она коснулась всех нас. Меня, Чэна… да… Тянь был слишком мал, когда это случилось… Я думал, не смогу жить дальше, когда её не стало, — Веймин тяжело вздохнул. — Но… я встретил Аи, и это меня спасло… а Тянь… он меня ненавидит… Считает, что это случилось из-за меня.       — … лишь косвенно. Всё гораздо сложнее. Ты человек, прошедший через боль и, по-своему, понимающий, что такое благо для семьи. Веймин, ты пытался ему это объяснить…?       — Много раз… бесполезно.       Хэ Ронг ненадолго замолчал, сделав глоток виски. Кубики льда звякнули о стенки стакана, и он осторожно произнёс:       — В то время ты был жесток…       Веймин снова тяжело вздохнул, и непонятно, чего в этом вздохе было больше, раздражения или же сожаления…       — Я не имею права быть слабым. Ты знаешь почему. И мальчики должны были это понять, — тихо процедил он сквозь стиснутые зубы.       Тянь, понурив голову, сглотнул подступивший комок в горле, подняв руку, чтобы постучать. В голове мелькнула мысль, полная отстранённости: «Когда я рядом с тобой, всегда ощущаю себя за стеной… как на дне оврага. Мои слова не доходят до тебя, падая, словно в уши глухого… в бездну мёртвого сердца. Странно слышать, что оно ещё способно на любовь… жаль только, что не к своим близким…»       Хэ Тянь глухо постучал, и мужчины мгновенно замолчали. Дядя обернулся, выглядывая из-за спинки кресла.       — О, Тянь. Проходи, — он поднялся и похлопал Веймина по плечу. — Увидимся позже. Я вас оставлю.       Тепло улыбнувшись Хэ Тяню, дядя направился к выходу.       — Мне кажется, с нашей последней встречи ты стал ещё выше, раздался в плечах. Как быстро летит время… — он приобнял племянника, похлопав его по спине.       — Здравствуйте, дядя.       — Ладно, мне ещё нужно передать кое-что тёте Лин, а то она мне снова припомнит, что забыл.       Хэ Ронг перекинулся ещё парой фраз, спросив, как дела у Тяня в школе и как его здоровье. Попрощавшись, он аккуратно прикрыл за собой дверь.       Тянь вздохнул и присел в кресло напротив отца. Веймин выглядел мрачно, он глотнул виски, оглядывая сына колючим взглядом.       — Я хотел спросить… Это важно. Несколько лет назад твоя жена разбирала вещи мамы… Я хочу знать, осталось ли что-нибудь…? — Тянь говорил тихо и уверенно, его взгляд был холодным и отстранённым.       Веймин нервно сжал губы, помолчав несколько минут.       — Есть одна коробка на чердаке… — его голос прозвучал глухо и безучастно. — Я распоряжусь, чтобы её принесли в твою комнату.       — Хорошо.       Тянь встал — это всё, что он хотел узнать. Отец вяло проследил за его движением. Направляясь к выходу и обходя большой напольный глобус, Тянь остановился в нерешительности. Не оборачиваясь, он негромко произнёс:       — Когда не стало мамы, мы с Чэном потеряли не только её… тебя не стало тоже… — на последних словах его голос дрогнул. — Всё могло бы быть иначе… у тебя ведь остались мы… — в его голосе не было укора, только усталость.       В комнате повисла тяжелая тишина.       — … с ней ушла большая часть меня, — прозвучало тихо и проникновенно. — Сюин была чиста… чище, чем когда-то был я.       Хэ Тянь всё ещё стоял спиной к отцу. Его пробивали волны гранитной тоски, а тело пронзало мелкой дрожью. Он медленно обернулся, встретившись с отцом надтреснутым взглядом. Веймин устало повернул голову. Их взгляды пересеклись, и в сознании Тяня мелькнула растерянная мысль: «В его холодном блеске глаз дрожат и тают маски, и то, что было ясным и понятным, исчезает…»       Тянь смотрел на него расколотым, прямым взглядом. Внутри зашевелилось раздражение и стала подниматься застарелая злость. «Покажи свои злодеяния! Плоды своих "трудов" на благо Триад! Рай пепла свой! Покажи, как неясное нечто воюет со стрелкой часов! То, как ты упиваешься властью! Покажи нанесённые истиной раны, несгибаемость клятвы для кланов! Себя покажи! Настоящего!!!» — кричал, надрываясь, внутренний голос. Бледное лицо Тяня пошло пятнами, он сжал кулаки, вонзая ногти в ладони, а ноздри раздувались от еле сдерживаемой злости.       Отец, не отводя взгляда, читал в его глазах этот немой гнев. Его собственный взгляд потускнел, лицо словно постарело.       — Я не смог запереть своё сердце… в клетку её груди, — прохрипел он глухо. От него фонило смертельной усталостью. — Тогда бы не стало нас обоих… Я не думал… что смогу… вынести это без неё.       Тянь испепелял его осуждающим взглядом, внутри его сознания раздавался остервенелый голос: «Боже, мне нужно кого-то обвинить… Итак, мы здесь. Вещи уже никогда не будут прежними. Время лечит…? Так говорят», — он едва сдержал тошнотворный, горько-насмешливый, истерический смешок, подступавший к горлу. «Тем не менее, мы здесь. И я выкрикиваю твоё имя… Жизнь идёт… а я скатываюсь в ад… будто бы это случилось вчера. Хотя прошло почти девять лет… Итак… вот и я, фантомная боль, кажется, ты здесь, чтобы остаться…» В лёгких не осталось воздуха, и Тянь зажмурился на миг, приказывая себе: «Дыши. Просто дыши». Он сморгнул заслезившимися глазами, пытаясь унять бушующую бурю внутри.       — И как? Стоило оно того? Всё это, — он обвёл рукой комнату, раздражённо думая: «Власть, деньги, криминальный авторитет. Весь этот путь, пройденный по кровавой, кривой дорожке».       — Стоило? — его голос прозвенел звонким эхом.       Веймин молчал, но взгляда не отвёл.       — Я не хотел, чтобы это произошло. И отдал бы всё, чтобы твоя мама была жива, — тихо и хрипло произнёс он. — Прожил бы я свою жизнь иначе, выпади такой шанс? Едва ли.       Внутри Тяня что-то мучительно-нервно сжалось. Это был, пожалуй, единственный раз, когда отец был по-настоящему откровенен. Его слова звучали невыносимо честно. Тянь сжимал и разжимал озябшие пальцы, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Сердце громко ухнуло, а по телу разлилось острое чувство опустошения. Он сглотнул комок в горле, молча развернулся и направился к выходу. Шатаясь, он прошёл по коридору до террасы, вышел на воздух и, достав сигарету, подкурил. Стоял под козырьком, равнодушно наблюдая за тем, как падают крупные дождевые капли, словно капель. Запах озона пробрался под кожу. Хэ не заметил, как выкурил полпачки, никак не мог остановиться, пока во рту не стало неприятно вязать дымной горечью. Зябко поёжившись, он медленно поплёлся в свою комнату.              В спальне было оглушающе тихо. Тянь чувствовал себя в ней чужеродно. Он давно уже здесь не жил. Всё в комнате словно застыло во времени. Книги и комиксы на книжной полке, покосившийся ночник, мягкий ковёр с длинным ворсом, игрушки и модели, которые он сам собирал и раскрашивал.        Его взгляд скользнул к постели, где лежала одинокая коробка. Хэ подошёл к кровати и осторожно снял крышку. Внутри покоилось аккуратно сложенное белоснежное, струящееся платье из полупрозрачной органзы с вышивкой. Тянь вытянул его из коробки. Его взгляд скользил, цепляясь за каждую деталь вышитых цветов. Он сел на край кровати и поднёс вышитый лиф платья к лицу, зарываясь носом в складки ткани, стараясь уловить родной запах. Тянь вздрогнул. Услышал. Такой забытый. Такой близкий. Он прижал лиф к себе, крепко обнимая. Зажмурился, мелко дрожа, и шелестяще засмеялся. Подумал, задыхаясь: «Ничто не сравнится с несчастьем любить того, кого уже нет. Ничто не сравнится… Набежавшая пена волны хрупкой скорби, оборви приговор, что к губам подступает. Поднимается к сердцу и рушится с первозданным, ослепительно горьким смехом. Смехом до потери рассудка. Плачем до потери жизни…» Тянь всхлипнул, уткнувшись лицом в ткань. Поле бликов набухло слезами. Сомкнулись веки. Они переполнены без всякой меры.       Хэ не знал, сколько прошло времени. Очнувшись, взгляд его припухших глаз упал на дно коробки, где он заметил знакомые туфли-лодочки, отделанные молочным атласом, заколку в виде цветка лилии и серебряный медальон-сердечко на длинной цепочке. Он снова сглотнул ком в горле и потянулся к медальону. Тихо щёлкнул замочек, и кулон раскрылся. Внутри в каждой створке были фотографии. В одной — фото с тепло улыбающимся отцом. Он был моложе, на лбу ещё нет той глубокой морщинки, свидетельствующей о том, что её обладатель часто хмурится. И взгляд его был другим, не таким суровым. Во второй створке — фото с маленьким Тянем, озорно смеющимся, рядом с ним стоял робко улыбающийся Чэн.       Глаза Хэ дрогнули, осыпаясь пеплом. Он сморгнул навернувшиеся слёзы. В коробке оставалась фоторамка. Он бережно взял её, провёл подушечками пальцев по лицу на фото, под нижним веком к щеке. На него смотрели её любимые глаза. С пушистыми длинными ресницами. Хэ Сюин нежно улыбалась, её смоляные волосы шёлком спадали на плечи, а на макушке торчали пряди, точно как у Тяня. Её белоснежная, фарфоровая кожа оттенялась лёгким румянцем, а в серебряных глазах лучилось озорство. Сердце Хэ пропустило удар. Этот снимок он сделал сам на свою первую фотокамеру, подаренную мамой. Он зажмурился, думая с печалью: «Где же ты? Почему ты не здесь? Почему не разбудишь меня?»              

***

       Чёрные тучи медленно катились вспять, ночь наливалась лунным светом. Дверь в студию тихо скрипнула, медленно впуская своего хозяина. Его лицо было бледным и осунувшимся, глаза покраснели и припухли. В руках он держал небольшой пакет. Хэ Тянь прошёл прихожую, не разуваясь, и, устало добравшись до кровати, обессиленно опустился на пол, прислонившись к ней спиной. Лунные блики расцвечивали пол студии, рисуя на нём решётчатый узор от окна. Его голова угрюмо поникла, густая чёлка скрывала глаза.              Тянь достал из кармана пиджака смартфон и, колеблясь, набрал знакомый номер. Вдох, как в пропасть разбег. Послышались гудки… Мысли вихрем проносились: «Есть на свете одна только дверь. Я к тебе прихожу, мы уходим вдвоём. Ты уходишь один, ты приходишь со мной… и это константа». Наконец, на том конце сняли трубку, послышался сонный, хриплый голос:       — … Тянь?       — …       Тянь молчал, спустя несколько мгновений он с шумом выдохнул. По телу прокатывались волны мелкой дрожи. Он шмыгнул носом.       — … я… — голос прозвучал безжизненно, и тут же осёкся.       Мо слышал его неровное дыхание, но не решался что-то сказать. Молчание подзатянулось, и наконец Рыжий тихо произнёс:       — Что тебе хочется…? Мне приехать…? — в тоне Шаня, сонном и хрипловатом было столько тепла и грубоватой нежности.       Запоздалая мысль эхом прозвучала в сознании: «Он знает». Тянь прикрыл глаза, закусывая губу.       — … да, — едва слышно, устало.       Он услышал, как на том конце линии что-то зашуршало. Похоже, Шань стал собираться.       — Что мне сделать…?       Прозвучало робко и тихо. Так, как если бы он спросил: «Как тебе помочь?»       — Просто будь рядом… — выдохнул надсадно Тянь, словно в лёгких закончился весь воздух.       

***

      Мо Гуань Шань позвонил в звонок студии, нервно переминаясь перед дверью. Через несколько минут Тянь открыл её. Рыжий сразу заметил его бледное, измождённое лицо, наполненное опустошённостью. Молча, Шань прошёл в прихожую. Тянь застыл перед ним, словно мраморная статуя, смотря на Мо печально, устало.       «Даже в течение дня ты боишься проснуться, не способный снова лечь перед лицом своих страшных кошмаров. Ты не можешь смеяться. Ты не можешь спрятаться, и вместе с тем в твоём взгляде читается: «Пожалуйста, не волнуйся обо мне». Слова совершенно необязательны, они всё только испортят…» — думал с грустью Шань. Он подошёл к нему и осторожно коснулся ладонью его щеки, чуть ниже века, нежно провёл подушечкой большого пальца. Припухшие веки покрасневших серых глаз задрожали. Тянь прикусил губу. «Этот утешающий путь молчания — от моих ладоней к твоим глазам», — размышлял Мо, продолжая поглаживать кожу Тяня, заглядывая в уставшие глаза, и тихо произнёс:       — Пойдём…?       Тянь, словно пробудившись, хрипло хмыкнул.       — Угу.       Мо взял его за руку и осторожно потянул в гостиную, усадил на диван. «Ладонь Тяня такая холодная. Хочется согреть твои озябшие пальцы, тебя отогреть…» — пронеслось в голове. Рыжий ненадолго отошёл на кухню, и вскоре оттуда послышался звук закипевшего чайника. Через минуту он вернулся с двумя чашками зелёного чая, сел рядом и, передавая чашку Тяню, тихо спросил:       — Как всё прошло?       Мо видел, как Тянь, словно собранный из осколков, старался не распадаться. Хэ отвёл взгляд, словно надломленный, и тихо ответил:       — Собрались только близкие родственники, провели все поминальные ритуалы. Но… находиться там было тяжело. Приходилось держать мину перед дальними родственниками, а мне в эти дни… это особенно трудно даётся, — слабо улыбнулся он. — Вести вежливые беседы, поддерживать все эти формальности… — Тянь ссутулился, опустив глаза. — Я просто хотел, чтобы все оставили меня в покое.       Поджав губы, Шань смотрел на него сочувственно. Тянь сделал глоток чая, грея руки о тёплую чашку, и отрешённо уставился в одну точку, будто погружаясь внутрь себя. Его голос был низким, слегка охрипшим.       — Поговорили с отцом… У нас в семье не приняты разговоры по душам, но сегодня он, впервые за все эти годы, сказал что-то искреннее о маме… Столько лет он выстраивал стену отчуждения между нами… и наконец сказал правду. Хоть что-то сказал… наверно, где-то на горе рак свистнул, — горько усмехнулся Тянь и прикрыл глаза ладонью.                    Шань придвинулся к нему ближе, развернувшись, осторожно коснулся плеча и стал робко гладить его, стараясь поддержать.       — … а ещё я забрал пару маминых вещей. Думал, ничего не сохранилось, — тихо пробормотал Хэ Тянь. — Сейчас… — он медленно встал, а через минуту вернулся с небольшим бумажным пакетом, протянув его Рыжему.       Тянь осторожно вынул из пакета фоторамку и передал её в ладонь Мо. С фотографии на него смотрела красивая молодая женщина. Шань сразу заметил, как сильно младший сын похож на неё. Его губы тронула тёплая полуулыбка. В её глазах было то же озорство, что и у Тяня. Бережно держа рамку, Шань вглядывался в каждую деталь.       — Этот снимок я сделал сам. Она подарила мне первую фотокамеру… и это был пробный кадр.       — Вышло очень хорошо, — Шань задумчиво пробормотал после небольшой паузы. — Значит, вот кто привил тебе любовь к фотографии.       Тянь тихо прыснул, вспомнив свою коллекцию фоток Малыша Мо, и вновь потянулся к пакету.       — … и ещё кое-что. Нашёлся и этот кулон… — он достал серебряную цепочку с медальоном в форме сердечка и бережно положил её в протянутую ладонь Шаня.       Шань вернул Тяню фоторамку и внимательно разглядывал кулон. Заметив, что он открывается, он посмотрел на Хэ с вопросом:       — Можно?       — Да, Малыш Мо, — едва слышно отозвался Тянь.       Шань аккуратно открыл медальон. Внутри были фотографии. С одной стороны был мужчина. «Видимо, это и есть его отец», — подумал Шань, разглядывая его черты. На другой — юный Хэ Тянь, он светился, как солнышко, открытой счастливой улыбкой. В сердце Шаня что-то ёкнуло. «Как бы мне хотелось видеть тебя таким искренне счастливым чаще», — подумал он.       Рядом с маленьким Тянем стоял мальчик постарше, — вероятно, это Чэн, с робкой, чуть неуверенной улыбкой. «Зная, каким суровым он стал сейчас, сложно узнать его в этом пацане», — отметил про себя Мо, бросив осторожный взгляд на Тяня. «В глазах твоих слёзы, улыбки и нежность. В глазах твоих нет никаких секретов. Нет пределов». Он аккуратно закрыл створки медальона и положил его в ладонь Тяня, закрыв его пальцы. Тихо сказал:       — Храни его теперь.       — Угу, — хрипло отозвался Тянь.       — Постараешься заснуть?       — … да.       Хэ Тянь хотел просто рухнуть на постель, не раздеваясь, но Шань настоял, чтобы он принял душ и переоделся в пижаму.       — Давай, вода смоет усталость… — приговаривал Рыжий. Когда дверь в ванную мягко закрылась, он добавил уже тише. — И весь этот тяжёлый день.       Пока Хэ Тянь был в душе, Шань успел расстелить постель и сам переоделся в пижаму, позаимствованную у мажора в прошлый раз. К своему удивлению, он обнаружил, что придурок отдал ему целую полку в своём шкафу.       Спустя полчаса они уже лежали, укрывшись одеялом. Тянь, обессилев, оплёл Шаня руками и прижался носом к его груди. На мгновение Рыжий замер, но, посмотрев на его растрёпанную макушку, наконец сдался. Вздохнув, он провёл пальцами по его мягким тёмным волосам и, перебирая пряди, шёпотом спросил:       — О чём ты думаешь, чтобы отвлечься от мрачных мыслей?       Хэ Тянь сглотнул и также шёпотом ответил:       — Думаю о тебе.       Это прозвучало предельно искренне. Шань ожидал услышать, что это будет что-то светлое и хорошее, после услышанного его рука на мгновение замерла в волосах Тяня. Он чувствовал, как тот постепенно расслабляется и, кажется, начинает засыпать. Мо сглотнул, слегка отстранился, чтобы взглянуть на его лицо. В лунном свете было хорошо видно, подрагивающие ресницы выдавали, что Тянь вот-вот погрузится в сон. Шань склонился к его лицу, поправил пряди длинной чёлки и невесомо поцеловал в лоб. Он задержал губы на мгновенье дольше, чем было необходимо, провёл носом, едва касаясь кожи, и еле слышно прошептал:       — Тогда думай обо мне.              

***

             Тянь щурился от яркого солнечного света. Здесь дул ветер и пахло солью. Он нахмурился, но вскоре тень закрыла его лицо, рядом развивался парус. Кажется, он на их старой яхте. Хэ потрясённо распахнул глаза и повернул голову на знакомый звук… Её звонкий смех. Ветер сорвал панамку с её головы, и она ловила её, каждый раз не успевая на мгновение — шляпка уносилась ещё на пару шагов. Мама, босая, в белом лёгком платье из органзы с вышивкой на лифе, смеялась, придерживая подол. Её волосы развевались на ветру, и она убрала с лица непослушные пряди, растрёпанные проказником-ветром. На палубе их яхты никого не было, рядом стоял небольшой столик под зонтом и пара стульев, а в чашке остывал кофе.              «Хорошо быть здесь, но так сложно сюда попасть», — отстранённо думал Тянь, осторожно подходя к ней. Её смех, похожий на журчащий хрустальный ручей, завораживал. Наконец она поймала шляпку и снова надела её на макушку. Хэ надтреснуто смотрел на её фигуру, ловил каждое движение, впитывал улыбку. «Ещё немножко. Я посмотрю ещё немножко», — робко думал он, заворожённо наблюдая за ней.       Вскоре Сюин заметила его, её серебристые глаза засияли радостью. Видно было, как она счастлива видеть его.       Голос Тяня прозвучал тихо и печально:       — Прошу скажи, что случилось?       На мгновенье в её глазах что-то дрогнуло.       — …       Она молчала и только смотрела. Смотрела-смотрела-смотрела… и улыбалась едва заметно, но в серых глазах отражалась щемящая боль.       «Прощай, печаль… Здравствуй, печаль… Ты вписана в линию горизонта. Ты вписана в глаза, которые я люблю», — с тоской подумал Хэ.       Серая туча заволокла яркое солнце, и свет померк. Сквозь облака пробивались лишь слабые лучи ускользающего света. Воздух наполнился запахом надвигающейся грозы, обнажая каждый нерв тишины.       «В ушах звенит».       — Позволь мне тебя спасти, — тихо и горько произнёс Тянь, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.       Её серые радужки сочились сожалением, а на губах теплилась печальная улыбка, будто пытаясь отогреть.       — Ты не сможешь, — отозвалась она.       «Сердце так и трепещет, будто вот-вот сломает мне грудную клетку», — думал Тянь, дыша с трудом и хватаясь ладонью за грудь. «Твои слова звучат как приговор. Они не оставляют шанса на миг отвлечься. Это как хоронить заживо. Когда цепляться за жизнь больно. Когда из слов лишь крики и мольбы. Когда вокруг и внутри пустота, холод и тьма… и даже так я мог бы остаться, но дай мне хоть один повод. Я не хочу». Его голос, горький и сдавленный, прорезал тишину:       — Почему? — это стадия отрицания.       Хэ Сюин всё так же смотрела на него с нежной, печальной улыбкой, не приближаясь к нему ближе.       — Милый, мы не можем предотвратить то, чего не предвидим, — ответила она, смотря прямо, словно в самую нагую суть, сквозь него. В её глазах блестели слёзы и осколки любви, тепла обжигающего тонны, оно растапливало лёд и выжигало тени.       Внутри что-то с треском порвалось, с грохотом рушилось.       — Неужели ничего нельзя сделать…? — всхлипнул он, голос Тяня дрожал от отчаяния. Вопрос эхом отдавался в его груди.       

***

      В тишине слышались приглушённые, горькие всхлипы.       — агх… ха-ха… ха-а… неуже-ели… ничего… не-льзя… ха-ха… сде-лать…?       Чьи-то тёплые руки прижимали его к груди. Кто-то качал его, баюкая, словно утешая. Обжигающе дыша, его уха коснулись мягкие губы, Тянь услышал шёпотом успокаивающее, мягкое:       — Чшшшш…       «Дышать трудно».       Шершавые пальцы ласково гладили его по волосам, робко касаясь плеча. Слёзы стекали по щекам, оставляя солёные дорожки. Хэ Тянь, словно в тумане, медленно осознал, что сидит в объятиях Рыжего, уткнувшись мокрым носом ему в ключицу. В груди звенит болью по-детски обиженное: «Это был сон». Хэ комкал ткань пижамы Мо на спине, горько всхлипывая, перед глазами всё ещё стояла её искристая улыбка. Но образ исчезал, таял в тенях. Его веки наливались тяжестью, а руки Шаня, словно ручьи струящиеся, надёжно обнимали и удерживали.       — Мой… хороший… всё пройдёт… пройдёт… и это тоже, — голос Мо звучал хрипловато и грустно. Скрипел ржавчиной, как старые шестерёнки. — Всё пройдёт… пройдёт…       Он поглаживал Тяня по спине, терпеливо ожидая, пока тот успокоится. Тянь вскоре перестал всхлипывать, лишь иногда шмыгал носом. Мо заглянул в его опухшие глаза, реснички Тяня были мокрыми, все склеились, а взгляд — наполнен удушающей пустотой. Хэ закрыл глаза, но слёзы продолжали бежать, словно ручейки, не останавливались. Шмыгнув носом, он слабо и безэмоционально произнёс:       — … они не останавливаются… хотя сейчас я ничего не чувствую… идут сами… против воли… — снова шмыгнул носом. — У меня однажды уже было так.       Поглаживая его по спине, Гуань Шань осторожно произнёс:       — Во сне ты звал маму…       Тянь немного помолчал и, робко усмехнувшись, тихо заговорил:       — … я её видел… Во снах я почти всегда не помню… — он запнулся, поправляя себя. — … не знаю, что её больше нет… а потом, когда просыпаюсь… прошибает осознанием… снова… и снова разбивая мне сердце, — он сглотнул ком в горле. — Похоже, это триггернуло меня… В первый раз такое случилось несколько лет назад. Тогда я всё ещё сильно скучал по ней… высматривал её образ в лицах прохожих, в доме напротив, в отражении окна на улице. Зная, что её просто не может быть в тех местах. Искал на перекрёстке и даже во сне… и однажды, возвращаясь из школы, я увидел женщину — со спины один в один похожую на маму. Прямо до мельчайших деталей, — Тянь шмыгнул носом. — У неё были такие же красивые, длинные, чёрные волосы, — он хрипло прошептал, уткнувшись носом в ключицу Шаня, убаюканный тем, как Мо мягко и утешающе гладил его по спине. — Дома всё равно никто не ждал, — с грустью улыбнулся он. — Спешить было некуда. Я шёл за ней на расстоянии минут сорок… и мысленно просил её не оборачиваться. Но… переходя дорогу, она оглянулась назад… и мираж рассеялся… Я остался перед пешеходным перекрестком, смотря как она уходит, — его голос дрогнул на последних словах. — И слёзы покатились точно так же, как сейчас… безостановочно… а я ничего не чувствовал, кроме пустоты. Они просто не останавливались… несколько часов подряд, — тихо добавил Тянь. Сделав паузу, он снова заговорил, безжизненно и устало. — Вернувшись домой, я делал всё как обычно: уроки, смотрел кино… внутри всё также было пусто, даже не больно… а они всё шли и шли. Так странно…        Мо вздохнул и тихо ответил:       — Нормально… Думаю, так бывает, — Рыжий чуть отстранился, его взгляд был наполнен расколотой нежностью. В янтарных радужках будто блестели слова: «Я не ждал, что ты расскажешь, а ты… открываешь до дна своё сердце». Он вытер дорожки слёз под нижними веками большим пальцем.       — … не поможет, — угрюмо пробормотал Тянь.       Шань хмыкнул и, приблизившись, нежно поцеловал уголок его глаза. Тянь моргнул, и Рыжий вновь осторожно коснулся закрытого века поцелуем.       — … а так…? Чувствуешь что-нибудь? — он бережно сцеловывал, катящиеся слезинки.       Хэ замер и, спустя мгновение, Шань отстранился и заглянул ему в глаза.       — Помогло, — губы Рыжего тронула довольная полуулыбка.       Тянь растерянно коснулся ладонью века. «Перестало». Шань выбрался из вороха одеял и включил ночник. Хэ, всё также сидя в постели, наблюдал за его действиями.       — Хочешь воды?       Тянь, словно очнувшись, тихо кивнул:       — … угу.       Через пару минут Шань принёс ему стакан.       — Свет оставить?       Делая медленные глотки, Тянь на секунду задумался и сказал:       — Ммм… тебе же будет мешать, — он отставил стакан на пол рядом с постелью, с лёгкой виной во взгляде.       — Мне нет, — уверенно ответил Мо, ложась обратно и укрываясь одеялом.       Хэ Тянь, сидя в одеялах, мягко смотрел на Рыжего с теплотой и лаской в глазах. Тот уже улёгся на бок, прикрыв светлые ресницы, и лежал лицом к нему. Тянь сморгнул, про себя думая: «Всё, что я люблю, — всё здесь. В тебе».       Он прилёг ближе к Малышу Мо, устало и нежно глядя на его лицо. Ладонь Шаня лежала рядом с подушкой, раскрытая. Тянь уложил свою ладонь поверх его, и Шань, не открывая глаз, начал водить подушечкой большого пальца по тыльной стороне его руки.              

***

      Он понял, что снова вернулся в свой сон. Мама по-прежнему улыбалась ему с лёгкой грустью.       — Неужели ничего нельзя сделать…? — вопрос застыл гулким эхом.       Она молчала. Её улыбка стала теплее. Лучи, пробивающиеся сквозь тучу, переливались красивыми отсветами, и небо прорезала большая яркая радуга.       — Можно, — наконец произнесла она. — Да, — кивнула Сюин, подошла к нему ближе и взяла его ладонь в свою. Она сжала её, переплетая их пальцы.       — …       Глаза Тяня были широко распахнуты, они влажно блеснули.       — Радуйся этому прекрасному дню. Их ведь так немного, — с теплом произнесла она.       Её улыбка, такая нежная, тает.