Жажда небытия

Загадку разгадать пытаюсь бесполезно — Мне ветер не пленить и не поймать мне свет. У ночи на устах мне слышен шепот — след Всех сокровенных тайн мистерии и бездны. И я спешу туда, где не избегнуть бед, Где муки мне сулит искусство — путь мой крестный. Влачилась по земле душа, но зов небесный Влечет в нездешний мир, где ей пределов нет. Я умирал. Вокруг толпились чьи-то души. Загробным жалобам мои глаза и уши Открылись полностью, подобные вратам. В долине траурной, где только плач и стоны, Мой дух, внимающий людскому горю там, Плывет по воле зла рекою слез бездонной. Морис Роллина Великая река Змеиная с вершины обрыва казалась такой обыкновенной речонкой, словно бы и не обладала мощной силой вытравливать всё живое на корню в многокилометровом радиусе от себя. Кругом обступили её неприветливые высокие твердыни, загоняя бурливое водное тельце в ущелье, заставляя выделывать такие колена и кривулины, точно и впрямь ползла змея. Змея ядовитая, опасная, неприступная. Сиано остановился, во все глаза разглядывая огромные чёрные пики устрашающих гор по ту сторону ущелья, хранивших в себе секреты мирозданья, растерянные в гулкой мгле. Густой туман клубился над склонами, скрывая их высоты, стелился в низинах и лощинах, над ручьями и руслами реки. Эти горы как обезумевшие гиганты, усеявшие землю плодами своих бредовых фантазий, стояли неподвижно веками, изрезав весь материк на две части, как воплощённая чёрная тень давних ошибок. Громадные хребты вырождались в предгорья, систему холмов и возвышенностей, опускающихся в Четвероморье, где превращались в глубокие пещеры, сторожившие бухты и заливы. Самая массивная горная туша вырывалась из недр земли своими устрашающими лысыми горбами прямо посреди лесной чащи, как прорвавшийся из-под кожи карбункул, а дальше гряда, усеянная плоскими вершинами, обрывами и склонами тянулась мрачным ожерельем на Восток, покуда хватало взора, разделяя лес надвое. Сиано не выпадала такая возможность видеть столь близко эти хмурые древние вершины, острые и рваные гребни, рядом с которыми не живёт ни одно человеческое племя, ни одно живое существо: Смотрящий никогда не ходил этими тропами, так далеко от их поселения. Да и мало кто из охотников осмеливался ходить в этой местности, боясь сгинуть в бесовских местах. Эти горы когда-то явились ему в видении, но очертания их были нечёткими и блёклыми, и теперь, видя их перед собой, Сиано был поражён суровой красотой и величием. Тропа позади ещё смутно была различима в сгустившихся сумерках, но некоторые из следопытов уже зажгли факелы из смолистого дерева, медленно и настороженно продвигаясь вперёд в поисках хоть каких-либо зацепок присутствия поблизости человека. Сиано склонил голову, уныло взглянув на размытую почву. Надоедливый глиняный дождь, застигнувший странников в пути, перестал хлестать, сырой удушливый воздух вокруг застаивался подобно незримому болоту, становясь липким и плотным. Всё кругом замерло, заплесневело, укрытое густой, вязкой глиной, что растекалась под ногами, принесённая грязными каплями с неба. Даже кусты и деревья облеплены ею, как противными клейкими наростами-опухолями. На влажной тропинке виднелись многопалые следы, напоминающие звериные, но чересчур диковинные, непонятные: каждый след длиной в три человеческих отпечатка, с шестью чёткими углублениями от перепончатых пальцев. Какое-то странное, огромное животное прошло здесь совсем недавно. След ещё не успел простыть, поглощённый влагой, а стало быть нечто неведанное бродит где-то поблизости. Сиано понятия не имел какому созданию могли принадлежать подобные отметины, ибо он был слишком далёк от охотничьего ремесла, чтобы сопоставить увиденное с любым известным ему зверем. Он не умел распознавать всякого рода нечисть, не имел представления даже о половине той ужасающей потусторонней силе, в которой так хорошо разбирался его потерянный друг. Без знающего эти тропы следопыта, путникам, несведущим во многих коварных проявлениях оборотного мира, было смертельно опасно находиться так далеко от своего племени, особенно в сумеречный час. Сопровождающие их малый отряд пара охотников являлись скорее защитой, нежели проводниками, ибо неведома была им здешняя дорога, отпугивающая даже самых бравых мужей. Именно за этим Сиано позвал их с собой, так как самостоятельно не сумел бы добраться так далеко. К этому времени Сиано стало абсолютно ясно, что смерть подстерегает их, блуждает недалече, и в любой момент может предстать пред ним и его собратьями в обличье заплутавшего человека из вражеского племени или дикого зверя, — обернуться могильным холодом, несчастным случаем, смертельной раной, болезнью. И если повстречать здесь человеческое существо было крайне маловероятным исходом, то насчёт тёмной силы сомнений не оставалось. Нечто неведомое и грозное обитало в этих опасных местах. Впрочем, как и везде, куда ни погляди. Сиано больше всего не нравился здешний лес — угрюмый, неприветливый, и эти болота, которые не только в низких местах, где им сами божества велели быть, но и на вершинах, где им быть не положено. Поднимаешься-поднимаешься по каменистой дороге в гору, и вдруг вёрст на пять разляжется самая непролазная топь, где не пройдёт ни мул, ни лошадь; приходится идти по колено в грязи, уповая на волю слепого рока, безрассудно надеясь, что вязкие стоячие воды не поглотят нерадивых путников. Этот смертоносный лес рядом с рекой назывался Абдраган. Он рос на грубом холмистом ландшафте по обе стороны широкого ущелья, плотно населённый разнообразными монстрами. Но всем и каждому было с малых лет известно, что именно на том берегу Змеиной начинались единоличные владения их заклятого потустороннего противника. В местах за ущельем, куда не дотягивалась благословенная длань племенных божеств, опасно было находиться живой душе и именно здесь стоило искать без вести пропавшего соплеменника. В страшных местах подобных этому охотники проводят большую часть жизни, там же её и заканчивают. Лес разрастался, будто бы подпитанный чей-нибудь злобной волей. Он полз всё дальше на Восток, туда, где великие земли, покорённые людьми, ещё способны были противостоять мраку, что непреоборимо сеялся повсюду. Если и был кто-то на их загнивающем континенте свободен от ненависти, страха, горечи и тьмы, так это просторы к востоку от Стонущих гор, вырезая и вытесняя пережитки древнего проклятья, установив свой домен, границы которого соответствуют горной цепи. Эта массивная гряда столетиями защищает восточную границу человеческих земель — самую стародавнюю из всех обетованных, существующих до сих пор, — земель, что люди, живущие по ту и эту сторону гор, называют Пределом. Это суровая обитель высокогорных долин, утёсов, бурных ущелий, каньонов, густых смешанных лесов и водопадов бережёт руины доисторических королевств и следы магических катастроф. Древнейшие из существующих поныне организованных народов находятся в землях Предела, которые считаются местом зарождения современного человеческого мира — колыбель цивилизации, плотно заселённая множеством стран и государств. Под суровой рукой королей и наместников-колдунов они остаются такими же, как и тысячи лет назад. Предел уже много столетий удерживает свои границы, замкнувшись от распространяющегося ужаса здешних краёв. Опасаясь впустить в свои благополучные владения страшные проклятья, разрастающиеся подобно мору, жители Предела уничтожили единственный проход через Стонущие горы, окончательно отрезав оставшихся представителей человечества от своих территорий, оставив сражаться и выживать среди полчища чудищ, вышедших из самых зловещих кошмаров. Местная земля, запятнанная тёмной магией, лютая, отверженная всеми прочими государствами, носит на себе тугое ярмо изгоя — разорённая, умирающая страна распада, наречённая Смутой. Смута в стародавние времена была жестокой военной империей, которой правили злобные жрецы, поклонявшиеся плотоядным идолам, что и привели в этот свет жутких существ в погоне за божественной силой и властью. Жрецы, единственные носители магии рода человеческого, и поныне обитали в этих суровых краях, сохранив гниющую память о днях величия их предков только в своих сказаниях и легендах. Неспособные справиться с напастью, которую обрушили на белый свет их алчные предшественники, они только и могли, что поддерживать остатки человечества, неминуемо движущегося к вымиранию. Теперь некогда благополучный клочок воинственной империи представляет собой край сгинувших царств, заброшенных городов и древних лесов, скрытых туманами и усеянных нечистью, трясинами, и вырывающимися из-под земли горами, а вокруг простирается безбрежное Четвероморье. Это погибающая, обречённая, практически бесхозная область, разделённая на ссорящиеся кочевые племена, далёкие от постоянно растущих и развивающихся человеческих королевств. Дом кровожадных созданий, место, заражённое ядом древней магии. Народ Смуты тревожен, серьёзен, и каждый отравлен ненавистью к своей трудной жизни, в ежедневном выживании среди обречённых земель, не в силах выбраться отсюда. Им не пройти сквозь запечатанные навеки горы в Восточную Империю Предела, не сбежать по солёным водам, кишащим чудовищами — их нигде не ждут, им нигде не найти пристанища. Малочисленные людские племена, в большинстве своём — разобщённые, недоразвитые, отсталые во всех отраслях, не способные к торговле и обмену с другими государствами, прибывающие в постоянной борьбе с силами тьмы — забытые своим народом и богами-чародеями, которые покинули горький род вероотступников. Сиано напряжённо втягивал носом душный воздух, плотно сомкнув бледные губы, размышляя о том, что друг его всегда выполняет свою работу, как одержимый: точно и безжалостно, и найти его прежде, чем он сам решит вернуться — является едва ли выполнимой задачей. Особенно у подножья ужасающих горных твердынь, у порога бескрайнего дремучего леса, что служил приютом для самых невообразимых существ. Душой Сиано завладела неотвязная ледяная тревога, что вынуждала пальцы рук мелко подрагивать от сдерживаемого переживания, а сердце учащённо биться о рёбра, заходясь тошнотворным страхом за жизнь Клиона. Клион должен был вернуться ещё до рассвета, но неожиданно изменив своей обычной пунктуальности — просто исчез. В прошлую ночь духа Древоточтца всё их селение было занято праздником и негой: охмелённые, веселящиеся, они были только рады отсутствию окаянного среди торжества. Сиано не веселился. Он целую ночь расхаживал по периметру общины, надеясь, что караульные вскоре обрадуют его новостью о возвращающемся охотнике. Так и бродил неприкаянным до самого рассвета, пока первые петухи не залились истеричной песней, извещающей о начале очередного сурового дня. И если ночью Сиано волновался, скованный ожиданием и предчувствием плохого, то с самого утра его начала томить настоящая тяжёлая муторная тоска, непередаваемое по силе и интенсивности беспокойство за пропавшего. У него кружилась голова и что-то давило на темя. Раздражительность и уверенность в том, что с другом что-то случилось, всё больше овладевали. Сиано изловчился устроить всему поселению неплохую встряску, пока не убедил соплеменников выделить ему подмогу для поискового отряда. Ни один человек не разделял его чувств касательно Осквернённого — сгинул, да и хвала богам, идти на смерть, выискивая его никто не желал. Даже Гильдия охотников, куда он первым делом наведался, разыскивая Клиона, прямо отнекивалась от любых поисков. Однако голос Сиано обладал определённым весом в их племени. Точнее этот весомый довод он мог с лёгкостью привнести в свои действия и поступки самым обычным шантажом. Устрой им Смотрящий настоящий саботаж и всё поселение останется без рыбы для пропитания и торгов с другими общинами их рода, а добрая половина рыбаков сляжет с гниющими от каменного яда ногами без его помощи, не способные стоять на своих двоих ещё долгие месяцы. Это было далеко не всё, на что Сиано мог пойти для достижения своих целей. Когда речь заходила о его странном друге или несправедливости касательно оного, то вместо обычно мирного, добросердечного, уравновешенного Сиано в тот же миг являлся заносчивый, дерзкий тип, готовый на всё, только бы сохранить жизнь бесноватого охотника. Вынудив своим взбалмошным поведением собрать отряд из двух старших охотников, юного, но удалого парнишки-дозорного, а также сопровождающего колдуна-жреца, Сиано с сородичами выдвинулся в путь к полудню. Они безрезультатно проверили все места, куда Клион мог бы направиться в погоне за редкой тварью, и такое блуждание наобум среди опасных потусторонних владений, а также полная неизвестность казались Сиано куда более радужной альтернативой, чем бестолку сидеть в стенах дома, изводясь паническим ожиданием. Сиано догадывался, что его самые страшные опасения стали реальностью. Едва переставляя ногами, Сиано утомлённо двигался вперёд по извилистой тропе. Серые мешки под глазами целиком выдавали его скорбное состояние, моложавое лицо прорезалось сетью глубоких морщин усталости, впалые щёки и ровный некрупный нос исчертили красные сетки мелких сосудов. Будто на приятном лице расползлась красная вязь паутинки, а синие до необыкновенности большие глаза крутились в орбитах, как застрявшие в паучьей сети жуки. Весь его скорбный вид кричал об усталости и растерянности. Сиано тяжело смотрел на серебристый туман и огорчённо думал, что ни одного намёка на присутствие здесь Клиона они так и не нашли, хотя пробыли в этих землях целый невыносимо долгий день. Ему казалось, пролетела вечность с момента начала поисков. Напряжение, которое держало тело и мозг в крепких тисках достигло невероятной силы. Голова Сиано болела от разноцветия тёмных мыслей. Он поднял дрожащие руки, судорожно сжав пальцами пульсирующие виски, заставляя себя идти дальше. Глиняные капли прошедшего дождя застилали глаза, забивались в ноздри, и юноша раздосадовано провёл рукой по лицу, стирая остатки влаги. Солнце неумолимо клонилось к горизонту, опускаясь за горы. Постепенно разливалась по окрестностям голубоватая мгла. Какая-то неясная сила проникала в каждую уставшую мышцу, вынуждая то и дело замедлять шаг, а то и вовсе останавливаться против всякой воли. Он отстранённо заметил, что не один попал под власть скверного колдовства здешней дороги: его соплеменники также боролись с необъяснимой тёмной силой на тягостном пути. Что-то незримое и неосязаемое грузно цеплялось за их ноги, повиснув якорем и упрямо притягивая к земле. Казалось, сама дорога намеревалась выдворить нежеланных гостей со своих до странности запутанных просторов, непостижимым образом желая остановить их или вовсе скинуть незадачливых путников с пологого склона, простирающегося по левую сторону. Через ещё несколько миль тропа начала вилять и извиваться, опасливо сужаясь, резко сворачивая вдоль утёса. Будто бы у рыхлой влажной земли под ногами бился свой, только одной природе известный пульс, что учащался от каждого движения людей, опасливо ступающих по слизкой почве. Сиано покачнулся, в очередной раз резко остановившись, чувствуя, как силы покидают утомлённое тело. Непростых усилий стоило вновь привести себя в движение. Собравшись, Сиано злостно встряхнул правой ногой, которую словно парализовало и внезапно почувствовал, как нечто неразличимое для глаз вдруг соскользнуло с щиколотки с мерзким хлопком приземлившись в грязь. Испуганно отшатнувшись, перевёл взгляд вниз, пытаясь узреть, что за напасть цепляется и ползёт за ними. Ни следа, ни постороннего присутствия ему не удалось обнаружить, только на штанинах виднелись редкие слизистые подтёки. Его спутники продирались сквозь густой подлесок, переплетённый ветвями кустарника и лианами, в полтона перекликаясь между собой, чтобы знать положение друг друга. Сиано отчётливо слышал каждый их шаг, сопровождаемый шумом и треском ломающихся ветвей. — Паразиты, — выдохнул Сиано, оборачиваясь к остальным, как только те вышли на тропу из зарослей. — Нужно пошевеливаться: коли станем ступать скорее они не будут поспевать, — вторил ему голос одного из сопровождающих — юного дозорного, так же опасливо оглядывающего землю под ногами. Перед взором поплыли в синем тумане небо и земля, непослушные ноги едва держали, сапоги утопали в грязи и глине, отяжеляя каждый нетвёрдый шаг. Стремительно стало теряться чувство ориентации в застывшем пространстве и пропадать представление о сторонах света. Плотный сырой воздух дрожал от шелеста перепончатых крыльев, гудели большие ночные жуки, подобно шуму океана шумели раскачиваемые ветром кроны сосновых великанов. Приятное синее небо давно уже позабыто в этих краях; от горизонта до горизонта протянулся свод угнетающего металлического цвета. При приближении плохой погоды небеса кипят тёмно-бежевыми и медными облаками. Стального цвета небосвод затеняет солнечный, лунный и звёздный свет, оттого здесь всегда мрачно, а округа подёрнута туманной мглой. Только на территории принадлежавшей людям ещё можно было надеяться на ясное небо время от времени, лицезреть не вязкие болота вокруг, а чистую воду рек и озёр, благодаря усилиям племенных божеств, что вытесняли тлетворное влияние зла за границы владений человеческих. Но всё это исчезало в местах обитания нечисти, само присутствие которой отравляло природу и все её естественные проявления. — Ишь, куда забрались! — тревожно гаркнул рослый бородатый детина, плотнее запахнув полы подбитой мехом куртки, тоже стряхивая с ног неясный груз, пытаясь выровнять шаг. — Стонущие горы ужель под носом. Дальше хода нет. Нужно возвращаться, говорю же вам. — Бесславная ты погань, двигай давай, — ощетинился Сиано, резко развернувшись к здоровенному соплеменнику, ничуть не смущённый видом его побагровевшего от злости сурового лица. — Только и делаю, что за шкирку тащу вас. Не охотники — сплошной стыд! — Коли сдохнуть решил, как окаянный твой — так это сам, Смотрящий! Дерзай. Порешат нас здесь, — угрожающе склонился над ним охотник, буравя того недобрым взглядом из-под густых чёрных бровей. — Я не помру тут ни ради тебя, желторотого, ни ради Осквернённого. — Отныне не болтай со мной, бестолочь малодушная, — презрительно сплюнул тому под ноги Сиано. — Верно он молвил о вас всех, нерадивых! Проку никакого. Иди, раз боязно тебе. Нужен ты тут, как летошний снег. — Слюнтяй бесячий! — в ярости забасил охотник, схватив наглого юнца за ворот дублённого кожаного плаща, как следует встряхнув, да так, что Сиано пошатнулся. — Лихо не видывал ещё, а меня поучать осмеливаешься? Да я тебя одной рукой уделаю. — Ежели духу твоего мерзопакостного достанет! — ловко выворачиваясь из его хватки, снова ощетинился тот. — Сам такой же скользкий, как и твоя рыба, да только в воде ты истинно видишь что-то, а на деле — ты слеп и глуп, — оскалился грузный мужчина. — Изволь проглотить язык, или я сам тебе его вырву, — недобро заулыбался крупными желтоватыми зубами Смотрящий. — Тогда не сможешь ты более задницы жрецам вылизывать. Экая досада, да, Багбард? — Да я тебя так отделаю — пожалеешь ещё, что уродился, — громогласно зашёлся руганью охотник, вскидывая руку для удара. Раздражённо хмыкнув Сиано быстро сделал шаг в сторону, в миг уклонившись от тяжёлого кулака, что едва не угодил ему в челюсть и зашипел самые отборные проклятья, обозлённо покосившись в сторону бушующего соплеменника. Остальные трое, шедшие чуть позади, быстро нагнали спорящих мужчин, едва завидев неладное. Один из путников — тот самый, что ранее выискивал следы паразитов — моложавый черноволосый дозорный, возрастом даже меньше Сиано, другой — второй охотник их отряда, — огромный мужчина, похожий на медведя и облачённый в его же шкуру, столь рослый и коренастый тип, как и его грозный приятель Багбард, а третий — глубокий старец, один из жрецов племени, чьи тонкие сухие руки сжимали неровный костяной посох. Диковинный предмет был украшен белыми и жёлтыми спиралями, протянувшимися замысловатым сплетением по всей длине светлого тела посоха, сходясь в единую точку у самой кромки массивного набалдашника, изображающего грубо вырезанную волчью голову. Узорчатые линии замерли внутри застывшей костяной материи, едва различимо переливаясь и сверкая при каждом движении посохом. Самый младший лишь смерил двух спорящих пустым взглядом, безразлично махнув на тех рукой, оставшись в стороне от их перепалки, как будто видел перед собой картину довольно привычную, не стоящую особого внимания. Ветхий старик тоже не проронил ни слова, слепо ворочая из стороны в сторону белёсыми впалыми глазами, глухо постукивая по влажной земле своей опорой, продвигаясь чуть дальше по тропе, в каком-то неясном замешательстве то останавливаясь, то шагая неуверенно вперёд. Казалось, ему не было дела до склок и раздора между этими двумя. И только второй охотник решил ввязаться в нескончаемый поток ругани и взаимоупрёков. — Полно вам, — подал звучный голос, одним движением отстранив разбушевавшегося мужчину от Сиано. — Багбард, остынь. Юнец не ведает, что говорит. Что толку спорить с мальцом, коль и впрямь уходить надобно. Скажи ему, мудрейший Пенкин. Пусть Смотрящий сам свой язык ядовитый прикусит, да глазки рыбьи не выпучивает в гневе. Негоже нам тут помирать по его прихоти. Сиано кисло скривился, недовольно смерил мужчину взглядом, но не повёлся на провокацию. Он терпеть не мог охотничьих выродков. Каждый из них представлялся глупым, спесивым, но трусливым отребьем, которые только и делали, что сетовали на свою тяжкую участь, невзгоды и страшных созданий, так и норовивших утащить доблестных нытиков в свою оборотную обитель. Сиано было доподлинно известно, что самую грязную работёнку Гильдия всегда скидывала именно на Клиона. Каждый знавал, что мальчишка с рождения уязвим перед злыми силами больше прочих, лишён божественного покровительства, отчего подвержен скверне и легко может пострадать на очередной вылазке, где без особых трудностей справился бы любой другой. Но никто из членов племени не жалел неблагоутробное отродье, а тот с героической одержимостью брался за любую возможность доказать свою пригодность и нужность хоть кому-нибудь на целом свете. Такое рискованное поведение Сиано без зазрения совести называл поэтичной, ёмкой фразой, едва заслышавши которую Клион обычно лишь печально усмехался, пропуская мимо любые доводы и замечания, по-прежнему кидаясь в омут скверны с головой. — Ты флиртуешь со смертью, — частенько повторял другу Сиано, испытывая того обеспокоенным цепким взглядом. — Я буду в порядке, — по обыкновению небрежно отвечал Клион. — Да брось ты! Я никуда от тебя не денусь. После того как мелкие обособленные островки его резонных волнений сталкивались с целым архипелагом упрямости и отчуждённости Клиона, Сиано оставалось только раздосадовано бурчать себе под нос об отсутствии у охотника всякого разума. Хотя в его поведении никогда не было ничего здорового. Клион с ранних лет жил интересами общины: их настроением, целями, неудачами, потребностями, оставляя собственные нужды на второй план. Был крепок духом, но невзирая на силы и твёрдость характера частенько нуждался в поддержке относительно тех или иных своих действий. Он слишком много думал и слишком остро чувствовал, а вследствие этого часто сомневался, чем бесчестно пользовались все, кто так бесстыдно звались его собратьями по цеху. Каждый человек в их племени принадлежал божеству и самому себе, а Клион, лишённый права голоса и свободы воли — принадлежал им всем, был их живым достоянием. Всё оттого, что когда-то давно жрецы сказали ему, что, ежели он будет самим собой, мир людей его накажет, отвергнет, вышвырнет за борт благополучной жизни и только в служении отныне заключён смысл и суть его бытия. За такое бесчестное обращение с несчастным человеком, своим лучшим другом, милым сердцу Клионом, Сиано презирал каждого никчемного пройдоху в охотничьем цеху, никогда не упуская возможности дерзнуть и выбесить кого-то из глупцов Гильдии. Ненавидел всякого отвратного жреца племени, с которыми старался свести общение к позволительному минимуму, оградить от их тлетворного влияния бедного сироту. Без рода и семьи Клион был лёгкой мишенью для каждой дряни, с которой сталкивался в пределах поселения и за его чертогами. С каждым днём Смотрящий всё лучше понимал, почему Клион так рьяно рвётся в сумрачный лес к мерзким выродкам мглы. Даже потусторонняя нечисть была для него безопасней, если не сказать понятней. Сиано свято верил, что нет большей заразы на свете, чем презренный род людской. Гнев уже давно не отпускал его, тугим узлом сдавливая грудь, порождая жгучую ярость. Она бушевала ежедневно при виде злостной несправедливости, где-то внутри возгоралась, пытаясь отыскать слабое место, чтобы прорваться наружу. Сиано всегда отличался добрым и покладистым нравом, но с тех пор как Клион отравился злом, безобидный Сиано тоже преобразился, словно заразившись вместе с ним или же от него. Стал жёстче, грубее, нетерпеливее, предчувствуя скорую беду и как время скоротечно ускользает у них из-под носа. Боязно было осознавать, что вскоре он может лишиться близкого сердцу человека. Ему было известно, что грядёт, но смириться с этим было сложно. Сам того не ведая Смотрящий подначивал внутренний пыл, неблагоразумно боролся против своего народа, отстаивал права Клиона на жизнь, и даже добился своего, в какой-то мере. Обычно Осквернённые, на последней стадии проклятья, отправлялись в изгнание без лишних церемоний прощания, но Клион оставался при селении, с тяжеловесной подачи верного друга. Сам Сиано всё чаще чувствовал себя тем единственным, кто отгонял стервятников-сородичей как падальщиков от ещё живого тела. Несмотря на его бунтовские наклонности и постоянные задирания остальных охотников Сиано оставался на хорошем счету. Он был единственным выжившим сыном одного из жрецов рода, помимо этого наделённый редчайшим даром предвидения, вхож в любой дом, желанный гость на любом пиршестве. Сиано знал всё и про любого, присутствовал при переговорах и собраниях, где каждый вечер шли бесконечные разговоры, предположения и жалобы; отдавались приказания на следующий день, слышались тоскливые догадки насчёт скорой засухи. Он, помнится, даже интересовался этими совещаниями, готовясь вскоре занять верховенство среди рыболовов всех родственных поселений их коалиции. Перед его странными глазами не только ежедневно, но ежечасно, ежеминутно происходил тот кропотливый процесс, при помощи которого создавалась так называемая новая эра Смуты — время прогресса и поднятия их порабощённых земель с колен. Сиано видел это развитие во всех его проявлениях: в амбарах, наполненных всякого рода хлебом и крупами, рожью, овсом, сеном, в погребах и кладовых, в плодовых садах, на скотном дворе, на охоте и скотобойне. Лучшее племя добытчиков среди прочих. Везде, по всей деревни, как в муравейнике, с утра до ночи копошились люди и всё припасали и припасали. Вылазки на опасные территории становились реже, человечество возводило баррикады, высокие стены частокола и защитной магии, отгораживаясь от зла по ту сторону. Но от этого оно никуда не исчезало. По мере распускающегося энтузиазма остальных Сиано лишь больше убеждался в обратном: оставаться в Смуте было нельзя. Он смотрел на своих людей с плохо затаённой долей презрения, и желал лишь видеть побольше здравомыслия вокруг, но всё откровеннее становился безрадостный симптом полного отсутствия этого здравия среди прочих. Для него уже давно не было правильных решений, кроме бегства. Самообман, которым опрометчиво занимались его соплеменники, лишь подначивал уверенность юноши, что вскоре проклятье настигнет их, хоть за высоченными стенами, хоть где ещё. Он много лет готовился покинуть Смуту, убеждал в том Клиона, желая уйти вместе, потому что для того здесь не было жизни и будущего, но с его одержимостью тягаться так и не сумел. И всё это действительно вылилось в ужасающий исход — Клион пропал. Сиано ещё давно узнал нечто, которое могло излечить Клиона от скверны. Хоть он и не сумел удержать друга от ремесла, с которым того с малых лет повенчали, но теперь знал, как помочь. Не было такой чудодейственной карты, которая бы подсказывала действия и предсказывала последствия, но у Сиано был готов план. Сиано давно уже пребывал в самом паршивом расположении духа, а стоило лишь на миг прокрутить в голове страшный вариант, что безрассудство действительно сгубило Клиона, как ему становилось до одури муторно. Он боялся не успеть спасти его. Он набрал было воздуху в грудь, дабы снова низвергнуть уже на двоих малодушных охотников весь поток своего негодования, как вдруг белый взор старшего человека придушил в нём зарождающуюся агрессию. Старик Пенкин медленно повернулся, невидяще смотря Сиано в лицо, и тот сник окончательно под необъяснимым гнётом тяжёлых сизых глаз. Даже громадный Багбард плотно сцепил массивную челюсть, коротким шагом отступив подальше от пригвождённого к земле парня. Сиано молча разглядывал замызганные грязью и глиной полы своего плаща, наконец собравшись, вымолвил на порядок тише и спокойнее, однако с немалой долей прежнего раздражения: — Прости, отец. Изборождённое глубокими морщинами старческое лицо с резкими чертами было бледно, неприветливо, мглисто, как сама округа, подёрнутая мутным облаком. Ни одна эмоция не отразилась во всём его облике. Он был подобен старому пергаменту, безмолвно хранящему обширные знания — сухому и безжизненному. Взгляд, которым старик пронизывал, не содержал ни капли понимания или доброты, а ссохшиеся впалые губы так и не произнесли ни слова. Жрец медленно отвернул неприятное лицо, мельком оглядев безучастных охотников, застывших в нерешительности рядом с угрюмым Сиано. Незрячие глаза остановились на древнем лесу, что простирался у подножья гор, уже почти не просматриваясь за плотным белым смогом. Кривые старческие пальцы сильнее перехватили посох, неторопливо оглаживая каким-то летаргическим движением вырезанную на том волчью морду, словно лаская неживое животное. Сиано исподлобья глядел на отцовские руки, прекрасно осознавая, что тот хочет выразить этим жестом. Все они понимали молчаливого колдуна рода, его загадочные магические знаки, оттого ему не было надобности объясняться. Их язык был нем, но знали его все. Пенкин не произносил ни звука, из-под пальцев его растекался блеклый свет, истончающий не ласковое сияние, а журчащий шелест, подобный тому, как падает вода, капля за каплей — монотонно, с глухим ударом оседая в сознании. И как вода способна проточить самый твёрдый гранит, так и звучные капли невидимой материи налипают, обволакивают и пропитывают, проникая в головы присутствующих, покуда бывший камень-разум весь не обратится в сплошной комок осознания. Покуда наконец всё пространство в голове не заполнится этим звуком падающих капель, что внушил им жрец своим безмолвным голосом, и то, что внушено, — не станет в сумме своей пониманием тех необыкновенных, невысказанных речей. Они все его слышали, этот несуществующий голос, облачающий их собственный поток мыслей в чужие слова, не произносимые вслух. Длинный ноготь задел волчью пасть грубой фигурки, очертив мелкие, плохо вырезанные зубы, и Сиано услышал внутри своего черепа страшное предзнаменование. Капля за каплей, несуществующим голосом его родителя в голове разливались тихие напевы о смерти и тленности. Отчётливо звенели звуки леса, что раскинулся внизу склона: его стонущие, рыдающие кроны, перезвон влажных листьев, шуршание травяного настила, расползающегося как змей средь могучих стволов. Кровь шумела в ушах, но лес будто бы взахлёб глотал кровавые потоки, насыщаясь тревогой и паникой человеческой, подпитывая и укрепляя себя, обосновываясь в голове любого нерадивого путника, посмевшего приблизиться к его чертогам. Волчий вой разрывал перепонки, сводил с ума, тело содрогалось крупной дрожью, какой-то далёкий отблеск неясной боли загонял сознание в путы абсолютного поражения. Древний хаос множился, порабощал волю и отнимал силы. Сиано становилось совсем нехорошо, тошнота накатывала волнами при каждом вздохе, а лес гудел, странным образом плескаясь в юношеской крови, бурлящей в неспокойной голове. Он видел, слышал, ощущал на собственной шкуре чужое пребывание где-то в непролазной чаще, призрачный след затёршийся в пространстве, даже чуял знакомый запах болезни, пота, слабости и безумного бесстрашия. Этот лес, в котором Сиано вдруг оказался сторонним наблюдателем, наполняется тлетворной атмосферой гибели, видоизменяется, путает, запугивает, доводит до помешательства. — Довольно, — едва слышно сказал Сиано, чувствуя, как сердце истошно колотится о грудную клетку, как первобытный неуправляемый страх вступает в права, калеча ум и медленно кромсая омертвевшее тело. Стоило старику убрать руку с набалдашника, как таинственные видения жуткой лесной глуши, вонь гниения и распада, не проходящие боль и ужас — оборвались, как если бы их и не было вовсе. Сиано протяжно выдохнул, восстанавливая в миг утраченные силы. Руки тряслись, ноги сковало судорогой, желудок скрутило, в черепе свирепствовал тайфун из собственных мыслей и остаточные следы ещё не ушедших — чужих. Вместе с ощущением себя в чуждой материи унеслись в бесконечность пространства запах знакомого тела, прерывистое тяжёлое дыхание и сбивчивый ритм сердцебиения, разом с тем принадлежащие не ему, но слишком ясно прочувствованные изнеможение и отчаянье. Сиано неожиданно охватила страшная боль в руке, хотя с ней было всё в порядке. Он вцепился в рукав плаща, непонимающе массируя её пальцами. — Нет, не может быть, — пытаясь унять дрожь и непонятную боль, простонал Сиано, исподлобья смотря на седовласого Пенкина. — Он не мог пойти туда. Он бы не пошёл через лес, ни при каких обстоятельствах. — Не будь так уверен, — печально отозвался второй охотник Гобинд, участливо положив руку ему на плечо. — Клион — болен, все это знают. Жрецы давно поговаривают, что время его пришло. Если он и вправду отправился в тот лес, то мы не найдём даже его тела. Верно мыслю, мудрейший Пенкин? Мне жаль, но нужно возвращаться. Похоже, мы сделали всё, что могли. — Он служил всем нам верой и правдой четверть века своей несчастной жизни! И что же теперь, мы бросим его, обрекая на мучительную смерть? Чем мы лучше тех тварей, что обитают здесь? Нужно продолжать поиски. Сиано было кинулся вперёд, превозмогая остатки недомогания, сбрасывая с себя руку мужчины, стремительно, как суровая стальная стрела, но через несколько шагов ноги его сковала неясная тяжесть, как и минутами ранее. Прицепившийся паразит всё ещё незрим, но хлюпающие звуки перемещающегося тельца были чётко различимы в повисшей тягостной тишине. Рука горела огнём, будто её пробили насквозь. — Пропащий он, нетопырь твой, так и знай, — зло отчеканил нервозный Багбард, снова встрепенувшись и вскинув копьё, в ужасе озираясь по сторонам, почуяв приближение скорой беды. — И ты судьбу его захотел разделить. Ну уж нет, я помирать не собираюсь. А ты ступай дальше, покуда хватит твоего больного задора. — Умолкни же ты, наконец, во имя всех богов! Сиано наклонился, яростно скидывая с ног липкую напасть, с омерзением слыша, как что-то с хлопком падает в сырой грунт, подняв мелкие капли с земли и со свистом кинувшись прочь. Пенкин опять обратился к ним. Рука его старческая была — одна кожа да кости. Он медленно поднял её предостерегающим жестом требуя тишины. Крики его неосмотрительных спутников могли привлечь к ним ещё большее бедствие, чем оборотных паразитов, которые не несли опасности для человека, а лишь проказничали, преграждая путь. Эта маленькая нечисть не сильно пугала путников, однако тревожила своим мерзким нравом. Паразитирующие духи давно истончились под пагубным влиянием проклятья и не имели собственной воли, довольствуясь лишь ошмётками, поэтому становились вместилищем и сигналом для посторонней, более могущественной воли. В любой момент на смену мелким трутням могли явиться силы неодолимые, смертоносные. — Мрак сгущается, скоро тропа исчезнет из виду, и мы никогда не выберемся отсюда! — уже тише, вполголоса гневно бормотал Багбард, едва поспевая оглядывать окрестности в расползающемся тумане. — Никто не намерен рисковать собственной жизнью ради него. Клион, по своему обыкновению, наплевал на наши законы, вышел на охоту в день Древоточца и зло покарает его за это. — Вышел, дабы доказать вам! — прошипел Сиано. Оба охотника настороженно крутили головами, подначиваемые напряжением в ожидании скорой беды, да так яро, что Сиано показалось, что их тупые головы вот-вот соскочат с массивных бычьих шей и хлопнуться в грязь, как та невидимая крохотная дрянь, что приставала к ногам, как репей. Смотрящий криво усмехнулся своей потешной мысли, но мимолётное веселье быстро сбежало, растворившись в клочьях таинственного тумана, когда увидел, что жрец твёрдо указывает посохом в обратную сторону. Жёлтые и белые полосы на посохе непостижимым образом задвигались, как маленькие юркие змейки, сползая всё ниже внутри своей костяной темницы, пока не замерли одной сплошной каплей на самом конце, слегка засветившись, подобно маяку рассеивая морок уже успевший полностью опуститься на землю, предостерегающе окружив людей со всех сторон. — Нет, отец! — кинувшись к Пенкину, громко вскрикнул Сиано, совершенно позабыв о подстерегающей опасности. — Нельзя возвращаться. Нужно пройти ещё дальше. — Оставайся, ежели умертвить себя вздумал, — гадливо ощетинился довольный Багбард, лизоблюдной тенью быстро двигаясь за равнодушным жрецом, который остался глух к мольбам растерянного Сиано. — Догоняйте, братцы. Нечего тут делать, — понуро окликнул их более сговорчивый Гобинд, так же ступая прочь. Лишь юный дозорный остался неподвижно стоять подле Сиано, устало опустившего голову. Тот упрямо делал вид, что не замечает повисшего неловкого молчания. С тяжёлым вздохом Сиано разомкнул своё застывшее в истомлённом окостенении тело и подступил к самому краю склона, устремив печальный взор на едва виднеющиеся вершины Стонущих гор. Мелкие камушки, встревоженные тяжёлыми шагами, посыпались в темноту обрыва. — Интересно, они и правда стонут, Шалиан? — криво улыбнувшись какой-то больной улыбкой, невпопад произнёс Сиано глухим безжизненным голосом, не ожидая услышать ответ, а лишь собираясь разрушить гулкую пустоту вокруг себя. Краем своего зоркого глаза Сиано заметил, как тонкая тень прошмыгнула где-то сбоку от них, у самой кромки леса, разбивая в дребезги и без того зависшую на грани уверенность. Оставшийся спутник тоже заметил какое-то движение, бдительно сжав покрепче недлинный широкий клинок, готовый пустить оружие в ход при любом новом оживлении рядом с ними. Сиано повернулся всем телом, несмело оглядел окрестности, но так и не обнаружил снующую поблизости тварь. Стало так скверно, и всё вокруг сделалось мутным, загрязнённым, расплывчатым, как старое покорёженное стекло. Он перевёл внимательный взгляд на темноволосого дозорного, и тот слегка покачал головой. Мерно и ласково зазвучали игривым перезвоном вплетённые в его длинные локоны разнообразные медные и стеклянные бусины. Дозорный неторопливо, напряжённо поправил увесистый горжет под воротником, тяжело вздохнув. Вид у него был задумчивый, нехарактерно рассеянный. — Что бы там ни было, — тихо подал голос. — Нам не управиться вдвоём. Даже впятером у нас не было шансов, а так и наипаче. Они правы. Пойдём обратно, Сиано. — Может сызнова паразиты, — бездумно пожал плечами Смотрящий, вновь отвернувшись и кивнув на чёрные силуэты гор. — Молва ходит, что когда-то первобытные твари вышли из тёмных вод инобытия. Древние боги-чудовища. Поговаривают, что они обитали в толще этих твердынь, пока не исчезли, канув в неизвестность здешней темноты. И с тех пор как их не стало гнетущая боль утраты своих господ доносится из самых потаённых горных глубин. Они хотят, чтобы хозяева вернулись в свои заброшенные подземные города. Они жаждут вновь обрести правителей. Стоят там… И стонут. Сиано говорил сплошным потоком, как будто заходясь в бреду или сам с собой, не слыша слов собеседника о необходимости возвращаться. Погрязнул в собственной голове или просто откровенно игнорировал любые внятные предостережения, явные сигналы надвигающейся опасности. — Да, верно, — непонимающе нахмурился Шалиан, нерешительно приблизившись к умолкшему другу, пристально разглядывая того, словно выискивая на бескровном лице отголосок ускользающего разума. — Инобытные чудовища. По крайней мере, так гласит легенда. Но кто ж разберёт… — Я мыслю, мне и самому впору уже застонать от тоски. Или же завыть на луну, подобно Вукулам, — едко и коротко хмыкнул Сиано, сцепив сильные руки на груди. Он стоял как прибившийся на мель корабль, застряв посреди стихии мрака, глубоко вдыхая пары тумана, желая отравиться им или раствориться в нём самому, хмурясь каким-то своим мыслям, которые нестройным потоком растекались в утомлённом сознании. Шалиан беспомощно смотрел как медленно, но верно его приятель теряет последние капли здравомыслия. Решившись снова достучаться до безучастного Сиано открыл было рот, как тот резко молвил: — Ты же не хуже меня знаешь, — лунные птицы не бывают в проклятом лесу в единосущную ночь. Они всегда выходят к морю. Мы и сами повстречали их на пути к берегу, когда-то. Чтобы он делал там тогда? Это ведь бред какой-то… — Не бывают, — быстро подтвердил Шалиан, жалостливо всматриваясь в острые черты, не выражающие ничего, помимо хладного отчуждения от реальности. — Но мы были на побережье, друг мой. Ни одного следа, ни зацепки Клиона. Мы бы нашли хоть что-то будь он там, доведись ему сразиться с ними. Ведомо тебе это. — Мы осмотрели не всё. Не были в городе-призраке, — кисло ответил на это Сиано. — Вот ещё скажешь! — испуганно покачал головой Шалиан. — Путь нашему роду туда закрыт. Не узнать, был ли Клион у тех развалин. Но можем попросить пришлых охотников разведать. Давай воротимся домой и обсудим всё? Шалиан сокрушённо развёл руками, по-прежнему сжимая рукоять клинка, абсолютно искренне демонстрируя свою раздосадованность происходящим. Сиано лишь фыркнул, наградив того долгим, неприятным взглядом. Ему было невыносимо то, с каким сожалением на него глядит парень, так ненужно выражая свою нежнейшую участливость и понимание. — Что тебе удалось узреть по ту сторону? — вдруг осведомился Шалиан, резко понизив голос до шёпота. — Мы все увидели этот проклятущий лес, но тебе ведь явилось нечто большее, прав я? Сиано коротко вздрогнул, на миг отдавшись воспоминанию, как оказался в сознании друга: взмыленный, разбитый борьбой, заплутавший в непроходимой чаще, один на один с безобразной мглой. Сиано зло скрипнул зубами, отгоняя наваждение — просто дурманящий разум и веру трюк его одиозного отца. Жрецам Сиано не доверял, в особенного своему родителю. Наотрез отказывался верить ниспосланному видению. Он доверял только своим. — Он не должен был соваться туда в такую ночь, — бескомпромиссно отрезал Сиано, красноречиво проигнорировав озадаченного Шалиана с его неуместными расспросами. — Только не нонче. Это же смерти подобно. — Единосущная ночь, вправду. Столь кошмарная пора, даже с покровительством Древоточца выходить негоже. Разве что кончину свою кликать. А ему — так и подавно. — Я знаю Клиона, он бы не пошёл на верную смерть. Что-то случилось, — твёрдо возразил Сиано. — Он слишком яростно желает жить, пускай оно и не всегда явно, но уж мне-то точно известно. Я должен продолжать искать, Шалиан. Он жив и где-то там, без помощи и сил. — Но если что-то могло заставить его ступить в лес в такой жуткий час? Против воли аль поработив её — коли так не уцелеть ему в этой чащи. Никому такое не под силу. — О чём ты молвишь? — Сам понимаешь, Сиано. Осквернённый рано ли, поздно ли, но найдёт путь к месту своего упокоения. Сдаётся мне, лес призвал его, оттого и ушёл на гибель. Сиано затаив дыхание слушал горькие слова. Рука судорожно подёргивалась, отказываясь проходить. Он долго смотрел на Шалиана, ладная фигура и добродушное лицо которого медленно испарялись в клубьях тумана, оливковая, обтягивающая худощавое тело кожа, чёрные волосы, с редкими рыжими прядями в районе макушки, что выгорели под безжалостным светилом в бесчисленных караулах, ласковый, слегка косящий серый взгляд и вечная кривая ухмылка, но не злая, а вымученная — у дозорного с детства парализован лицевой мускул под уродливым шрамом, после страшного произшествия. Сиано не хотел вспоминать о том, что тогда случилось, похоронив это глубоко в себе. Во имя Клиона. Сиано слишком пристально рассматривал наизусть высеченные в памяти черты старого приятеля, в прошлом даже друга, но перед взором назойливо метался призрачный лик бедолаги Клиона. Смотрящему мерещилось, что он прямо здесь, стоит в туманном коконе, завёрнутый в него, словно в саван, лишь руку протяни и он будет спасён. Сиано в диком безудержном порыве делает шаг навстречу своей желанной иллюзии, но резко теряет образ Клиона в сизой дымке, скоропостижно прощаясь с ним, так и не успев дотронуться. Крепкая загрубелая рука резко сдавливает запястье, ледяные пальцы скользят под рукав плаща, мгновенно приводя в чувство. Шалиан крепко держал его, ненавязчиво вынудив отойти от края склона. Сочувственно поджал губы и нахмурился, однако понимающе промолчал, за что Сиано был благодарен, не в силах объяснить своё шаткое состояние даже себе самому, не то чтобы успокоить ещё и его. Через мгновение Сиано заговорил тише, звуча хрипло и безлико, будто в горле засело жало: — Все вы так думаете. Но он столько лет не поддаётся скверне, борется с нею, а вам лишь бы осудить да отречься от доброго человека. — А кто, ежели не Осквернённый сеет большие беды в границах наших селений? — мягко уточнил Шалиан, убрав руку. — Больные скверной обречены, и видя, как тьма забирает тех, кто доблестно противостоит ей — мы теряем веру. Понимаем, что это наша неизбежная общая участь. Мы только обманываемся, уповая, что нас не коснётся хладная десница смерти, но когда-нибудь она настигнет каждого. И Клион тому нежеланное напоминание, а людям всегда ненавистен вестник несчастья. — Только не мне. Хуже не знать вовсе, — настаивал Сиано, но на сей раз так убедительно посмотрел Шалиану в глаза, что тот резко обмяк, ссутулился, явно сожалея о сказанном или о проявленном малодушии. Внезапно Шалиан встрепенулся, продолжил, грустно улыбнувшись способной к этому частью лица: — Клион всегда говорил, что худшее на что способны люди — не замечать вокруг свет и добро, по воле своей живя в кромешной темноте. Мы с тобой часто спорили с ним, помнишь? Доказывали с пеной у рта, что мы не настолько глупы и слабодушны. Что не живём во мраке. — Верно, — подавленно отозвался Сиано. — Но доброта не уберегла его, потому что никто не был к нему добр. Клион прав — ни один из нас не живёт при свете. Сильный ветер загудел в вышине, налетел подобно коршуну, громогласно дыша приближающейся бурей. Деревья забушевали, лес роптал и гудел с непрерывной, явственной угрозой: в глубине своей он начал оживать, просыпаясь и вручая себя в лапы опустившейся на землю ночи. Голоса оборотного мира забормотали в тёмном бору, в злой пасти самой смерти. Ветви елей протянулись к узкой тропе, вынуждая юных путников попятиться назад к обрыву. Беспокойные нестройные стоны и неистовый гул, треск и вопли доносились из чащи, сквозь которую пролетал целый сонм гонимых духов, поражённый страхом и страданием. В неистовом рёве ветра вперемешку слышались плачь, визг и дикий смех. Сиано неотрывно следил за зарослями уже не в силах распознать движение, сбитый с толку налетевшим порывом стихии: угрюмо качаются чёрные ветки, суетливо взлетают и трещат ночные птицы, испуганные присутствием проснувшейся нечисти, запах болотной гнили селится в ноздрях так, что не вздохнуть, сырость, всасывается в кожу, вбиваемая хлёсткими ударами ветра. Лишь мерзкий туман густым облаком дыма замер, завис опасным лезвием над головами, даже не шелохнулся под немилосердными порывами ветра. Против воли и правил природы — застыл в воздухе удушливым белым пологом, скрывающим страшные исчадия иного мира. Их главный, излюбленный, нежный заслон, возникающий в сумерках, как верный вестник всех отродий. Всё более странным и плотным становился туман, почти что осязаемым — стоит дозорному взмахнуть клинком, и острие вонзится в невидимую плоть, и где-то завопит безызвестное существо из леса. Как тяжкие свинцовые глыбы клочья, клубились, висели, стелились, ласково обнимали обомлевших людей, всё отчётливее приобретая форму длинных щупалец какого-то неведомого спрута, сотканного из нитей тумана и растерянного в гулкой мгле терзания проклятых душ. Сиано отчаянно отказывался верить, что этот жуткий день настал. Он ждал его много лет, боялся и желал одновременно, уповая на волю случая, хоть и веря в неотвратимость. Он надеялся, что ошибается, что Клион ещё не превратился в проклятое создание, что он просто заплутал, но Шалиан, отец и охотники были правы. Сиано не готов был признать, что время пришло. Он видел, что ему предстоит, и знал, где найдёт Клиона. Ему уготовано пройти этот путь в одиночку, как бы испуганная душа не противилась подобному безрассудству, отрицая. Прежде он думал, что было бы гораздо проще дойти до нужного места в споровождении помощников, и уж затем отбиться от них незаметно, чтобы осуществить задуманное. Но теперь Сиано ясно видел, что брать их с собой было опрометчивой идеей. Тем не менее, с их помощью ему хотя бы удалось добраться до проклятого леса, и Сиано был этому рад. — Взгляни же, Шалиан, — надрывно вскрикнул Сиано, стараясь сделать глубокий вдох, явно теряя самообладание, смело указывая в сторону взбесившегося леса. — Видишь? Мы здесь в смертельной опасности, а он — там! — твёрдая рука судорожно взметнулась в другую сторону, теперь показывая на неоглядный лес у реки. — На той стороне или же у её порога, где гораздо хуже, у подножья Стонущих. Всякому лиху там место, так могу ли я вернуться и бросить его? Душу выверну скорей, чем отступлю. — Сиано, дух его крепок, а решения тверды, — быстро заговорил Шалиан истошно встряхнув того за плечи. — Клион знает лес — ни один наш охотник не провёл там столько времени сколько довелось ему. Я хочу верить, что ежели он и забрёл туда единосущной ночью, то просто пережидает где-нибудь. Боги былые там подскажут дорогу, коль свезёт. Лишь верить нам и остаётся. — Быть может и так, — вздрогнув от очередного вопля какой-то изнывающей сущности, отозвался Смотрящий, быстро двигаясь дальше по тропе. — Только нет для него, вылюдья бесного, никаких богов. Один он там одинёшенек. А я знаю, как помочь ему. — Сиано! — кинувшись за ним позвал изумлённый Шалиан, пытаясь остановить неразумного приятеля. — Одумайся, час уходить отсюда. Времени мало, Древоточец будет с нами, покуда луна не взошла, а дальше — смерть, верно тебе говорю! — Знаешь, я больше не уверен в нашем боге, — на ходу бросил Сиано, обуреваемый настоящим гневом. — Но уверен в одном — Клион выстоит и дождётся помощи. Потому что им руководит кто-то сильнее, чем он сам. — Кто? — Ужас.

***

Оборотень ступал осторожно, будто любое движение могло повлечь за собой необратимые последствия. Страх заполонил острыми льдинами каждый мускул, но Озулф старался быть начеку и не показывать насколько боязно ему на самом деле. По мере того как они продвигались дальше каменные стены горы всё расширялись, и вскоре короткий ухабистый спуск вывел их в подземную пещеру. Не прошло и минуты, как перед Озулфом предстал огромных размеров подземный зал. С трудом переваливаясь на задние лапы, словно медведь, он пошатываясь встал во весь рост, пытаясь охватить поражённым взором раскинувшиеся перед ним владения. Громадный зал, в котором очутился волк впечатлял и завораживал. Высокие своды разносили сиплое тяжёлое дыхание встревоженного гостя, но звук не рассеивался, а глухо обрывался, натыкаясь на что-то. Он поднял голову и увидел, что под сводом пещеры, на каменных карнизах восседают какие-то крылатые тощие создания, на вид также сотворённые из камня — замершие, неподвижные, с посаженными по бокам плоской головы маленькими круглыми глазками, прикрытыми морщинистыми веками. Длинные изогнутые клювы плотно сомкнуты, а перепончатокрылые тонкие конечности свисают по бокам маленьких тушек своих диковинных дремлющих истуканов-хозяев. Озулф бы мог принять странную живность за статуи, настолько безжизненными они казались, если бы не слышал, как колотятся десятки крошечных сердец. Он отчётливо различал, чувствовал волчьей сущностью, что в недрах жуткого подземелья теплится ещё какая-то жизнь — непознанная, таинственная, мало объяснимая, однако истинный ужас вызывал лишь желтоглазый незнакомец. — Ступай вперёд, — раздался настойчивый голос позади. Озулф в миг оторвался от созерцания не живых и не мёртвых обитателей пещеры, коротко оглянулся на загадочную тварь, что столь нагло притворяется человеком. Ему даже не требовалось понимать смысла услышанного — чутьё подсказывало, что змею не пришлось по душе его промедление. Беспокойно обнажив неровный ряд клыков Озулф опустился на все четыре конечности и резко зашагал дальше. Лже-мужчина непринуждённо двинулся следом, держась на большом расстоянии, однако не давая спуску, тем самым демонстрируя некую насмешку, безоговорочную власть над опаснейшим существом здешних мест, который для него не более чем грязь под ногами. Змей чётко устанавливал свой порядок даже не прибегая к силе, очерчивал границы дозволенного, спокойно и мирно доказывая волку — бежать или сопротивляться не имеет смысла. Обезвреженный, загнанный в западню Озулф не представлял, как добраться до леса, боясь вновь заплутать среди неведомых дорог у подножья, а вздумай вступить в сражение с морским зверем — однозначно проиграет. Этому монстру не одурачить его своей лёгкой поступью и хрупким человеческим телом, ведь Озулфу было известно, что за создание скрыто под лживой личиной. Нечто нового порядка. Он бы не смог тягаться с подобной мощью, ни одна уловка или хитрость не смогли бы ему помочь в заведомо обречённом противостоянии. Обременённый тоской и злостью Озулф брёл, царапая когтями каменистый грунт, и, если бы в волчьей голове могли зародиться более-менее связные размышления, он бы посчитал, что тварь с морских глубин — его наказание, возмездие за всё, что совершил. Вероятно, он не случайная жертва чудовища, а его заслуженный трофей. Неужели смерть — единственный выход? Но внутри у Озулфа зудело лишь разрастающееся опустошение и разорение, да самый примитивный животный страх. Он воочию созерцает чистый ужас в обличии людском, в смятении оглядывается, вдыхает сырой воздух пещеры, пока ещё жив, готовый, что его тлетворное существование оборвётся в любое мгновение. Торчащие из слоя земли на дне пещеры проростки травы и ползучие растения вились под ногами густым ковром. Похожие на бледные длинные лапки насекомых тонкие стебли мягко стелились по всему полу, а внутри травяного настила вилась мошкара и копошились прозрачные крупные личинки. Несколько пар голубоватых огоньков мигали вокруг, медленно плыли в пространстве, освещая полумрак призрачным светом. Озулф знал, что это всего лишь жуки-маяки. Они не представляли угрозы; в их привычке селиться в малоосвещённых местах подобных этому, но время от времени оборотень несмело пробовал воздух длинным языком, абсолютно не доверяя своим чувствам. Что-то тревожило и сбивало с толку в мерном ритме жизни подземных обитателей. В глубине зала был проход, резко сворачивающий в сторону и вниз. Он привёл к другому, более просторному залу значительная часть которого была занята огромным озером. Поистине неповторимое творение природы, невозможно оторвать завороженного взора. Вокруг вились массивные притоки подземных рек, но самая большая из них питала озеро с поверхности, уходя в систему этих пещер через гигантскую воронку под самым сводом. Озулф остолбенело уставился на огромный провал, зияющий в чёрной породе, как одинокая глазница циклопа в изгнившем черепе. Бурные потоки широкой воды, ниспадающие через отверстие, светились голубым в тускло проникающем свете луны. Весь зал был окутан таинственным мерцанием ночного светила, что проворно и изящно резвился в водных гранях, а само озеро выглядело ослепляюще светящейся бирюзовой пропастью, поглощающей холодный свет. Глаза, привыкшие к мраку подземелий, резануло лёгкой покалывающей болью, но Озулф не придал тому значения. Ему безумно нравилось то, что он видел перед собой. Очаровано всматривался в каждый участок пещерной камеры, разглядывал совершенно иной мир подземного царства. Величественные потоки, сладчайшая свежесть, приятное журчание, живительная влага, чудные растения и мелкие формы жизни повсюду; оборотень так заинтересован всем вокруг, что ненароком отходит куда-то далеко от сентиментально-расплывчатого понятия времени — теряется, не ощущая толком сколько уже бродит здесь, в восторге озираясь и принюхиваясь к обилию нового. Реки вокруг озера создавали своеобразные долины, на склонах которых прослеживались целые террасы с растительностью и даже некой живностью. Водопад нёс остатки растений и трупы наземных животных, давая пищу множеству странных обитателей пещерных вод. Плывущие по реке ветки и листья в итоге оканчивали своё путешествие на поверхности озера: частично оседали, утягиваемые вниз, а кое-где ещё держались на яркой воде. И их тут же находили полупрозрачные существа, словно отлитые из стекла — разнообразные моллюски и рачки с подслеповатыми усами-глазками. Обнаружив части растений или куски животного, они в спешке отрывали себе столько, сколько могли, и торопились укрыться в щелях между камнями, скрыться в толще земли. Обычно такие рачки малоподвижны, но тут внезапно их стая приходит в сумбурное движение: они скачут в стороны, беспорядочно сталкиваясь друг с другом. Озулф сразу же заметил, что взбудоражило крохотных жителей. В этих пещерных водоёмах нашли свой дом и хищники — крупные, похожие на рыб, головастики лягушки-привидения, прозрачные настолько, что он в силах досконально рассмотреть их внутренние органы и ток белой крови по венкам. Из-за нежной кожи такие амфибии не выносит яркого солнечного света и вынуждены скрываться в земле или под ней после восхода солнца. Озулф частенько встречал их по ночам и привычный лягушачий напев успокаивал его, а светящиеся крупные туловища покачивались над водой в таком расслаблении и безмятежности, что тот даже позавидовал их свободе. Если хорошенько приглядеться, в чистой воде можно заметить совершенно фантастически выглядящие создания: с телом мыши, длинной птичьей головой, ветвистыми антеннами, похожими на оборванные крылья, и одним крупным глазом посреди лба на тонкой ножке. Одно из этих необыкновенных животных, тоже хищник, висит в толще воды, дрейфуя по течению. Но когда в поле его зрения появляется жертва в виде неосторожного моллюска, креветки или рачка, крошечный монстр оживляется: аккуратными движениями антенн он нацеливается на добычу, поворачивая крупный глаз в нужную сторону. Вокруг царила настоящая утопия — каждое существо знало и занимало свою нишу, боролось и питалось, становясь необходимым звеном в пищевой цепи, создавая целый захватывающий и интересный мир, ненадолго вынуждая Озулфа позабыть, где он и что ему грозит опасность. — Да. Это прекрасно, — раздался мягкий голос за спиной, в миг рассеивая любые иллюзии. Озулф сразу же встрепенулся, опешил от неожиданной близости, понимая, насколько опрометчиво позволил себе выпасть из реальности, что не заметил приближение врага. В волчьей шкуре его внимание всегда было рассеянным, притуплённым, если дело не касалось непосредственно процесса охоты. Во всё остальное время животное внутри него не особо волновалось насчёт серьёзности и саморегуляции, не желая растрачивать силы на ненужный самоконтроль. И только нахождение этой твари рядом являлось самым лучшим стимулом, чтобы собраться воедино. Он исподлобья уставился на зверя. Тот рассматривал его в ответ с нескрываемым любопытством, от которого мороз пробирал, слегка склонив темнокудрую голову, на губах играла вполне мирная улыбка, которой оборотень, разумеется, не верил. Как-то слишком непредвиденно и резко змей покачнулся вперёд, вплотную подступив к Озулфу. Теперь они стояли лицом к лицу. Застигнутый врасплох Озулф замер у самой кромки озера, забыв, как вообще умудрился подойти настолько близко к неизведанным водам, но отступать было некуда. Он испуганно вцепился когтями во влажную землю, как вдруг почудилось, что пол под ним трескается и вот-вот уйдёт из-под ног. Оборотень весь подобрался, нервно махнул хвостом, готовясь кинуться на противника и выгрызть себе пространство, отвоевать хотя бы часть территории, если уж не дано — свободу. Очевидно предугадав его беспечный порыв, в следующую секунду мужчина вскидывает длинную руку, с силой ударив волка в грудь. Озулф не сразу осознаёт, что падает. С громким всплеском он погружается под воду с головой, шерсть сразу же пропитывается влагой, камнем тащит на дно, которого всё нет. Под ним бесконечное пространство. Озулф отчаянно гребёт лапами, но не может сдвинуться с места. Вода вокруг немилосердно сомкнулась, сжав удушающие тиски, не выпуская на поверхность. От неожиданности Озулф не сдержал изумлённый рёв, случайно заглотнув странную жидкость. Внутренности молниеносно ошпарило, как будто ему по пищеводу пустили жгучий яд. Озулф взвыл от боли, задёргался, безуспешно пытаясь выплыть, с силой царапая шею, пока всё рядом не окрасилось багровым. Чем больше хлебал солёной воды, заходясь в лютой агонии, тем страшнее становилась разъедающая нутро пытка. Сильная рука вцепилась ему в волосы и одним резким движением вздёрнула вверх. Вода, как по негласному приказу, разжала свои тугие недра, расступилась, легко выпуская пленника на сушу. Озулф навзничь свалился на скользкие камни и закашлялся. — С возвращением, Озулф. В ушах гудела кровь, да так, что он едва расслышал низкий довольный голос чужака, склонившегося над ним. Мучения становились едва ли терпимыми, каждую мышцу скручивало в тугой узел, желудок заходился резью, кишечник тянуло. Теряя над собой контроль, Озулф выгнулся и закричал, словно вздёрнутый на дыбе, в мучительном порыве извергая крик с кровью и рвотой. Внезапно снизошло осознание, что его настоящее тело вернулось. Нагой, слабый, дрожащий, скованный спазмом и судорогой, он обхватил грудь руками, наконец чувствуя, что каким-то непостижимым образом невольно сбросил проклятую оборотную тушу. Под ладонями — тугие холмы мышц, обёрнутых человеческой кожей. Вся проглоченная вода вышла из него, вдруг принеся облегчение. Внутри больше не жгло раскалённым железом, уже не выворачивало наизнанку, хотя в голове что-то опасно шумело — агония затихала, отступая. Озулф смог выровнять дыхание только через несколько долгих минут, всё ещё сжимая своё обмякшее человеческое тело в изумлённых объятиях. Он с трудом сел, едва удерживая равновесие. По оголённой коже стекали ледяные капли, приятно охлаждая, смывая остатки крови из разорванных тканей после превращения. Его странный спутник спокойно отошёл, позволяя Озулфу вновь привыкнуть к вернувшейся плоти. Было муторно, ещё тошнило, ноздри щипало, кости выламывало, а кожу пекло, но всё это меркло в сравнении с какой-то дикой человеческой мыслью. Настолько чёткой, осознанной и реальной, что Озулф с сомнением качнул головой, отказываясь верить. Он быстро оглянулся через плечо, потрясённо уставившись на человека, не в силах унять колотящееся сердце. Мужчина стоял поодаль, наподобие идеальной статуи, — неподвижный совершенно, даже грудь дыханием, кажется, не вздымается, лишь чёрные локоны слегка покачиваются, отказываясь дремать на плечах. Озулфу на краткий миг померещилось, что тот удовлетворённо, понимающе улыбнулся и кивнул ему. Он оторопело, медленно поднялся на дрожащие ноги, слабо держась пальцами за камни. Это было взаправду. Впервые за десятки лет Озулф прекрасно осознал смысл и суть сказанного ему. Он снова понимал человеческую речь.