Во мраке бесконечной ночи

Ветра сегодня были злее, чем вчера. Будто они гнали вперёд, не давая остановиться, ни тем более вернуться назад. Поэтому Лилит делала единственное, что возможно – шла вперёд. Прекрасно зная, что ждёт её там, впереди. Там город, которого нет. От него осталась лишь высокая каменная башня. Лилит не знает, почему она не развалилась, а всё ветшала и ветшала, покрываясь зелёным мхом и плесенью. Но продолжала стоять. Высокая, холодная, одинокая. И осталось кладбище – символ могильной вечности. Но новых тел там давно нет и не будет. Все те, кто здесь когда-то жил уже превратились в пепел, въевшийся в землю и отравивший её. Кладбище было старо, ещё старее, чем город, навсегда канувший в небытие. Оно располагалось на склоне, среди каменных спусков и зелёных полей. Смешно, в месте, куда жизнь никогда не входила, её было больше, чем где-либо в округе. Иногда среди утреннего тумана, на скользкой траве звучали щелчки кузнечиков, скачущих незаметно. Лилит поднимается всё выше и ближе к кладбищу, глубоко дыша. На метле было бы легче. Но есть своя особая прелесть в пеших прогулках. И того, кто летает на метле слишком видно среди серого летнего неба. Его силуэт не укрывается во мраке ночи. А потому оставалось лишь идти. Когда-то железная, а ныне всё больше ржавеющая калитка серым длинным пятном предупреждала живых не заходить в мир мёртвых. Лилит глядит на неё, касаясь пальцами. Невесомо, не двигая её, чтобы не раздался нарушающий тишину скрип. Скользя по старинной ржавчине, она двигается тенью вдоль. Некоторые люди недостойны того, чтобы их хоронили на кладбище. Но Лилит с юности поняла: есть те, кто достойны этого. Но их по ошибочным заслугам хоронят на кладбище. Им приносят цветы, оплакивают за то, что они спрятали не под святой землёй тех, кто заслужил. Тех, кто получил клеймо позора. А он мог быть любым: неверная супруга ты иль ведьма, продавшая первенца Сатане греховной ночью. Неважно, всё равно будешь погребена не под крестом. А все праведные, живущие и дышащие добродетелью, пожелают страданий, когда тебя будут бичевать бесы. Мертвым всё равно, где их захоронили, до этого есть дело только живым. И как же больно откликается в бьющемся сердце тоска, что их близкого оклеветали и наказали даже после смерти. Поэтому плач перед кладбищем – если он бывал – был горче, чем у людей за оградой. Но мертвым всё равно. Живым, к сожалению, нет. Лилит ступает, ведя рукой по ограде; тяжёлый плащ волочился послушно за ней, а концы его мокли. Говорят, земля кладбища соленая от слёз и страданий. Ложь. Обычная, заросшая травой, терниями и совсем редко розами. По крайней мере, на этом кладбище уже давно никто не плакал. Самые первые могилы далеко, та часть кладбища гораздо более старая и ветхая. Лилит уверенно – по этой дороге кипарисов она ступала бесчисленное множество раз – направляется к дальним могилам, у которых даже камня нет. Дорожка барвинок и фиалок начинает редеть. А значит, уже близко. Лишь страшные и неказистые холмики были в этой части кладбища. На них не было ничего. Даже ограда, которая некогда отделяла эти могилы от святой земли, теперь не было. Она исчезла, а значит люди, обречённые томиться за ней, нашли покой в могильной земле. Лилит идёт твердо, не разглядывая никакие могилы. Ей неинтересно, что за люди здесь похоронены, как они умерли, какая их история. Она уверена, что никто бы из них не заинтересовался тем, что было у неё за душой. Тогда какой смысл думать о других? Тем более о чужих мертвых и их душах, которые обрели или не обрели покой. Две могилы выглядели иначе. Старые, ничем не примечательные. Но будто чувствовалось, что к ним прикасалась чья-то любящая рука. Возможно, давно, оставляя их после с риском не вернуться. Но каждый год к ним возвращались, робко убирая засохшие, почти превратившиеся в труху цветы. И вот их снова меняют на новые. Лилит останавливается, стягивая капюшон. Она склоняется над могилками грозной тенью. Но собирает лишь высохшие листья. Позже пригодятся. Они пропитаны смертью, болью и слезами утраты – лучшего компонента для зелья не сыскать. Выпрямляясь, Лилит долго молчит, сложив руки в крест, а после на выдохе произносит: - Привет, мам, – она снова начинала этот бессмысленный разговор по душам сама с собой. И его она ждала целый год. И после будет с тем же желанием ждать. Потому что только тут её слушали и безропотно понимали. Ветер, который дул только здесь, в странном подобии гор, гулял средь холмистых могил. Обдувая живое лицо, развевая края плаща, он отвечал ей. Безмолвно, таинственно сказывал. Лилит не могла его понять. Этот ветер нежно говорил на древнем языке, который ей никогда уже не понять. Он мягко настаивал, пытаясь донести в её голову ответ, но проскальзывал мимо. Лилит присаживается на землю, не боясь запачкать плащ. Он достаточно пережил и многое повидал, чтобы бояться грязи. Даже жалости к нему нет. Хотя плащ несомненно любим, как и любая другая старая вещь. Лилит поджимает ноги, упираясь пятками в твердую землю: - Я знаю, что ты бы не одобрила мое поведение. Просто эти люди сожгли... – она понимает, что говорит не о тех людях. Не о тех, что она этой весной обрекла на незаслуженные вечные муки. Лилит вещала о том, о ком твердит упрямо и зло каждый год. И знает, что даже эти порочные чувства ее мама осудила бы. Даже если причины весомы. Смешно. Кому она это всё рассказывает? Ветру, деревьям вдалеке, бурой земле? Пустоте. Лилит говорит всё в пустоту, зная, что она сохранит секреты. Но для чего? Услышать сожаления? Ей ни к чему. Слишком поздно получать извинения, которые никто так и не принесет. Лилит всё понимает, она давно уже взрослая. Мир жесток, она очередная несправедливость в нем. Одна из тех, кто не упокоился в могиле, теперь влача среди живых. Она такая не одна, таких – тысячи. Но каждый из них один. Навек. Они не чувствуют, не молятся, не верят. Тогда почему так хочется плакать, пуская вполне реальную, живую слезу по хладной щеке. Лилит поднимает глаза, влажно моргая. Серое небо – сплошной хаос. Она глядит на него из-под слез, но даже так оно не выглядит кристально чистым. Лилит никогда не видела неба чистым и голубым. Оно бывало мутным и серым, темным и в кучевых облаках, темных и без звёзд. А когда бывало голубым, Лилит не глядела, окунувшись в очередные проблемы и дела. А возможно, в Долине Шипов такого неба и не было. От этой мысли Лилит горько усмехается. Рукой она вытирает глаза, опуская взор. Сначала на ноги, а после на вторую могилу. С ней она не говорила. Просто не могла. Ей и смотреть-то было тяжело. Но она продолжала смотреть. И вспоминать то, что хотелось забыть. Лилит снова отвела взгляд. В этот раз смотря прямо перед собой: - Почему я не остановилась на этом? – что было "это" знала лишь она да её безответные слушатели. Другие слышали, но ужасались и продолжали дальше не знать. Это была тайна, которую никто не хотел знать. Порой сама Лилит не хотела. Но ей такая роскошь недоступна. – Не знаю. Лилит говорит, говорит много. В ответ ветер завывает утробно, будто монстр. Или как вдруг ожившие мертвецы, внимающие ее словам и отвечающие. Но это был и продолжал быть не более чем ветер, проносившийся сквозь дебри. И уносящийся скучающе дальше. Старые розы: стебли, лепестки – всё, что осталось, Лилит забрала с собой. Не для того, чтобы горевать глядя на всё это. Она лирична, но не в мелочах. Всё это ей нужно для отваров, зелий и заговоров. Что-то подсказывало, что ей такая защита понадобится. Но Лилит совершенно не понимала: от чего её преследовало такое чувство? Идя по тропинке, спускаясь с холмов, обходя мелкий, почти высохший ручей, Лилит всё ещё слышала зов мертвецов, вывших ей в след. Даже в долине он не смолкал, звуча пугающим гимном, пытающимся предостеречь. Но это был просто ветер. Лилит даже не думала внимать его предупреждениям. Лилит ступала медленно, пропав в своих мыслях. До домика, такого знакомого до мельчайших деталей: от покосившейся лестницы, до вырезанной розы на двери – оставалось совсем ничего. Буквально, пару поворотов. Но Лилит слышит звуки, странные звуки. Их быть здесь не должно. Идя ещё тише, она подходит к цветущему кусту шиповника, тихо отодвигая его ветку. Приглушённые разговоры – это не то, что можно ожидать от безлюдной чащи. И Лилит даже не сильно прислушивалась. Значит, не боялись её появления. Или не ждали его. Заглядывая на поляну, огороженную кустами с шипами, она замирает. Даже не обращая внимания, что хватает от неожиданности куст. И шипы, протыкая перчатку, больно вонзаются в ладонь. Кровь неосмотрительно начинает стекать по руке, медленно капая на землю. Завывание ветра – единственное, что звучало в острых ушах Лилит.