Прежде чем погаснет свет

      Дмитрий сидел на кровати Лэйн. Взгляд устремлен в точку, пальцы, испачканные в крови Амира, крепко сжимали Книгу Апокалипсиса. Прошло уже около двух часов — Лэйн так и не появилась. Внизу Ноа колотил ящик из мокрых досок, жмурясь от боли, когда очередная заноза впивалась в палец. Тук. Ток. Тук. Ток. Стук молотка звучал где-то внутри головы. За окном падал снег. Медленно, будто не спешил достичь земли. Бесцельно кружил, тая на плечах прохожих. Тишина напоминала пустоту, где умерли все звуки. Небо становилось все темнее, снег был везде — на земле, в воздухе, на чужих лицах, в мыслях. Снегопад укрывал следы, и они растворялись в общем безмолвии, напоминая, что прошедший по этой тропе обречен на забытье.       Там, наверху, шел снег. Тремя метрами ниже, под самой церковью, в маленькой комнате четыре на четыре на тонком матрасе лежала Лэйн. У двери устроился Борис. Он сидел, расставив ноги и откинув голову к стене — локти покоятся на коленях, пальцы сжимают писание о Баале. Маска скрывала усталое выражение лица. Электрическая лампа на потолке мерно трещала, тусклый свет прятал уродство комнаты. Стены покрыты влажным мхом, теплый камень пола начисто отмыт щеткой. Чуть ниже подземелей церкви протекает горячий источник, и его воды греют темницы. Где-то в глубине коридоров вода сочилась с потолка. Кап. Плок. Кап. Плок.       Наконец, Лэйн со стоном открыла веки. Села, потерев покрасневшие глаза, надавила на них низом ладоней, запустила пальцы в волосы. Увидела рядом с матрасом полторашку с водой, подползла, сделала пять крупных глотков.       Глоток, еще глоток. Пятый. Жадно облизнула пересохшие губы. Борис считал, пока двигалось девичье горло. Отставив бутылку, вытянула голые ноги. — Где мои штаны? — недовольно отвела взгляд.       Голос прозвучал ниже, чем обычно. Борис поднял палец, указывая. Он натянул бельевую веревку и повесил на нее вымокшую после снегопада одежду. Лэйн поморщилась, потерла ладонью шею. — Что-то не так с голосом, — заметила она. — Из-за разлома образуется газ, — ответил Борис спокойно, — он безвреден, но действует на связки.       Здесь мы можем разговаривать, и я не буду бояться разоблачения. — Ты не тронул меня. — Лэйн села, притянув ноги к груди и накрыв колени кофтой. — Пока нет.       Борис знал, что она придет. Он сделал все, чтобы Лэйн ступила на эту тропу, и вел к пропасти, взяв за руку. Хотел отнять Книгу Апокалипсиса, листы с переводами. Обыскать девушку и оставить в церкви. Потому так можно продолжить их маленькую игру. Тень остается запретным плодом, только пока Лэйн свободна.       Если она окажется взаперти, интерес к Тени угаснет.       Незадолго до зачем-то принес сюда матрас, проверил, работает ли канализация.       Он собирался обыскать ее и оставить в церкви.       Сам себе не верил, но подергал прутья решетки — крепкие.       Ее заточение ознаменует проигрыш.       Набрал воды в бутылку, поставил у постели. Принес хлеб, вяленое мясо, виноград и яблоки. Запер решетку изнутри и долго сидел, уставившись на дверь, слушая треск электричества и капание воды глубоко в коридорах. Он ненавидел метания. Его всегда выверенные, спокойные действия перед Лэйн вдруг обращались в суету. Он уходил, только когда чужой голос вмешивался в их взаимодействие; рисковал, задерживаясь; бросался к двери, как подстреленный. Упорядоченные мысли обращались в хаос.       Действие 1 → Действие 2 → Действие 3 → Результат.       Действие 1 → Действие 3 → Лэйн → Действие 1 → Лэйн → Действие 2 → Лэйн → Лэйн → Лэйн…       Нет, поздно выяснять, что она стала значимой для него, поздно это анализировать.       Погаснет свет, и эта тьма скроет все, что он натворит. Борис достал нож и поставил рукояткой на палец, с первой попытки поймав баланс. Нужно держать баланс между интересом Лэйн и своим интересом.       Он собирался обыскать ее и оставить в церкви.       Лэйн покашляла, прочищая горло, напоминая, что она здесь, в подземной тюрьме, которую он обустраивал для нее. Он нес девушку на руках, с трудом шагая по рыхлому снегу. Уложил на матрас, снял шубку, ботинки, мокрые носки. Нужно пошарить по карманам, найти Книгу, найти записи, но ее джинсы вымокли до самого колена, и нужно снять их, иначе она застудит ноги. Сердце колотилось в горле. Не стоит надеяться на моральные ориентиры того, кто хоть раз смывал человеческую кровь с рук. Борис так мечтал о Лэйн, и вот она перед ним.       А он перед ней — застыл с шерстяным носком в руках, мягко и корректно улыбаясь, потому что улыбка может скрыть что угодно.       Столько раз представлял, как забрасывает веревку на тонкую шею; как вонзает нож в мягкий живот снова и снова; как, сунув дуло в красивый рот, нажимает на гашетку. Представлял, как хаотично блуждают горячие ладони по телу; как обжигает шепот; как соленый пот щиплет трещинку на губе; как она стонет его имя.       Сел рядом, аккуратно расстегнул пуговицу, потянул за собачку молнии. В отвороте джинс показалось простое белое белье. Сквозь тонкую ткань просвечивал гладкий лобок, и Борис прикрыл веки, ресницы дрогнули. Рот наполнился слюной, как у голодного зверя. Не сводя глаз с манящего треугольника в разрезе молнии, осторожно потянул штанину в районе колен, и джинсы стали сползать вместе с бельем.       Остановился.       Поправил трусики вверх за резинку. Снова потянул штаны, и те свободно заскользили по бедрам, обнажая стройные ноги. Дрожащие пальцы подушечками касались холодной кожи, вызвав волну мурашек.       Остановился.       Закрыл ладонями горящее от стыда лицо и просидел так несколько минут. Выдохнул, потянул штанину снова. Показались острые коленки, тонкие изящные икры, наконец, ступни. Борис встал, грудь медленно вздымалась от тяжелых вздохов. Трезвый, даже слишком трезвый взгляд скользил по лодыжкам, плавным изгибам, по линиям белья. Миллиметр за миллиметром. Запечатляя на сетчатке глаз, на подкорке мозга. Заставил себя отвернуться и, отвлекаясь, принялся шарить в кармане шубы.       Одна книжка, и все. И он бы мог оправдаться этим. Мог сказать: «Я похитил ее, чтобы был хоть какой-то прок», но это ложь. Он хотел заполучить и Книгу Апокалипсиса, и Лэйн. Но она решила навязать свои правила. — Зачем пришла? — спросил, не поворачиваясь. Это и не требуется: перед глазами все еще стоял образ спящей длинноногой девушки. — Книгу вернуть.       Она не удивляется заточению, значит, рассматривала такой исход.       Лэйн в самом деле не обманывалась насчет Тени. Он мог убить. Быстро и безболезненно. Медленно и истязая. Но что значила ее жизнь? Прячась под маской жертвы и пустыми словами сострадания, Лэйн и забыла, какой была на самом деле. Пришла, чтобы вспомнить, найти себя. Пришла, потому что устала притворяться. Пришла, потому что позвал. Пришла, чтобы узнать: кто ты, Тень?       Так много причин. — А ты уже думала, как выберешься отсюда? — А ты уже нашел верное заклинание призыва? — уголок губ пополз вверх, жаль, Лэйн этого не увидит. Умница-Лэйн. — Тебе все еще нужна Книга Апокалипсиса и нужен криптограф, который ее расшифрует.       Борис закусил нижнюю губу изнутри и с силой сжал зубы, пока не почувствовал вкус ржавчины во рту.       Кап. Плок. Кап. Плок.       Здесь, внизу, падает вода с потолка, а там, наверху, падает снег и заметает твои следы. — Нет, — он повернул голову к девушке, чтобы увидеть, как округляются глаза от понимания, — нет, милая. Мне нужен только криптограф.

***

             Пересилив себя, Борис ушел, зная, что проведет утро в церкви. Съест кусок пресного хлеба, который запьет сладким кагором, красным, как кровь. Очертит шагами квадрат четыре на четыре метра. Взгляд застрянет в той части, где устроен матрас Лэйн. На котором она лежит, вытянув свои проклятые красивые ноги. Он пойдет к комоду, где хранятся чистые юбки и платки для прихожанок, спрячет в карман траурный черный. С трудом дождавшись солнца в зените, спустится в подземелье. Он теряет голову.       Лифт скрипит, пока он спускается, и его разум вторит скрипам, пытаясь провернуть шестерни, отвечающие за рассудительность. Его размеренные шаги вторят стукам капель где-то в глубине коридоров. Перед самой камерой он уверенным движением надевает перчатки, маску, и она прячет его мягкую улыбку. Борис брезговал мельтешением и суетой. Теперь, когда выбор сделан, больше не нужно метаться между сердцем и сознанием. Скрежещет замок решетки, и она отъезжает вбок.       Лэйн протянула руку, подзывая.       Решетка лязгнула, закрываясь.       Так, как я хотел.       Как завороженный, Борис сел напротив девушки. Серо-голубые глаза блестели в тусклом свете, нежная улыбка коснулась девичьих губ. Рука в перчатке легла на голое бедро и сжала до красных следов.       Милая, я сделаю все, что скажешь. Хочешь, будем вечность вот так смотреть друг на друга? Я перерою дедушкины записи и открою секрет бессмертия. Хочешь, открою врата в ад, где будем вечность гореть в огне греха? — Я назвала тебя Тень, — сказала она, вздыхая, и обхватила мужское лицо ладонями. Ее взгляд блуждал по маске, и голос вдруг стал жестче, улыбка исчезла. — И я не боюсь теней.       Отклонившись, Лэйн с размахом заехала лбом в нос Бориса. Мужчина вскрикнул, ярко-красная боль застлала глаза мутной пеленой, горячая кровь хлынула на губы и мгновенно напитала ткань маски. Лэйн действовала молниеносно: матрас мигом поднялся там, где еще секунду назад сидела она. Зазвенела натянутая веревка, с которой сорвали джинсы, стукнулась о пол подошва ботинок, в которые наспех сунули ступни. Заскрипел замок решетки.       Борис медленно встал, приподнял ткань маски, освободив подбородок и рот, растер ладонью кровь по губам. Вышел из камеры, прислушался. Где-то в глубине коридоров капала вода. Кап. Плок. Шорк. Она задела стену, пока бежала. Борис уверенным шагом устремился в нужную сторону. Теперь незачем спешить. Вряд ли ему помешает хоть кто-то.       Милая, ты пошла ва-банк и проиграла.       Лэйн мчалась, прижав к груди джинсы. Она не оборачивалась, боясь замедлиться. На повороте задела плечом стену, зашипела, выругиваясь. Холодный, сырой воздух разрывал легкие при каждом вдохе. Дыхание стало резким, лающим, с хрипами, как у загнанного животного. Спустя несколько коридоров бок кололо так, будто кто-то всадил в него нож и проворачивал лезвие с каждым ее новым шагом. Стены сливались в одно слепое пятно, но она осознавала: нужно бежать туда, где свет. Адреналин подгонял вперед. Она больше не понимала, слышит ли шаги за спиной или это сердце стучало в ушах. Осколки разбитой лампы хрустнули под ботинком, и звук разнесся по подземелью. Лэйн с досадой поджала рот. Губы пересохли, на языке осел металлический привкус.       Впереди показался широкий темный коридор, и девушка ускорилась. Она заскрипела зубами, собрала последние силы, рванула вперед и остановилась только тогда, когда перед ней оказалась ярко освещенная коробка лифта. Девушка тяжело дышала, открыв рот, занесла ногу для шага… Он напал сбоку, буквально снося девушку к стене. Больно ударилась затылком, застонала, на секунду потеряв ориентацию во времени и пространстве, но тут же ощутила стальную хватку на шее. Прохрипела что-то, напоминающее «Нет», с силой пнула наугад и попала в пах. Тень согнулся, ослабив руку, и Лэйн удалось вырваться. Выронив джинсы, она кинулась к лифту, но чужие ладони обвили талию и приподняли над землей. Она яростно замолотила ногами по воздуху, надеясь попасть в нападавшего, но он толкнул ее к стене, и она больно ударилась коленом. Лэйн выставила вперед ладони и нащупала влажную зелень на камне. Удерживая за волосы, он крепко прижал девушку щекой ко мху. Лифт был так близко… Над ухом раздался голос, и она не поняла, говорил ли он это себе или ей: — Теперь пути назад нет.       Почувствовала удары по ступням, заставляющие расставить ноги шире, в ужасе распахнула глаза. — Ты не сделаешь этого. — А разве ты не хочешь этого?       Шепот раздался у самого уха, кончик языка коснулся мочки, хрящик раковины попал в капкан зубов. Схватив за запястье, он резко развернул девушку лицом к себе. Во тьме очертания подбородка показались смутно знакомыми. Тень вцепился в нее поцелуем, лишая возможности рассмотреть. Лишая возможности думать. Затылок снова со стуком состыковался со стеной; столкнулись зубы. Его кровь на вкус соленая… Тень прикусил нижнюю губу, оттянул, настойчивый язык проник в рот, поцелуй стал глубже, горячее, мокрее. И Лэйн ответила. Коснулась его языка своим, Тень вжал девушку в стену, оторвался на секунду, тогда Лэйн почувствовала острые укусы на подбородке и шее, отклонила голову к плечу и прикрыла глаза.       Разум заговорил голосом Дмитрия: «Влекомая. Деформированная. Аморальная». — Нет, — слабо попросила она, легко ударив мужчину в плечо, — остановись. Борис отстранился, и его глаза были пьяны. — Нет, — сказал спокойно и снова припал ртом к шее. Нет, милая. Сейчас ты почувствуешь, что такое настоящее желание; режущее, за гранью запрета. Почувствуешь жар моего пылающего сердца, и мы оба сгорим дотла, до горького пепла. Я потушу твой свет, и в этой тьмы ты найдешь меня. Больше нет одиночества, нет безразличия. Бесцветные эмоции нам заменит физическое возбуждение, порок заменит мораль.       Лэйн хныкнула и продолжила стучать кулаком в мужское плечо. Он стянул перчатки. Ладонь коснулась живота и поднялась выше, задирая кофту, смяла маленькую грудь; твердый сосок, выдававший ложь в просьбе Лэйн, оказался между пальцев.       Борис уперся лбом в женское плечо, рука, ласкающая грудь, переместилась на шею, Лэйн поймала большой палец ртом и прикусила до крови, сдерживая всхлип. Узкие ладони упирались в его плечи, пытаясь оттолкнуть. Его свободная рука расстегнула ремень, пальцы освободили окаменевший член. Сдвинул мокрое белье в сторону, горячая головка коснулась влажных половых губ, легко скользнула внутрь, задев чувствительный клитор, и Лэйн вздрогнула.              Нет, нет, нет, нет…       Он повел носом по девичьему плечу, прикусил, большой палец гладил щеку, ощущая дорожку слез. Перед глазами плясали звезды. Немного приподнял Лэйн и вошел, прижимаясь к ее лобку, терзая рот поцелуем, затыкая зародившийся стон с хрипотцой — свой и ее. — Милая, — прошептал, зажмурившись, оказавшись глубоко, чувствуя тугие мышцы. Вопрос остался солью на губах: разве ты не хочешь этого?       Поздно спрашивать, поздно выяснять, что она стала значимой для него, поздно это анализировать. Повернуть назад уже нельзя.       Камень неприятно шоркался о лопатки при каждом резком толчке, но Лэйн плевать хотела. Она закинула ногу на мужское бедро, и он подхватил, прижав ладонь к ягодице, с силой сжал. Женские руки обвили сильные плечи, ногти впились в широкую спину. Она чувствовала — морок кружил разум, Тень пылал жаром, и этот огонь обжигал даже сквозь ткань. Горячие волны вязались внутри в тугие узлы, умоляя глубже, больше, резче, больнее… Тень сжал ее шею, заставляя приподнять голову, и она вцепилась в крепкие запястья, пока он скользил зубами по ее плечу. Воздуха не хватало, голову вело, узлы требовали топора, острого лезвия, широкого замаха. Несколько резких, сильных толчков. Стон умер где-то в груди, и Лэйн, уставившись в потолок, принялась хватать ртом воздух, ощущая, как сокращается каждая клеточка тела, как трепещут ресницы, как тьма ослепляет разум.       От пальцев наверняка останутся длинные черные полосы, с такой силой он сжимал шею. Расслабил руку, ладонь переместилась на лицо девушки. Большой палец огладил вздрагивающие губы, слегка оттянул нижнюю вниз. Свет от лифта обрисовал тенями женский профиль.       Милая, ты так красива, когда задыхаешься. Я столько раз представлял, как ты открываешь и закрываешь рот, словно рыбка на берегу, пытаясь сделать вдох, как сознание покидает взгляд, как пропадает напряжение в теле. И ты умираешь, рассыпаясь прахом в моих ладонях.       Лэйн совсем расслабило, заброшенная на бедро нога норовила соскользнуть, руки, обнимавшие плечи, успокоенно опустились. Борис двинулся бедрами снизу вверх, толкнулся снова, уже медленнее, так, как хотелось теперь ему. Еще, еще и еще. Смотрел, как движутся ее губы, пока она пытается отдышаться, вторил этим движением своими губами. Озноб прошиб позвоночник и сменился нестерпимым жаром, поднимающимся с низа живота. Он кончил внутрь, даже не думая о последствиях, завороженно глядя в серо-голубые глаза Лэйн.

***

      Поддерживая Лэйн за плечи, Борис проводил ее до купели — ванны, выделанной в камне. Девушка дрожала, ноги не слушались. Шла, всхлипывая, игнорируя руки Тени и опираясь на стену. Света вновь хватало, и перед входом в купель Борису пришлось опустить маску на подбородок. Искусанные губы горели, пот разъедал места укусов, ладони уже тосковали по нежной коже. Лэйн дрожала, тело не слушалось, но взгляд резал, падал на кожу лезвиями, полосуя и вскрывая. Потому что сказала «нет», просила остановиться, молотила кулаком в грудь, плакала, принимая его в себе. Потому что отвечала на поцелуй и ласку, кусала щеки изнутри, сдерживая стоны. — Отвернись, — и стала стягивать разорванную кофту через голову. — Нет, — подтянув брюки на коленях, опустился на корточки, коснулся пальцами в перчатке воды. Ему бы и самому не мешало помыться. Он до ужаса брезговал физиологическими жидкостями, даже кровью, но Лэйн — единственное исключение. Он отмоется по-быстрому в камере, хотя ненавидел спешку и суету, но перед Лэйн все планы путались.       Она стояла перед ним совсем голая, и сердце снова забилось чаще. Иногда самый приятный выбор — самый неправильный, а самый неправильный выбор сделать сложнее всего. Правильные выборы — удел слабых, неспособных принимать ошибки. Тех, кто постоянно оглядывается на чужое мнение, кто постоянно задается вопросом: «А что подумают другие?» Смерть точит косу, чтобы встретиться с ними сегодня или завтра, а они откладывают деньги, чтобы соседи не подумали, что похороны прошли бедно; что участок на кладбище слишком далеко; что не хватило водки на поминальном застолье. Даже слушая дыхание смерти, они позаботятся о чужом мнении.       Ошибка Бориса вошла в купель по пояс, горячий ключ бил в ступни. Он наблюдал, как женские плечи покрылись мурашками. Кончики волос намокли и припали к спине. На шее тянулись темные полосы, камни берилла прикрывали синяки, по телу рассыпаны укусы.       Все обернулось самым ужасным, самым прекрасным образом. Но я как-нибудь с разберусь.       Лэйн чувствовала напряженный взгляд между лопаток. Она отбросила волосы на грудь и, сделав глубокий вдох, опустилась под воду, села, стараясь коснуться коленями каменного дна, помогая руками уйти как можно глубже, спрятаться от глаз тени, спрятаться от содеянного. От носа поднялись пузыри воздуха. Она знала, что все может обернуться так. В конце концов, она понимала правила этой игры. И осознавала, что бесполезно просить остановиться. Он убивал, глупо рассчитывать на высокую моральную планку. Хуже всего, что она тянулась к нему. Наслаждалась им. Каждое его неспешное движение звучало синонимом власти, осанка неуловимо намекала на благородство, разворот плеч — о силе, походка — об уверенности. Он смог заинтересовать, увлечь, он так старался привлечь ее внимание. Наверное, когда твое внимание пытаются привлечь кровью, это не очень хорошо. Это, черт возьми, гадко. Наверное, когда к тебе присматривается маньяк, нужно бежать — и точно не к нему в руки.       Но она понимала его. Знала, что не сорвется, не тронет, позволит уйти. Потому что одержим их опасной игрой. Лэйн опустила руки к внутренней стороне бедра, смывая его семя и свою смазку. Она просчиталась. Не игра вызывала эмоции, а сама Лэйн.       Безнравственная. Неправильная.       Легкие зажгло, и голова Лэйн показалась на поверхности воды, она сделала шумный вдох, убрала мокрые пряди с лица. Обернулась, глаза сузились в подозрительном прищуре. Отвела взгляд. Борис подходит по росту и атмосфере, если можно так сказать. Уверенность, влияние, аристократизм — но вместе с тем Борис мягок и нежен, а Тень опасен и порочен. Да и голос… Пусть газ меняет его, но ведь она слышала шепот наверху. Разве похож?..       А слышала ли я шепот Бориса? — Сердишься? — спросил просто, будто они закончили побег перепалкой. — У тебя есть брат?       Уголок губ поднялся вверх.       Что происходит в твоей голове, милая? Я думал, ты пытаешься понять, почему мы занимались сексом, почему нам обоим было так хорошо — и как быть с тем, что я остался глух к твоим мольбам. Ты ведь наверняка захочешь наказать, даже, может быть, отомстить. Ведь ты такая же, как и я. Жестокая и не прощающая зло. Милая, ты снова навязываешь свои правила, но я не хочу играть так.       Борис проигнорировал вопрос, спросив в ответ: — Я действовал против твоих слов, но разве это случилось против твоей воли?       Ей показалось, и в тоне прозвучала грусть? Она скрутила волосы в тугой жгут, избавляясь от воды, обида заставила губы дрожать. Почему не плачет? Почему не старается смыть с себя грязь этой близости, натирая кожу до красна? Она перестала понимать себя совсем. — Я не понимаю тебя совсем. — Это ложь, — он протянул руку, приказывая вложить в нее ладонь и пойти с ним. Лэйн подчинилась — она вообще не видела другого плана, кроме послушания. — Я запер разгадку к ритуалу на замки, и ты вскрыла каждый. Я, как и ты, одинок в восприятии мира, и ты понимаешь это. Ты догадалась, что требует мой разум, поэтому рискнула и пришла. Но, к сожалению для тебя, я решил действовать по велению сердца.       Выпустив на мгновение руку, он снял рашгард и протянул Лэйн. Не глядя на голый торс мужчины, она приняла черную тряпку и тут же надела. При росте Тени рашгард доходил до середины бедра, рукава оказались длиннее пальцев сантиметров на десять. Ткань мгновенно прилипла к телу. Ее джинсы лежали где-то у лифта, кофта оказалась разорвана. Хоть что-то.       Не глядя на голый торс мужчины, сделала шаг к выходу, но вдруг остановилась, нервно теребя край рашгарда.       Заставь себя смотреть, Лэйн. Шрамы и родинки; линии груди и пресса; цвет ареолов и глубина ложбинки ключиц — все станет доказательством. Я узнаю, кто ты, Тень. Она повернулась к нему, и он застыл под ее взглядом. Посмотрела на маску, туда, где должны быть глаза. Скользнула по крепкой шее, проследила трапецию, заметные ключицы, округлые плечи. Красивая грудь, рельефный, но не сухой пресс. Щеки пылали. Где же родинки, шрамы? Нужно коснуться пальцами, чтобы убедиться, что он настоящий. Лэйн несмело, как во сне, протянула руку. — Запоминаешь? — он приблизился, ладони коснулись плеч, спустились к запястьям, огладили бедра. Потянув за края, он вдруг стянул с нее рашгард.       Запоминай, милая. Даже если когда-нибудь ты ляжешь в постель с Борисом, то вряд ли угадаешь эти линии. Тьма все скроет. Всегда скрывала. Но шанс, что ты когда-нибудь окажется с Борисом в одной кровати, равен нулю. Он неинтересен тебя, он сам — про духовное, про эмоции. Не про физическую жадность, не про иссушающую жажду тела. По крайней мере, ты думаешь так, милая, и я не разочарую тебя.       Взял узкую ладонь в свою руку, положил под грудь.       Ты же хочешь не только смотреть. Послушай, как бьется сердце, Лэйн, как нарастает темп, как учащается пульс. Слышишь эти глухие толчки, когда орган качает кровь? Она бежит по венам, вскипая, если ты оказываешься рядом.       Лэйн подняла затуманенный взгляд, и этого вдруг стало достаточно. Аккуратно развернул девушку спиной к себе, достал из кармана платок и плотно завязал глаза. Так крепко, чтобы ткань прижала ресницы, чтобы даже не пыталась открыть веки. Она коснулась пальцами повязки. — Что ты делаешь? — спросила, кажется, со страхом. Но это тоже ложь. Ты ведь не боишься меня. — Ты просила остановиться, — завел руки на поясницу, поднял кофту и связал ею запястья, — чьим голосом говорил разум в этот момент? — мокрые волосы легли в ладонь. Он разделил их на три части и принялся плести, — почему ты смотришь по сторонам, прежде чем сделать? Ты ведь не такая, как они, Лэйн. Я докажу тебе. — Нет. — Только не снова. Не заставляй разрываться между разумом и телом. Борис переложил косу на грудь, достал нож. Прочертил лезвием позвоночник. Лэйн задрожала. — Будет проще, если ты сделаешь это потому, что я угрожал ножом? Можешь сказать им так. Сказать Дмитрию об этом, — он поддел ожерелье, которое надел своими руками, — или тому, кто подарил тебе эту безделушку.       Лэйн до крови закусила губу изнутри, когда острие коснулось кожи у шеи. Он надавил, Лэйн почувствовала, как горячая капля бежит к груди. Тьма и неизвестность дарили новые ощущения. На грани запрета, на самом острие безумия. Она не могла контролировать ситуацию, свои движения, не могла помочь себе, если бы пришлось спасаться. Свет померк, и тьма окружила ее. Ей придется во всем положиться на Тень.       Борис одним движением снял маску, убрал нож, обошел девушку по кругу. Встал перед ней и тяжело вздохнул. Приятно смотреть на нее открыто. Потому что Лэйн прекрасна, вот и все. Не только физически — в конце концов, Борис не только про жажду тела, он про эмоции и духовное. Лэйн прекрасна в своих муках между добром и злом, между нормальностью и аморальностью. Он чувствовал себя дьяволенком на женском плече, склоняющим к греху. Как хорошо, — подумал он, — что на другом плече тоже я. Ангел, дарящий берилл в знак дружбы, подталкивающий к любви. Борис не любил метания, даже чужие. Пора заканчивать с душевным дуализмом.       Разница между нами в том, что я принял в себе то, что другие называют злом, Лэйн. Даже без маски я остаюсь собой. Да, пусть мне приходится прятаться перед отрядом, но только ради безопасности — я не ищу их одобрения, как это делаешь ты. Лицемерно замолкая, когда хочешь сказать, что думаешь; оправдывая каждое социально неприемлемое слово. Может быть, ты в самом деле надеешься подружиться с ними, потому что в какой-то степени симпатизируешь людям. А может быть, просто надеешься выжить. Это не важно. Каждый из них несет боль утраты, а значит, уже замаран в человечности и не сможет тебя оправдать. Никогда не примет ту часть, от которой разит равнодушием к жизни. В отличие от меня. Что же сделать с тобой, Лэйн? Может быть, встать перед тобой на колени, полизать языком там, чтобы на деле доказать, что моя брезгливость не касается одной тебя? Надавить самым кончиком чуть ниже, провести линию вверх, очертить круг — и снова вверх и вниз. Сначала медленно, невесомо, потом ускориться, давить сильнее, пока ты не сдавишь мне лицо бедрами, сводя от желания ноги. Есть столько способов заставить тебя потерять голову от удовольствия, что я смущен выбором. Мне нужно лишь, чтобы ты поняла: ты получаешь удовольствие от меня, ты наслаждаешься мной — несмотря на то, что я сделал, что я чувствую. Потому что читаешь меня как открытую книгу и не считаешь мои преступления реальным злом. В отличие от них.       Давай же станем единым целым, милая, избавим друг друга от одиночества, ведь только мы понимаем друг друга. — Секс — это мой способ почувствовать, милая, — она вздрогнула, услышав обращение. — Оргазм — это физическое ощущение, его легко поставить в один ряд с болью. Я мог бы сейчас снять ремень и несколько раз с оттягом ударить по ягодицам. Поверь, тебе бы понравилось. Эмоции находят физический выход, и это приносит облегчение. — Он обошел Лэйн, коснулся костяшкой указательного пальца ямочки на пояснице, чуть повыше связанных рук, — но сейчас бы все обернулось банальной поркой, а я никогда не сделаю тебе больно, милая, если ты не попросишь об этом. — Не надо, — губы пересохли, — отпусти меня. Дай уйти. — Чей это голос? Твой или Дмитрия? — Причем здесь он? — Тень прав. Лэйн хотела остаться, поддаться пороку, раствориться в этой тьме, и только голос Дмитрия в голове твердил: «Аморальная. Деформированная».       Борис за шею приподнял голову девушки, мазнул губами по щеке. — Мне не нравится, что прямо сейчас с нами есть кто-то третий. Он осуждал нас там, у лифта, и продолжает нудеть сейчас, — шепот обжигал кожу, и Лэйн попыталась отклониться, — давай договоримся. Пусть в этой комнате останется только Лэйн и ее похититель. Не думай о плохом и хорошем. Просто следи за реакцией тела. Разреши себе побыть наедине собой, — пальцы другой руки скользнули между ног, средний коснулся клитора, задвигался вверх и вниз. Она застонала, не раскрывая рта, и он, услышав стон, прикрыл глаза и выдохнул.       О боже, милая. Чувствуя, как ты откликаешься, легко поверить, что все затевалось не ради ритуала, не ради наследия. Все случилось лишь для того, чтобы ты оказалась здесь, в моих руках. Людская жизнь ничего не стоит, но если бы стоила всего — я бы все равно сделал то, почему ты пришла сюда.       Лэйн ощущала тягучее, горячее, порочное возбуждение. Тень обернулся Тьмой, скрывающей мир, прячущей от чужих глаз ее падение к его ногам. Мужские пальцы танцевали возле самой-самой точки, то сдавливая, то слегка касаясь. Она заткнула голос разума, затолкала разорванную кофту в рот рассудку, одним движением перерезала глотку рациональности, чтобы никакие слова о морали не прошли по горлу, не споткнувшись прежде о свистящий разрез.       Влекомая? — Да, — коротко выдохнула, требуя большего. Два пальца кружили, давя, и она слегка отклонилась, чтобы направить Тьму, прижимаясь ягодицами к паху. Он очень твердый. Мысль о том, как велико его желание, сносила остатки разума, оставляя пустое поле похоти. Жар поднимался к груди, соски затвердели, один уперся в его бицепс.       Аморальная? — Да, — нащупала пряжку ремня, расстегнула, сунула ладонь под белье. Лающее дыхание обжигало щеку. Пальцы коснулись нежной головки, ноготь случайно задел уздечку.       Неправильная? — Да, — застонал Тень и толкнулся в руку. Лэйн немного согнулась, чтобы было удобнее, и в это мгновение Тьма надавил жестче именно там, где нужно, потер снизу вверх, и лезвие гильотины рухнуло на узлы внизу живота, звезды упали с неба в открытый из-за судороги рот, покатились по языку в горло, искалывая колючими лучами, сжигая изнутри мышцу, сворачивая кровь… В этот момент Лэйн ощутила, как Тьма, удерживая за связанные запястья, со стоном входит в нее, и распутно подалась бедрами назад. Она ощущала каждый миллиметр длины, пока плавно насаживалась. Приоткрыла рот, пытаясь насытиться горячим от дыхания воздухом, чувствуя, как сокращаются мышцы вокруг его члена. Еще несколько движений бедрами. Он остановился, замер, отпустил запястья и, намотав на кулак косу, потянул Лэйн на себя. Боль от натяжения смешалась с коктейлем наслаждения острой специей. Его зубы клацнули у мочки. — Хорошая девочка, — он толкнулся навстречу и отклонился. Перед глазами плыли изгибы спины, покрасневшие из-за трения запястья в его широкой руке. Развратные, влажные звуки заглушали стоны, тело покрылось испариной и потом.       Это, черт возьми, стоило всего.       Несмотря на секс у лифта, я кончу быстро, милая, потому что теперь ты откликаешься, и это уже больше похоже на занятие любовью. А любовью я занимаюсь впервые.       Амплитуда движений стала короче, дыхание — чаще, женские вскрики — громче. Следом за звездами с небес бросилась луна, раскалываясь в падении, раня острыми каменными осколками кожу, разрезая упругие мышцы и обнажая белую мокрую кость. Ноги Лэйн подкосились, она почувствовала, как Тьма пульсирует внутри, и Борис едва удержал девушку, подхватив под грудь. Нежно, не скрываясь, коснулся губами позвонков под шеей, провел рукой по внутренней стороне бедер, мокрых настолько, что не стереть разом. Аккуратно помог Лэйн опуститься на колени, застегнул брюки и, коротким движением поправив ткань у колен, сел перед ней на корточки. Она сидела, склонив голову, крупная дрожь сменилась расслабленной негой. Обхватил девичье лицо руками, радуясь, что может смотреть открыто, без призмы маски. Осторожно коснулся губ, мягко целуя, немного отстранился.       Жаль, что ты не видишь искренности в моих глазах, милая. — Я знаю, что они сделали с тобой. Но подумай: они рискуют тобой ради отряда, а я ради тебя вырежу каждого в этом городе. И я клянусь: я никогда не поступлю против твоей воли.

***

      И что теперь? Лэйн лежала на животе, подложив под щеку ладонь и уставившись в угол, где стояло блюдо с вареной говядиной и хлебом. Один вопрос крутился в голове: что теперь? Она смежила веки, повернулась на спину. Где-то в глубине коридоров капало с потолка. Кап. Плок. Каждый «кап» ввинчивался в мозг, как нарезной гвоздь. С ее побега прошел, наверное, день или два. Может, неделя? Кожа горела от его ласк. «Ты ни холоден, ни горяч, о, как ты тепл», — вспомнила и закрыла глаза пятерней. Нет больше равнодушия, есть адское пламя страсти, которое пожирает плоть, обугливает дочерна кости. Скоро от обоих останется лишь пепел.       И что теперь? Она приняла влечение, охоту до его тела. Приняла тьму в себе. Ее вел не интерес к убийце. Ее вел интерес к тем своим чувствам, которые она находила в нем. Нужно было столкнуться, чтобы разбился купол равнодушия, под которым пряталась Лэйн. Может, теперь она отыщет в себе не только жестокость, но и сострадание, если он не помешает этому. Вот почему она пришла. Отыскать в этой тьме себя.       Каждый день он говорил или делал что-то, от чего ее душа, если она и была, выворачивалась наизнанку.       «Это мой способ почувствовать», — сказал он.       И я тоже чувствую. Теперь чувствую слишком многое. Желание обладать и быть обладаемой. Подчинить и подчиняться. Боль и грусть. Сожаление и горечь. Приглушенные радость и восторг. Я больше не бездушная кукла. Я горяча и холодна. Он бы хотел, наверное, получить меня всю, без остатка, заполнить собой мысли и взгляд. Это тело: оно еще мое или уже принадлежит ему? Если я сейчас опущу руку и потрогаю себя, то подумаю о нем. Тело уже давно отдано Тени. Разум еще борется. Тень, что ты сделал со мной? Отнял меня у меня. Сказал, что никогда не поступишь против моей воли, но держишь взаперти… потому что я сама не хочу уйти?       Лэйн поднялась, пружины тоскливо скрипнули. Чего она хочет на самом деле? Почему остается? Мир исчез, сократился до размеров комнаты, обратился в квадрат четыре на четыре. Больше нет отряда, нет ротковчан, нет Дмитрия, нет ангелов и демонов. Есть только она и Тень. Может, стоит закрыть на все глаза и позволить себе раствориться в этой тьме?       Хочу оставаться с ним. За пределами тюрьмы для такой девиантной, как я, нет жизни. Но разве в камере есть жизнь? Только пир плоти. Но стоит мне выйти, как я снова превращусь в больную на голову. Здесь, в этой тюрьме, я абсолютно нормальна.       Он хочет, чтобы я осталась, потому что мы похожи. Я и он. Но смогла бы я сделать больно другому? Может быть, даже… убить? Наверное, если бы я защищалась… Лэйн покачала головой. Это странная мечта: остаться здесь с ним до самой смерти — его или моей. Ведь у меня были и другие желания, свои цели. Узнать, что случилось со мной после разлома. Что, если ответ кроется в Книге Апокалипсиса?       Брови сдвинулись к переносице. Она так и не сказала ему, что перевод книги в Роткове невозможен. Нужно отправляться дальше и искать страницы в других местах. Покинуть Тень, уйти, так и не узнав, кем он был. Не будет ли в самом деле лучше таким, как мы, держаться порознь? В каком-то смысле мы влияем друг на друга. Я уничтожаю в нем остатки разумности. Он взращивает во мне ростки бесчеловечности, топчет ногами любые зачатки гуманности. Я стала глиной, идеальной пустой болванкой, из которой он лепит свой идеал, совершенный образец, который оградит глухой стеной порока от одиночества. Жар его рук обжигает форму эталонной отрешенности, сладкие губы шепчут необходимые заклятия, чтобы укрепить безупречную жестокость к миру. Он не даст мне отыскать путь к милосердию.       И все же он победил. Лэйн не пыталась бежать. Покорно считала капли до его возвращения. Когда-то, наверное, он тоже выбрал ее.       В конце всего оба умрут в этой комнате, и когда-нибудь кто-то найдет два обнимающихся скелета на грязном от спермы и пота матрасе — прижатых друг к другу настолько, что перемешаются ребра и пясти, и нельзя будет различить, где чья кость.       Иногда они разговаривали. Наверное, бесед случалось бы больше, если бы не этот физический голод по чужому телу. Лэйн впервые, наверное, без страха осуждения произносила то, что ощущает на самом деле, и Тень прижимал ее пальцы к губам и кивал. Отвечал: «Я понимаю тебя, Лэйн. Я не осуждаю тебя, Лэйн. Я чувствую то же самое, Лэйн». Наверное, плохо, когда такие слова говорит человек, убивающий людей, потому что ему нужен интересный способ оставить наручные часы. Наверное, это характеризует саму Лэйн.       Скрипнула, открываясь, решетка, и Лэйн улыбнулась какой-то совсем печальной улыбкой. Лгу, что выбрала его, и мечусь между тьмой и светом.       Сегодня они говорили: лежали лицом друг к другу, тело ныло после его любви. Лэйн очерчивала пальцем приятный абрис и пыталась угадать черты, подушечкой чувствуя мягкую ткань маски. — Почему не снимешь ее? Свою я давно сняла.       Он улыбался, это ясно по голосу. Интересно, как он улыбался? — Если тебя найдут, то ты будешь единственной, кто видел мое лицо. Как думаешь, что они сделают с тобой, чтобы снова залезть в голову и заставить указать на убийцу?       Палец дрогнул. — Я знаю тебя? — Да, — он приблизился и коснулся своим лбом ее, — каждый темный уголок моей заблудшей души.       А если уйдешь сама, то, увидев там, наверху, не сможешь сохранить секрет. Потому что между нами не будет дружбы, как раньше. Он поймал женскую руку и прижал пальцы к маске там, где были губы. — Не уходи теперь, — Лэйн огладила крепкие плечи, потупила взгляд. Ты изгнал всех из моих мыслей, не оставил никого, кроме себя, но там, за стенами моей тюрьмы, у тебя есть дела. В твоей голове, Тень, есть что-то, кроме меня, и это нечестно. От меня ты требуешь иного, — обряд все равно провести не получится. — Почему?       Он слегка отклонился. Лэйн подавила желание улыбнуться. Так вот куда ты уходишь от меня. Как будто мало демонов в этом мире, нужен еще один, более сильный, более могущественный, дарующий если исполнение желаний, то власть. Неужели это важнее, чем я?       А ведь я хотела остаться с тобой, Тень. На моей чаше весов есть только два мерила — ты и я. Ты бесчестно потянул чашу на себя, а я поверила в правдивость меры. Разве это справедливо? — Потому что для расшифровки заклинания призыва не хватает страниц, — все же ликование отразилось в ее взгляде, — ты оказался прав, когда я пришла сюда. У тебя нет Книги, у тебя есть только криптограф, — он сильнее сдавил женские запястья, — запри себя здесь вместе со мной, сделай это, раз требуешь от меня. Останься навсегда, — она села на него, сжала ногами бедра, уперлась ладошками в голый торс, наклонилась и посмотрела туда, где были глаза, — теперь пути назад нет.       Что, милый? Хочешь птичку в клетке, но не готов посидеть с ней немного — скажем, вечность?       Он улыбался — она знала это по едва уловимому движению тканевой маски. Почему ты улыбаешься, черт возьми? Однажды я растворюсь в твоей тьме настолько, что просто воткну арматуру в черное сердце, лишь бы освободиться от тебя. Ногти впились в грудь, и он зашипел. — Думаешь, как бы навредить? — сел, поднял платок, лежавший у матраса, и привычным уже движением завязал глаза, стянул с себя маску. — Такой нравишься даже больше. Скажи, милая, что в твоей голове?       Тьма. Веки прижаты, не открыть. Пальцы наугад нашли мужское лицо, ощупали нос, лоб, брови, щеки. Я нашла тебя во тьме. Он улыбался, приподняв уголок губ, и улыбка оказалась на ощупь приятной. Наверное, он был очень красив. — Думаю о том, как раскроила бы грудь скальпелем, — прочертила линию пальцем, — разойдется кожа, жир, похожий на желтую икру, волокна мышц. Слой за слоем. Я бы запустила руку снизу, из-под ребер, чтобы дотянуться до сердца. Легкие сдавливают орган с обеих сторон, и я бы вонзила в них когти. Засвистят, как спущенное колесо, разорванные альвеолы…       Борис завороженно глядел на движения губ. Твой гнев прекрасен, милая. Но это я поймал тебя в клетку, а не наоборот. Чтобы поймать меня, тебе нужно оказаться на свободе, но ты свободна только взаперти со мной. Там, наверху, тебе придется следить за словами и действиями. Здесь же ты можешь накинуть удавку на мою шею, и я лишь сильнее полюблю тебя за попытку.       Полюблю?       Столкнулись рты, и Лэйн пришлось замолчать. Она крепко обвила его шею, сразу углубляя жесткий поцелуй, прикусывая упрямый язык. Мужские ладони сомкнулись на талии, пальцы вцепились в край рашгарда, почти разрывая его. Лэйн послушно подняла руки, холодный воздух ледяными губами коснулся затвердевших сосков, и они тут неприятно заныли. Снова нашла его губы, запустила пальцы в густые волосы, прижалась ближе, ощущая жар чужой кожи. Заерзала, оставляя на брюках влажный след, двинулась вперед и назад, застонала, не разрывая поцелуя. Горячее и прерывистое дыхание смешалось, каждый укус, каждый рывок — вызов, пощечина, спор, кто сдастся первым. — Запри себя со мной, — прошептала, оторвавшись на секунду, и снова атаковала мужские губы. Голос дрожал от накатившей волны адреналина. Тень тихо засмеялся, низкий, опасный звук скрыл за жестокостью неуловимую, болезненную нежность. Левая рука поднялась к лицу, большим пальцем Тень едва заметно провел по щеке, припал к шее ртом, оставляя влажный след от ключиц к груди, прикусил сосок, и Лэйн ответила сдержанным стоном, стиснула мужское запястье. Она так любила уверенность в его движениях. Решительность скрывала больше, чем просто желание владеть. В каждом вздохе Лэйн ощущала его одержимость, потребность. Откинула голову, двинулась бедрами снова, грубая ткань неприятно коснулась малых губ. Женские руки опустились к ремню, наспех расстегнули брюки. Дрожащие пальцы обхватили член, направили… Влажный звук потонул в женском громком стоне.       Тень снова тянулся к ее губам, и Лэйн отдалась ему полностью. Его ладони легли на бедра, помогая опускаться и подниматься, она слегка отклонилась, уперлась ладонями в матрас. Сменился угол, задевая что-то внутри, отчего дрожь охватывала тело, мысли путались. — Еще, — попросила сбивчиво, ускорилась, и он толкнулся глубже. Она вскрикнула и зажмурилась.       Она — на нем. Маленькая, нежная грудь слегка подается ритму, черные волосы рассыпались по плечам, прилипли к влажной от испарины коже, рот приоткрыт, багровеют трещинки на губах, капелька пота бежит к ямочке пупка. Прекрасна в муках, прекрасна в гневе, прекрасна в любви. — Если уйдешь, милая, то никогда не увидишь меня, — я выбрал, и тебе придется. Это я поймал тебя, а не наоборот. К черту Баала, к черту наследие, к черту апокалипсис и Ротков. Зачем это все, если прямо сейчас в руках трепещет моя жизнь?       Он вдруг садится, чтобы входить еще глубже, прижимается ртом к розовой нежной ареоле, жадный язык терзает сосок, пальцы другой руки сминают грудь.       Кровь стучит в висках в такт яростным толчкам.       Чувствую, чувствую, чувствую, чувствую, чувствую.       Чувствую, как тебе хорошо; чувствую, как пульсируют мышцы; чувствую, как горячая влага размазывается по ногам; чувствую, как колотится в грудь мое пылающее сердце, просясь в твои ручки. Чувствую, как приближается конец, как мысль обретает форму имени и острой иглой прошибает голову, раскалывая разум.       Лэйн, Лэйн, Лэйн, Лэйн, Лэйн.       Она обессиленно падает на него, прижимается ртом к губам, и он стонет, изливаясь, чувствуя, как пульсирует умирающий квазар где-то в глубине груди, у самых позвонков…

***

      Лэйн проснется первой. Коснется пальцами повязки, опустит руку между ног, внутренняя поверхность бедер — липкая и еще влажная. На ощупь найдет белье, рашгард. По мерному дыханию понимает, что он спит. Босые ступни коснутся камня, не отрывая стопы от пола, она нашарит ботинки, присядет, чтобы беззвучно поднять, не разбудить.       Я только схожу до купели. Выйду из камеры и сниму повязку. Когда вернусь — надену снова, ведь если меня найдут… Кому бы вообще понадобилось меня искать? Я исчезла, растворилась в чернильной мгле, утонула в черной воде, канула в тьму разлома.       В этот раз решетка открыта, а руки не связаны. Я нахожусь в камере по своей воле. Так было всегда.       Лэйн выйдет, снимет повязку, протрет усталые глаза. Ноги сами приведут к широкому коридору. Отсюда, кажется, направо.       Повернет налево. Найдет и наденет противные, влажные от сырости джинсы, какое-то время простоит с каменным, ничего не выражающим лицом у ярко освещенного лифта.       Я только взгляну на небо. Одним глазком посмотрю на голубое небо и белые облака. Увижу снег. И сразу обратно. Схожу до купели. Когда вернусь — надену повязку. Вот она, в заднем кармане джинс.       Кап. Плок. Кап. Лязг!       Лифт дрогнет, поднимаясь, звук разнесется по подземелью, Борис резко распахнет глаза, встревоженно поднимет голову, прислушиваясь.       Наверху воет ветер, ползет поземка. Небо серое, а облака — черные тучи. Вокруг — кресты и могилы. Воздух такой свежий, ледяной. Горло болит.              Так вот где ты меня похоронил. Я только сделаю шаг, чтобы ощутить землю под ногой. И сразу назад.       Лэйн сошла с площадки лифта и обернулась. Неясное чувство отразилось в распахнутых глазах. Затем, словно боясь передумать, она быстро устремилась вдоль кладбища к лесу.