Красный глиняный горшок

      Какёин поставил холст у стены, прислонился спиной к холодной металлической двери и шумно выдохнул, прикрыв лицо руками. Сейчас в нем существовали лишь две эмоции: страх и стыд. И сущность обеих сводилась к тому, что он совсем не знал, как вести себя в сложившейся между ними с Джотаро ситуации, и безумно боялся перемен. Он не хотел ничего менять в своей жизни прямо сейчас. Он так не планировал. Но слишком прямолинейный морской биолог все испортил.       Разумеется, Нориаки неоднократно рассуждал в молчаливом диалоге с собой о том, что рано или поздно ему придется вступить в отношения, как бы ни старался он этого избежать. Юноша много думал, в какой момент своей жизни он все же начнет социализироваться активнее, выстраивать связи и общение, однако… подходящего случая никак не выдавалось. Воспринимая людей лишь в качестве источника вдохновения, своих Муз, прекрасных эфемерных образов, художник не стремился тут же бежать, знакомиться с ними и узнавать подноготную совсем непоэтичной жизни каждого из них. Ему хотелось, чтобы все эти персоны — женщины и девушки, парни и мужчины — оставались чем-то вроде загадки без правильного ответа: пусть у него будет возможность придумать каждому из них истории, тайны, желания и страхи. Это все, в чем он нуждался в отношении людей.       Вдобавок он всегда был слишком влюбчив в плане объектов своих фиксаций. Какёин был почти что убежден в том, что любую девушку, с которой он мог бы встречаться, такое будет обижать. Сегодня он увидел в университете чарующую незнакомку с шикарной пепельной шевелюрой и захватывающими запястьями, завтра — исключительного парня с волшебными веснушками и бездонными глазами — все это ложится на холст, люди становятся бессмертными произведениями искусства, сами того не подозревая. Бывает, что становятся и не единожды. Иногда их облик снова и снова возрождается руками художника в серии работ углем на чуть помятом пергаменте.       Это все было огромным, сложным и непредсказуемым механизмом. Величайшей загадкой, которые Нориаки так любил. Над которыми корпел все детство, а затем, став старше, в которые пытался превратить все в своей жизни. Даже не подозревая об этом.       Такая привычка помогала Какёину справляться со странным окружающим миром, пугающим, отказывающимся по какой-то причине его понимать и принимать. Наверное, он просто родился под такой звездой. Наверное, он никогда не сможет полностью это разгадать и исправить. И вряд ли кто-то будет горазд ему помочь.       Джотаро Куджо и его признание стали для Нориаки энигмой, для решения которой не существовало ни одной зацепки. А найти решение было необходимо. Этот сфинкс бесшумно следовал за художником по пятам, терся о ноги и сурово заглядывал в лицо.       Какёин не хотел, чтобы первые отношения начинались сейчас. Более того, он не хотел, чтобы это были отношения с парнем. Потому как он никогда о таком не помышлял и не задумывался. Однополая любовь не была для него чем-то мерзким или странным, просто он не ассоциировал это с собой. И вот, ворвавшийся в его мирно протекающую жизнь сосед сверху озадачил Нориаки и на этот счет.       Джотаро совершенно точно стал некой особенной фигурой для юноши: он ему нравился. Но Какёин не мог понять, как и насколько. Это пугало и заставляло голову постоянно болеть.       Нориаки легко мог вообразить их поцелуй, ему было приятно прикасаться к Куджо, и когда он вспоминал то, как они держались за руки, губы непроизвольно растягивались в улыбке. Да, это вполне может быть влюбленностью. Однако… может быть, это похоже на дружбу? А может, такое происходит, когда просто начинаешь близко взаимодействовать с человеком, который тебя вдохновляет и является основой твоего творчества на данный момент? Никто не мог подсказать Нориаки, какой ответ является верным. Он сильно запутался.       Какёину хотелось, чтобы Джотаро к нему прикасался. Сегодня в лифте, вчера, когда парень пришел к нему и раскрыл душу на пороге, не получив никакого ответа. Прокручивая в голове это воспоминание, Нориаки вдруг понял: морской биолог выглядел тогда растерянным. Не после признания, а после того, как Какёин выронил кружку, опустил голову и в конце концов захлопнул дверь. Накатывала новая волна стыда.       Художник не думал, что мог изголодаться по чужим прикосновениям. Он был убежден в том, что этот период закончился с тем, как он сепарировался от родителей. А теперь это странное чувство пробудилось вновь, и он не был уверен, что сейчас он нуждался в объятиях матери или похлопыванию по плечу от отца. Ему слишком часто вспоминались руки Джотаро.       Все рушилось. Может, целоваться действительно так приятно? Может, объятия в самом деле греют по-иному? Может, если бы он снова ощутил губы Джотаро на своем виске, то повторил это действие в ответ? Может…       Нориаки потерялся во времени. Когда он избавился от пут бесконечно вальсирующих мыслей, то обнаружил, что в квартире стало уже намного темнее чем было, когда он только зашел. Желудок явно давал знать, что о нем как-то уж давненько не вспоминали. В теле вдруг зародилась неясная усталость, разрастающаяся с каждой секундой. Художник вздохнул, тряхнул головой и отправился переодеваться.       День сегодня выдался отвратный. На занятиях рука отказывалась держать кисть, карандаш, ручку, да и вообще все, что обычно обязана держать крепко и уверенно рука художника. Наброски выходили еще хуже, чем рука держала инструмент. Живые глаза портрета превращались в глупые стекляшки, годящиеся разве что для украшения горшков.       Преподаватели спрашивали, все ли в порядке, а одногруппники то и дело бросали красноречивые взгляды друг на друга и на работы Какёина, которые обычно выделялись мастерством на общем фоне. Сегодня каждый мазок кисти и линия карандаша выглядели так, словно у творца никогда не имелось ни капли таланта, и усилий он никаких не прикладывал. А если и прикладывал, то они были абсолютно бессмысленными. Нориаки хотелось плакать на протяжении всего дня, когда он скользил взглядом по результатам своих попыток что-то изобразить.       Неужели он утратил что-то важное? И что было этим «важным»?       Просто безумие.       Господи, только дай сил с этим справиться.       Какёин ставит чайник, думая, что крепкий кофе поможет ему хоть немного прийти в себя. В голове зарождается мысль об уборке, и художник не отмахивается: возможно, это то, что неплохо займет руки и разгрузит ум. Садиться за работу над холстом не хочется.       Нориаки даже не замечает, как допивается кофе и отправляется в комнату расставлять вещи на стеллажах. На автопилоте обходит все знакомые препятствия в виде гор блокнотов на полу, переступает через высыпавшиеся откуда-то кисти. Становится вплотную к полкам и ничего перед собой не видит.       — Ну же, соберись, Нориаки, — собственный голос кажется парню чужим в тишине квартиры. Неуютно. Он вздрагивает.       Перед ним на полке какие-то безделушки: большая зеленая точилка, резинки и заколки, старый, с запахом вишни, крем для рук, который он давно не использует. Валяются вырванные из блокнота страницы с набросками. Почти новенькая колода карт таро, некогда купленная с неизвестной целью.       Надо бы что-то выкинуть.       Какёин медленно сгребает бумажки и крем, берет упаковку с картами.       Из колоды на пол выпадают три.       «The Hierophant».       «The Star».       Их обеих покрывает «The Lovers».       Художник застывает и молча смотрит на карты.       «Кто же станет моей Звездой?»       Очнувшись от наваждения, он отправляется выбрасывать то, что держит в руках. Три карты остаются на полу.       Через некоторое время квартира немного избавляется от хлама.       За шторами уже во всю переливается такая круглая, правильная луна.