Ангелы моего проклятия

— Коль, хватит. Я понял, что ты скучал. Можешь идти в комнату, я поужинаю и пойду к тебе. — Я хочу оставаться с вами! Федор безразлично пожал плечами. — Как хочешь. Он повесил свой плащ вместе с шапкой в коридоре, направляясь на кухню. Я поплелся за ним. Федор включил чайник, доставая с полки коробочку с кофе. — Ты что будешь? Я внимательно смотрел на то, как босс кладёт пару чайных ложек кофе в чашку. Эта чашка и есть весь ужин? — Э-эй! Коль, что тебе сделать? — Я наконец-то пришел в себя. — Чай. С-с сахаром. — Хорошо. Можешь сесть, подождать и... Коль? — Я крепко обнял его со спины, положив голову на такое родное плечо. — Спасибо! — Коль, что с тобой? Что-то случилось?! — ... Нет… Я обнимаю тонкую талию, нащупывая под ней пресс. Тонкие, белые ладони спустились к моим рукам, пытаясь вырваться из моих объятий, но я не позволил, сжимая еще крепче. Повернувшись в моих объятиях, Федор положил мне холодную после улицы ладонь на щеку, и я потерся о неё лицом. — Коля, солнышко, любовь моя… Расскажи мне, что случилось. Я замотал головой. — Ничего… честно… — Фёдор громко выдохнул. — … Дурачье... Он обнял меня в ответ. Чайник закипел. Меня посадили на стул, поставив передо мной чашку. Достоевский сел напротив. — Уверен, что не хочешь рассказать? — Я промолчал, отхлебывая чай и морщась… горько… — Дость-кун… Можно сахар?.. Пожалуйста... Фёдор поднимает шокированный взгляд. — Я разве не кидал сахар? — ... Горько… — … Хорошо, сейчас. Он поднялся, достав из шкафчика сахарницу и ставя ее на стол. Я насыпал еще две ложки, перемешивая и отхлебывая уже сладкий напиток. Достоевский морщится, глядя на меня и глотая свой крепкий кофе. Неловкая тишина… Никто не знает, о чем говорить. Чтобы избежать длительного молчания и невыносимой для меня тишины, я быстро допиваю чай... — С-спасибо за чай. Я п-пойду. Я встал, подходя к раковине, стараясь как можно быстрее помыть кружку. В панике руки трясёт, а чашка то и дело выскальзывает. Фёдор подошел сзади почти беззвучно, ошпаривая мое ухо горячим дыханием. — Я делал чай, а ты моешь посуду, хорошо? — Он поставил рядом с раковиной свою чашку. От неожиданного прикосновения я выронил чашку, и она с грохотом упала в раковину. Меня прожгло током. Я промывал ее водой, вертя в поиске сколов. — Простите! Я... я не специально!.. Она целая! Все хорошо, Дость! Рука Достоевского приближается ко мне, и я в страхе жмурюсь. Но... не ощущаю знакомого жжения на щеке... Федор лишь погладил меня по волосам. — Хе... дурачье, аккуратнее. А то всю посуду перебьёшь... Рука Достоевского медленно спустилась по моей щеке и медленно отдалилась от лица. Я не выдержал, хватая тонкое запястье и прижимая холодную ладонь к щеке, пытаясь согреть. — Коль, хватит... отпусти — Я неохотно отпустил чужую руку, и Федор удалился из комнаты. *** Домыв посуду, я снова поднялся на второй этаж, на этот раз без ошибок находя нужную дверь. Дость-кун сидел в кресле, читая какую-то книгу. Но сразу оставил ее на столе, когда я вошёл. — Дость... — Что такое? — Можно у вас попросить... новую пижаму?.. — Твоя испачкалась? — Нет... но мне в одной рубашке... некомфортно... Федор встал и начал подходить ко мне, я в страхе попятился назад, выставляя перед собой руки. — Я тебе одежду предлагаю, а ты еще жалуешься?! На твоем месте я бы сказал спасибо за то, что ты не голый по дому ходишь! Уж поверь... Я мог бы заставить. — Простите! Я все понял! Спасибо вам огромное! Только не злитесь! Достоевский поднял меня на руки и понес к постели. У меня началась настоящая паника. — Я извинился! Прошу, Дость-кун не надо! Я все сделаю! Честно! — Тише-тише, я и не собирался, — меня посадили на край кровати. — Можешь ложиться спать, я переоденусь и лягу к тебе. Федор достал из шкафа, стоящего рядом, уже знакомую мне пижаму, состоящую из штанов и футболки. На моих плечах спорят ангел и демон. Стоит ли мне отвернуться, или продолжить смотреть. Ангел вовсю твердит, что я должен ненавидеть этого человека, а не обнимать и, уж тем более, подглядывать. Демон же твердит, что я и так знаю, что эти отношения нездоровы. Но лучше верить, что все поменяется. Просто продолжать любить. Если этот извращенец заставляет меня переодеваться с ним, то и я могу подсматривать за ним. Мама... говорила, что, если нельзя изменить ситуацию... нужно изменить отношение к ней.

"Мама..."

На лице застыла судорожная, скрывающая боль улыбка... Интересно... что бы она сказала, если бы узнала, с кем я живу и кем являюсь... какая все-таки чепуха... Мертвые не болтают лишнего...